Читать книгу Утонувшие девушки - Лорет Энн Уайт - Страница 6

Куда бы он ни шагнул, чего бы ни коснулся, что бы ни оставил нечаянно, неосознанно, – все станет безмолвным свидетельством против него. Каждый контакт оставляет след.

Локаровский принцип обмена

Воскресенье, 10 декабря

Снег шел крупными хлопьями, кружась между городскими домами и беля ночные улицы. Было три часа утра, когда Энджи выключила мотор: дворники в последний раз проделали глубокие арки на залепленном снегом стекле. Со смутной неприязнью она покосилась на освещенные витрины с товарами, выставленными по случаю Рождества. В старой, туристической части города улицы были увешаны светящимися гирляндами. На другом берегу гавани здание законодательного собрания, обведенное светящимися трубками, сияло не хуже Диснейленда, отражаясь в черной воде. Из радиоприемника зазвучали «Серебряные колокола» в классическом исполнении Билла Кросби:

– «Городские прохожие, одетые по-праздничному…»

Энджи раздраженно ткнула в кнопку переключения станций.

– Вновь избранный мэр Джек Киллион и его кабинет будут приведены к присяге во вторник…

Она выключила радио.

Кое-где на газонах еще остались плакаты «Голосуйте за Киллиона», хотя после муниципальных выборов прошло уже две недели. Киллиону удалось потеснить нынешнего мэра Патти Маркхэм с преимуществом всего в восемьдесят девять голосов, и теперь приходилось ожидать «новой метлы», которая метет чисто и жестко, требуя от полиции решительных действий и отсутствия мягкотелости. Да здравствует демократия… Если Киллион не изменит своим предвыборным трескучим речам, он возьмется за дело со вторника, когда вместе со своими советничками официально вступит в должность.

«Вернем городу былое величие!»… Для Энджи и ее коллег это означало, что вспыльчивый начальник управления полиции станет еще невыносимее от киллионовских обещаний радикальных перемен. В столичной уголовной полиции и без того царила сложная, тягостная атмосфера вечных перепалок по поводу криминальных сводок, бюджета, надбавок за сверхурочные, расходов на содержание персонала и процента раскрываемости. В довершение всего ходили слухи, что полетит голова самого шефа Гуннара, а на его место поставят кого-нибудь из киллионовских лакеев.

Энджи пристроила машину возле готического собора Св. Оберна, темной тенью нависавшего над простенькими зданиями католической больницы. Вынув из сейфа на консоли служебный пистолет, Энджи убрала его в кобуру под курткой, натянула маленькую черную шерстяную шапку и вышла из машины. Быстрым шагом она направилась к запасному выходу, над которым светилась красная вывеска. Горгульи с собора следили за Энджи каменными глазами.

Хольгерсен ссутулился на оранжевом пластмассовом стуле у сестринского поста. Он походил скорее на едва очухавшегося уличного наркомана, чем на опытного детектива. При виде Энджи он сразу поднялся во все свои тощие сто девяносто сантиметров.

– Что так задержалась-то, Паллорино?

– Где она?

Хольгерсен секунды две поглядел на напарницу и показал пальцем себе под глаза:

– У тебя тушь потекла.

– Я спрашиваю, где она? Что у нас есть? Личность удалось установить?

– Пока в операционной, но уже переводят в реанимацию. Дежурная сидит наверху, она нам все и расскажет – их машина выезжала на вызов. На кладбище Росс Бей они приперлись одновременно со «Скорой».

– Жертва приходила в сознание?

– Не-а. – Хольгерсен зашагал к лифту, на ходу отсалютовав медсестрам двумя пальцами. Энджи нагнала его. Больничный запах антисептика, всегда необъяснимо раздражавший ее, сегодня отчего-то особенно действовал на нервы.

Хольгерсен нажал кнопку вызова.

– Один из медиков сказал, что в машине они ее дважды теряли.

– То есть?

– В том смысле, что она умирала, а они ее откачивали. Дважды.

В лифте Энджи, глядя на неровное отражение в полированном металле, попыталась оттереть тушь под глазами. Хольгерсен молча смотрел на нее.

– В чем дело? – не выдержала Энджи. – На улице снег, вот тушь и потекла.

– Я молчу.

Хотя он вполне мог сказать: «Ага, за три недели, которые мы вместе работаем, я ни разу не видел тебя с накрашенными ресницами». Несмотря на внешность недавно слезшего с иглы наркомана, Хольгерсен отличался редкой наблюдательностью и острым умом. Он оценивал Энджи с первого дня работы, складывая из кусочков картину и составляя свое представление о напарнице.

Он много лет проработал в отделе по борьбе с наркотиками на севере провинции, откуда был родом, и в столице, неоднократно участвовал в операциях под прикрытием. Его ленивая манера говорить и своеобразный лексикон могли обмануть кого угодно, и Энджи подозревала, что Хольгерсен делает это нарочно. Зато его можно было терпеть, в отличие от козла, которого ее пытались навязать в напарники после Хаша. К тому же Хольгерсен к ней прислушивался (довольно часто), и Энджи это нравилось. А больше она о нем практически ничего не знала – не человек, а закрытая книга. Впрочем, она и не любопытствовала, чтобы, в свою очередь, не пришлось откровенничать.

При виде детективов женщина-полицейский, ждавшая в коридоре, быстро поднялась со стула. Иногда Энджи казалось, что она и сама лишь вчера работала патрульной, а порой готова была поклясться, что прошло полжизни.

– Детектив Паллорино, отдел по борьбе с сексуальными преступлениями, – представилась Энджи. – Это Хольгерсен.

– Констебль Тоннер, – отозвалась патрульная, открывая блокнот. – Мы с моим напарником Хикки первыми ответили на вызов. Я сопровождала потерпевшую в машине «Скорой» и с тех пор сижу здесь. Хикки остался на кладбище, охранять место преступления и опрашивать свидетелей.

И на том спасибо.

– А где потерпевшая?

– Ее только что перевели в отделение интенсивной терапии.

– Кто вызвал полицию? – спросила Энджи.

– Гид, который проводил экскурсию по местам обитания призраков, – сверившись с блокнотом, ответила Тоннер. – Некто Эдвин Лист. Он с группой из четырех человек наткнулся на девушку, лежавшую среди могил, и позвонил на 911.

– Экскурсия? В такую погоду? – не поверил Хольгерсен.

Энджи покосилась на него, вспомнив виденье, мелькнувшее на шоссе, когда она ехала мимо кладбища.

– Видимо, именно в такие ночи показывается небезызвестный призрак дамы, – сказала Тоннер. – Мы приехали, когда врачи «Скорой» уже работали с пострадавшей. Вся мокрая, ну, естественно, переохлаждение, без сознания, кровотечение из раны на лице и в области вагины. Юбка была задрана на живот, колготки разорваны либо распороты в районе промежности, ноги широко расставлены. Но сапоги остались на ней.

Несколько секунд все молчали.

Энджи откашлялась.

– Нам нужны фамилии и данные врачей «Скорой», Листа и его клиентов.

– Вот, у меня есть. Хикки проверил документы у экскурсантов и снял с них показания.

– Где ее одежда? – спросила Энджи.

– Опись составлена, одежда убрана в пакеты. – Констебль Тоннер кивнула на бумажные пакеты для вещественных доказательств у нее за спиной. – Сапоги «Франческо Милано», юбочка тоже брендовая…

– Никаких документов, кошелька, телефона?

– Ничего.

– Биологические следы полового акта собраны?

Сзади раздался резкий женский голос:

– Перед нами стояла задача прежде всего спасти пациентку.

Все обернулись. По коридору к ним шла врач в зеленом хирургическом костюме – высокая, с чистым, волевым лицом. Глаза ясные, но в морщинках от усталости и напряжения.

– Доктор Руфь Финлейсон, – протянула руку хирург. Ее рукопожатие оказалось неожиданно твердым.

– Энджи Паллорино. А это Кьель Хольгерсен.

– Если пациентка в бессознательном состоянии, при наличии признаков сексуального контакта всякий раз возникает этическая проблема, – продолжала доктор Финлейсон. – Сбор биологических следов без согласия пациентки может усугубить у нее ощущение беспомощности, когда она придет в себя. Однако у меня есть необходимая квалификация для проведения этой процедуры, а политика больницы допускает определенную свободу действий с целью сбора улик, если это проводится при оказании неотложной помощи. Поэтому мы сделали что смогли. Обычно собранные материалы мы храним у себя, пока не будет получено согласие на их передачу полиции у пациентки либо у ее представителя – родственника или опекуна. Или же у судьи.

– Это все мы знаем, – перебила Энджи. – Как пострадавшая? Мы можем ее увидеть?

Руфь Финлейсон пару секунд посмотрела ей в глаза и вздохнула.

– Сюда, пожалуйста. – Ведя их по коридору, она оглянулась через плечо: – Не могли бы вы выключить мобильные телефоны? Их сигналы могут нарушить работу наших приборов.

Энджи с Хольгерсеном послушно выключили телефоны перед палатой интенсивной терапии и вошли через отодвинутую врачом раздвижную дверь.

Вокруг попискивали и шипели приборы. Внимание Энджи сосредоточилось на девушке, лежавшей на койке. Кислородные трубки пластырем приклеены у рта, к рукам тянутся трубки поуже, в них что-то часто капает. Датчики прикреплены к рукам, к груди. Лоб прикрыт свободной повязкой. Брюнетка, совсем молоденькая. У кожи какой-то странный оттенок.

– А почему она синяя? – спросил Хольгерсен. – От холода, что ли?

– Цианоз, – тихо ответила доктор Финлейсон, не отрывая взгляда от пациентки. – Так бывает, когда кислорода в крови опасно мало. Ее привезли с остановкой сердца – чудо, что она вообще жива. Через двадцать четыре часа можно будет делать какие-то прогнозы. Но даже если она выживет, в мозгу, скорее всего, уже произошли необратимые изменения. Когда утонувшие поступают без сердцебиения, от тридцати пяти до шестидесяти процентов умирают в реанимации, а выжившие почти всегда остаются инвалидами.

Энджи и Хольгерсен одновременно повернули головы к Финлейсон.

– Утонувшие?! – с ударением переспросила Энджи.

– Ее погружали в воду. Обычно в начале утопления происходит рефлекторный спазм гортани и перекрывается доступ воды и воздуха в легкие. В десяти-двадцати процентах случаев гипоксемия – пониженный уровень кислорода в крови – становится результатом длительного ларингоспазма. Это называется сухим или мнимым утоплением. Но в ее случае присутствовала вода – спазм прошел, и некоторое количество воды попало в легкие.

Энджи некоторое время смотрела на Финлейсон, затем перевела взгляд на Хольгерсена:

– Ее что, нашли у воды?

– Возле Росс Бей нет ни реки, ни пруда. Только океан через дорогу от кладбища.

– Вода не морская, – вмешалась врач. – Физиологические механизмы гипоксемии при утоплении в соленой и пресной воде разные. Пресную воду в легкие затягивает за счет осмоса, кровь разжижается, развивается гиперволемия, начинается разрыв эритроцитов. Уровень кальция резко возрастает, а концентрация ионов натрия и хлора падает, изменяя электрическую активность сердца. В результате наступает желудочковая фибрилляция, и спустя две-три минуты сердце останавливается. А осмотическое давление у соленой воды и крови примерно одинаковое, поэтому кровь, наоборот, сгущается и сердце начинает усиленно работать. Остановка наступает только через восемь-десять минут. Однако пострадавшая в любом случае тонула.

Энджи подошла ближе к кровати, и ее сердце сжалось. Совсем ребенок, на вид лет пятнадцать, как Эллисон Фернихок или Салли Риттер. Правда, в отличие от них, довольно пухленькая… Волосы со следами засохшей крови приглажены наверх, сам лоб закрыт повязкой. Кожа вокруг рта красная, воспаленная.

Энджи внимательно оглядела пострадавшую. Фиолетовые следы веревки на шее и запястьях. Сорванные ногти, некоторые буквально вырваны с мясом. Один палец в металлической лангете. На предплечьях – множественные ссадины и кровоподтеки. Значит, сопротивлялась. Боролась за жизнь.

– Можно увидеть рану на лбу? – тихо попросила Энджи.

Врач поколебалась, сжав губы, но осторожно приподняла повязку.

Разрезы почистили и зашили, но было видно, что это идеально ровное распятие, причем нижний край креста заканчивался точно между бровей.

– Разрез глубокий, до лобной кости, сделан тонким лезвием, – пояснила доктор Финлейсон. – Вроде бритвы, скальпеля или, знаете, такого канцелярского ножа с выдвигающимся лезвием.

Энджи бросило в жар: у Фернихок и Риттер были такие же кресты на лбу – совпадали и размер, и форма, да и конец креста приходился между бровей, но у прежних жертв распятия были нарисованы красным несмываемым маркером, а не вырезаны на коже. Энджи нагнулась, чтобы получше рассмотреть волосы надо лбом. Сердце забилось чаще, когда она нашла то, что искала.

– У нее сострижена прядь посередине.

– Дандерн не ошибся, – прошептал Хольгерсен. – Он не только вернулся, но и развернулся.

– Если это он, – оборвала его Энджи. – Я предпочитаю подождать с выводами, пока у нас не будет убедительных доказательств.

– Да пожалуйста, придержу свои глупые замечания при себе.

– Следы проникновения? – спросила Энджи у врача. – Этот ублюдок оставил свою визитную карточку?

– Семя заметить не удалось, но вообще трудно сказать из-за кровотечения. – Финлейсон поглядела Энджи в глаза: – Гениталии изуродованы тем же лезвием. – Врач поколебалась и добавила, причем в глазах появился нехороший огонек: – Ей сделали обрезание.

У Энджи кровь отхлынула от лица:

– То есть?!

– Отрезаны капюшон и головка клитора и малые половые губы.

Энджи чувствовала, как сердце точно молотом бьет изнутри о ребра.

– Нужно провести подробное медицинское обследование, – быстро сказала она. – Фотографии…

– Мы все сфотографировали и задокументировали во время операции, детектив. Мы собрали все выделения, взяли образцы крови, соскобы из влагалища, слюну, все из-под ногтей. А вам нужно выполнить ваш долг и найти ее ближайших родственников, пока мы ее не потеряли. – Лицо врача напряглось, пока она говорила, и Энджи узнала исказившую черты тихую, едва сдерживаемую ярость. Энджи, не всегда умевшая держать себя в руках, сразу чувствовала такие вещи. Именно эта агрессивная энергия привела ее на работу в отдел по борьбе с сексуальными преступлениями и заставляла лезть из кожи вон, чтобы перевестись в убойный.

– Обещайте мне, – еле слышно сказала врач, – обещайте, что вы арестуете этого выродка.

Во рту у Энджи пересохло. На языке ощущался противный вкус водки, выпитой в клубе. Дверь палаты резко отодвинулась, и на пороге появилась медсестра:

– Доктор Финлейсон, доктор Нассим хочет срочно переговорить с вами.

Врач извинилась и вышла.

Энджи снова повернулась к «Джейн Доу» и осторожно тронула ее за руку. Кожа была холодной как лед. Энджи перевернула синеватую кисть ладонью вверх. На мякоти отчетливые следы порезов – хваталась за лезвие. Самые глубокие были зашиты.

Кто это сделал с тобой? Как ты очутилась на кладбище? Зачем тебя туда понесло в такую погоду, да еще ночью?

– На ногтях-то был гелевый маникюр, – заметил стоявший рядом Хольгерсен. – Мелирование тоже свежее. Она следит за собой, гордится своей внешностью. А сапожки-то, «Франческо Милано», тянут больше тысячи зелененьких.

Энджи взглянула на него снизу вверх:

– Откуда ты знаешь?

– Я много чего знаю, Паллорино.

Она рассматривала его бородку, бледные впалые щеки, беспокойный взгляд. Насколько они знают друг друга? Насколько вообще возможно узнать человека?

– Я только говорю, – продолжал Хольгерсен, – что у нашей девочки мегадорогие вкусы и соответствующие средства. Она не какая-нибудь бездомная наркоманка, ее будут искать.

Энджи кивнула, повернулась и пошла к двери.

– Мы куда-то едем, Паллорино? – поинтересовался Хольгерсен, выходя за ней в коридор.

Энджи достала телефон. Толкнув двери на выходе из отделения интенсивной терапии, она набрала дежурного. Тоннер по-прежнему ждала в коридоре. Энджи пошла к патрульной, прижимая телефон к уху.

– Паллорино! – окликнул ее Хольгерсен. – Что происходит, куда мы?

– На кладбище, – бросила Энджи, едва повернув голову. – И мне там нужны эксперты.

– В темноте? – поинтересовался он, нагнав Энджи.

– Начнем, как только рассветет. Если затянем, снег и ветер уничтожат последние следы. – Слушая гудки в трубке, она обратилась к Тоннер: – Отвезите мешки в лабораторию и проследите, чтобы порядок передачи и условия хранения были строго соблюдены… – Трубку сняли.

Энджи попросила немедленно прислать криминалистов на кладбище Росс Бей, затем позвонила в отдел поиска пропавших и оставила сообщение с описанием пострадавшей, спросив, не заявляли ли об исчезновении подходящей по приметам девушки. Потом оставила сообщение для дежурного сержанта отдела надзора за рецидивистами с просьбой проверить, не поселились ли в Виктории ранее судимые за соответствующие преступления. Если это серийный насильник из старых дел с распятием, о нем три года ничего не было слышно… либо же информация о его преступлениях не просочилась в печать. Утром нужно будет заставить дежурного еще раз проверить по «Виклас», базе данных по преступлениям, не зарегистрировано ли где похожих нападений. Энджи шла к лифту, говоря по телефону, и шаги в байкерских ботинках отдавались оглушительным эхом в стерильном больничном коридоре. В ней кипели давно копившиеся ярость и адреналин.

На этот раз она его возьмет. Прижмет мерзавца к ногтю. Она сделает это ради Хаша. Ради этой докторши. Ради всех потерпевших, которые не могут ничего сказать. Энджи зло ткнула в кнопку лифта.

– А мы с тобой еще напарники, Паллорино? – поинтересовался Хольгерсен, подходя сзади.

– Что?

Дверцы разъехались.

Энджи вошла, но Хольгерсен неожиданно цепко ухватил створку, не давая закрыться.

– Я говорю, мы еще напарники?

– Ты едешь или нет?

Он прошелся взглядом по ее костюму и медленно ступил в кабину, позволив дверцам закрыться. Лифт опускался, Хольгерсен смотрел, как одна за другой загораются кнопки этажей.

– Тушь у тебя все равно размазана. – В уголках его рта шевельнулся намек на улыбку. – Лайт-версия Элис Купер. Но тебе идет, особенно для поездки на кладбище. Темная сторона и все такое… – Он повернулся к Энджи: – Все мы в зеркале видим призраков, да, Паллорино?

Взглянув ему в глаза, Энджи уловила некий вызов.

– Значит, наша пострадавшая пошла и утонула, – подытожил Хольгерсен. – Теперь дело передадут в отдел убийств.

Энджи промолчала.

– Насколько я знаю, если клиент обречен, то это покушение на убийство, и отдел…

– Расследование ведем мы, – отрезала Энджи. – Врач не сказала, что пациентка не выживет, она лишь предупредила, что все решится в ближайшие сутки.

Лифт зажужжал и, вздрогнув, остановился.

– Это дело мы в убойный не отдадим, – добавила Энджи.

Хольгерсен на секунду поднял на нее глаза:

– Почему у меня ощущение, что работа с тобой не окажется синекурой?

Белая вспышка света, в которой снежные хлопья показались серебристыми, ослепила детективов на выходе из больницы. За ней последовала новая.

– Черт, – сказал Хольгерсен, прикрывая глаза ладонью. Из тени с большим фотоаппаратом в руках выскочила миниатюрная женщина в огромном дождевике. – Опять эта питбулиха из таблоида…

– Детективы! – запыхавшись, сказала репортерша. Ее щеки были розовыми от холода, лицо под козырьком черной шапки – мокрым. – Мерри Уинстон, криминальный репортер «Сити Сан»…

– Что вам нужно? – перебил Хольгерсен.

Она навела на него камеру и щелкнула снова.

– Господи, – вздохнул Хольгерсен, оттолкнув фотообъектив буквально от лица. – Такие, как вы, когда-нибудь спят?

– В Сент-Джуд находится девушка, ставшая жертвой жестокого изнасилования. Ее нашли ночью на кладбище Росс Бей. Какие подробности вы можете сообщить?

Энджи и Хольгерсен переглянулись.

– Вы что, в три утра в воскресенье слушаете полицейскую волну? – поинтересовался Хольгерсен. – Личной жизни вообще нет, что ли?

– А я проезжала мимо Росс Бей и увидела «Скорую», врачей и девушку. Затем приехала патрульная машина, и двое полицейских долго говорили с экскурсионной группой, которой подавай призраков… Я сделала фотографии, я точно знаю – жертву привезли в эту больницу, а теперь приезжаете вы – отдел сексуальных преступлений. Вы уже установили ее личность? Сколько ей лет? Что произошло? Преступник все еще на свободе? Другие девушки тоже в опасности?

Энджи испепелила ее взглядом и пошла к своей машине.

– В каком она состоянии? – кричала сзади репортерша. – Она жива, раз ею занимались врачи? Что она делала на кладбище? У вас есть подозреваемые? Что говорит новый мэр, как очередное изнасилование вяжется с обещанным закручиванием гаек?

Энджи дошла до своей «краун вик» и открыла замок, пискнув пультом.

Мерри Уинстон нагнала детективов, тараторя:

– Слушайте, я все равно буду писать на том материале, что у меня есть, поэтому…

Энджи обернулась. Репортерша замолчала и попятилась.

– Придержите свои снимки, – тихо сказала Энджи прямо ей в лицо. – Не спешите со статьей. Тогда мы… дадим вам эксклюзив.

– Надолго придержать?

– Хотя бы пока мы не сообщим родственникам.

– Значит, вы все-таки установили ее личность?

– Да, – солгала Энджи.

– Это Аннелиза Йенсен, студентка, пропавшая две недели назад?

– Хольгерсен, ты едешь? – Сев за руль, Энджи громко захлопнула дверь и стянула мокрую шапочку. Хольгерсен, чертыхнувшись, опустился на пассажирское сиденье.

– Чертова кукла, бежит впереди паровоза… Думаешь, она обождет со статьей?

– Нет. – Энджи завела мотор и выехала со стоянки.

– Наша «Джейн Доу» совершенно не подходит под описание Аннелизы Йенсен, это ты могла смело сказать.

– Я не общаюсь с прессой.

– Ты же только что пообещала эксклюзив!

– Чтобы она заткнулась, черт бы ее побрал!

Хольгерсен выругался и уронил голову на подголовник. Дворники скрипели. Спустя несколько минут он вдруг сказал:

– А она довольно красивая со своими черными «колючками» и бледной кожей. Если бы не скверные зубы…

– А ты откуда знаешь про волосы колючками? Она же в шапке!

– Не первый раз ее вижу.

– Вот не знала, что ты предпочитаешь подобных женщин, Хольгерсен.

– О-о, Паллорино становится любопытной!

Раздражение заставило Энджи стиснуть руль.

– Кто-то слил ей информацию. Сама она не могла столько разнюхать.

– Это не я! Ты же слышала, она сидела на полицейской радиоволне!

– Да нет, это ты сказал, что она слушала радиопереговоры наших…

╬