Читать книгу Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин - Страница 5
Вступление
ОглавлениеБез сомнения, есть различие между научной фантастикой и соседствующими – часто близко с ней связанными – жанрами обычной литературы. Она – шлюха, при этом – весьма застенчивая; более того – шлюха с ангельским лицом… Лучшие научно-фантастические романы хотят переместить себя контрабандным путем в Высшую Сферу («мейнстрим»), но в 99,9 процента случаев им этого не удается. Лучшие авторы ведут себя как шизофреники; они хотят – и одновременно не хотят – относиться к (Низшей) Сфере научной фантастики. По этой причине научная фантастика – весьма примечательный феномен. Она приходит из публичного дома, но хочет вломиться во дворец, где хранятся самые возвышенные мысли всей человеческой истории.
Станислав Лем
…то, что он [писатель-фантаст] хочет изложить на бумаге, отличает его от писателей с другим полем деятельности… Это не сохранившийся ребяческий мир, а лишь только миг, терзающий его; он свободен и рад писать о бесконечности миров…
Филип К. Дик (1980)
Если Гераклит прав и «природа любит скрываться», тогда где лучше всего искать великое искусство, как не в халтурном жанре?
Филип к. Дик (1928–1982) остается скрытым сокровищем американской литературы, потому что большая часть его произведений написана в жанре научной фантастики, который почти никогда не привлекает серьезного внимания.
Разве вы можете писать о космических кораблях и быть серьезным? Огромный белый кит[5] являет собой литературный символ, но такого нельзя сказать о грибе-слизевике с Ганимеда, еще и обладающем телепатическими способностями.
Фил Дик использует в качестве подпорок весь хлам научно-фантастического жанра – пришельцы с щупальцами, альтернативные миры и какие-то потрясающие высокотехнологические приспособления, – чтобы ярко продемонстрировать нереальный вымысел, о котором писал этот американский автор ХХ века. В Европе и Японии Фил широко признан как один из наших наиболее оригинальных романистов, и с него сняты ярлыки писателя-фантаста.
Но каким-то образом в его родной стране книги Фила все еще стоят на полках в борделе.
Проблема заключается в том, что лучшие произведения Фила: «Человек в Высоком замке» (1962), «Стигматы Палмера Элдрича» (1964), «Сдвиг времени по-марсиански» (1969), «Помутнение» (1977) и вышеупомянутый «Валис» (1981) – выходили под рубрикой «научная фантастика», если вообще их можно отнести к какой-либо рубрике. А фантастика вынуждает серьезно мыслящих американцев ухмыляться: парни в рваных рубашках и с лучевыми ружьями, жукоглазые монстры раздевают девиц в латунных бюстье – все это набор из «дивного завтрашнего нового мира», который больше напоминает вам скучные фильмы категории Б с летающими тарелками, висящими на тросиках над игрушечными городами, или бодрых супергероев из комиксов, которые вы читали в детстве. А говоря о детях, очевидным, хоть и недоказанным является тот факт, что большинство читателей научной фантастики, как и писателей (включая Фила Дика), впервые стали поклонниками этого жанра задолго до того, как окончили школу. Что можно поделать с жанром, который редко привлекает новых читателей из числа людей самодостаточных?
Некоторые читатели фантастики, устав от насмешек, указывают, что некоторые официальные классики высшего уровня, как сэр Томас Мор с его «Утопией» (1516), связаны с этим жанром, потому что альтернативный мир логически экстраполируется из гипотетических социальных инноваций. Они провозглашают Эдгара Алана По отцом-основателем современной НФ – на сорок лет раньше француза Жюля Верна – на основании таких рассказов, как «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром» и «Мистификация». Они ссылаются на гордую британскую традицию научной фантастики, которая включает в себя произведения, созданные писателями, несомненно, самого высокого уровня, такими как Герберт Уэллс, Олдос Хаксли, К. С. Льюис, Джордж Оруэлл, Кингсли Эмис, Энтони Берджесс, Колин Уилсон и Дорис Лессинг.
Но большинство американских поклонников фантастики насмехаются над этой вымученной ученой апологетикой. Они прекрасно знают, что из себя представляет жанр и откуда он родом, и вот история, которую они вам расскажут.
В первую очередь, научная фантастика не была рождена в сознании Мора, поскольку тот писал на латыни, черт возьми, так же, как и в сознании По, или Уэллса, или Верна, или даже, если на то пошло, под переплетом той или иной респектабельной толстой книги. Фантастика вырастала как стрелолиственная серебряная орхидея из богато унавоженной почвы, состоящей из многочисленных дешевых журналов, которыми изобиловали американские газетные киоски со времен окончания Первой мировой войны вплоть до ранних пятидесятых (как раз когда началась писательская карьера Дика – только в июне 1953 года его рассказы были размещены в семи разных дешевых журналах). Когда эти журналы стали сдавать свои позиции, расцвет изданий в мягких обложках возродил этот жанр. Фантастика продавалась и продолжает продаваться по сей день, потому что лучшие писатели в этом жанре, как и те, кто писал в жанрах детектива, вестерна и любовных историй, знали: воображение может быть невероятно простым замком для вскрытия, если ты знаешь, как пользоваться испытанными правилами.
Что касается жанра, то основным правилом здесь является и всегда было следующее: начинайте с ошеломительной идеи, и пусть она свободно и удивительно реализуется в мире будущего. Дешевые журналы платили немного, но вполне достаточно… если вы последовательно выдавали ошеломительные идеи и могли взбалтывать свою писанину с головоломной скоростью.
Фил вполне годился для этого. Никто в истории фантастического жанра – с таким удивлением некто покупает новые ботинки для детей писателя, – никто не мог поставить вопрос: «Что, если?» – столь широко, необузданно и убедительно, как Филип К. Дик.
Он любил рассказывать историю о том, как он открыл для себя научную фантастику:
Мне было двенадцать лет [в 1940 году], когда я прочитал свой первый НФ-журнал… он назывался Stirring Science Stories[6], и, я думаю, у него было четыре выпуска. Редактором был Дон Уоллхейм, который позже, в 1954 году, купил мой первый роман… а после – еще многие. Я наткнулся на этот журнал случайно; на самом деле я искал Popular Science. Я был чрезвычайно удивлен. Рассказы о науке? Я сразу же почувствовал волшебство, которое обнаружил в ранние годы в книгах о стране Оз, и теперь к этому волшебству присовокупилась, помимо волшебных палочек, еще и наука… Во всяком случае, в моих взглядах волшебство стало приравниваться к науке, а наука (будущего) – к волшебству.
Когда ему было немного за двадцать, Фил несколько раз перечитал «Поминки по Финнегану» Джеймса Джойса. На протяжении всей его жизни круг его чтения был воистину безграничным – от изданий по физике до анализа Dasein Бинсвангера[7], Юнга, Канта, Уильяма Берроуза[8], Библии, Свитков Мертвого моря, Бхагават-гиты. Повлияло ли это на его труды? Фил часто цитировал – пока не добрался до авторов НФ – Стендаля, Флобера и особенно – Мопассана, чьи рассказы, наряду с рассказами Джеймса Т. Фаррелла[9], научили его, как выстраивать собственные рассказы, чтобы продавать их и тем обеспечивать себе жизнь в начале пятидесятых годов: он написал их более семидесяти за три года, прежде чем начал сочинять романы.
Я хочу сказать, что Фил был умен как черт и был в состоянии оценить лучшие литературные произведения. Так что же ему нужно было от литературы низшего уровня?
Именно научная фантастика с ее откровенной установкой, прежде всего, на удивление делала Фила свободным писателем.
Свободным – от чего? Искусство написания биографии состоит в разрешении невозможных вопросов, касающихся твоего предмета, ответов на которые ты не можешь для себя найти, но я для этого сделаю все, что смогу, к концу этой книги. Но вот сейчас представьте, что вы молодой писатель, который может печатать на машинке сто двадцать удивительных слов в минуту, и вам трудно себя сдерживать, когда из вас все это прет. Теперь представьте себе возможности жанра, в котором любая психологическая, политическая, сексуальная или эволюционная предпосылка допустима, пока читатели готовы предложить реальные деньги за притягательную силу неведомых миров.
Фил ужасно хотел попасть в «мейнстрим». Шли годы, он прекрасно понимал, что пишет блестящие книги и никто другой не задумывается над вопросами, которыми он одержим: «Что есть Реальность?» – и устрашающее следствие этого вопроса: «Что есть Человек?» Но он также знал, что правила «мейнстрима» не дают возможности работать с идеями, что время от времени приходят ему в голову. Зная это, он мог чувствовать себя одновременно отверженным, гневным и благословенным:
Я хочу писать о людях, которых я люблю, и помещать их в вымышленный мир, возникающий из моего сознания, – не тот мир, в котором мы действительно живем, поскольку этот действительный мир не соответствует моим меркам. Хорошо, я мог бы пересмотреть мои мерки, но мне это никак не удается. Мне пришлось бы подчиниться реальности. Я никогда не подчинялся реальности. Вот к чему мне нужна НФ. Если вам хочется подчиняться реальности, занимайтесь чтением Филипа Рота[10], читайте благопристойных нью-йоркских популярных авторов бестселлеров. […] Именно поэтому я люблю НФ. Я люблю ее читать; я люблю ее писать. НФ-писатели не видят никаких возможностей, кроме самых диких. Это не только: «Что, если?» – это: «Боже мой, что, если?» – вопрос, который задан в состоянии одержимости и истерии. Марсиане всегда приходят.
Но только в дешевых журналах («дрянном чтиве», как их обычно называют). В апреле 1911 года Хьюго Гернсбек написал и выпустил по частям повесть «Ральф 124G41: роман о 1966 годе» в своем собственном журнале Modern Electric. Приключение из будущего, отмеченное дикими экстраполяциями на тему «Что, если?», на удивление снискало успех в журнале, который ранее был посвящен исключительно реальным и практическим фактам. Но лишь к апрелю 1926 года Хьюго Гернсбеком овладела идея основать первый на английском языке журнал, полностью посвященный научной фантастике, под названием Amazing Stories. Именно Гернсбек «благословил» термин «научная фантастика», который прочно приклеился к этому жанру.
Журнал имел огромный успех, до того как разразилась Великая депрессия и Гернсбек оказался в положении банкрота. Он потерял контроль над Amazing Stories; журнал выкупили и продолжили выпускать другие люди, а сам Гернсбек больше никогда не обращался к научной фантастике. Он был, однако, достойным образом увековечен благодаря премии «Хьюго», высшей литературной награде в области научной фантастики, которая ежегодно вручается по результатам голосования поклонников жанра на «Уорлдконе» – международном конвенте любителей фантастики.
Филип Дик получил премию «Хьюго» в 1963 году за роман «Человек в Высоком замке», опубликованный издательством Putnam в суперобложке, которая скрывала связь книги с научной фантастикой. В ней представлен мир после Второй мировой войны, в нем Япония и Германия являются победителями, а материковая территория Соединенных Штанов разделена между ними примерно поровну; Япония управляет западной половиной, где номинально находится «футуристический» Сан-Франциско, в котором и происходит действие романа. Фил разрабатывал сюжет, постоянно консультируясь с оракулом «И-Цзин». Ряд персонажей-японцев и завоеванных, потерявших культурную идентичность американцев также обращаются к этому оракулу.
Фил думал, что через десять лет писательских усилий он, написав одиннадцать обычных романов (не опубликованных к тому времени) и семь НФ-романов (шесть из которых были опубликованы в мягких обложках издательством Ace Books[11]), наконец, в романе «Человек в Высоком замке» соединил Низшую и Высшую Сферы, рассказав очень серьезную и прекрасно написанную историю о природе фашизма и Дао, и, насколько позволяет сам жанр НФ, реальность здесь представлена чрезвычайно запутанной. Но Высшая Сфера отвернулась от романа – в нем не было черт, характерных для реалистической литературы, – в то время как Низшая Сфера удостоила его премии «Хьюго».
Категории… Фил никогда не вписывался ни в одну из них, не мог он вписаться также в ту или иную отдельную сферу. Нельзя сказать, что он был непрактичным или, как говорится, не от мира сего. Романы и рассказы свидетельствуют о его детальном и сочувственном понимании того, что значит ежедневная работа и неприятности в супружеской жизни, что значит ценность труда в первом случае и любви, несмотря ни на что, – во втором. И Фил, замечу, справлялся с тем, чтобы зарабатывать на жизнь на протяжении тридцати лет, сочиняя только те книги, которые сам хотел писать. Он был высококвалифицированным профессионалом.
Но яичницу не приготовишь, не разбив яйца, и вам не удастся написать о мистере Тагоми, глядящем сквозь тусклое стекло в «Человеке в Высоком замке», или о Барни Майерсоне, который обращается к чемоданчику – психиатру Смайлзу в «Стигматах Палмера Элдрича», или о Джо Чипе, который защищается от обращенного времени с помощью баллончика с аэрозолью в «Убике», или о Фреде/Роберте Аркторе, свихнувшемся копе под прикрытием, доносящем сам на себя, в «Помутнении», или о Жирном Лошаднике в романе «Валис», который объясняет характер Фила Дика (оба знают, что на самом деле они являются одним и тем же человеком), как тот натолкнулся на великое Единое Сознание, которое могло быть Богом или чем-то еще («…У Жирного, должно быть, было больше теорий, чем звезд во вселенной. Каждый день он развивал новую – более хитроумную, более поразительную и более чокнутую») – вы не смогли бы написать ни об одном из этих людей без того, чтобы сперва оказаться лицом к лицу с ужасом и непрочным весельем мира, который не может стать единым. В 1981 году, оглядываясь на свои произведения, Фил писал:
Я беллетризованный философ, а не романист; я использую свою способность писать романы и рассказы в качестве средства для передачи моего восприятия мира. Сущностью моего письма является не искусство, а истина. Таким образом, то, что я говорю, – это истина, и я не делаю ничего, чтобы упростить ее с помощью действий или объяснений. Это может каким-то образом помочь определенному роду восприимчивых и беспокойных людей, к которым я обращаюсь. Я думаю, что нахожу и понимаю нечто общее в тех, кому помогают мои произведения: они не смогут или не станут притуплять собственные догадки об иррациональной, загадочной природе реальности, и для них собрание моих произведений является одним длинным логическим рассуждением, касающимся этой необъяснимой реальности, объединением и представлением, анализом, и откликом, и личной историей.
Поэтому неудивительно, что строгие жанровые категории работали против Фила. Возьмем такие романы, как «Помутнение» и «Валис». Они продавались как НФ, но если бы они были написаны, соответственно, Уильямом Берроузом и Томасом Пинчоном, они бы попали в категорию литературы «мейнстрима». Почему? Все дело в категориях. Часто включающийся в антологии рассказ Борхеса «Тлен, Укбар, Orbis Tertius» (о воображаемой планете, которая постепенно становится нашим миром) мог бы быть отнесен к НФ, если бы его написал Фил.
Другой рассказ Борхеса, «Пьер Менар, автор «Дон Кихота», предлагает выход из лабиринта категорий. Менар в ХХ веке пишет оригинальный труд под названием «Дон Кихот» на том же испанском языке, которым пользовался Сервантес. Однако, поскольку сознание Менара, будучи современным, отличается от сознания Сервантеса, воздействие менаровской копии «Дон Кихота» на читателя должно быть совершенно иным. Борхес объясняет это так:
Менар (возможно, сам того не желая) обогатил кропотливое и примитивное искусство чтения техническим приемом нарочитого анахронизма и ложных атрибуций. Прием этот имеет безграничное применение – он соблазняет нас читать «Одиссею» как произведение более позднее, чем «Энеида». […] Этот прием населяет приключениями самые мирные книги. Приписать Луи Фердинанду Селину или Джеймсу Джойсу «О подражании Христу»[12] – разве это не внесло бы заметную новизну в эти тонкие духовные наставления?[13]
Все это очень хорошо и здорово. Но кого, в свете борхесовского метода «нарочитого анахронизма», мы сможем определить как автора произведений Филипа К. Дика, чтобы они заслужили достойного уважения?
Филу понравился бы этот вопрос. Черт возьми, он весьма часто спрашивал нечто подобное на восьми тысячах страниц «Экзегезы»[14] или «Толкования» (Pro Mia Vita – такой подзаголовок он дал своей апологии[15], чтобы подчеркнуть его ключевую важность), которое он писал ночь за ночью на протяжении почти восьми лет, стремясь объяснить к своему собственному удовлетворению (хотя и безуспешно) ряд видений и слуховых наитий, которые захватили его душу в феврале – марте 1974 года и не отпускали до конца его жизни. Эта биография впервые включает в себя результаты такого исследования во всей полноте[16].
Можно сказать, что опыты «2–3–74»[17] демонстрируют крайнюю одержимость вопросом: «Что, если?» – или же его новый и бесконечный уровень. Годом позже, 21 марта 1975 года, Фил написал столь краткое и блестящее резюме о своих видениях, чего ему раньше не удавалось:
Я Говорю о Восстановителе Того, Что Было Утрачено, о Реставраторе Того, Что Было Разрушено
16 марта 1974: Оно появилось – в ярком огне, блестящее и разноцветное, в гармоничных формах – и освободило меня от всякого рабства, внутреннего и внешнего.
18 марта 1974: Оно выглянуло наружу изнутри меня и увидело мир, который нельзя исчислить, в котором я – и оно – пребывали. Оно отвергало реальность, власть и подлинность мира, говоря: «Это не может существовать; он не может существовать».
20 марта 1974: Оно целиком захватило меня, возвысив над пределами пространственно-временной матрицы; в то же время оно управляло мной, и я понял, что мир вокруг меня – кусок картона, фальшивка. Через его силу восприятия я увидел то, что действительно существует, и через силу его необъяснимого решения я стал освобождаться. Оно вступило в битву, как защитник порабощенного человеческого духа, как победитель любого зла, железных оков…
Опыты «2–3–74», которые столь сильно повлияли на последние романы Фила, являются редким и замечательным событием в американской литературной истории; как часто американский писатель любого статуса исповедовался в подобном и был поглощен такой темой? Подзаголовок этой биографии – «Всевышние вторжения» – дань уважения роману Фила 1981 года «Всевышнее вторжение», к тому же подчеркивает чрезвычайную важность для его жизни и творчества вышеуказанных событий. Я ничуть не желаю намекать на то, что какой-нибудь конкретный термин (например, «Бог») может исчерпывающе описать то, с чем Фил столкнулся – «2–3–74», а также на то, что в результате этого явился Святой Фил; сам Фил отверг бы эти фантазии.
Но сущность тех сложных истин, которые Фил бережно хранил в последние годы своей жизни, коренится в «2–3–74». Никому не удается миновать безответный вопрос: были ли те события реальными? У самого Фила не было сомнений в том, что нечто произошло, хотя он не исключал вероятность того, – как замечал его друг и писатель-фантаст К. У. Джетер, – что можно допустить «минимальную гипотезу» самообмана. Но для читателей, которые в этот скептический век с готовностью схватились бы за такой вывод, могли бы быть весьма ценными предупреждающие слова Уильяма Джеймса[18] из книги «Многообразие религиозного опыта»:
Все мы, несомненно, знакомы в целом с этим методом дискредитации тех состояний сознания, к которым мы испытываем антипатию. Мы все в той или иной степени пользуемся им, критикуя людей, состояние сознания которых считаем перенапряженным. Но когда другие люди критикуют наши собственные экзальтированные душевные порывы, называя их «не более чем» выражениями нашего естественного характера, мы чувствуем оскорбление и обиду, поскольку знаем, что, какими бы ни были особенности нашего организма, у состояний нашего сознания есть собственная ценность, поскольку они раскрывают живую истину; и нам хотелось бы, чтобы весь этот медицинский материализм попридержал бы свой язык.
Возвращаясь к «нарочитому анахронизму», предложенному Борхесом, давайте, ради тех целей, которые преследует эта биография, произвольно положимся на самого Филипа К. Дика как автора многочисленных блестящих произведений, которые являются либо НФ, либо представляют «мейнстрим» – это как вам заблагорассудится. И давайте далее, ради чистоты и вежливости, кратко установим правила этого биографического «дорожного движения» для благосклонного читателя, который следует этим курсом.
Во-первых, Филу, – которого, конечно, мы будем цитировать более часто и объемно, чем кого-либо другого, коль скоро речь заходит о событиях его жизни, – очень нравились уточнения, экстраполяции, переосмысления, с помощью которых он открыто разыгрывал людей. С этим согласны все, кто знал его. Фил неудержимо придавал ценность истине как в своих произведениях, так и в личных отношениях. Но он был не из тех, кто сопротивлялся бы обаянию новой, блестящей, сложной теории «2–3–74» или какой-то иной, и его способность порождать подобные теории была безграничной. К тому же, будучи любезным и общительным (когда он не испытывал мук сильной депрессии и отчаяния), Фил любил рассказывать истории и писать письма, которые доставляли удовольствие тем, кому были адресованы, или согласовывались с их предрассудками.
Я прекрасно понимаю, что многие цитируемые рассказы Фила о его жизни очень напоминают смесь вымысла и фактов, но я не испытываю никакой неприязни к вымыслу, проливающему свет на внутренний мир и характер Фила. Таким образом, мой подход к этой биографии должен выражаться в растолковании и прояснении, по мере возможности, полученных сведений, а что касается остального, то пусть читатель (который, возможно, лично знаком с эмоциональными преувеличениями и пробелами в памяти) остерегается и получает удовольствие.
Во-вторых, позвольте мне признаться, что в этом повествовании я выступаю как от лица самой жизни, которая, по моему мнению, замечательна, так и от лица уникального права литературы на вымысел, к которому порой несправедливо относятся с пренебрежением. Во многом это пренебрежение возникает вследствие того, что творчество Фила относят к жанру НФ, и из-за обилия его весьма неровных, по общему мнению, произведений. Здесь, однако, есть более личный негативный фактор в работе: Фил приобрел неприукрашенную репутацию безнадежного наркомана – и это в какой-то мере связано с его НФ-циклами.
Фил был хорошо осведомлен об этой репутации. Конечно, во многих случаях он сам способствовал ее подтверждению, особенно в шестидесятые годы, когда странные эксцессы были модой даже для более респектабельных типов, чем авторы НФ. Но в последнее десятилетие своей жизни он – не без юмора – пожалел об этом. Его роман «Помутнение» (1977) – «кода» к наиболее болезненным годам его жизни – яростное антинаркотическое свидетельство, где содержатся, вполне в его духе, наиболее веселые сцены из всех, что он когда-либо написал. Например, когда Чарльз Фрек, заядлый поклонник «Субстанции С» (как «Смерть»), решает покончить с этим со всем, проглотив сверхдозу «красненьких»[19] под дорогую бутылку «Каберне-Совиньон» 1971 года от Мондави[20]. Но Фрека «кинул» его дилер, который вместо барбитуратов подсунул ему новый непонятный психоделик:
Вместо того чтобы спокойно задыхаться, Чарльз Фрек начал галлюцинировать. Что ж, думал он по-философски, такова история моей жизни. Всегда все срывается. Он вынужден был оказаться перед фактом: учитывая, сколько капсул он проглотил, ему уже надо было отправляться в какое-то путешествие.
Следующее, что он понял, – это тварь непонятных размеров, которая стояла перед его кроватью и осуждающе глядела на него вниз.
У твари было множество глаз повсюду, ультрасовременная дорогостоящая одежда, и она возвышалась на восемь футов. Она также держала огромный свиток.
«Ты собираешься зачитать мне мои грехи», – сказал Чарльз Фрек.
Тварь кивнула и распечатала свиток.
Беспомощно лежа на кровати, Фрек произнес: «Но это займет сотню тысяч часов».
Уставившись на него множеством своих замысловатых глаз, тварь непонятных размеров ответила: «Мы больше не в земной вселенной. Низшие категории материального существования, такие как «пространство» и «время», больше к тебе не приложимы. Ты возвысился в трансцендентальную сферу. Твои грехи будут зачитываться тебе непрерывно в процессе перемещения в вечности. Список никогда не закончится».
Знал бы я своего дилера, думал Чарльз Фрек и хотел вернуть обратно последние полчаса своей жизни. […]
Через десять тысяч лет они добрались до шестого класса школы.
Тот год, когда он открыл для себя мастурбацию.
Он закрыл глаза, но все еще видел многоглазое существо высотой в восемь футов с его бесконечным свитком, который оно все читало и читало.
«А затем…» – сказало оно.
Чарльз Фрек подумал: «В конце концов, у меня было хорошее вино».
Несмотря на «Помутнение» (или, возможно, из-за всеобъемлющего юмора и любви при всем яростном неприятии наркотиков), та самая репутация сохранялась. В письме, написанном в январе 1981 года, Фил безошибочно оценил ущерб: «Он чокнутый, – таким будет ответ. – Принимал наркотики. Видел Бога. БЧД [большую чертову дозу]».
Конечно, Фил не был психом по всем параметрам, насколько я могу судить. Более того, я брал интервью у психиатра и психолога, которые наблюдали Фила на протяжении двух наиболее трудных периодов его жизни, и оба заявили, что он совершенно вменяемый, как и каждый из нас. Кроме того, уже в зубах навязло желание некоторых приклеивать «психологические» ярлыки на продуктивного и серьезного художника, который демонстрирует ум и воображение, не укладывающиеся в узкие рамки его хулителей.
Эмоциональные и поведенческие трудности Фила были временами весьма суровыми, причиняя сильную боль и страдания ему самому и другим людям, и это приводило его к тому, что он писал временами о «трех нервных расстройствах» и сам себе ставил диагнозы «шизофрения» и «психоз». (В других случаях он яростно отрицал, что подобные определения могут иметь какое-то отношение к его жизни.) Внутренняя жизнь Фила была непрестанно напряженной. Возможно, он использовал крайние психологические термины, чтобы придать максимального драматизма тем силам, которые питали его как писателя. Возможно, он высказывался просто и прямо о том, что он иногда считал правдой.
Я следую этому компромиссу: точно цитировать его, признавать и исследовать болезненные трудности, но в то же время постоянно избегать суждений, основывающихся на упрощенном и покровительственном дуализме: вменяемый/невменяемый, – что было бы издевательством над художественным и духовным видением Фила и позором для его биографа.
И, наконец, несколько слов о структуре этой книги. Полный объем трудов Фила – более сорока романов и две сотни рассказов – делает практически невозможным их детальное исследование. Поэтому в своем повествовании я сосредоточился только на лучших рассказах и на следующих одиннадцати романах: «Око небесное» (1957), «Порвалась дней связующая нить» (1959), «Исповедь недоумка» (1959, издан в 1975), «Человек в Высоком замке» (1962), «Сдвиг времени по-марсиански» (1964), «Стигматы Палмера Элдрича» (1965), «Убик» (1969), «Пролейтесь, слезы, сказал полицейский» (1974), «Помутнение» (1977), «Валис» (1981) и «Трансмиграция Тимоти Арчера» (1982) – это наиболее показательные из его произведений. Кроме того, в Хронологическом обзоре я предлагаю в сжатой форме полный список произведений Фила в порядке их создания, побуждая заинтересованного читателя совершить путешествие по его темам, вплетающимся во все его сочинения.
* * *
А теперь, возвращаясь к цитате из Фила, которая открывает это Вступление, давайте, сохраняя объективный взгляд на вышеназванные романы Фила, проследуем дальше, чтобы представить себе жизнь писателя, который «свободно и радостно пишет о бесконечности миров».
Начнем же, конечно, с «подлинного мальчишеского мира», от власти которого Фил стремился избавиться.
5
Речь идет о романе «Моби Дик, или Белый Кит» (1851) знаменитого американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891).
6
Stirring Science Stories – американский журнал фантастики, издававшийся в 1941–1942 годах под редакцией Дональда Уоллхейма. Авторы – Айзек Азимов, Джеймс Блиш, Кларк Эштон Смит, Роберт Говард и др.
7
Людвиг Бинсвангер (1881–1966) – крупнейший швейцарский психолог и психиатр, основоположник экзистенциального психоанализа; Dasein (нем.) – «бытие-в-мире» – философский термин выдающегося немецкого мыслителя Мартина Хайдеггера (1889–1976).
8
Уильям Сьюард Берроуз (1914–1997) – американский писатель, яркий представитель бит-поколения.
9
Джеймс Томас Фаррелл (1904–1979) – известный американский писатель левого толка (не следует путать с ирландским писателем Джеймсом Гордоном Фарреллом).
10
Филип Милтон Рот (1933–2018) – весьма популярный и дипломированный американский писатель.
11
Американское издательство, специализировавшееся на издании фантастики (с 1953 г.). С 1973 г. утратило свое независимое существование, став подразделением других издательств.
12
Знаменитый трактат (1427) немецкого католического богослова и мистика Фомы Кемпийского (1380–1471).
13
Перевод с испанского Е. Лысенко//Борхес Х. Л. Соч.: В 3 т. Т. 1. Рига, 1994. С. 295.
14
Exegesis.
15
«О моей жизни» (лат.).
16
Выдержки из «Экзегезы» были изданы Сутиным в книге In Pursuit of VALIS: Selections from the Exegesis (1991). Позднее Джонатаном Летемом был издан и сам корпус «Экзегезы» (The Exegesis of Philip K. Dick, 2011).
17
Это, собственно, и есть февраль – март 1974 г.
18
Джеймс, Уильям (1842–1910) – выдающийся американский философ и психолог, основоположник прагматизма.
19
Капсулы с секобарбиталом – весьма сильным снотворным.
20
Калифорнийская винодельческая компания по производству элитных вин.