Читать книгу Герцог в сияющих доспехах - Лоретта Чейз - Страница 3

Ньюленд-хаус, Кенсингтон, 11 июня 1833 года, около полудня

Если бы невеста напилась допьяна – однако она же не пила! – то это из-за грядущего торжества.

Осталось совсем немного до того момента, когда леди Олимпия Хайтауэр воплотит в жизнь все заветные мечты своего семейства и свои собственные, по крайней мере, бо́льшую их часть: сделается герцогиней Эшмонт.

Замерев на опасной черте двадцати шести лет, она должна была благодарить свою счастливую звезду, что сумела завоевать сердце, восхищение и еще что-то одного из трех самых знаменитых в Англии распутников герцогского звания, известных как «их бесчестья».

Олимпия внимательно оглядела собственное отражение в зеркале. За стеклами очков в золотой оправе ее глаза – когда серые, когда голубые, а иной раз и зеленые, потому что никак не могли определиться с цветом, – одним взглядом вобрали в себя ее великолепие. Вот она. Ну и что? Тщательно завитые локоны банального русого оттенка на висках, обрамляющие лицо в форме сердечка, прихотливое сплетение кос и лепестки гофрированного кружева, украшенные флердоранжем, венчающие макушку, водопад белоснежной кружевной вуали, ниспадающий ниже талии, закрывающий обнаженные плечи, поверх широких, отделанных кружевом рукавов.

Она опустила взгляд, рассматривая себя: четыре тугих банта на корсаже, пышные юбки из шелковой парчи.

Пустая трата денег, которыми можно было бы оплатить учебу в Итоне для Кларенса, или чин корнета для Эндрю, или что-нибудь еще – для мальчиков. У лорда Ладфорда, графа Гонерби, помимо наследника, Стивена имелось еще пятеро сыновей, которых нужно было содержать, хотя на эту тему граф предпочитал не думать вовсе. В отличие от дочери граф не умел мыслить практично – вот в чем корень ее нынешнего затруднительного положения, которое, как все говорили, вовсе не было затруднительным. Разве статус герцогини – это не шаг вверх по социальной лестнице?

В любом случае свадебное расточительство было продиктовано отнюдь не соображениями практичности. Деньги непременно следовало выбросить на ветер, на одно-единственное платье для Олимпии, поскольку, по словам тети Лавинии, это был вклад в будущее.

Будущей герцогине не пристало надевать на свадьбу вещи, которые уже кто-то надевал. Свадебному наряду полагалось быть модным и дорогим, однако без показной роскоши, потому что будущая герцогиня не должна выглядеть транжиркой и кокоткой.

Потом, после свадьбы, герцогине позволено хоть разом нацепить все содержимое шкатулки с драгоценностями, и это не считалось бы чрезмерным.

В модном наряде, с новой прической, в бриллиантах или жемчугах – а лучше и в том, и другом – Олимпия наденет это платье на официальный прием, где мама или скорее тетя Лавиния, она же маркиза Ньюленд, представит новоиспеченную герцогиню Эшмонт самой королеве.

И это не все, чему положено случиться после свадьбы.

Оставалась еще брачная ночь – событие, по словам мамы, не лишенное приятности, – хотя в подробности она не вдавалась. Однако за брачной ночью последует собственно брак – долгие годы замужества за Эшмонтом.

Будущая герцогиня Эшмонт схватила чашку с приправленным бренди чаем, который леди Ньюленд принесла, дабы успокоить нервы новобрачной, чашка оказалась пуста.

– Даже не думай сбежать, – предупредила тетя, когда принесла ей это укрепляющее дух средство.

Разумеется, нет: куда уж теперь – слишком поздно. Да и Олимпия была не из тех девушек, что пасуют или спасаются бегством от чего бы то ни было, а тут шанс, который выпадает раз в жизни. У нее шестеро братьев, так что рассчитывать ей в окружении было особенно не на что: командуй или подчиняйся.

Злые языки поговаривали, что для девушки у нее слишком жесткий характер и склонность к лидерству. Но кому какое дело, коль скоро Олимпия сделается герцогиней…

Нагнувшись, она извлекла из-под туалетного столика фляжку с бренди, которую заблаговременно утащила у Стивена, отвинтила крышку и сделала глоток – по ее представлениям, никак не больше наперстка, – и, сказав себе, что поступает совершенно правильно, поставила на место.

Есть ли у нее выбор? Унизить жениха, который не сделал ничего плохого – Олимпии, во всяком случае, – чтобы заслужить подобное? Навлечь позор на собственную семью? Навеки погубить репутацию в глазах общества? И все из-за чего? Из-за того, что сосет под ложечкой? Разумеется, все это лишь следствие обычного волнения перед свадьбой.

Только умалишенная бежала бы от перспективы стать невестой одного из самых красивых, богатых и влиятельных мужчин в королевстве, сказала себе Олимпия. То есть Эшмонт мог бы стать весьма влиятельной фигурой, если бы захотел, но увы…

Нить размышлений прервал стук в дверь, и она попросила:

– Дайте мне еще несколько минут помолиться.

Ей нужно было время, чтобы посидеть в одиночестве, собраться с мыслями и подготовиться к столь разительной перемене в жизни – так Олимпия сказала матери и тетке. Те переглянулись, а потом вышли, но вскоре тетя Лавиния вернулась и принесла живительный чай.

– Десять минут, дорогая, – послышался из коридора голос матери.

Всего десять минут? Ладно, можно сделать еще глоточек.

Почти двадцать шесть, вернулась она к размышлениям. Никогда больше ей не получить столь выгодного предложения. Чудо, что она вообще кому-то оказалась интересна! И она знала, что делает, когда говорила «да».

Правда, Люциус Уилмот Бекингем, шестой герцог Эшмонт, был порядочной свиньей и личностью столь незрелой, что по сравнению с ним девятилетний Кларенс казался царем Соломоном. И да, само собой разумелось, что от его светлости ей не следует ждать верности.

Однако Эшмонт был так красив, что мог вскружить голову любой девице, стоило ему лишь захотеть. А ее-то он действительно хотел очаровать: она ему вроде бы нравилась. И вряд ли Олимпии следовало от него ожидать особенно неприятных сюрпризов. Характер герцога был отлично известен каждому, кто читал колонку светских новостей в модных изданиях.

Важно, что герцог сделал-таки предложение, хотя Олимпия была в безнадежном положении.

– Герцогиня, – сказала она собственному отражению в зеркале, – ты сможешь даже изменить мир, если захочешь, ну или хотя бы какую-то его часть.

Это самое большее, на что может рассчитывать женщина там, где правят мужчины. Разве что она станет королевой – и не просто супругой короля, а полноправной властительницей, – но даже тогда… О господи, куда это ее занесло? Даст Бог, с ней ничего такого не случится.

Где-то в голове – или, может, в сердце или в животе – пропищал ехидный, в точности как у кузины Эдвины, голосок: «Любовь всей жизни? И этого тебе тоже никогда не узнать. Не видать тебе прекрасного принца на белом коне! Даже влюбленного лорда не видать, как и, если хочешь знать, приказчика из магазина».

Олимпия мысленно придушила этот голосок: именно так, случалось, ей хотелось придушить и саму кузину Эдвину.

Та Олимпия, что тешила себя фантазиями о принцах и влюбленных джентльменах, была наивной дурочкой, когда вступила в свой первый лондонский сезон с головой, набитой любовной чепухой, которую почерпнула в романах. И каждый год из последующих семи лет ее признавали самой занудной девицей сезона. За семь лет она не получила ни единого предложения, то есть ни одного из тех, что молодая леди в здравом уме могла бы принять даже в самом отчаянном положении, или ей позволили бы принять, заведись у нее поклонник преклонных годов. А потому что она могла ответить, когда ей сделал предложение сам герцог Эшмонт?

Сказать «нет», обеспечив тем самым себе будущее старой девы, приживалки у братьев, которые едва могут содержать себя и собственные семьи? Вот она и сказала «да», разом решив кучу задач. Все так просто. Нет смысла усложнять.

Она жадно отхлебнула бренди, потом еще.

В дверь снова постучали, на сей раз громче и настойчивее.

– Я поступаю правильно и доведу дело до конца, – шепнула Олимпия своему отражению. – Должен же кто-то это сделать.

А пока еще глоточек…

* * *

– Какого черта она там копается? – буркнул возмущенно Эшмонт.

Гости оживленно перешептывались, а при малейшем звуке за дверями гостиной головы дружно поворачивались туда, откуда должна была появиться невеста.

Прошло, должно быть, полчаса после назначенного времени, но никакой невесты в дверях не было.

Рипли вышел, чтобы справиться у матери леди Олимпии, уж не заболела ли невеста, но леди Гонерби с обескураженным видом лишь покачала головой. Пришлось объясняться с ее сестрой, леди Ньюленд.

– Что-то там с платьем, – сказал Рипли Эшмонту. – Ее тетка пошла наверх, прихватив с собой горничную и шкатулку для рукоделия.

– Да мне нет дела до ее платья! – заявил Эшмонт. – В любом случае я его очень скоро с нее сорву.

– Ты же знаешь, каковы женщины, – возразил Рипли.

– Не похоже, чтобы Олимпия волновалась из-за таких пустяков.

– Подвенечное платье вовсе не пустяк, – заметил Рипли. – Мне ли не знать. Наряд моей сестры стоил больше, чем та кобылка, что я купил у Першора.

Сестры Рипли здесь не было: по словам Блэквуда, Алиса отбыла в Кемберли-плейс, одно из имений Рипли, чтобы ухаживать за приболевшей тетушкой.

– Вот занудство, – буркнул Эшмонт. – Терпеть не могу эти дурацкие церемонии.

Лорд Гонерби вышел из гостиной, спустя минуту вернулся и весело объявил:

– Прошу прощения за задержку! Какая-то неприятность то ли с подолом, то ли с оборкой. Я послал за шампанским. Почему бы нам не промочить горло, пока они там орудуют швейными иглами?

Через минуту в гостиной появился дворецкий в сопровождении лакеев, нагруженных подносами с бокалами шампанского.

Эшмонт осушил один за другим, не делая перерывов, три бокала.

Выпил и Рипли, но всего пару глотков, поскольку не до конца отошел от бурных событий прошлой ночи. Стареет, должно быть, если чувствует себя не в своей тарелке, оттого что не поспал лишний час-другой после карт и возлияний, за которыми последовала еще и ночная драка, а потом пришлось вызволять Эшмонта из передряги и доставлять домой.

Была и другая причина для воздержания: обязанности шафера, которые он на себя взвалил. Прошлой ночью в «Крокфорде» Эшмонт попросил – скорее настоял, – чтобы один из двоих опекал его на сегодняшней церемонии. Мало ли что: вдруг кольцо забудет, или разрешение на брак, или еще что-нибудь произойдет.

Блэквуд сразу отказался:

– Хватит с меня и одной свадьбы, своей собственной. На сей раз мне хочется просто веселиться и ни за что не отвечать.

Свалив ответственность на Рипли, «их бесчестие» ухмыльнулся и сделал ручкой, предложив приятелям отправиться по домам и хоть немного поспать.

Если Блэквуд и знал больше о страстном желании Эшмонта надеть кандалы, то виду не подал. Впрочем, у него и времени-то на разговоры не было: прошлой ночью Эшмонт болтал не переставая, и новости были для Рипли как гром среди ясного неба.

Прежде всего Эшмонт заполучил нареченную честным и благородным путем, то есть ухаживал, а потом сделал предложение. Другими словами, невеста не была беременна. Во-вторых, каким-то удивительным образом Эшмонт сумел убедить привлекательную, достойную и благоразумную девушку его ухаживания принять. Рипли мог бы поспорить на целое состояние, что во всей Англии не найдется ни одной благовоспитанной девушки в положении столь безнадежном, что согласилась бы на ухаживания Эшмонта – или чтобы ей позволила семья в том случае, если бы девица лишилась разума под действием наружности и обаяния его светлости.

Как упоминал сам Эшмонт в нечастых записках друзьям, хозяйки великосветских салонов запретили ему посещать их приемы. Дал знать его светлости, что его присутствие при дворе нежелательно, и король. Исключили его также из списков гостей большинство благородных семейств Лондона. Чтобы подобные меры применялись к герцогу, причем далеко не бедному, прекрасно образованному и весьма привлекательному, нужно было очень постараться.

Похоже, однако, что дорожки Эшмонта и леди Олимпии пересеклись несколько недель назад где-то в окрестностях отеля «Кларендон». Чья-то зловредная собака, невзлюбившая его светлость с первого взгляда, попыталась стащить с него сапог. Эшмонт, как обычно нетвердо державшийся на ногах, потерял равновесие, когда пытался стряхнуть с себя псину, и чуть не полетел кувырком на мостовую, прямо под колеса кеба, который мчался на бешеной скорости, как и все наемные экипажи.

«Но тут кто-то ручкой зонтика подцепил мою руку и дернул меня назад, – рассказывал он Рипли. – Как раз вовремя, потому что меня занесло и я не удержался бы на ногах. Собака тем временем лаяла как в истерике. Женский голос сказал «цыц» или что-то в этом роде, и она ткнула зонтиком в тротуар, на сей раз острым концом. И знаешь, псина заткнулась и убралась, поджав хвост! А потом хозяйка собаки спрашивает: «Вы в порядке, сэр?» Ее горничная что-то там бормотала – несомненно, хотела увести госпожу от меня подальше. Мне казалось, что я в полном порядке, но Олимпия оглядела на мою ногу, заметила, что сапог изрядно порван, сказала, мол, не ровен час, заползет какая-нибудь гадость, – а потом ошарашила: «Через минуту здесь будет моя карета, и мы отвезем вас домой». Так она и поступила, несмотря на ворчание горничной, кучера и лакея. Леди Олимпия Хайтауэр! Можно в такое поверить? Я бы не поверил. Часто ли мы ее видели – здесь ли, там ли?»

Да сколько угодно, подумал Рипли, вспомнив очень высокую девушку в очках, но отнюдь не уродину, с хорошей фигурой… нет, скорее – с очень хорошей фигурой. С другой стороны, девица эта из весьма уважаемой семьи, но, по слухам, книжный червь. С тем же успехом она могла бы нацепить на свою прекрасную грудь ярлык с надписью «яд», с черепом и скрещенными костями.

«Она была очень добра, – продолжал Эшмонт. – Не жеманничала, не пускала слезу – вела себя как ты или я. И должен признаться, это меня покорило. И мне было плевать на то, что заявил потом дядя Фред, когда я сказал ему о ней: что я ее недостоин, что она слишком умна для меня и прочее, что говорят, когда хотят послать подальше. «Так это ей решать, не правда ли?» – заявил я и принялся ее обхаживать. Титаническая работа, доложу я тебе, но в конце концов она ведь сказала «да», не так ли? А уж как вытаращил глаза дядюшка Фред, когда я ему рассказал! Даже хлопнул меня по плечу и воскликнул: «Ну, хоть какой-то из тебя толк в конце концов!»

Эшмонт ликовал, что хоть раз взял верх над своим интриганом дядюшкой, однако Рипли-то понимал, что лорд Фредерик Бекингем просто увидел некую возможность и выжал из нее все, что было в его силах. Сказать Эшмонту, будто он что-то не сумел или не сумеет, – верный путь заставить его сделать именно это.

Но, в конце концов, это не важно, коль скоро Эшмонт доволен, а девушка знает, на что идет, то есть должна знать, если так умна, как о ней говорят.

Беда заключалась в том, что свадебная церемония протекала не так гладко, как следовало: Эшмонту наскучило ждать, а заскучавший Эшмонт – это уже опасно.

Рипли бросил взгляд на Блэквуда, своего зятя: такого же смуглого и темноволосого, как он сам, но гораздо стройнее и привлекательнее, и Блэквуд направился в их сторону неспешным шагом.

– Не понимаю, что за проблема – платье, – кипятился Эшмонт. – Это же внизу, правда? Ну и пусть.

– А что, если она на него наступит и упадет лицом вперед? – заметил Блэквуд.

– Тогда я ее подхвачу! – сказал Эшмонт.

Рипли взглянул на Блэквуда, и оба воззрились на Эшмонта. Никаких сомнений: тот уже был изрядно навеселе, – но изо всех сил старался стоять прямо.

Если невеста не появится в самое ближайшее время, то в лучшем случае жених просто рухнет в пьяном беспамятстве на пол, а в худшем – затеет драку с кем-нибудь из гостей.

– К черту! – заявил Эшмонт. – Пойду ее разыщу.

Он направился к дверям гостиной, но споткнулся, и Блэквуд, ухватив приятеля за руку, воскликнул:

– Отличная мысль! К чему терять тут время?

Он подозвал взглядом с Рипли, тот взял Эшмонта под другую руку, и оба повлекли приятеля вон из гостиной. Поскольку гости толпились вокруг лакеев с шампанским, в коридоре им встречались только слуги.

– Куда? – спросил Блэквуд.

– Вниз, – ответил Рипли.

– Зачем вниз? Она же наверху, там, – пьяно возразил Эшмонт, указательным пальцем описывая круги в воздухе.

– Плохая примета – видеть невесту перед свадьбой, – сказал Рипли.

– Но я ожидал увидеть ее на свадьбе, – упирался Эшмонт.

Они повели его к лестнице, потом, не без усилий, вниз.

Рипли приходилось бывать в Ньюленд-хаусе, но было это целую вечность назад, поэтому расположение комнат нижнего этажа он помнил не очень хорошо. В старых особняках внизу можно обнаружить столовую либо гостиную, а то и библиотеку. Впрочем, это неважно: им сгодится любая комната. Главное – увести Эшмонта подальше от спиртного и не дать ему возможности затеять драку с кем-нибудь из присутствующих.

Приятели повели горе-жениха к двери, которая находилась на безопасном расстоянии от лестницы парадного хода. Рипли открыл ее, и первое, что они увидели, – целое пространство, заполненное белым, будто облако просочилось в комнату, немного похожую на библиотеку. Только облака не носят белых атласных туфелек и узорчатых чулок и не встают на высокую стремянку, чтобы достать книгу с верхней полки.

– Вот это да! – воскликнул Блэквуд.

– Черт, Олимпия! – буркнул Эшмонт и попытался вырваться из рук приятелей. – Что это вы затеяли?

– Давай-ка уведем его отсюда, – предложил Рипли.

– Нет, болваны, ничего у вас не выйдет! – заявил Эшмонт. – Я должен с ней поговорить. Нельзя портить свадьбу.

Именно так бы все и закончилось, если бы они отпустили пьяного приятеля. Рипли обратил к Блэквуду красноречивый взгляд, в котором ясно читался вопрос: «И что теперь делать?»

– Плохая примета – видеть невесту до свадьбы, – повторил свой аргумент Блэквуд и, выталкивая упиравшегося Эшмонта в коридор, бросил Рипли через плечо: – Он назначил тебя следить, чтобы на свадьбе все было в порядке. Давай уже что-нибудь делай.

– Кольцо, – сказал Рипли, – разрешение на брак, деньги, если вдруг понадобятся, наготове. Но невеста?

– Ну думай же, – буркнул Блэквуд.

И после недолгих размышлений Рипли опять открыл дверь.

На сей раз библиотечная лесенка оказалась пуста. Раздавшийся от окна шорох заставил Рипли оглянуться. Белое облако сражалось с оконной задвижкой.

Рипли в несколько неторопливых шагов пересек библиотеку и спросил:

– И что это вы задумали? Разве вам не полагается быть на свадьбе?

– Ну да… Зачем спрашивать? Лучше бы помогли бедной невесте: задвижку заело, – заплетающимся языком ответила девица.

Рипли уловил в аромате духов запах бренди. И пусть ум его сейчас работал не так споро, сомнений не было: пьяная невеста собиралась сбежать через окно, – а это уже катастрофа.

– Почему? – спросил Рипли.

– Откуда я знаю почему? Заело, и все, – пробормотала леди. – Я же не плотник, или кто там делает окна, стекольщик?

– Я тоже не мастер по окнам, так что вряд ли сумею помочь, – сказал Рипли.

– Какой зануда. Прекрасная дама в беде, а вы…

Олимпия обернулась к нему и уставилась на узел его галстука, оказавшийся почти на уровне ее глаз, потом сощурилась и подняла взгляд. Серые глаза за стеклами очков покраснели: похоже, она только что плакала.

Очевидно, Эшмонт сказал или сделал что-то такое, что ее расстроило, но это и неудивительно: язык у него зачастую действовал куда быстрее мозгов. А уж об учтивости или чувстве такта вообще говорить не приходилось.

– Ну и ладно, – сказала Олимпия. – Вы вернулись, вот и хорошо.

– А, так вы меня заметили.

Рипли чувствовал себя странно польщенным: шампанское часто так на него действовало, даже в небольших дозах.

– Еще бы… в вас больше шести футов росту, – сказала леди, запрокидывая голову. – Вы стоите прямо передо мной. Я близорукая, но не слепая же. Даже без очков я вряд ли вас с кем-нибудь спутаю, даже на расстоянии… Вы бы отошли… куда подальше. – Она взмахнула рукой, словно отгоняя муху. – Уходите. Я только хочу глотнуть воздуху. В этом… как его… Кенсингтон-гарденс.

– В свадебном платье, – напомнил Рипли.

– Не могу же я снять его и снова надеть, как плащ. – Она говорила едва ли не по слогам, с исключительным терпением, как обычно что-то объясняют непонятливым детям. – Это очень сложно.

– Там дождь, – спокойно возразил Рипли.

Она отвернулась и уставилась в окно. Дождевые капли сбегали вниз по стеклу извилистыми дорожками.

Леди с королевским достоинством взмахнула рукой, отсылая его прочь, повернулась к окну и опять занялась непослушной задвижкой. На сей раз она поддалась. Олимпия толкнула створку, открывая окно, и выбралась наружу, в трепещущем облаке кружев и атласа, буркнув уже с улицы:

– Прощайте.

Некоторое время Рипли просто стоял, будто в ступоре.

Она захотела уйти, а он считал недостойным удерживать женщин против их воли. Он мог бы пойти к Эшмонту и сказать, что его невеста пустилась в бега, мог вернуться в гостиную и предупредить кого-нибудь из мужчин ее семьи.

Это не его беда. Это беда Эшмонта.

Правда, он уполномочил Рипли быть его опекуном на свадьбе, потому что переживал, как бы что не пошло наперекосяк, и Рипли пообещал обо всем позаботиться, но поиски невесты в этот перечень не входили, да она вроде бы и не хотела, чтобы ее разыскивали… судя по тому, что плакала и была пьяна…

– Что б тебя! – сплюнул Рипли и вылез в окно.

Белое атласно-кружевное облако он успел заметить за миг до того, как девушка исчезла в зарослях деревьев и высокого кустарника, и ускорил шаг, то и дело поглядывая на окна дома. Кажется, никто ничего пока не заподозрил. Тем лучше. Если он скоренько приведет беглянку назад, они замнут скандал, и все будет в порядке.

Оглядевшись по сторонам, садовника он также не заметил: работники наверняка тоже где-нибудь пировали или просто попрятались от дождя.

Рипли слышал, как дождевые капли колотят по листве, траве и дорожкам, но сосредоточился на том, чтобы не потерять из виду невесту: леди очень резво продвигалась вперед, несмотря на обилие атласа, кружев и раздувающиеся рукава.

Он не стал кричать, поскольку было пока еще непонятно, убегает ли она со свадьбы или это действие бренди, и не хотел ее пугать или провоцировать на что-то совсем уж безрассудное. Хотя что это может быть, в данный момент даже представить невозможно.

Ее одежда не годилась для подобных упражнений – как, собственно, любая женская одежда, – да и место явно не беговая дорожка, а полоса препятствий. Сад в Ньюленд-хаусе так разросся, что деревья густо сплетали свои кроны, похоже, еще со времен королевы Анны. На скользкой почве невеста – во всем великолепии своего наряда и к тому же изрядно навеселе – рисковала подвернуть ногу, запутаться в юбках и поскользнуться или не удержаться на собственных непослушных ногах.

Рипли подобрался достаточно близко, чтобы увидеть, как ее нога поехала вперед, а руки замолотили в воздухе, точно крылья мельницы, когда она пыталась удержать равновесие, но опоздал на долю секунды, чтобы подхватить ее прежде, чем она проиграла битву и шлепнулась на землю.

Рипли схватил девицу за плечи и поставил на ноги, но та принялась брыкаться. Сквозь тысячи слоев платья и нижнего белья он чувствовал, как ее ягодицы приходят в соприкосновение с его чреслами, и на некоторое время это здорово его отвлекло: он ведь мужчина. «Отличная задница», – было его первой мыслью, но тут же пришла другая: «Делай что должен: приведи ее обратно».

– Прошу прощения. Я что, ошибся? Неужели вы хотите, чтобы я оставил вас лежать в грязи?

– Вы помяли мне рукава!

Дождь лил как из ведра. Шляпа Рипли осталась в доме, а без нее он казался себе голым: хуже даже, чем без одежды. К тому же промок до нитки.

Рипли разжал руки.

– Как скажете, но платье ваше уже испорчено: с него течет грязь, а на спине пятна от травы, как будто вы кувыркались в кустах с любовником. Да, то-то все повеселятся. Особенно Эшмонт. И поскольку я единственный мужчина, оказавшийся подле вас, меня он и вызовет на дуэль. И тогда мне придется лечить его боевые раны. В который раз.

– Дайте ему по роже, – предложила мисс Хайтауэр. – Он даст сдачи, и тогда он не сможет вас вызвать, не будучи оскорбленной стороной.

Мокрая вуаль облепила ей голову и плечи, обрамлявшие лицо локоны развились и висели теперь мокрыми прядями, прическа съехала набок. Лицо ее исказила судорога, и Рипли решил, что она сейчас заплачет, но девушка упрямо вскинула подбородок и сквозь зубы процедила:

– Вы можете идти. Я в полном порядке. Мне просто надо немного… э-э… помолиться… такой торжественный момент, который навсегда изменит мою жизнь к лучшему. Итак, до свидания.

Рипли в нерешительности перевел взгляд с нее на дом. Что такое сотворил Эшмонт? Из-за чего она подалась в бега? Может, лучше оставить ее в покое и пусть бежит куда собиралась?

Нет, такого уговора не было, и нечего об этом думать. Его задачей было обеспечить свадьбе ровное, без эксцессов, течение, и конечно же с невестой.

Рипли обернулся к леди как раз в тот момент, когда та опять припустилась по тропинке среди густых зарослей рододендронов, только белое пятно мелькало тут и там. Дождалась, когда он немного отвлекся, и была такова. Предприимчивая девица, ничего не скажешь.

Понимая, что не может допустить, чтобы лучший друг остался без невесты на собственной свадьбе: не желает выходить за Эшмонта, пусть скажет это ему в лицо, после того как они оба протрезвеют, – Рипли бросился вдогонку.

Пока приглашенные на свадьбу отдавали должное шампанскому в западном крыле дома, лорд Ладфорд, старший брат невесты, сбился с ног в поисках сестры.

Ньюленд-хаус выстроили еще в начале семнадцатого столетия, потом все время что-то достраивали и вносили усовершенствования, так что здание, которое занимало изрядный кусок поместья, можно было теперь сравнить с клетями для кроликов. Семьи были дружные, леди, их светлости, приходились друг другу сестрами, поэтому никто не разбирал, где свое и где чужое, и все были в гостях как дома. Поскольку Эшмонту не терпелось жениться, а в доме Гонерби полным ходом шли ремонтные работы, дамы решили провести свадьбу здесь.

Как подозревал Ладфорд, они боялись, как бы Эшмонт не передумал, если придется ждать слишком долго, что, собственно, лично он бы и предпочел. Он считал, что Эшмонт не пара Олимпии, и не стал бы винить сестру, если бы она сбежала, скорее напротив: такое решение показалось бы ему вполне разумным, хоть и чреватым. Девушки из высшего общества, такие как Олимпия, не могут удирать с собственной свадьбы, не подмочив репутацию. Ужасающие последствия неминуемы, так что оставалось надеться, что сестра прячется где-то в доме.

Олимпия, которая неделями торчала в этом доме в обществе своих двоюродных сестер, знала здесь множество тайных убежищ, где можно спрятаться, дабы прочитать очередной труд древнего классика или же проштудировать книжный каталог. Ладфорд предположил, что она проделала этот фокус и сегодня, хотя и не мог взять в толк зачем. Подобно отцу, он не утруждал себя размышлениями: заметив отсутствие фляжки, немедленно заподозрил младших братьев.

Чтобы добиться признания, зачастую хватало хорошей взбучки, так чтобы зубы застучали, но на сей раз сорванцы и сами, казалось, были искренне удивлены. Похоже, малыш Кларенс знал или подозревал, в чем дело, но говорить отказывался: упрямец, под стать Олимпии.

И Ладфорд отправился на поиски Кларенса в детскую, куда шалун был заточен после шумной игры, которая закончилась перебитыми бокалами для шампанского. Эндрю, соучастник преступления, был разлучен с братом и выслан скучать в классную.

Ладфорд распахнул дверь детской и провозгласил:

– Ты что-то знаешь, негодник! И лучше бы тебе сознаться, не то я…

Он умолк, заметив, как братец отскочил от окна, в которое смотрел, и лицо его было при этом багровым.

Да, понятно, что парень испугался, когда брат ворвался в комнату с явным намерением устроить ему взбучку, но Кларенс почему-то отскочил от окна так, будто оно вдруг загорелось, и закричал:

– Не знаю! Не знаю! И ты меня не заставишь!

Ладфорд бросился к окну, и как раз вовремя, чтобы заметить, как мелькнуло в кустах белое платье, а за ним – герцог Рипли, не то чтобы бегом, но и не прогулочным шагом.

Ладфорд пулей выскочил из детской.

Было бы неплохо, думал Рипли, преследовать веселую вдовушку в лунную ночь, по садовым дорожкам, петлявшим в саду средь высоких кустов, которые делали бы погоню еще более интригующей.

Увы, ночь сегодня выдалась не лунная, и леди Олимпия Хайтауэр отнюдь не веселая вдовушка. Белые сполохи мелькали впереди, удаляясь с неожиданной прытью, и, свернув на очередную тропинку, Рипли обнаружил, что белое платье пропало из виду. Через мгновение сквозь шум дождя он услышал тихое звяканье металла и бросился вперед. Заросли кустарника здесь были реже, и открылась маленькая прогалина, которая вела к железной калитке в высокой стене, которую и силилась отпереть леди Олимпия.

Несколько шагов по мокрой траве – и он оказался рядом с девушкой. Она на миг застыла, обернулась и взглянула на него.

– А, опять вы, – проговорила беглянка, запыхавшись от бега, так что грудь быстро вздымалась и опадала. – Эта гадкая калитка заперта.

– Разумеется. Хотите, чтобы сюда прибежали все присутствующие, вытоптали сад и поломали рододендроны?

– К черту рододендроны! Как тут вообще ходят?

– Возможно, никак, – предположил он.

– Значит, мы должны найти другой выход, – упрямо заявила дама.

– Мы? – хмыкнул он. – Нет. Вы и я не значит «мы».

Она вдруг застыла, испуганно округлив глаза. Он тоже услышал. С той же стороны, откуда, по его представлениям, пришли они с Олимпией, раздавались голоса.

– Теперь это неважно, – отмахнулась она. – Слишком поздно. Вам придется помочь мне перелезть через стену.

– Нет, я не могу.

– Можете, – возразила она. – Вы здесь, и от вас ничего больше не требуется. Принесите пользу хоть раз в жизни и помогите мне выбраться их этого сада, пока еще есть время. – Она топнула ногой. – Давайте же!

От ее прически ничего не осталось, и теперь мокрые русые пряди облепили лицо, в них застряли листья и сухие цветы рододендрона вперемешку с яблоневыми лепестками. Вуаль змеей обвивала шею, кончик изящного носика украшало грязное пятно.

– Через стену, – повторил Рипли, пытаясь выиграть время.

– Ну да! Не могу же я карабкаться по плющу в этом платье и в этих туфельках. Быстрее! Вы что, не слышите их?

Он пытался что-нибудь придумать, чтобы ее задержать, но голова соображала туго. И только когда услышал крики: сразу вспомнился лай собак и вопли разгневанной толпы, – в его мозгу что-то щелкнуло.

Еще со школьных времен трое приятелей привыкли спасаться от полицейских, а также от разозленных фермеров, священников, торговцев, – в общем, от представителей всех уважаемых слоев общества, не говоря уж о сутенерах, карманниках, шулерах и прочих не столь уважаемых персонажей.

Рипли сплел пальцы рук, нагнулся и скомандовал:

– Ставьте ноги сюда, живее!

Держась грязной рукой за стену, она поставила ногу в грязной мокрой туфельке в его ладони и оттолкнулась от земли. С легкостью, которая непременно удивила бы Рипли, если бы у него еще остались силы чему-то удивляться, леди вскарабкалась ему на плечи и полезла вверх.

Ну и зрелище же ему открылось пусть и всего на мгновение: стройная ножка в чулке и подвязка, далее – белый атлас, нижние юбки и аромат женщины. Рипли едва сумел сохранить трезвость ума, чтобы не схватить леди за щиколотку для пущей устойчивости, а сверху раздалось:

– Поднимите меня повыше, и побыстрее, а то они уже близко.

Голоса и правда становились все громче.

Отбросив в сторону щепетильность, Рипли схватил ее за щиколотки и поднял высоко над головой. Через мгновение его руки перестали ощущать тяжесть – она нашла опору вверху. Он поднял голову и увидел ее ноги: она вскарабкалась на стену и села, – а в следующий миг исчезла из виду.

Голоса были совсем близко.

Минуту назад он не дал себе труда как следует все обдумать, а сейчас было уже некогда. Как только Олимпия исчезла за оградой, он вцепился в спутанные плети плюща, вскарабкался по ним наверх и, перебравшись на ту сторону, огляделся.

Облако белого атласа и кружев быстро двигалось по Хортон-стрит, и Рипли бросился вдогонку.