Читать книгу Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах - Страница 7

Осень 1860 года, Тирренское побережье.

Мария София садится в седло, уже верхом провожает глазами светящийся след бомб, которые падают на лачуги, поднимая огненные вихри. Не теряя своей прекрасной уверенности, она обжигает крестец своего коня ударом хлыста. Что ей до опасности! Она покидает королевскую крепость и, не скрываясь, пересекает город. Она пообещала доставить белье и корпию[7] французским монахиням, которые ухаживают за ранеными в церкви Благовещения[8].

Вот уже несколько дней артиллерия противника не ограничивается стенами цитадели, она яростно бьет и по домам. В осажденном городе черная грязь, вызванная непрекращающимися дождями, усугубляет ужас от взрывов, крушения стен и обрушающихся кровель. Жители беспорядочно мечутся, напуганные бомбардировками. Однако их угасающие силы возрождаются при виде этой бесстрашной всадницы, этой богини-воительницы, рысью прокладывающей себе путь. Эта женщина – их суверен![9]

Изгнанные из Неаполя краснорубашечниками Гарибальди, король и королева Обеих Сицилий укрылись со своим двором в морской крепости Гаэта. Они защищают свой последний город в отчаянной борьбе. Через месяц после их прибытия в этот последний оплот начались 102 дня ужасной осады, 75 из которых прошли под вражеским огнем. Итальянцы против итальянцев! Осаждающие – шестнадцать тысяч пьемонтцев под командованием безжалостного генерала Энрико Чальдини – установили свои батареи на грозные позиции подле монастыря капуцинов и Святой Агаты, чтобы вытеснить одиннадцать тысяч человек, последние остатки королевских войск[10].

В это утро Франциск II не сопровождал свою жену, поднявшуюся на стены цитадели, чтобы поднять дух войск и осмотреть укрепительные работы на набережной[11]. Ни физически, ни морально король не чувствовал себя пригодным для войны. Он не мог сомкнуть глаз. Всю ночь напролет волны бились о скалы с неумолимостью свирепого зверя. А хуже всего то, что его обращение к государям Европы не возымело никакого эффекта. Никто не придет на помощь его осажденной королевской семье. Все канцелярии в виде ответа присылали пустые пожелания или холодное сочувствие. Только один голос в его поддержку раздался в Тюильри, голос императрицы Эжени. Она считает ужасным отказать тонущему человеку в спасательном канате[12]. Но ее не послушали…

Мужество покидает монарха, он дрожит всем телом, руками охватив голову. Он больше не может выносить ни крики чаек, ни порывы ветра, жалобно стонущие в коридорах старого замка. Он проклинает злой рок и свою потерянную жизнь, которой он так неумело распорядился. Вот он сидит тут, как в мышеловке, хотя мог бы бежать в Испанию, в Севилью, если бы его жена, королева, не разубедила его в интимной беседе: «Если вы должны упасть, то падайте величественно, как владыка, приносящий себя в жертву!»

Из них двоих в Гаэте именно она была душой сопротивления и истинным мужчиной, настоящая амазонка! Здесь она перевоплотилась в солдата, отказавшись от роскошных кринолинов в пользу одежды для верховой езды и просторного калабрийского плаща. В этом одеянии ее образ и стал известен всему миру! Международная пресса следит за агонией Королевства Обеих Сицилий[13]. Очарованная этой молодой женщиной и ее безумной храбростью, жена Луи-Наполеона Бонапарта выразила горячее желание увидеть лицо этой удивительной правительницы Неаполя. Так как все фотографы бежали из Гаэты, пришлось специально выслать на место одного из представителей этой профессии. Таким образом, героиня смогла послать Его Императорскому Величеству портрет, на котором она изображена в полувоенной форме, надеваемой ею для смотра солдат и батарей: венгерская шляпа с перьями, длинная блуза-туника с кожаным поясом, брюки в турецком стиле и мягкие сапоги[14].

Вдали от итальянского побережья, посреди Атлантики, другая императрица, бежавшая на Мадейру от тирании венского двора, беспрестанно говорит о своей сестре с дамами, сопровождавшими ее в курортной жизни[15]. С тех пор как пьемонтцы бомбардируют Гаэту, Сисси больше не радуется тому, что ее окружает. Океану цвета гиацинта, мягкому, бледному оттенку банановых деревьев, зарослям глициний и магнолий, всем красотам этой земли обетованной больше не удается облегчить ее сердце. Она следит за помощниками командира, посланными императором Францем Иосифом, которые приносят известия о пленнице. Мария София должна была приехать к ней на португальский остров[16]. Почему она упорно продолжает оставаться в ловушке со своим жалким супругом? Почему она отказывается сдаться? Потерять корону! Для императрицы это не самое большое несчастье. Рисковать жизнью ради человека, которого никогда не любила, кажется ей куда худшим выбором[17]: «Привезли ли письмо? Известий снова нет! Почему сестра не пишет?»

Это ожидание превращается в пытку… Но у Марии Софии почти нет времени писать. С рассвета до ночи она на валах, пробуждая своим присутствием доблесть войск, разделяя их усталость и чуть ли не их сражения. Мы видим ее в зеленой шляпе с перьями, пробирающуюся между батареями, бросающую вызов врагу посреди зажигательных бомб, поджигающую фитиль пушек огнем своей восточной сигареты, произносящую речь перед толпой с белым флагом Бурбонов. Когда она проходит рядом с ними, канониры оставляют свои пушки и бросаются на колени, чтобы поцеловать край ее платья.

«Это Мадонна пушечных ядер!» – кричат артиллеристы. Все в ее присутствии становятся львами.

В свои девятнадцать лет она сражается с мужественной доблестью, оставаясь при этом милосердной сестрой для больных и раненых. Однажды она подменяла монашку, убитую на ее глазах осколком бомбы[18]. С тех пор она каждый день посещает один из трех госпиталей, собственноручно подносит стакан воды бедным страждущим, утешая их, помогая им, перевязывая их раны своей царственной рукой. Зрелище этой человеческой резни поистине устрашающе. Здесь мало лекарств и еще меньше хлороформа. Солдаты лежат, прижавшись друг к другу, некоторые на матрасах, большинство на подстилке из соломы или на голом камне. То тут, то там виднеется то раздробленный череп, то рана, которая уже даже не рана, а нечто бесформенное и безымянное, смесь костных осколков, пульсирующих мышц и лоскутов ткани. Сепсис повсюду, гной проступает со всех сторон, как если бы его посеяли хирурги, которые работают без передышки под звуки пушечной пальбы и ампутируют ноги, руки и ступни со всей возможной скоростью. Из глоток этих порубленных, изувеченных людей раздаются хрипы, проклятия и даже вой. Но как только появляется молодая женщина, все они приподнимаются с криком: «Да здравствует королева!» И весь секрет этой великой солдатской любви заключается в том, что она сама любит их. Марии Софии только они и нравятся.

Около четырех часов она возвращается верхом на королевскую батарею. Артиллеристы Чальдини следят за ее прибытием в подзорную трубу. Как только они замечают королеву, канонада усиливается, как будто бы они целились в нее лично. Можно даже увидеть, как вражеские ядра летят в море и поднимают фонтаны рыб, падающих к ее ногам![19] Она поднимает их с улыбкой. «Я обязана сделать все, что в моих силах, ради тех, кто сражается и страдает за наше дело», – ответила однажды Мария София швейцарскому солдату, призывавшему ее спрятаться в укрытие.

Есть что-то рыцарское в героической натуре этой женщины, опоздавшей на четыре века, которая в лучшие годы Средневековья бесстрашно выступала бы во главе своих солдат с мечом в руке, как Орлеанская дева[20]. Мужество – это редкость, и перед лицом опасности многие люди оказываются бессильны. Большинство жителей, мужчины, женщины и дети, бросают свои дома, чтобы попасть на борт «Дагомеи» – последнего из еженедельных пароходов. Несколько иностранных полномочных представителей, которые последовали за государями в их изгнание[21], покидают это место. 20 ноября свекровь Марии Софии, вдовствующая королева Мария Тереза, в сопровождении семи детей, включая графа Кальтаджироне, которому нет еще и четырех лет, также отправляется в путь, чтобы укрыться в Риме, под защитой папы.

Франциск II уговаривает свою супругу присоединиться к ним. Это пустая трата времени, ведь в жилах молодой женщины течет знаменитая кровь Виттельсбахов. Она останется, чтобы дать всем пример стойкости и мужества. Всем тем, кто хочет оградить ее от опасности и оберегать ее, она отвечает: «Будьте спокойны! Раз мужчинам не хватает мужества, пускай хотя бы женщины проявят его!»[22]

Пьемонтцы бросили в колодцы туши мертвых животных, чтобы заразить воду. В начале декабря сыпной тиф, дизентерия и голод начали опустошать город[23]. Более восьмисот больных борются с недугами, стоны разносятся со всех сторон. Десятки людей умирают каждый день.

Среди жертв оказался также и исповедник Марии Софии[24]. Кладбища находятся за стенами, и никто не знает, что делать с трупами, которые вывозят на мусорных повозках в импровизированные братские могилы.

Седьмого января пушечное ядро разрушило помещение над туалетной комнатой королевы, в то время как из-за другого снаряда обломки попали в окна гостиной, где она находилась. Чальдини официально потребовал, чтобы на крыше был поднят черный флаг, как над госпиталями, чтобы она не стала мишенью для бомб[25]. В действительности же он всеми силами старался подставить правителей под пули, явно надеясь на их смерть.

«Ваше Величество хотели увидеть снаряды? Ваши пожелания исполнены!» – говорит испанский посол Бермудес де Кастро государыне.

«Я бы хотела получить небольшое ранение», – бесхитростно отвечает она.

Знававшая щедрость неаполитанского королевского дворца с его мраморными лестницами, роскошными комнатами, наполненными шедеврами искусства, с его террасными садами с видом на самую прекрасную панораму в мире, привыкшая к сказочным резиденциям, Каподимонте, Казерте или Ла Фаворит, отныне она будет довольствоваться сырым казематом, примыкающим к бастиону Фердинанда! Это новое жилище довольно велико, но оно одновременно служит вынужденным убежищем для всех министров и администрации. Доски и импровизированные перегородки образуют множество комнатушек, разделенных узким коридором, по которому снуют штабные курьеры под руководством лакеев без ливреи.

Сухопутные и морские батареи беспрерывно извергают огонь, опустошение и смерть. Вражеский флот теперь использует электрические приборы, чтобы освещать свои мишени и продолжать бойню по ночам. В самом начале осады французская эскадра встала на якорь перед крепостью, держа вражеский флот на расстоянии[26]. Она защищала город от бомбардировок со стороны моря и позволяла марсельским фелукам снабжать его продовольствием и боеприпасами. Но лондонский кабинет министров добился ухода французов, напомнив Наполеону III о священном принципе нейтралитета, который он так яро исповедовал[27]. С тех пор по ночам небольшие барки пытаются прорвать блокаду, организованную пьемонтскими крейсерами. Своего рода героическое головокружение охватило осажденных, которые больше не считаются с жизнью. Случались эпизоды самопожертвования, граничащие с фанатизмом, как, например, у солдат, которые покидают крепость, чтобы принести себя в жертву и умереть в бою. Бомбардировки становятся все более интенсивными и жестокими, они теперь обрушиваются даже на больницы и церкви, чтобы подавить моральный дух осажденных[28].

В Неаполе были организованы прогулочные поездки, чтобы понаблюдать за резней в Гаэте. Эти не самые гуманистические туры осуществляются английской компанией. Два корабля, «Темза» и «Принцесса», отправляются поочередно каждый вечер в полночь из столицы. За четыре дуката любители острых ощущений могут отправиться поглядеть на то, что Пьер-Жозеф Прудон[29] называет «возвышенным ужасом канонады»[30].

В Мюнхене царят суматоха и смятение. 2 февраля происходит стихийная демонстрация. Все администрации и магазины закрываются, а население Баварии стекается к церквям, чтобы помолиться за Ее Величество королеву Марию Софию, рожденную на этой земле[31].

Три дня спустя, 5 февраля 1861 года, примерно в три или четыре часа пополудни наносится смертельный удар… Получив секретную информацию от предателей, Чальдини сосредоточивает огонь своих пушек на самом крупном пороховом хранилище Гаэты. Склад боеприпасов Сент-Антуан взрывается[32], а вместе с ним и бастион Денте ди Сего, и все близлежащие дома, создавая брешь в укреплениях шириной от тридцати до сорока метров. Гул пожара доносится до Неаполя. Осаждающие аплодируют, наблюдая за этим зрелищем с башни Мола и из штаба на вилле Капозеле. Более трехсот артиллеристов и гражданских лиц убиты, насчитывается четыре сотни раненых. На месте бастиона осталась лишь огромная пропасть, заполненная трупами, человеческими останками и ранеными. Бросая вызов опасности, Мария София тотчас же спешит туда. Она бродит, как призрак, среди дымящихся руин. Нет ничего более ужасного. Ничего более отвратительного. С этого дня только одно чувство позволяет ей взглянуть на людей без порицания и на небеса без сомнения – и это надежда на правосудие…

После короткого перемирия для извлечения изувеченных из пропасти Чальдини отказывается предоставить дополнительную передышку, которая позволила бы оказать помощь другим жертвам, оставшимся в живых. Сардинский генерал возобновляет пальбу и обстреливает носилки[33]. В этот же вечер старый баварский солдат[34], который был тяжело ранен, просит встречи с королевой. По настоянию несчастного один из его товарищей идет за горничной Марии Софии. Государыня поспешно одевается, и ее ведут к постели умирающего.

«Ваше Величество, – говорит он, – я умираю за ваше дело, я подумал, что вы не откажете мне в последней просьбе. Я оставил жену и ребенка в нашей стране. Я бы хотел оставить им те небольшие деньги, которые откладывал из своей зарплаты, но я не уверен, что они дойдут до них. Я прошу вас не оставить их».

«Я обещаю вам это. Сегодня утром будет отдан приказ на этот счет. Если вы умираете, сдержав свое слово, рассчитывайте на то, что и я сдержу свое», – говорит она, вложив свою руку в руку солдата.

Она прислушивается к последнему вздоху храбреца, закрывает ему лицо и уходит только после того, как отданы все необходимые распоряжения для исполнения последней просьбы усопшего. Сколько еще смертей потребуется, чтобы спасти ее собственную жизнь? При одной только этой мысли она приходит в отчаяние.

Габриэле д’Аннунцио в своей книге «Девы скал» назовет ее «Баварской орлицей», а также опишет это великое бедствие, эту жуткую осаду, Гаэту, переполненную солдатами, лошадьми и мулами, и железный град, который иссекает ее, разбивает, опрокидывает, поджигает, все гуще и оглушительнее, прерываемый лишь короткими перемириями, заключенными ради того, чтобы похоронить уже разлагающиеся трупы. Лампедуза добавил в своем «Гепарде», что в Гаэте уже ничего не спасти, кроме чести, то есть отнюдь немногое…

Через восемь дней после страшного взрыва город сдался[35]. В декабре Франциск сообщал Наполеону III, что он хочет умереть на площади: «Пав с мужеством, с честью, я останусь достойным имени, которое ношу»[36].

Но что в этом толку! Город теперь представляет собой лишь кучу обломков. Артиллерия выведена из строя. Боеприпасов больше нет, как и еды. Тысяча пятьсот человек заболели сыпным тифом. Король довел сопротивление до того крайнего предела, которого требовало достоинство его короны. Теперь он намерен действовать как правитель и как отец, а не как полководец, избавив войска, готовые пролить всю свою кровь до капли, от последних ужасов осады.

На время переговоров Чальдини отказался приостановить боевые действия. В течение трех дней он продолжал засыпать площадь снарядами и бомбами. В осажденном городе каждый продолжал выполнять свой долг. Читаются молитвы. Месса совершается на импровизированных алтарях. Сражаются уже только с одной-единственной целью: умереть. Человек умирает просто, безвестно; жертвы останутся почти полностью безымянными. Последним мучеником пьемонтской свирепости станет семнадцатилетний артиллерист, служивший на Трансильванской батарее[37]. Его останки так и не будут найдены.

Наконец-то! Соглашение подписано. В заливе Гаэты вновь воцарились тишина и спокойствие. После пятимесячной обороны и семидесяти тысяч пушечных выстрелов государи складывают оружие, но на почетных условиях. Они могут уйти с военными почестями, вызвав восхищение Европы.

Вечером после подписания капитуляции Франциск до поздней ночи благодарит своих офицеров. На следующий день, 14 февраля, утро пасмурно. В семь часов, до того как пьемонтцы короля Виктора Эммануила вступят во владение городом, Их Величества покидают свой каземат и проходят вдоль строя неаполитанских солдат. Эти мужчины, в слезах, оборванные, измученные усталостью, в последний раз присягают своему государю. Франциск II проводит смотр своих войск, ведя под руку жену, у которой на устах грустная и нежная улыбка. В полях бьют барабаны, порванные, окровавленные флаги склоняются к земле. Исхудавшая Мария София останавливается на каждом шагу, чтобы ответить этим добрым малым, которые хотят попрощаться с ней и поцеловать ее руки. Затем государи и их свита спускаются к морю по крутой тропе.

Они поднимаются на борт «Чайки», французского парохода, отделенного от других судов эскадры контр-адмирала Ле Барбье де Тинана[38]. Разъяренный Чальдини предложил им покинуть крепость на корабле, переименованном в «Гарибальди»! Это был старый Veloce[39], спущенный на воду несколькими месяцами ранее с верфей Кастелламаре-ди-Стабия в честь дня рождения монарха, который в июле предыдущего года под этим последним названием был первым предательским кораблем эскадры Бурбонов[40].

Музыка играет «Гимн королю» Паизиелло[41]. Послед- ние жители Гаэты машут из окон белыми платками. Послы, министры, несколько генералов и офицеров, королевские слуги и полдюжины французских офицеров поднимаются на борт корабля, который останется в гавани более часа, а потом около 9 часов утра наконец поднимет якоря.

Франциск II раскидывается на стуле, с сигарой во рту, с надменным видом Прометея европейских монархий. Его не мучают сомнения. С вершины скал Гаэты он защищал не только свой трон и независимость своего народа, но и дело всех государей на континенте. Позволив ему пасть, они дали обрушиться дамбе, сдерживавшей революционный потоп. Завтра, уверен он, этот потоп захлестнет все, положив начало еще более грозным конфликтам…

На другом конце капитанского мостика, небрежно опираясь о пушечный ствол, королева стоит рядом с маркизой де Ренди[42] и герцогиней Сан-Чезарио[43]. Она выглядит крайне удрученной, покидая эту землю, которая пять месяцев освещалась ее присутствием и которая останется пропитанной ее славой и ее жертвой.

С берега слышны крики сицилийских солдат: «Viva il Re!» – последнее прощание тысяч мужчин королевской армии, армии отныне военнопленных[44]. Мы видим, как они срывают свои погоны, ломают шпаги и бросают их на землю. На памятнике мыса Орландо белый флаг Бурбонов только что был спущен, и теперь поднимают зелено-бело-красный триколор с Савойским крестом. Впервые по щекам Марии Софии текут крупные слезы. Она уединяется на корме корабля, прислонившись к перилам и созерцая зубчатые скалы Гаэты. О чем она думает? О своей потерянной короне? О людской дикости? Нет! Она с грустью вспоминает франконские леса, где прошло ее детство…