Читать книгу История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1 - Луи-Адольф Тьер - Страница 2

После отъезда Наполеона князь Шварценберг пребывал в замешательстве от увиденного и услышанного и был очень недоволен собой, ибо не смог и не решился выразить главную новость, которую ему было поручено донести до французского двора. Он попытался быть более откровенным с императрицей, но, к сожалению, его беседы с государыней не могли иметь серьезных последствий. Ослепленная окружавшим ее величием и увлеченная супругом, который осыпал ее знаками внимания, Мария Луиза пламенно желала ему побед, но не имела на него никакого влияния. Когда она принимала посланника отца, глаза ее были еще красны от пролитых при расставании с Наполеоном слез. Она с огорчением выслушала слова князя Шварценберга об опасностях положения, о возмущении Европы против Франции, о необходимости заключить мир с одними и сохранить его с другими. В ответ императрица произнесла заученные фразы об огромных силах Наполеона и только попросила, чтобы поберегли ее положение и, отправив во Францию в качестве залога мира, не подвергли опасности сделаться новой жертвой революционных бурь. Несчастья Марии-Антуанетты оставили о себе такую память, что Марию Луизу охватывал ужас при мысли о новой войне Австрии с Францией. Беседы Шварценберга с императрицей не могли привести ни к чему. Беседы с Маре, еще остававшимся в Париже, могли бы принести больше пользы, но оказались, к сожалению, столь же бесполезны.

Князь Шварценберг весьма сблизился с герцогом Бассано во время переговоров о бракосочетании Марии Луизы; они были накоротке друг с другом и могли говорить откровенно. Шварценберг попытался сказать правду, однако не вложил в свои слова должной смелости, которая позднее могла избавить его от упреков в неблагодарности Наполеону, если бы к нему не прислушались. Сделав слабую попытку оспорить утверждения Маре, он выказал некоторое недоверие к размаху наших вооружений, о которых распространялся министр. Князь указал на неопытность французской пехоты и ничтожность кавалерии; на патриотический пыл войск коалиции и воодушевление народов Европы, овладевшее даже правительствами; на невозможность для Австрии сражаться против Германии за Францию, если только ее борьба не будет выглядеть борьбой за выгодный Германии мир. Маре, казалось, совершенно не понимал этих истин и с наивностью, делавшей честь его чистосердечию, но не политическому суждению, то и дело ссылался на договор об альянсе и на брачный союз. Теряя терпение, Шварценберг воскликнул: «Брачный союз заключила политика, политика его и расторгнет!» При этих словах удивленный герцог Бассано начал догадываться об истинном положении дел. Но вместо того чтобы помочь слабости собеседника, не осмелившегося признать, что Австрия не будет сражаться за французов против германцев и даже присоединится к ним, если Франция не согласится на задуманный Австрией мир, он выразил притворное непонимание, и беседа закончилась новыми фальшивыми заверениями в верности альянсу. Маре рассудил, что лучше ничего не говорить Наполеону о том, что ему стало известно, дабы не раздражать его против Австрии. Намерение было честным; но подобное служение господину, не приученному к правде, может такового господина погубить.

Князь Шварценберг отбыл из Парижа весьма недовольный всем увиденным. По справедливости, он должен был испытывать недовольство не только другими, но и собой, ибо не сумел произнести вслух истины, которые был обязан донести до Наполеона.

В Вене дела шли не лучше, разве что тамошние представители Франции и Австрии проявляли больше прозорливости и ума. В то время как Нарбонн был на пути в Вену, положение Франции ухудшилось. Меттерних и император, зажатые между общественным мнением Германии, требовавшей их присоединения к коалиции, и Францией, с которой они были связаны договором, не знали уже, как выйти из затруднения, и были обречены на ежедневную мучительную скрытность. Их цель не изменилась, ибо в таком положении можно было преследовать только одну разумную и честную цель. Перейти от союза с Францией к союзу с Россией, Пруссией и Англией через промежуточное положение арбитра, навязать обеим сторонам выгодный для Германии мир, придерживаться переходной роли как можно дольше и присоединиться к коалиции только в крайнем случае – таково было единственно возможное поведение в глазах осторожного императора и искусного министра. В глазах императора оно примиряло интересы германского государя с отцовским долгом; министру оно предоставляло благопристойный способ переменить политический курс, оставшись во главе кабинета. Для обоих такое поведение обладало великим достоинством избавления Австрии от войны с Францией, которая в их глазах по-прежнему оставалась чрезвычайно опасной. Но было почти невозможно заставить принять вдохновленных ненавистью и надеждой членов коалиции такой медленный переход на их сторону, а Наполеона – советы об умеренности.

Без сомнения, было бы удобнее откровенно и незамедлительно объясниться со всеми, сказать и силам коалиции, и Наполеону, что Австрия хочет мира, и прежде всего мира для Германии, а затем мира для всей Европы;

что, имея возможность ввести в дело решающие силы, она готова сделать это против того, кто не примет безоговорочно и немедленно ее систему всеобщего умиротворения. Но говорить об этом до того, как в Богемии будут собраны двести тысяч человек, было слишком опасно, – и с неудержимым Наполеоном, и с опьяненной нежданными успехами коалицией. Осторожность требовала выждать некоторое время, прежде чем объясняться, и австрийский двор проявлял чудеса ловкости, чтобы преуспеть в подобной задаче.

Прежде всего, австрийцы решили запастись сторонниками их посреднической политики в самой Германии и стали искать их среди государей, также вовлеченных во французский альянс. Раньше Венский кабинет тайно обращался к Пруссии, которая с изменчивостью, происходившей от ее положения и страстей ее народа, одним махом переметнулась от посредничества к войне. Не имея больше возможности прибегнуть к Пруссии, он обратил свои усилия, по-прежнему тайные, на Саксонию и Баварию, которые только и мечтали о выгодном для Германии мире, и привязал их к своей политике.

Как мы знаем, Австрия убедила короля Саксонии покинуть Дрезден, отказать Франции в кавалерийском контингенте и запереть в Торгау пехотный контингент. Но теперь этого было недостаточно, и она хотел заманить его из Регенсбурга в Прагу, чтобы полнее располагать им и заставить его принять все ее цели. Главная цель состояла в том, чтобы заставить старого короля отказаться от Польши, – сколь лестного, столь и химеричного и опасного подарка Наполеона, всю бесполезность которого показала Московская кампания. Добившись согласия саксонского короля на упразднение Великого герцогства Варшавского, Венский кабинет надеялся встретить меньше трудностей со стороны Наполеона, который не испытывал бы больше неловкости, оставляя союзника. Тогда территории от Буга до Варты могли послужить для восстановления Пруссии, а Россия была бы избавлена от угрожающего ей призрака; ей можно было выделить землю для герцога Ольденбургского, а себе забрать часть Галиции, утраченную после Ваграмского сражения, что было небезразлично Австрии среди прочих целей.

Наконец, Австрия хотела, чтобы Саксония задействовала свои войска лишь вместе с войсками Австрии, одновременно и в той же мере. Ее силы состояли в прекрасной кавалерии, которая последовала за двором, и десяти тысячах пехотинцев, расквартированных в Торгау, в самой крепости Торгау, в крепости Кёнигштайн на Эльбе и, наконец, в польском контингенте князя Понятовского, который отошел к Кракову вслед за Шварценбергом. Эта последняя часть саксонских войск являлась самой привлекательной в глазах Австрии, не по причине ее военной важности, но по причине совершенно особого положения. В самом деле, следовало помешать тому, чтобы польский корпус при будущем возобновлении военных действий пришел в движение по приказу Наполеона и тем самым привлек русских к Богемии. К тому же при возобновлении военных действий Наполеон должен был послать приказы о выдвижении не только полякам, но и самому австрийскому корпусу. Чтобы распутать столько сложностей, Меттерних, со свойственной ему изощренностью ума, задумал ловкое, но опасное в случае огласки средство: закрепить письменной конвенцией с русскими то, о чем было договорено устно, то есть отступление перед ними, якобы вызванное их численным превосходством.

Соответственно, воспользовавшись услугами Лебцельтерна, отправленного в Калиш с предложением об австрийском посредничестве, стороны обменялись нотой, которую обещали хранить в вечной тайне, и договорились о следующем. Русский генерал барон Сакен денонсирует перемирие, в результате которого русские приостановят военные действия с австрийцами, и притворится, будто разворачивает на их фланге значительные силы; австрийцы притворятся, будто вынужденно отступают, отойдут за верховья Вислы, оставят Краков, вернутся в Галицию и уведут с собой польский корпус Понятовского, вынудив его подчиниться мнимой необходимости. Далее русские остановятся и не станут нарушать австрийских границ. Но чтобы не оставлять поляков в опасной близости от Великого герцогства Варшавского и в Галиции, в которой они могли посеять возмущение, австрийский двор хотел условиться с королем Саксонии об отводе их через австрийские территории на Эльбу, где Наполеон получит их в свое полное распоряжение. Так была бы решена одна из величайших трудностей настоящей минуты.

Русские приняли упомянутое тайное соглашение, и Нессельроде, ставший если не по должности, то на деле главным министром Александра, его подписал. Теперь требовалось убедить короля Саксонии принять эти договоренности.

Бедный Фридрих-Август, измученный и уже не знавший, кому предаться, но охотно следовавший на поводу у Австрии, положение которой походило на его собственное, принял все ее предложения. Он согласился использовать свою кавалерию и пехоту и крепости Торгау и Кёнигштайн только с согласия Австрии, совместно с ней и сообразно ее плану посредничества, дал согласие на то, чтобы у польских войск по возвращении в Галицию временно забрали оружие (и вернули его позднее), а затем провели их через австрийские территории, предоставляя всё, в чем они будут нуждаться, в какой-нибудь пункт Баварии или Саксонии, который будет указан позднее. К несчастью, в состав польских войск входил батальон французских вольтижеров, а разоружение французов, параллельное заявлениям о продолжавшемся союзничестве, было делом сомнительным.

Чтобы добиться от короля окончательного отказа от герцогства Варшавского, Австрия предлагала Саксонии в качестве возмещения за Польшу красивое княжество Эрфуртское, до сих пор остававшееся за Францией и однажды уже предлагавшееся в возмещение герцогу Ольденбургскому. Но Саксония, хоть и поддавалась во всем Австрии, не захотела жертвовать Варшавским герцогством, ибо Эрфурт не стоил польской короны, веком ранее так славно украшавшей трон саксонских государей. Потому, чтобы полнее располагать королем Саксонии, австрийский двор и захотел перевести его из Баварии в Богемию. Чтобы привлечь его туда, ему указывали, что в Праге он окажется в неприкосновенности и в нескольких часах езды от Дрездена и тем самым будет в состоянии ежедневно сообщаться со своими подданными и сохранить их привязанность.

Начатые с Баварией переговоры были столь же деликатны и даже представляли еще б\льшие трудности. Баварию нужно было не только убедить примкнуть к плану посредничества, шедшему вразрез с политикой Наполеона, но и склонить к жертве, для общего дела бесполезной, но весьма полезной для Австрии, – к восстановлению границы по Инну. Приходилось прибегать к угрозам, ибо нечего было предложить взамен, поскольку Баварию окружали территории Бадена, Вюртемберга и Саксонии, которые невозможно было расчленить в пользу соседа. Задача была трудной, и оставался риск, что недовольная Бавария откроется Наполеону. Что до союзников Франции Бадена и Вюртемберга, Австрия могла подступиться к ним лишь с множеством предосторожностей, ибо близость к рейнским берегам делала их слишком зависимыми от Наполеона.

Именно в разгар этой кропотливой тайной работы и застал Австрию Нарбонн, везший ей планы Наполеона, совершенно отличные от ее собственных. Вместо плана восстановления Пруссии и возвращения независимости Германии Нарбонн вез план потрясения еще большего, то есть план полного уничтожения Пруссии, замещения ее Саксонией и передачи Силезии Австрии, попадавшей, тем самым, в небывалую кабалу!

Меттерних оказал Нарбонну самый любезный и лестный прием, встретив его как друга, от которого ему нечего скрывать и с помощью которого он хочет спасти Францию, Австрию и всю Европу от ужасающей катастрофы, откровенно и без промедления объяснившись по всем предметам. Он пытался узнать, привез ли Нарбонн какие-либо уступки европейской политике, которые докажут, что Наполеон хочет мира. Но Нарбонн, ожидая из Парижа последних инструкций, не мог сказать ничего, кроме того, что Наполеон не намерен ни в чем уступать и что если Австрия захочет сделаться его сообщницей, он щедро отплатит ей территориями, которые заберет у кого угодно. В подобном положении Нарбонн мог только молчать и внимательно слушать, именно так он и поступил. А поскольку он молчал, говорить пытался Меттерних.

Вена, по словам министра (а он говорил правду), после отступничества Пруссии находится в труднейшем положении. Вся Германия требует, чтобы она присоединилась к русским и англичанам против французов. Всё население Вены, хоть и не столь смелое, как берлинское, ведет те же речи, и, что еще опаснее, его мнение разделяет армия. Все хотят воспользоваться случаем, чтобы избавить Германию от нестерпимого ига Франции. Австрия, разумеется, понимает преувеличенность и неосмотрительность подобных речей. Она знает, что Наполеон весьма силен и грозен, что не следует безрассудно нападать на него; и он, Меттерних, не совершит ошибки, от которой уже хотел уберечь австрийскую политику посредством заключения брачного альянса с Францией. Однако следует признать очевидные истины и не впадать в ослепление, присущее противнику: следует понять, что вся Европа возмутилась против Франции, по крайней мере, против ее главы; что и в самой Франции назрела законная потребность в мире. Наполеон, несомненно, выиграет еще несколько сражений, но его победы не смогут долго сдерживать всеобщее возмущение, и потому он должен думать о переговорах, в результате которых Франция сохранит свое нынешнее величие, но откажется от угнетения чужой независимости. Меттерних добавлял, что у Австрии честные и умеренные цели, что она хочет остаться союзницей Франции, но нельзя, вместе с тем, требовать от нее, чтобы она проливала кровь своих подданных ради отягощения бремени, немалую долю которого приходится нести ей самой; что если от нее потребуют поддержать приемлемый для Европы мирный план, ее народ, возможно, простит ей сохранение союза с Францией, но в противном случае она возбудит всеобщее возмущение своих подданных. Меттерних сказал, что пришлось арестовать некоторых деятелей и произвести несколько отставок, чтобы вынудить замолчать самых громогласных германских патриотов. Но он заметил, что всему есть предел, что сейчас кабинет – это пловец, энергично плывущий против течения, и он сможет выплыть, только если Наполеон протянет ему руку. Затем, испугавшись, что в его словах можно обнаружить видимость угрозы или порицания, он рассыпался в заверениях привязанности к Наполеону и постарался отделить себя от тех, кто хотел бы принизить французского императора.

Получая в ответ на общие положения лишь общие слова о размахе вооружений и будущих победах, австрийский министр повторял то, что уже говорил неоднократно. Он говорил о невозможности сохранить Великое герцогство Варшавское, обреченное кампанией 1812 года;

о необходимости усиления промежуточных держав и прежде всего Пруссии, единственно способной заместить навеки уничтоженную Польшу; о необходимости восстановления Германии; о невозможности дальнейшего существования Рейнского союза, навсегда погибшего в глазах германских народов и более неудобного, нежели полезного, Наполеону;

о невозможности убедить воюющие державы примириться с окончательным присоединением к французской территории Любека, Гамбурга, Бремена.

«Нам уже будет трудно, – добавлял Меттерних, – помешать говорить о Голландии, Испании и Италии! Вероятно, о них будет говорить Англия, и если она уступит насчет Голландии и Италии, то не уступит насчет Испании. Но мы не станем говорить об этом, чтобы не усложнять дела, и, если нужно, оставим Англию в стороне и будем вести переговоры без нее. Возможно, мы убедим Россию и Пруссию отделиться от нее, если представим им приемлемые условия, и тогда мы окажемся верными союзниками Франции! Но, ради всего святого, пусть Франция объяснится, пусть сообщит нам о своих намерениях и даст возможность остаться ее союзниками, позволив бороться за справедливое дело, в котором мы можем признаться перед нашим народом!»

Меттерних не выказывал ни малейшей озабоченности частными интересами Австрии, что наглядно доказывало, что он может черпать многое в предложениях, со всех сторон поступавших Австрии. Чего ему только не предлагали страны коалиции! Но он не станет слушать их безрассудных предложений; он удовольствуется тем, в чем Австрии нельзя отказать, – частью Галиции, которую у нее забрали в 1809 году для увеличения герцогства Варшавского, и Иллирийскими провинциями, которые Франция обещала вернуть. Он говорил об этом как о чем-то бесповоротно решенном, тогда как между французским и австрийским правительствами едва было проронено на этот счет несколько слов.

Таковы были речи Меттерниха. Император Франц, более осторожный и менее смелый в речах, приняв Нарбонна самым любезным образом, сказал лишь, что доволен счастьем, обретенным его дочерью во Франции, ценит гений зятя и стремится остаться союзником Франции; но не скрыл и того, что сможет таковым остаться только в интересах мира, ибо его народ не простит ему союза с Францией ради других целей. Он добавил, что мир придется покупать победами и жертвами; что Наполеон правильно поступает, употребляя свои великие таланты на создание обширных ресурсов, ибо борьба будет упорнее, чем он может вообразить; но что в конце концов победами он несомненно приведет противников к более умеренным притязаниям, и если, победив их, согласится ради покоя народов на некоторые неизбежные жертвы, Австрия усердно будет ему споспешествовать и добудет долговременный мир, которого французский император должен желать после стольких славных трудов и которого сам он горячо желает не только как государь, но и как отец, ибо мир обеспечит благополучие его милой дочери и будущность внука, к которому он питает самые нежные чувства.

На заверения императора Нарбонн отвечал как мог изысканнее, продолжая восхвалять величие своего хозяина и воспользовавшись искусством, которому научился в салонах: прикрывать непринужденностью и любезностью невозможность сказать что-либо значительное. Он прекрасно понял, что самое большее, чего можно добиться от венского двора, это соблюдение нейтралитета, и что, ведя себя осмотрительно, мало сообщая австрийцам и ничего у них не прося, можно будет довольно долго удерживать их в пассивности, чего было пока достаточно. Нарбонн и намеревался порекомендовать такое поведение своему правительству, когда получил инструкции, которых так долго ждал.

Отправленные 29 марта и прибывшие 9 апреля, они вынудили Нарбонна оставить ничего не значащие речи, которыми он до сих пор ограничивался. Доведя откровенность до возможного предела, он зачитал Меттерниху текст герцога Бассано, способный возбудить улыбку австрийского министра хвастливым тоном, которым министр французский сдобрил необузданность Наполеона. Итак, Нарбонн зачитал план, в котором Австрии отводилась главная роль. В депеше говорилось, что коль скоро Австрия хочет мира, она должна быть способна его диктовать: подготовить огромные силы и потребовать, чтобы воюющие державы остановились, пригрозив бросить сто тысяч человек им во фланг. Затем, если они не остановятся, Австрия должна бросить эти войска в Силезию и оставить ее себе, в то время как Наполеон отбросит пруссаков, русских, англичан и шведов за Вислу.

Меттерних невозмутимо выслушал план, задал много вопросов, дабы прояснить все его подробности, и затем все же коснулся пункта, о котором в депеше не упоминалось. «А если воюющие державы, – спросил он, – остановятся по нашему требованию, какие основания для мира должны мы им предложить?» На этот вопрос Нарбонн ответить не мог, ибо депеша Маре возвещала лишь о военных мерах. На деле Наполеон не хотел еще говорить, какой он видит Европу в случае незамедлительного перехода к переговорам. Меттерних заявил, что наберется терпения относительно последнего пункта и будет много размышлять о том, что ему сообщили, будто всё им услышанное могло доставить материал для долгих размышлений. Он обещал ответить настолько быстро, насколько позволит столь важный предмет.

Ему понадобилось для ответа два дня, хотя размышлял он, весьма вероятно, едва ли более часа. Меттерних вызвал Нарбонна и с видом понятного удовлетворения объявил, что посовещался со своим государем и готов объясниться, поскольку важные предметы, о которых идет речь, не допускают отсрочки. Он безмерно счастлив, заявил министр, обнаружить свое полное согласие с императором Наполеоном по важнейшим пунктам последнего сообщения! Как и Наполеон, австрийский двор думает, что не должен ограничиваться второстепенной ролью и сводить свои действия к тому, чем они являлись в 1812 году, ибо в изменившихся обстоятельствах требуется и совершенно иное содействие. Австрия это предвидела и к этому готова. В этом и состояла причина ее военных приготовлений, которые должны доставить ей вскоре сто тысяч человек в Богемии, не считая вспомогательного корпуса, вернувшегося из Польши, и наблюдательного корпуса, оставшегося в Галиции. Что до способа, каким она представится воюющим державам, Австрия рисует его себе точно так же, как император Наполеон: она предстанет перед ними в качестве вооруженного посредника, предложит державам остановиться, договориться о перемирии и назначить полномочных представителей. Если они согласятся, настанет время сформулировать условия, и поэтому она с нетерпением ожидает новых сообщений, обещанных французским правительством. Если же, напротив, воюющие державы откажутся принять предложения о мире, тогда придется действовать и договориться о том, как силы Австрии будут использовать совместно с силами Франции. В этом случае, несомненно, выявится недостаточность последнего договора об альянсе и необходимость изменить его в соответствии с обстоятельствами. Из всего этого, наконец, вытекает и необходимость новых диспозиций для вспомогательного австрийского корпуса, который пребывает на польской границе в ложном положении и который Австрия намерена отвести на свою территорию вместе с польским корпусом, чтобы помешать его использованию, противному намерениям обоих кабинетов. Свое заявление Меттерних сопроводил выражением совершенного удовлетворения, повторив, что счастлив столь полным согласием с Французским кабинетом и постарается как можно лучше согласовать прежнюю роль союзника с новой ролью посредника.

Никогда и никто не играл лучше и не выигрывал больше в опасной и сложной дипломатической игре, чем Меттерних в данной ситуации. Он разом решил все свои затруднения. Из союзника на положении раба он превратился в посредника, и посредника вооруженного. Он осмелился открыто признать, что договор об альянсе 1812 года уже не применим к нынешним обстоятельствам; он мотивировал вооружение своей страны, не оставив Франции возможности протестовать; наконец, он заранее разрешил труднейший вопрос об использовании вспомогательного австрийского корпуса. Что до предложения действовать вместе с Францией, окончательно потрясти Германию, уничтожить Пруссию, захватить Силезию и прочее, нет нужды говорить, что Австрия ни за что этого не хотела, и не из любви к Пруссии, а из любви к всеобщей независимости. Потому она уклонилась от предложений, сославшись на то, что военным развитием событий надлежит заняться позднее, когда воюющие державы отвергнут мирные предложения, что было маловероятно. Меттерних закончил свое заявление, объявив, что чрезвычайный курьер отвезет копию заявления князю Шварценбергу в Париж.

Один только тон сообщения сделал бы его подозрительным, даже если бы смысл его не был столь прозрачен. Торжественность, с какой Меттерних высказал основные положения, и поспешность, с какой он стремился известить князя Шварценберга в Париже, указывали на желание без промедления принять важную декларацию одновременно в обеих столицах, что обнаруживало скорее осторожность друзей, готовых расстаться, нежели сердечность друзей, готовых соединить интересы и усилия.

Нарбонн был слишком проницателен, чтобы не заметить, что за показным старанием продемонстрировать согласие по всем пунктам скрывается самое полное и самое опасное несогласие. Усилившийся в цели и средствах, но переросший в посредничество альянс обращался ловушкой, которую Наполеону подготовили, воспользовавшись его собственными словами.

Облекшись ролью вооруженного посредника, Австрия тотчас воспользовалась завоеванной позицией, чтобы продвинуться по открывшемуся перед ней пути. Король Саксонии по-прежнему пребывал в Регенсбурге. Попытки австрийцев убедить его отказаться от герцогства Варшавского не прекращались. Теперь появился новый аргумент. Франция и Австрия только что пришли к согласию, заявила Австрия. Франция попросила посредничества, и Австрия согласилась. Поэтому всё, что делается, полностью соответствует целям Наполеона, а отказ Саксонии от Великого герцогства Варшавского избавит от серьезных затруднений и облегчит заключение мира. К тому же следует спасать прочное, то есть Саксонию, жертвуя химерическим, то есть Польшей. Побежденный такими доводами, Фридрих-Август подписал отречение, которого от него требовали, и подписал его 15 апреля, через три дня после заявления Австрии о вооруженном посредничестве.

Но Австрия желала от короля не только этого. Известно было, что Наполеон намеревается прибыть в Майнц, а затем в Эрфурт, чтобы возглавить свои армии, и сможет одним мановением руки вновь завладеть бедным королем, удалившимся в Баварию, вновь заставить его утратить разум, память и чувство реальности, пообещав сделать королем Польши. Этот чарующий и пугающий волшебник должен был пройти слишком близко от Регенсбурга, чтобы оставлять там слабого Фридриха-Августа. Его снова стали убеждать перебраться в Прагу. И Фридрих-Август решился уехать. Не предупредив французского посла, в ночь с 19 на 20 апреля саксонский двор отбыл в Прагу, составив длинную вереницу карет, в окружении трех тысяч конников и артиллеристов, вышедших из Регенсбурга с саблями наголо и зажженными фитилями. Господин Сера в последнюю минуту получил письмо для императора, в котором добрый Фридрих-Август говорил, что отправляется в Прагу по приглашению Австрии, о совершенном согласии которой с Францией ему известно, оставаясь, однако, верным союзником великого монарха, осыпавшего его столькими благодеяниями.

Когда эта новость дошла до Вены, император Франц и Меттерних уже не скрывали радости от того, что завладели столь ценным инструментом для осуществления своих замыслов. В ту же минуту, сочтя, что им не следует больше скрывать планов по поводу вспомогательного корпуса, они написали князю Понятовскому, что он должен оставить Краков и вернуться на австрийскую территорию, ибо вскоре возобновятся военные действия, а потому нежелательно привлекать русских в Богемию, сражаясь с ними. Кроме того, князя уведомили, что на время этого движения оружие поляков, саксонцев и французов будет сложено на повозки и возвращено им позднее. Уведомление доставили князю Понятовскому одновременно с приказом из Парижа, предписывавшим ему приготовиться к вступлению в кампанию и совместным действиям с австрийским корпусом, который должен был в свою очередь получить инструкции Наполеона. Понятовский поспешил сообщить обо всем Нарбонну, чтобы посол разъяснил ему загадки, в которых он ничего не мог понять.

Нарбонн вновь пришел к Меттерниху, требуя у него отчета в стольких странностях, приключившихся почти одновременно. Меттерних, вынужденный отвечать на столько вопросов, оказался в затруднении и почти рассердился из-за того, что результаты, которых он желал, были достигнуты столь быстро. Он поспешил сказать Нарбонну, что Фридрих-Август свалился на них в Богемию как гром среди ясного неба, и никто так не удивлен, как сам Меттерних и император, его молниеносным приездом в Прагу. Нарбонн не стал более задерживаться на этом предмете и перешел к предмету более важному, то есть к попытке отвести польский корпус в Богемию и разоружить его. Этот вопрос требовал незамедлительного разъяснения, ибо в Кракове мог возникнуть конфликт между князем Понятовским и графом Фримоном, которому поручалось разоружить поляков, или даже начаться прямое столкновение с Австрией, если приказы Наполеона вспомогательному австрийскому корпусу встретят неповиновение. Не желая признаваться в тайной договоренности с русскими, Меттерних извинился самым ловким из возможных способом, сказав, что направленное Понятовскому уведомление было чисто дружеским и ни к чему его не обязывало; что после лояльного исполнения товарищеского долга перед поляками и совместного отступления их предупредили о невозможности в скором времени поддержать их. Он указал, что русские приближаются и их не хотят привлечь на австрийскую территорию, вновь сражаясь с ними и вступая тем самым в противоречие с ролью посредника, только что принятой по внушению Франции; что поэтому было решено вернуться в Галицию, где надеются избежать преследования в случае воздержания от военных действий, и потому предложили князю Понятовскому отойти туда вместе с австрийцами, дабы не попасть в плен, что влечет необходимость временно сложить оружие, ибо не принято пересекать нейтральную территорию с оружием в руках.

Таковы были объяснения Меттерниха. Имелось много вариантов ответа, но куда умнее было бы оставить австрийского министра при мысли, что он может исполнять одновременно роли посредника и союзника, дабы принудить как можно дольше оставаться союзником. К сожалению, Нарбонн прибыл не с такими намерениями и теперь настойчиво приводил собеседника в замешательство. Договор об альянсе, сказал он, всё еще существует: Меттерних с ним согласился и даже не уставал сам это повторять. Правда, договор этот рассматривался теперь как не вполне применимый к обстоятельствам, но только в том пункте, что помощь в 30 тысяч человек не была уже соразмерна опасности положения. Из этого не вытекало, однако, что в помощи 30 тысяч человек будет отказано. Австрийцы вместе с поляками представляли силу в 45 тысяч человек, которые могли нанести чувствительные удары по левому флангу коалиции или хотя бы одним своим присутствием парализовать 50 тысяч неприятельских солдат. И потом, разве Австрия уже не думает о чести оружия? Разве она намерена отступить перед немногочисленным корпусом Сакена, а после робкого возвращения в свои пределы станет прятаться и разоружать собственных союзников? Разве такое поведение достойно Австрии? И согласятся ли союзники сложить оружие, когда среди них находятся французы? А если они откажутся сложить его, их разоружат силой или сдадут русским?..

Нечем было возразить на эти замечания, поскольку Меттерних объявил себя посредником, но не сложил с себя роль союзника. Уклоняясь от слишком неудобных вопросов, он перешел на почву, на которой ему было легче защищаться, на почву осторожности. Что значит для Наполеона, который намеревается потеснить с фронта неопытные войска коалиции, горстка австрийцев и поляков в Кракове? Неужели ради суетного удовольствия скомпрометировать Австрию ее поставят в ложное положение в отношении воюющих держав, перед которыми она должна предстать как арбитр? Неужели сделают для нее невозможной роль посредницы, подвергнут ее осуждению общественного мнения, заставив поднять оружие против сил коалиции, и вынудят окончательно утратить бразды правления германскими делами, бразды, которые она держит и без того дрожащей и неверной рукой? Если она отказывает в тридцати тысячах солдат сегодня, то только ради того, чтобы предоставить сто пятьдесят тысяч позднее, когда будут обговорены приемлемые условия мира, что зависит от одной Франции. К тому же, следует сохранять благоразумие и не требовать от Австрии, чтобы она сражалась против германцев за поляков. Такое положение при существующем общественном мнении в Вене, Дрездене и Берлине было бы нестерпимо. Если австрийцы и хотят отступать, то только потому, что уверены: они имеют дело со значительными силами. Поляков же Австрия намерена принять и кормить и будет это делать только для того, чтобы угодить Франции, ибо допустить их в Галицию – значит уже принять самых неудобных гостей, которые сделаются и опасными, если будут вооружены. К тому же их государь, король Саксонии, дал согласие на временное разоружение. Остается французский батальон. Что ж, ради Наполеона пойдут на жертву и уважат в этих нескольких сотнях человек его славу, славу французской армии. Поступившись принципами, Австрия позволит французскому батальону сохранить оружие на нейтральной территории: территория Богемии с ведома Наполеона объявлена нейтральной, чтобы помешать русским вступить в нее.

Нарбонн тотчас понял, что заблуждался, желая получить от Австрии эффективное содействие и что нейтралитет это всё, чего можно от нее ожидать, да и то ценой быстрых и решительных побед. Он сообщил об этом министру Маре, прося новых директив для столь трудной ситуации.

Эти важные события европейской политики происходили с 1 по 20 апреля, в то время как Наполеон готовился к отъезду из Парижа, покинул его, прибыл в Майнц и отдал первые приказы. Прибыв в Майнц 17 апреля, он тотчас принялся за работу, узнал, хоть и не полностью (ибо не все дипломатические курьеры проезжали через Майнц), но в достаточной мере, всё, о чем мы недавно рассказали, и смог составить об этих событиях приблизительное представление. Больше всего Наполеона удивил внезапный отъезд короля Саксонии в Прагу в ту минуту, когда французская армия приближалась, чтобы освободить его земли. Отступление австрийского корпуса показалось ему более объяснимым: он понял, что Австрия, не отрицая альянса, отвергает его обязательства. Попытка разоружения поляков его возмутила, и он отправил в Краков курьера с предписанием князю Понятовскому ни за что не допускать разоружения, в крайнем случае вернуться в Польшу, вести партизанскую войну и скорее погибнуть, чем сложить оружие. Кроме того, Наполеон подтвердил предписание графу Фримону повиноваться его приказам.

Использовав в отсутствие Маре Коленкура как министра иностранных дел, Наполеон написал Нарбонну, что не понимает поведения Австрии, но замечает, что она ведет двойную игру и осторожничает с его врагами и с ним; что ее политика в отношении Саксонии непонятна и нужно постараться раскрыть ее тайну и выведать, будет ли крепость Торгау, куда удалилась саксонская пехота, верна Франции; что нужно вынудить Австрию объясниться по поводу вспомогательного корпуса, заставить ее сказать, будет он повиноваться или нет, и главное, конечно же, убедить ее отказаться от разоружения польских войск.

Впрочем, эти предметы не особенно беспокоили Наполеона. Он намеревался положить конец всем затруднениям и хитростям в самое короткое время, дебушировав в Саксонию с 200 тысячами человек через все проходы Тюрингии. Наполеон подсчитал, что Евгений, усиленный корпусом Лористона, посланным ему в марте, сможет собрать на Эльбе 80 тысяч солдат, оставив около 30 тысяч в Данциге и Торне и 30 тысяч в Штеттине, Кюстрине, Глогау и Шпандау. Наполеон надеялся дебушировать со 150 тысячами из Тюрингии, по пути присоединить еще 50 тысяч, подходящих из Италии, и с 200 тысячами идти на соединение с Евгением. Этих сил было более чем достаточно, чтобы сокрушить 150 тысяч солдат, которыми надеялись располагать к началу кампании русские и пруссаки. Позднее из Италии, Майнца и Вестфалии должны были подойти три резервные армии, формирование которых должно было завершиться в июне-июле. Эти силы позволяли противостоять сегодняшним врагам, с которыми предстояло иметь дело весной, и врагам будущим, которых лето или политика Австрии могли подвести на линию несколько месяцев спустя.

Как случается всегда, Наполеон несколько просчитался, но не в численности войск, а во времени их воссоединения, что должно было лишить его части сил, на которые он рассчитывал к началу военных действий. Так, вместо 280 тысяч человек активных войск в первых числах апреля или мая, он должен был получить в свое распоряжение 200 тысяч человек, но и этого, впрочем, было достаточно, чтобы стремительно оттеснить на Эльбу, Одер и даже на Вислу неосмотрительного неприятеля, вышедшего ему навстречу. Вот каково было состояние и распределение сил к концу апреля, к минуте возобновления военных действий.

Оставив 27–28 тысяч человек в Данциге и 32–33 тысячи в крепостях Вислы и Одера, принц Евгений располагал почти 80 тысячами человек войск активных, но еще не вполне доступных, чтобы полностью отвести их навстречу Наполеону, когда тот дебуширует в Саксонию. Так, князь Понятовский, оттесненный к границам Богемии, был отделен от Евгения войсками коалиции, которые перешли через Эльбу. Из поляков, состоявших на службе у французов, удалось собрать только дивизию Домбровского, насчитывающую около 2 тысяч пехотинцев и 1500 всадников и занятую переформированием в Касселе. От корпуса Ренье после отделения саксонцев осталась французская дивизия Дюрютта, насчитывающая после кампании 1812 года 4 тысячи человек. Двадцать восемь тысяч человек дивизии Лагранжа и корпуса Гренье сократились до 24 тысяч вследствие ежедневных боев с пруссаками и русскими. Эти три дивизии (ибо корпус Гренье разделился на две дивизии), помещенные под командование маршала Макдональда и вверенные непосредственно генералам Фрессине, Жерару и Шарпантье, проведя зиму перед врагом, представляли собой превосходное войско. Наконец, корпус Лористона, который должен был насчитывать 40 тысяч солдат, вследствие болезней и задержки многих когорт составлял только 32 тысячи. От него также пришлось отделить дивизию Пюто, дабы прикрыть нижнее течение Эльбы, пока Даву и Виктор с реорганизованными батальонами не отобьют Гамбург и не займут Магдебург. Восемь из реорганизованных батальонов Виктора оставались до сих пор в распоряжении Евгения и охраняли Дессау, весьма важный пункт, поскольку он находился неподалеку от места слияния Эльбы и Заале и именно позади этих рек Евгений и Наполеон должны были осуществить воссоединение войск. Принц располагал также кавалерией, восстановленной в Ганновере и постепенно прибывавшей, и 3 тысячами гвардейцев, которых должен был вскоре вернуть Великой армии. Именно вследствие всех этих отсоединений, задержек и сокращений Евгений мог присоединить к Наполеону не 80, а только 62 тысячи человек.

На Майне Наполеон надеялся собрать 150 тысяч человек, а после присоединения генерала Бертрана – и 200 тысяч. Он предполагал, что Ней сможет располагать 60 тысячами, Мармон – 40 тысячами, Бертран – 50 тысячами и что гвардия будет насчитывать не менее 40 тысяч. Прибавив к этим силам около 10 тысяч человек от мелких германских государей, Наполеон должен был получить 200 тысяч к минуте своего появления в Саксонии. Вот каким сокращениям подверглись войска при переходе от надежд к действительности.

Маршал Ней располагал не 60, а только 48 тысячами, потому что ему недоставало вюртембержцев и баварцев, а главным образом потому, что не получил саксонскую кавалерию. При нем оставались четыре прекрасные французские пехотные дивизии, сформированные из когорт и временных полков. Они включали около 42 тысяч пехотинцев и ожидали прибытия еще 7–8 тысяч. Наполеон присоединил к ним наиболее послушных союзников, находившихся ближе всего, – гессенцев, баденцев и франкфуртцев, численностью 4 тысячи человек под началом генерала Маршана. Пятнадцать сотен артиллеристов и пятьсот гусар, составлявших кавалерию Нея, доводили его корпус до 48 тысяч человек.

Второй Рейнский корпус, формировавшийся в Ганау под началом Мармона, насчитывал не 40 тысяч, как предполагалось, но 32 тысячи, поскольку многие подразделения задерживались. Третья дивизия этого корпуса, дивизия генерала Теста, была вынуждена дожидаться многих отставших солдат. После своего полного укомплектования она должна была двигаться в Гессен, чтобы охранять угрожаемую монархию короля Жерома, подобрать по пути дивизию Домбровского и затем воссоединиться на Эльбе с корпусом, частью которого ей назначалось стать. Три оставшиеся дивизии составляли 26–27 тысяч солдат, в том числе прекрасный корпус морских пехотинцев под началом знаменитых дивизионных генералов Компана и Боне.

Наименьшие потери при формировании своего армейского корпуса претерпел генерал Бертран. Он вел четыре пехотные дивизии, в том числе три французских и одну итальянскую, включавших 36–37 тысяч пехотинцев и 2500 артиллеристов. Вместо 6 тысяч всадников он собрал только 2500, поскольку 19-й егерский и два гусарских полка, формировавшихся в Турине и Флоренции, оказались не готовы. Прибавив в Аугсбурге к действующему составу 3 тысячи новобранцев, Бертран располагал почти 45 тысячами человек, лучше обученных, чем остальная армия, потому что это были старые кадры и новобранцы, имевшие за плечами год или два обучения. Поскольку Бертран никогда не командовал, Наполеон дал ему в помощники Морана, бывшего товарища Фриана и Гюдена по 1-му корпусу и одного из лучших генералов армии. Наполеон не мог оставить Бертрану четыре дивизии, поскольку большинство маршалов располагали только тремя. Он присвоил ему дивизии Морана и Пейри, а дивизии Пакто и Лоренсеза предназначил маршалу Удино. Третьи дивизии для Бертрана и Удино должны были составить вюртембержцы и баварцы. С учетом всех сокращений Наполеон мог дебушировать в Саксонию во главе 135 тысяч человек и 350 орудий, соединиться с Евгением, ожидавшим его на Эльбе с 62 тысячами человек и сотней орудий, и в результате выставить против неприятеля 200 тысяч человек. К ним должны были вскоре присоединиться еще 50 тысяч и три резервные армии, что довело бы численность всех сил по меньшей мере до 400 тысяч солдат. Это был невероятный результат, если подумать, что у Наполеона имелось только три месяца, чтобы собрать разрозненные или почти уничтоженные части армии.

Правда, артиллерийские упряжки состояли из молодых лошадей, почти все из которых получили ранения из-за возраста и неопытности всадников, кавалерия была ничтожна, у маршалов Нея и Мармона оставалось лишь по 500 всадников для разведки, а у генерала Бертрана – 2500; а для формирования резерва тяжелой кавалерии пришлось довольствоваться 3 тысячами гвардейских конных егерей и гренадеров и 4–5 тысячами гусар и кирасиров, приведенных из Ганновера генералом Латур-Мобуром; но следовало положиться на воодушевление, царившее в рядах всей армии. Генералы и офицеры, пришедшие из Испании и Италии или чудесно спасшиеся из России, были полны решимости ценой необычайных усилий восстановить пошатнувшееся могущество Франции, и, продолжая осуждать политику, обрекавшую их на эти отчаянные усилия, они настолько сообщили свое воодушевление молодым солдатам, что те выказывали необыкновенный пыл и всякий раз кричали «Да здравствует Император!» при виде Наполеона, являвшегося виновником кровопролитных войн, в которых им всем предстояло погибнуть, и ежедневно осуждаемого вслух на биваках и в главных штабах. Такова благородная и трогательная непоследовательность патриотизма!

Наполеон покинул Майнц 26 апреля, посетил Вюрцбург и Фульду и прибыл в Веймар, куда еще прежде прибыл маршал Ней со своими молодыми дивизиями. Наполеон намеревался подпустить уже выдвинувшиеся за Эльбу войска коалиции как можно ближе к верховьям Заале, затем направиться на Эрфурт и Веймар, воссоединиться за Заале с Евгением, перейти через реку и ударить силами 200 тысяч человек во фланг неприятелю в окрестностях Лейпцига. Такой план мог доставить значительные результаты. Победив союзников в большом сражении, Наполеон мог захватить немалое их количество в плен, затем отбросить тех, кого не захватил, за Эльбу и Одер, разблокировать гарнизоны Одера, победоносно вернуться в Берлин, восстановить сообщение с Данцигом и показать, что лев, которого считали поверженным, грозен, как никогда.

С этой целью Наполеон поставил во главе своих войск Нея и направил его на Эрфурт, Веймар и Наумбург, чтобы занять переходы через Заале прежде, чем ими успеет завладеть неприятель. Он даже предписал маршалу занять известные переходы в Заальфельде, Йене и Дорнбурге, но не переходить через реку, а только охранять ее, и подтянул к нему Бертрана, за которым на небольшом расстоянии, через Бамберг и Кобург на Заальфельд, следовал Удино. В то же время Наполеон приказал Евгению выдвинуться в направлении Дессау, к месту слияния Заале и Эльбы, и подняться вдоль Заале до Вайсенфельса. Сам он с гвардией и корпусом Мармона следовал за Неем и Бертраном: 26-го он был в Эрфурте, 28-го – в Экартсберге, близ знаменитого поля битвы Ауэрштедта. Cложная операция, которую он задумал, в ту минуту состояла в двойном движении вдоль Заале, и ее результатом должно было стать воссоединение войск Наполеона с войсками Евгения. Но союзники, хоть и находились в большой близости, не были ни настолько осведомлены, ни настолько бдительны, чтобы разгадать маневр и помешать ему. Однако они расположились очень близко и могли перерезать путь одним движением.

До сих пор союзники старались использовать время с наибольшей пользой, но преуспели в этом меньше, чем Наполеон. При отступлении из Москвы русская армия пострадала почти так же, как французская, и насчитывала не более 100 тысяч человек, которых едва успели рекрутировать и которые были рассредоточены от Кракова до Данцига. Около 20 тысяч русских под началом Сакена и Дохтурова противостояли полякам и австрийцам под Краковом. Еще 20 тысяч оставались перед Торном и Данцигом, а 8–9 тысяч под началом Теттенборна и Чернышева двигались в низовья Эльбы к Гамбургу и Любеку. Десять тысяч следовали с Витгенштейном на Берлин и вместе с прусским корпусом Йорка наблюдали за Магдебургом; 12 тысяч, большей частью кавалеристов, под началом Винцингероде перешли через Эльбу в Дрездене; 30 тысяч главного корпуса, включавшие гвардию, гренадер и остатки армии Кутузова, остались на Одере со штаб-квартирой.

Пруссаки восстановили армию чрезвычайно стремительно. Они оставили в отпуске в городах и деревнях полностью обученных солдат, которые только ждали сигнала, чтобы вернуться под знамена. Благодаря этому средству и стихийному набору молодежи они собрали 120 тысяч человек, в том числе 60 тысяч превосходно обученных активных войск, около 40 тысяч человек, проходивших обучение, и около 20 тысяч в крепостях. Пруссаки надеялись довести численность войск до 150 тысяч человек, в том числе до 100 тысяч на линии, при условии скорого получения английских субсидий. Молодежь из числа студентов и торговцев пополняла батальоны пеших егерей, а дворянская молодежь и выходцы из семей богатой буржуазии – ряды егерей конных.

За вычетом войск, оставленных в тылах, используемых для блокады крепостей и отправленных в рейды к оконечностям линии, на поле сражения располагались: справа прусский корпус Йорка, после перехода на сторону союзников не покидавший русский корпус Витгенштейна и вместе с последним составлявший 30 тысяч человек;

в центре в авангарде корпус Винцингероде в 12–15 тысяч человек легкой пехоты и кавалерии; в центре во второй линии корпуса Блюхера с 26 тысячами пруссаков и Кутузова с 30 тысячами русских; слева, но вне досягаемости, 10–12 тысяч генерала Сакена, то есть в целом 110–112 тысяч солдат.

Союзники рассчитывали на помощь, которая заставляла себя ждать: на помощь Бернадотта. На встрече в Або будущий король Швеции договорился с Александром о содействии усилиям коалиции посредством корпуса в 30 тысяч шведов с присоединением к нему 15–20 тысяч русских, которыми он и будет командовать. Для ускорения формирования этой армии англичане предоставили субсидию в 25 миллионов франков. Платой Бернадотту за войну с Францией выступала, как мы знаем, Норвегия. Однако он не спешил исполнить свои обязательства и думал прежде послать войска в Норвегию, чтобы завладеть обещанной наградой.

Лишенные как его помощи, так и помощи Австрии, которая еще не присоединилась, потому что хотела прежде исчерпать все возможности мирного урегулирования и потому что была пока не готова, союзники приняли решение встретить удар Наполеона со 112 тысячами человек и, даже больше того, самим нанести по нему удар. Сначала они сомневались (или делали вид, что сомневаются) в численности сил неприятеля, затем, когда стало невозможно ее оспаривать, они стали отрицать качество таковых, утверждая, что это дети, ведомые стариками, и что лучшие солдаты России и Пруссии, воодушевленные пламенным патриотизмом, могут не тревожиться. К тому же воевать придется на равнине, и молодые французские пехотинцы не смогут устоять под ударами кавалерии, самой многочисленной и прекрасной в Европе. После такого хвастовства уйти за Эльбу при приближении Наполеона становилось затруднительно и опасно. Так можно было глубоко обескуражить германцев, но, главное, удалившись, вернуть Наполеону Австрию. Поэтому следовало сражаться на месте. Однако, в нетерпении продвинуться дальше и освободить новые части Германии, передвинулись за Эльбу, через которую перешли в Дрездене, не имея возможности перейти через нее ниже, и попали в настоящую ловушку. В самом деле, союзники оказались между Евгением с одной стороны, горами Богемии с другой и с Наполеоном впереди, рискуя подвергнуться мощной атаке с фронта и одновременно получить смертельный удар во фланг.

Осторожный Кутузов, ставший после своих побед своего рода оракулом и не любивший германцев с их патриотическими демонстрациями, упорно твердил, что нужно ограничиться достигнутым, сохранить Великое герцогство Варшавское, заключить мир с Францией и возвращаться домой. Александр, остановленный в своей роли освободителя Германии, соблазнявшей его не меньше, чем роль покорителя Константинополя после Тильзита, был чрезвычайно раздражен сопротивлением Кутузова, которым не осмеливался пренебречь. Поэтому, в то время как Винцингероде, двигавшийся вместе с пламенным Блюхером, перешел в начале апреля через Эльбу, основной русский корпус остался позади и вступил в Дрезден только 26-го, в тот день, когда Наполеон прибыл в Эрфурт. Но Кутузов, изнуренный последней кампанией, внезапно умер в Бунцлау. С этой минуты соображения осмотрительности потеряли единственного адепта, обладавшего достаточным весом, и Александр, окруженный германскими энтузиастами, стал думать только о скорейшем наступлении. Он желал дать сражение незамедлительно, где угодно и как угодно, лишь бы на равнинах Саксонии, где кавалерия союзников обладала преимуществом над французами, располагавшими только молодой пехотой без кавалерии.

И потому 27, 28 и 29 апреля союзники продолжали выдвигаться вперед между Евгением, находившимся у места слияния Заале и Эльбы, и Наполеоном, выходившим из Тюрингского леса. Можно было предотвратить опасность, быстро выдвинувшись на Лейпциг, Лютцен, Вайсенфельс и Наумбург, перерезать линию Заале и вклиниться между Наполеоном и Евгением, дабы воспрепятствовать их воссоединению. Но требовалось, чтобы кто-то командовал, ибо Кутузов умер, а Александр, оставшийся единственной военной властью, выслушивал советы, не умея принять какой-либо из них. И союзники продолжали просто выдвигаться вперед, одновременно желая и страшась встречи с Наполеоном. Договорились, что командовать будут русские, но тщетно искали, кому это командование поручить. Тормасов был самым старым, но наименее способным генералом. Витгенштейн, необычайно восхваляемый за оборону Двины от французов, которые и не собирались через нее переходить, находился в большом фаворе, и командование в случае встречи с неприятелем поручили ему. Но его успехи даже не были делом его рук: он был обязан ими начальнику своего штаба генералу Дибичу, предприимчивому офицеру, исполненному ума и военных талантов. В силу этих причин командование не могло происходить быстро и исполняться верно.

Зная противника, Наполеон не сомневался, что ему даже не попытаются помешать соединиться с Евгением, и всё же не пренебрег ничем, чтобы обеспечить успех соединения, будто имел дело с самым сведущим и бдительным неприятелем. Прибыв 28 апреля в Экартсбергу, он выдвинул вперед вдоль Заале, чтобы закрыть все выходы с реки, маршала Нея, генерала Бертрана и маршала Удино. В то же время он обратным движением подтянул к себе принца Евгения, приказав ему подняться вдоль Заале. Чтобы осуществить соединение, оставалось только занять 28 апреля промежуток между Мерзебургом и Наумбургом, двинувшись навстречу принцу. Ради успеха маневра Наполеон не ограничился встречным выдвижением Нея и Евгения к Вайсенфельсу, он отделил от корпуса Мармона дивизию Компана и выдвинул ее влево на Фрейбург, чтобы она, продублировав головные колонны Нея и Евгения, сформировала между ними своего рода спайку. Наполеон 28-го вечером отдал приказ о том, чтобы движения были исполнены на следующий день, 29 апреля. Ней с двумя своими первыми дивизиями должен был спуститься в Вайсенфельс, перейти через реку и завладеть городом; тем временем остальные дивизии должны были следовать за ним, а Бертран и Удино – занять оставленные им выходы из Йены, Дорнбурга и Наумбурга. Евгений должен был, в свою очередь, выдвинуть корпус Лористона вверх по течению реки к городу Галле, а корпус Макдональда – к Мерзебургу, подав таким образом руку Нею. Сам Наполеон, не предполагая, что неприятель столь близок, остался в Экартсберге, дабы привести в порядок хвост колонн.

Маршал Ней спустился вдоль Заале, перешел через нее чуть выше Вайсенфельса по мостам, перебросить которые не стоило большого труда, и выдвинулся на просторные равнины, простирающиеся за рекой. Среди этих равнин и располагается Лютцен, который прославился благодаря Густаву-Адольфу1 и которому несколько дней спустя суждено было обрести новую славу благодаря Наполеону.

Следуя тактическим инструкциям Наполеона, Ней двигался через равнину Вайсенфельса с дивизией Суама, построенной в несколько каре. Кавалерийские аванпосты обнаружили приближение многочисленных эскадронов Винцингероде. Германский генерал, командовавший русским авангардом, располагал пехотной дивизией принца Евгения Вюртембергского и 8–9 тысячами превосходных конников. Он выдвигался за Вайсенфельс, ища на Заале известий о французах. И Ней вскоре дал о себе знать.

Французские рекруты, впервые видевшие неприятеля, но возглавляемые офицерами, всю жизнь проведшими в сражениях, и маршалом, один вид которого вселял в них уверенность, двигались вперед с трепетом молодой и кипучей отваги. Им нужно было пересечь складку местности, за которой виднелись многочисленные эскадроны, опиравшиеся на легкую пехоту и конную артиллерию. Французские солдаты встретили первые ядра без удивления. Отборные тиральеры пересекли пересеченный участок и вынудили неприятельских тиральеров отступить. Последовав за ними, спустились в складку, поднялись на противоположный склон и открыли по неприятелю энергичный артиллерийский огонь. После несколько залпов на наши каре ринулась кавалерийская дивизия Ланского. Настала критическая минута. Бесстрашный Суам, героический Ней и бригадные генералы встали во все каре, дабы удержать пехоту, непривычную к такому зрелищу. Исполненный по сигналу ружейный огонь встретил неприятельскую конницу и остановил ее. Молодые солдаты, удивленные, что понадобилось столь немногое, встретили новую атаку еще лучше, поразив из ружей множество всадников Ланского. Затем Ней перестроил каре в колонны и отбросил неприятеля. Он поздравил с победой своих доблестных рекрутов, которые ответили ему тысячекратным «Да здравствует Император!», бросились следом за русскими в Вайсенфельс, выбили их из города и к концу дня полностью им завладели. Маршал Ней, со времен своей молодости не сражавшийся с неопытными солдатами, поспешил выразить Наполеону свою радость и уверенность. «Эти дети, – написал он, – герои; с ними я сделаю всё, что Вы захотите».

Тем временем Макдональд, формировавший головную колонну Евгения, вступил в Мерзебург, и его аванпосты смешались с аванпостами Нея. Следовавший за ним Лористон нашел мосты Галле плотно занятыми пехотой и многочисленной артиллерией прусского генерала Клейста. Эти мосты тянутся через несколько рукавов Заале, и их невозможно захватить, если только их не охраняет деморализованное войско. Но не таково уже было состояние духа пруссаков, воодушевленных благородным патриотизмом, и Лористон не стал форсировать позицию, которую на следующий день французы намеревались обойти.

Прочитав донесения, Наполеон разделил радость своих генералов и написал в Мюнхен, Штутгарт, Карлсруэ и Париж, чтобы рассказать о подвигах молодых солдат. Он покинул Экартсбергу 30-го и отправился ночевать в Вайсенфельс.

Осуществив соединение с Евгением в низовьях Заале, он намеревался воспользоваться полученным преимуществом и массово дебушировать на знаменитую Лютценскую равнину, выдвинуться мощной колонной на Лейпциг, перейти через реку Эльстер прямо в Лейпциге, исполнить поворотное движение, выдвинув вперед левый фланг, двинуться на союзников и прижать их к горам Богемии. Однако, поскольку двести тысяч человек не могли двигаться вместе, Наполеон направил большой дорогой из Лютцена в Лейпциг Нея, гвардию и Мармона. Чтобы фланкировать главную колонну справа, он приказал Бертрану и Удино, оставшимся в верховьях Заале, дебушировать из Наумбурга на Штоссен. Чтобы фланкировать ее слева, он приказал Евгению дебушировать из Мерзебурга на Лейпциг. Все корпуса, отбывавшие с Заале в трех-четырех лье друг от друга, сходились к Лейпцигу.

На следующий день, 1 мая, Наполеон рано утром вскочил на лошадь, собрав вокруг себя Нея, Мортье, Бессьера, Сульта, Дюрока и Коленкура, желая насладиться зрелищем, столь восхитившим накануне Нея, и собственными глазами увидеть, как молодые солдаты весело и стойко отражают атаки неприятельской конницы.

Между тем просторная Лютценская равнина, как и всякая другая равнина, имела свои неровности. По выходе из Вайсенфельса располагался довольно длинный и глубокий овраг под названием Риппах, по имени деревушки, через которую проходил. Утром войска Нея, предшествуемые многочисленными тиральерами, уверенно двинулись к нему, построившись в каре, между которыми разместили артиллерию. Дойдя до края оврага, солдаты разорвали каре, преодолели препятствие, вновь построились и двинулись дальше, стреляя из пушек. Впереди, демонстрируя превосходную выдержку, по-прежнему шагала дивизия Суама. В ту минуту, когда она развертывалась, маршал Бессьер, который обычно командовал гвардейской кавалерией и потому не должен был там находиться, захотел сопровождать Наполеона и отступил вправо, дабы лучше разглядеть движения неприятеля. Внезапно ядро, сломав руку, которой он держал поводья, ударило его прямо в грудь. Бессьер был убит на месте! Наполеон любил его и ценил, искренне сожалел о нем и со словами «Смерть приближается к нам!» пустил лошадь вперед, чтобы наблюдать за движением своих солдат, пока Бессьера уносили на плаще. Наполеон испытал такое же удовлетворение, что и Ней двумя днями ранее, увидев, как рекруты, с невозмутимой стойкостью отразив атаки кавалерии, поразили триста-четыреста неприятельских всадников.

День завершили в Лютцене, довольные поведением солдат, опечаленные более, чем показывали, гибелью Бессьера, в которой многие усмотрели дурной знак. Однако погода была превосходна, войска воодушевлены, и казалось, что природа и фортуна вновь улыбаются нам! Наполеон отправился осматривать памятник Густаву-Адольфу, победившему и павшему на этой равнине, и приказал возвести памятник и герцогу Истрийскому, сраженному здесь же. Он посвятил маршалу несколько прекрасных слов в очередном бюллетене и написал его вдове письмо, способное исполнить ее гордостью и утешить, насколько может утешить слава.

Второго мая Наполеон поднялся в три часа ночи, чтобы отдать приказы и продиктовать множество писем. До Лейпцига и перехода через Эльстер оставалось не более четырех лье. Донесения лазутчиков яснее, чем в предыдущие дни, говорили о том, что русские и пруссаки продолжают движение за Эльстером на правом фланге французов и дошли до Цвенкау и Пегау, очевидно, надеясь встретить противника там, где его не было, то есть на дороге к горам. При этих известиях Наполеон утвердился в мысли передвинуться на Лейпциг и обрушиться во фланг неприятелю и отдал соответствующие распоряжения войскам. Принц Евгений прибыл днем в Маркранштедт, опередив основной корпус, и Наполеон оставил его там, чтобы он имел возможность тотчас передвинуться к Лейпцигу: отправить корпус Лористона прямо на Лейпциг, а Макдональда – вправо на Цвенкау, где могли встретиться передовые подразделения неприятеля. Наполеон рекомендовал Евгению лично держаться между Лористоном и Макдональдом с дивизией Дюрютта, кавалерией Латур-Мобура и сильным артиллерийским резервом, дабы оказать помощь тому, кому придется вести более тяжелый бой. Наполеон и сам приготовился последовать за ним с гвардией, дабы поддержать нуждавшегося в поддержке.

Однако заподозрив, с присущей ему проницательностью, что союзники двигаются вдоль Эльстера, чтобы атаковать во фланг его самого, Наполеон удержал Нея с пятью дивизиями в окрестностях Лютцена, расположив их в пяти деревнях, главная из которых называлась Кайе. Деревня эта находится в одном лье выше Лютцена на берегу канала, пересекающего равнину между Заале и Эльстером. Пять дивизий Нея, помещенные в Кайе, формировали прочную ось, вокруг которой французская армия и намеревалась произвести поворотное движение. Оставались Мармон, Бертран и Удино, двигавшиеся следом за армией. Мармон находился на берегу Риппаха, Бертран – чуть позади него, Удино – на Заале. Наполеон приказал Мармону и Удино перейти через Риппах и расположиться справа от Нея, чтобы оказать ему помощь или принять помощь от него, если их внезапно атакует неприятель, а затем, если они никого не встретят, выдвинуться к Эльстеру между Цвенкау и Пегау. Тем временем другая половина армии должна была произвести поворотное движение в Лейпциге.

Наполеон отбыл в десять часов и в сопровождении эскадрона гвардии помчался к Лейпцигу. В эту минуту Макдональд, перерезав слева направо дорогу в Лейпциг, двигался на Цвенкау; слева Лористон двигался на Лейпциг от Маркранштедта. Евгений с дивизией Дюрютта и кавалерий Латур-Мобура находился на самой дороге, готовый оказать помощь. Гвардия следовала за Евгением. Промчавшись мимо многочисленных колонн, которые приветствовали его криками «Да здравствует Император!», Наполеон прибыл к Лейпцигу, где сделался свидетелем горячего боя.

Перед городом велся весьма оживленный ружейный и артиллерийский огонь. Бесстрашный Мезон, командующий первой дивизией Лористона, с присущей ему решительностью атаковал Лейпциг, обороняемый прусской пехотой генерала Клейста. Как известно, со стороны Лютцена Лейпцигу предшествуют болотистые и лесистые участки, пересеченные рукавами Эльстера, и, чтобы добраться до города, нужно пройти по длинной веренице мостов. Лесные заросли были полны тиральеров; в городке Линденау, при входе на мосты через Эльстер, располагалась сильная артиллерия, поддержанная прусской пехотой. Оттеснив неприятельских тиральеров и поставив батареей часть своей артиллерии, генерал Мезон передвинулся к деревне Лойч, расположенной слева от Линденау, и открыл по Линденау фланговый артиллерийский и ружейный огонь. Затем он приказал одному батальону перейти через первый рукав Эльстера вброд и атаковать с тыла оборонявших плацдарм пруссаков, после чего сформировал атакующую колонну, которую лично возглавил и повел в штыковую атаку на защитников Линденау. Пруссаки храбро оборонялись, но под угрозой захвата с тыла колонной, перешедшей через Эльстер, оставили первый мост, поджегши его, и Мезон во главе своей пехоты бросился за ними. Наполеон некоторое время следил в подзорную трубу за этой точно исполненной атакой, видел своих солдат, вперемешку с пруссаками вступавших в Лейпциг, и многочисленных жителей города, забравшихся на крыши домов, чтобы узнать, какая участь их ждет.

Пока он созерцал эту сцену, столь похожую на множество других, наполнявших его жизнь, внезапно справа, со стороны Кайе и деревень, где он оставил на посту корпус Нея, послышалась канонада. Просчитав все возможности обширного маневра, Наполеон не был ни удивлен, ни смущен. Несколько мгновений он прислушивался к канонаде, которая только усиливалась. «В то время как мы намеревались их обойти, – воскликнул он, – они сами пытаются обойти нас; что ж, мы готовы!» Тотчас он предписал Нею держаться, подобно скале, в пяти деревнях, что было возможно, поскольку он располагал 48 тысячами человек и значительные силы могли оказать ему помощь справа, слева и сзади. Затем, с быстротой готового ко всему ума, Наполеон внес изменения в свои маршевые приказы, которые обычно так трудно вовремя предписать и с точностью исполнить, особенно когда задействованы крупные массы войск. Прежде всего, он предписал Лористону оставить в Лейпциге одну из трех дивизий, а две другие эшелонировать за городом, головой к Цвенкау, подняться вдоль Эльстера к Цвенкау и передвинуться на левый фланг Нея. Он предписал Макдональду, которому прежде приказывал направляться на Цвенкау, повернуть на деревушку Айсдорф, находившуюся на левом фланге Нея на берегу канала Флосс-Грабен. Макдональд должен был дойти вдоль Флосс-Грабена до Айсдорфа и Китцена, фланкировать левый фланг Нея и даже обойти неприятеля, пришедшего от Цвенкау, а Евгений должен был поддержать Макдональда, оставив Лористона в Лейпциге. Таковы были диспозиции слева от Нея.

Мармон, оставшийся на берегах Риппаха за Лютценом, был в ту минуту на марше. Наполеон приказал ему расположиться справа от корпуса Нея в деревне Штарзидел, одной из пяти деревень, которые охранял этот корпус. Генерал Бертран, находившийся еще дальше, получил приказ дебушировать прямо в тылы неприятеля, соединившись с Мармоном. Так, Нея должны были фланкировать справа и слева корпуса, которым назначалось не только поддержать его, но и развернуться к флангам неприятеля.

Наконец, чтобы избежать прорыва центра, Наполеон приказал повернуть обратно всей гвардии и направил ее из Лютцена на Кайе. Гвардия доставляла Нею помощь 18 тысяч пехотинцев, которые являлись на сей раз не парадным, но грозным войском, обреченным, как и император, всем опасностям кампании, предназначенной любой ценой восстановить славу нашего оружия. Понадобилось два-три часа, чтобы все корпуса прибыли на линию огня; но было только одиннадцать часов утра, и все еще успевали принять участие в великом сражении. Предписав перемены в порядке движения, Наполеон галопом отбыл, промчавшись мимо колонн гвардии, отходивших назад, к полю битвы, которое французы надеялись найти впереди, а нашли сзади на правом фланге. Канонада не переставала нарастать, ее грохот заполнял воздух, предвещая одно из самых памятных сражений той кровопролитной и героической эпохи.

Вот что произошло у неприятеля и привело к сражению в Кайе. При известии о двух боях, данных кавалерией Винцингероде перед Вайсенфельсом и за ним 29 апреля и 1 мая, союзники наконец поняли, что Наполеон воссоединился с Евгением, перешел через реку и движется к Эльстеру, собирается перейти и через Эльстер и захватить их с фланга. Они хотели сражения – и они его получали. Призвали Витгенштейна, сменившего Кутузова (про которого говорили, щадя суеверный дух русских солдат, что он отсутствует, а не умер), и начальник штаба Дибич составил для него план сражения. Он предлагал воспользоваться фланговым движением Наполеона, чтобы захватить с фланга его самого и атаковать у Лютцена, то есть у Кайе, где были замечены только простые подразделения. Атаковав всей массой и захватив эти позиции, он предлагал затем опрокинуть французскую пехоту 25-тысячной конницей союзников и отбросить ее на заболоченные участки, простиравшиеся от Лейпцига до Мерзебурга, места слияния Заале и Эльстера. В случае успеха Наполеону грозил настоящий разгром. План получил одобрение обоих государей, и вечером 1 мая войска двинулись к намеченной цели.

Решили в ночь на 2 мая перейти через Эльстер; шедшие от Лейпцига и Роты войска должны были переправиться в Цвенкау, шедшие из Борны – в Пегау; затем следовало пересечь Флосс-Грабен и двинуться на пять деревень справа от Лютцена, где были замечены лишь немногочисленные биваки. Когда же пехота захватит деревни, можно было атаковать французскую армию во фланг кавалерией.

Вся ночь ушла на маневры. Витгенштейн и Йорк, подошедшие от Лейпцига с 24 тысячами человек, перешли через Эльстер в Цвенкау, где встретились с Блюхером, переходившим через реку с 25 тысячами, что вызвало неразбериху и задержку. Гвардия и резерв, составлявшие 18 тысяч человек, которых вел император Александр, перешли через Эльстер в Пегау и выстроились на разведанном конницей Винцингероде участке на фланге французской армии. Конница составляла 12–13 тысяч человек. Милорадович с 12 тысячами находился выше по течению Эльстера, у гор, где первоначально ожидали появления Наполеона. В целом войска союзников составляли 92 тысячи солдат. Однако маневры отняли много времени и в десять часов утра еще продолжались.

Перейдя через Флосс-Грабен выше французов и передвинувшись на Лютцен, в то время как французы перешли через него ниже в обратном направлении и передвинулись к Лейпцигу, союзники оперлись правым крылом на Флосс-Грабен, а левым – на овраг Риппаха и оказались перед деревнями, за которые предстояло дать яростный бой. Ближе всего к ним находилась деревня Гроссгёршен, затем слева появлялась Рана, а справа – Клейнгёршен. Хотя дело происходило на равнине, деревни располагались в неглубокой, поросшей деревьями лощине, в которую стекались мелкие ручьи, несущие свои воды в канал Флосс-Грабен. Со своей позиции союзники отчетливо различали все три деревни, за ними участок постепенно повышался, справа появлялась деревня Кайе, слева у Риппаха – деревня Штарзидель, а вдалеке виднелась остроконечная колокольня Лютцена и дорога на Лейпциг.

Было решено, что первые три деревни атакует Блюхер при поддержке Витгенштейна и Йорка, Винцингероде двинет на французов всю свою конницу слева, как только они поколеблются, а гвардия и русские пехотные и кавалерийские резервы, построенные справа у Флосс-Грабена, двинутся на поддержку тому, кого будут теснить. Надеялись, что Милорадович успеет прибыть вовремя, чтобы принять участие в сражении. Без него силы союзников насчитывали только 80 тысяч человек.

После часового отдыха пруссаки Блюхера атаковали первыми, на глазах обоих государей, расположившихся в некотором отдалении на невысоком холме. В полдень Блюхер, лично участвовавший во всех атаках, несмотря на семидесятидвухлетний возраст, достойный противник маршала Нея, с которым ему предстояло сражаться в этот день, двинулся на Гроссгёршен во главе дивизии Клейста. Дивизия Суама, уведомленная об атаке с помощью долгих приготовлений союзников, успела прийти в боевую готовность. Четыре ее батальона с артиллерией расположились перед деревней. Блюхер открыл по батальонам жестокий прицельный огонь из трех батарей. Молодые солдаты Суама держались стойко, но когда оказались выведены из строя два-три орудия и батальоны с силой атаковала пехота дивизии Клейста, они были отброшены в Гроссгёршен, обойдены справа и слева и опрокинуты на линию Раны и Клейнгёршена. Успех Клейста вызвал радостное оживление на участке, с высоты которого Александр и Фридрих-Вильгельм наблюдали за сражением, и надежда на великую победу вспыхнула в их сердцах. Слева к атакуемым деревням приблизился Винцингероде с конницей, намереваясь обойти их и улучить минуту для решающей атаки. Но сражение только начиналось, и множество превратностей могли переменить его исход до окончания дня.

Отступивших на Клейнгёршен и Рану солдат Суама теперь было не просто выбить. Канавы, изгороди и пруды, располагавшиеся между деревнями, представляли собой многочисленные средства для обороны. Дивизия Суама, насчитывавшая 12 тысяч человек, ожесточенно сопротивлялась. К сожалению, дивизия Жирара, располагавшаяся правее и ближе к Штарзиделю, не ожидала атаки и пребывала в бивачном беспорядке, отправив лошадей на фуражирование, что обрекало артиллерию на неподвижность. Поэтому Суама могли обойти с этой стороны, но в эту минуту Мармон, перейдя через Риппах, дебушировал из Штарзиделя навстречу коннице Винцингероде. Маршал, с рукой на перевязи двигавшийся во главе своих солдат, построил с одной стороны дивизию Боне, с другой дивизию Компана и расставил их несколькими каре таким образом, чтобы прикрыть правый фланг Суама и защитить дивизию Жирара. Не решившись атаковать его пехоту, казавшуюся крепкой как стена, Винцингероде осыпал ее ядрами, но не поколебал. Под ее прикрытием дивизия Жирара построилась и расположилась справа от Суама, на продолжении линии Раны и Клейнгёршена.

Блюхер и оба государя поняли, что французская армия не настолько застигнута врасплох, как они надеялись, и будет непросто отнять у нее деревни, которыми она, казалось, так сильно дорожила. Не знавший преград и пылавший храбростью и патриотизмом Блюхер возглавил свою вторую дивизию и с такой силой атаковал Клейнгёршен и Рану, куда переместился бой, что ему удалось поколебать дивизии Суама и Жирара. В результате ожесточенного рукопашного боя в садах и на широких площадях обеих деревень пруссаки оттеснили наших молодых солдат и отбросили их к Кайе и Штарзиделю. Но Кайе захватить было нелегко, а Штарзидель прикрывали каре дивизий Боне и Компана. Блюхер, охваченный героическим пылом, двинулся вперед, решив преодолеть все преграды, но в эту минуту на стороне французов внезапно появились новые силы.

Подоспевший из Лейпцига маршал Ней вывел на линию дивизии, располагавшиеся за Кайе. Блюхеру наконец предстояло встретиться с энергией, способной сдержать его собственную. Дивизию Маршана, состоявшую из солдат мелких германских государей, Ней направил за Флосс-Грабен на Айсдорф, в обход неприятеля. Дивизии Рикара, размещенной между Лютценом и Кайе, он приказал как можно быстрее присоединиться к нему, а дивизию Бренье, находившуюся в Кайе, Ней возглавил лично и двинулся на поддержку Суаму и Жирару, вытесненным из Клейнгёршена и Раны.

Между тем бой достиг крайнего ожесточения. При виде Нея молодые французские солдаты приободрились. Маршал воссоединил их и произвел необходимые диспозиции, чтобы отбить оставленные деревни. Генералы повели солдат к Клейнгёршену и Ране, где закипел яростный рукопашный бой. Суам и Жирар, вернувшись в эти деревни следом за Бренье, вновь расположили там своих солдат, которые прежде не видели боя и были будто опьянены порохом и новизной зрелища, оказавшись на поле одного из жесточайших сражений эпохи. Французы остались хозяевами обеих деревень и оттеснили пруссаков к Гроссгёршену, их первому завоеванию.

Тем временем прибыл Наполеон и, объехав ряды раненых, при виде него кричавших «Да здравствует Император!», обнаружил державшегося в центре Нея, Евгения, двигавшегося вместе с Макдональдом в обход неприятеля к Айсдорфу, и Мармона, построившегося на правом фланге у Штарзиделя в несколько каре. Он еще не видел Бертрана, двигавшегося вдалеке, но рассчитывал на его прибытие и знал, что во весь дух приближается гвардия. Наполеон был спокоен и дал сражению идти своим ходом.

Но Блюхер, располагавший королевской гвардией и резервами и не имевший нужды советоваться с кем-либо, чтобы располагать пруссаками, выдвинулся вперед, вдохновляемый патриотической яростью. Справа он бросил два батальона за Флосс-Грабен, чтобы сохранить Айсдорф, куда, как он заметил, двигалась колонна французов; слева он отправил королевских конных гвардейцев на дивизии Боне и Компана, построившиеся в каре перед Штарзиделем, и приказал Винцингероде поддержать атаку всей конницей. В центре Блюхер ринулся с пехотой королевской гвардии на Клейнгёршен и Рану. Атака, предпринятая с решимостью людей, готовых победить или умереть, удалась. Блюхер получил ранение в руку, но не покинул поля боя, вновь отбил Клейнгёршен и Рану и, не переводя дух, двинулся на Кайе и захватил и эту деревню. Его конница, брошенная на дивизии Боне и Компана, пыталась прорвать каре, но моряки Боне, привычные к тяжелой артиллерии, встречали ядра и конные атаки без малейших признаков колебания. Тем не менее деревня Кайе была взята, французский центр оголился, и если бы союзники, действуя связно, послали в поддержку Блюхеру русскую армию, линию Нея смогли бы прорвать и Императорская гвардия, еще не подоспевшая, не успела бы закрыть брешь. Но у Наполеона осталась еще дивизия Рикара (пятая дивизия Нея), и он приказал Мутону возглавить ее и отбить Кайе. Граф Лобау повел на врага молодую пехоту, в то время как Суам, Жирар и Бренье воссоединяли своих солдат. Он двинулся на Кайе, столкнулся там с прусской гвардией, атаковал ее в штыки и потеснил. Французы вновь вступили в Кайе и отвели пруссаков к лощине, где находились Рана и Клейнгёршен. В это время Суам и Жирар возобновили атаку под водительством Нея, и бой закипел с прежней яростью. Ружейный и картечный огонь велся почти в упор.

Тем временем Макдональд с тремя дивизиями захватил Рапитц у передовых войск неприятеля, приблизился к Айсдорфу и Китцену, и гром его пушек слышался на левом фланге французов, за Флосс-Грабеном. С противоположной стороны Бертран дебушировал за позицию Мармона, и вдали на правом фланге можно было видеть, как приближается, построившись в несколько каре, его первая дивизия (дивизия Морана).

Настало время союзникам предпринять последнее усилие, прежде чем они будут обойдены со всех сторон. До сих пор в сражении участвовали только Блюхер и Винцингероде, то есть около 40 тысяч человек. Позади слева оставались Витгенштейн и Йорк с 18 тысячами, а также 18 тысяч солдат русской гвардии и резервов.

Блюхер, весь окровавленный, потребовал, чтобы его поддержали и нанесли мощный удар в центр: только там можно было добиться решающих результатов, поскольку справа и слева армию союзников начал охватывать обширный полукруг огня. Колебания были неуместны, и второй линии, линии Витгенштейна и Йорка, приказали двигаться на помощь войскам Блюхера. Было шесть часов вечера, и еще можно было успеть прорвать центр французской армии, где Блюхер, ценой почти полного своего уничтожения, фактически истребил две дивизии Нея. Войска Витгенштейна и Йорка обошли наполовину уничтоженный корпус Блюхера и двинулись на охваченные пламенем руины Клейнгёршена и Раны. Пройдя сквозь остатки прусской армии, они под градом огня двинулись на Кайе, в то время как Винцингероде с прусской конной гвардией и частью русской конницы устремился на каре Мармона, опиравшиеся на Штарзидель. Напрасные усилия! Каре Боне и Компана, будто цитадели, изрыгнули огонь из своих стен, оставшихся непоколебимыми. Однако справа солдаты Витгенштейна и Йорка потеснили дивизии Нея, пострадавшие так же, как дивизии Блюхера, отбросили их в Кайе, вступили в деревню, дебушировали из нее и оказались перед гвардией Наполеона.

Теперь решающее усилие надлежало предпринять Наполеону, ибо тщетны были бы усилия флангов армии окружить неприятеля, если бы прорвали ее центр. Но Наполеон располагал еще Императорской гвардией и ее мощным артиллерийским резервом. Он выдвинул вперед Молодую гвардию и приказал шестнадцати батальонам дивизии Дюмустье перестроиться из каре в атакующие колонны, выдвигаться левым флангом на Кайе и правым флангом на Штарзидель, атаковать и любой ценой прорвать неприятельские линии, словом, победить, ибо это было абсолютно необходимо. Тем временем Старая гвардия, построившись в шесть каре, прикрыла центр линии, подобно шести редутам. Наполеон предписал Друо разместить восемьдесят орудий наискось на правом фланге перед Штарзиделем, дабы ударить в лоб коннице, беспрерывно атакующей дивизии Мармона, и захватить с фланга линию пехоты Витгенштейна и Йорка.

Отданные им приказы были исполнены в ту же минуту. Шестнадцать батальонов Молодой гвардии, ведомые генералом Дюмустье и маршалом Мортье, двинулись атакующими колоннами вперед, присоединили по пути солдат Нея, еще способных сражаться, и под градом огня вновь вступили в Кайе. Завладев деревней, они прошли дальше и оттеснили на Клейнгёршен и Рану войска Витгенштейна, Йорка и Блюхера, опрокинув их вперемешку во впадину, где расположены эти деревни. Затем они остановились на пологом участке, предоставив Друо необходимое пространство для артиллерии. Друо направил часть своих восьмидесяти орудий на неприятельскую конницу, а остальные – вкось на пехоту Витгенштейна и Йорка и засыпал тех и других ядрами и картечью. Попав под массированный огонь, неприятельская пехота и кавалерия вскоре отступили. Тем временем на левом фланге за Флосс-Грабеном дивизии Фрессине и Шарпантье атаковали Китцен и Айсдорф и захватили их у принца Вюртембергского. Справа, на другом конце линии, Боне и Компан разорвали, наконец, каре и двинулись колоннами на фланг неприятеля, позади которого уже слышался гром пушек Морана.

Было около восьми часов; смятение начало овладевать Генеральным штабом союзников. Фридрих-Вильгельм и Александр собрали генералов на холме, с высоты которого следили за сражением, и обсуждали план дальнейших действий. Блюхер заметил возмущенно, что столько благородной крови не должно быть пролито напрасно, что сражение не проиграно и он сейчас это докажет с одной кавалерией. В самом деле, еще можно было вести в бой около 4–5 тысяч прусских кавалеристов, главным образом из королевской гвардии. Блюхер собрал их, возглавил и, хотя началась ночь, ринулся на корпус Мармона, находившийся на левом фланге союзников. Солдаты маршала, уставшие после долгого дневного боя, едва держались на ногах. Недавно сформированный 37-й легкий, застигнутый врасплох внезапной атакой прусской конницы, разбежался. Мармон, примчавшийся вместе со штабом, был и сам вовлечен в беспорядочное бегство. Но дивизии Боне и Компана, успевшие вовремя построиться, противостояли атаке Блюхера.

Мимолетное волнение вскоре улеглось, и солдаты устроились на ночлег на покрытом развалинами и залитом кровью поле битвы, которое союзникам пришлось оставить после долгих боев. Мы не обладали уже той прекрасной кавалерией, какая была у нас прежде, чтобы преследовать побежденных и тысячами собирать пленных и пушки. Впрочем, имея дело с неприятелем, сражавшимся с подобным ожесточением, следовало быть осмотрительными и отказаться от сбора трофеев.

Наполеон захотел остаться на поле боя. Он понимал, что Кайе, как непоколебимая скала, разбила пылкость его врагов, безрассудно опьяненных победами, и что они не сделают уже ни шага вперед. Он заночевал на поле боя, чтобы наутро собрать трофеи, но уже знал, что они будут невелики.

На следующий день, 3 мая, он был на коне с рассвета, приказал собрать раненых, привести в порядок войска и начать преследование неприятеля. Он пересек галопом впадину, в которой догорали Рана, Клейнгёршен и Гроссгёршен, поднялся к позиции, которую занимали государи-союзники во время сражения, и увидел яснее, как они хотели обойти его, в то время как он обходил их. Из 92 тысяч человек армии союзников в сражении приняли участие от силы 65 тысяч, но сражались они яростно. С нашей стороны сражавшихся было не намного больше, ибо задействовали только четыре дивизии Нея, две дивизии Мармона, одну дивизию гвардии и две дивизии Макдональда. Потери оказались велики с обеих сторон. Пруссаки и русские потеряли не менее 20 тысяч человек, а мы – 17–18 тысяч.

Оставалось воспользоваться победой, а в этом искусстве, как и в искусстве ее подготовить, Наполеону не было равных. Проведя день 3 мая на поле битвы и потратив его на сбор раненых, воссоединение корпусов, поколебленных жестоким столкновением, и сбор разведданных о движениях неприятеля, он понял, до какой степени решающим был удар, нанесенный союзникам, ибо, несмотря на их громкие заявления, они отступали полным ходом. На дорогах виднелись только колонны войск и экипажи, и французы могли смотреть на них, но за неимением кавалерии не могли захватить. Союзники двигались со всей возможной быстротой, уходя за Эльстер, Плайсе, Мульду и Эльбу.

Убедившись в важности Лютценской победы благодаря быстроте отступления неприятеля, Наполеон написал в Мюнхен, Штутгарт и Париж письма, исполненные законной гордости и восхищения своими молодыми солдатами. Вечером 3-го он отправился на ночлег в Пегау и по своему обыкновению поднялся среди ночи, чтобы отдать распоряжения о дальнейшем движении. Могло статься, что союзники пойдут в двух направлениях: пруссаки выйдут через Торгау на дорогу в Берлин, дабы прикрыть столицу, а русские последуют дорогой в Дрезден, чтобы вернуться в Силезию. И напротив, предоставив Берлин его участи и усердию королевского принца Швеции, союзники могли продолжить совместное движение на Дрезден, прижимаясь к горам Богемии и к Австрии, чтобы заставить последнюю примкнуть к ним. Наполеон составил диспозиции с учетом обоих предположений. Если союзники разделились, он также мог разделить свои силы. Послав колонну в 80 тысяч человек в погоню за пруссаками, дабы она перешла следом за ними через Эльбу и победоносно вступила в Берлин, он сам мог выдвинуться с 10 тысячами следом за русскими, неустанно преследовать их, вступить с ними в Дрезден и отбросить в Польшу. Если же, напротив, союзники не разделились, нужно было последовать их примеру, отложить удовольствие вступления в Берлин и всей массой преследовать неприятеля, всей массой же отступавшего.

Итак, Наполеон оставил корпус Нея сзади, чтобы он оправился от ранений, ибо из 17–18 тысяч убитых и раненых 12 тысяч приходилось на его корпус. Наполеон разрешил маршалу остаться на два дня в Лютцене, чтобы устроить в хорошем госпитале пострадавших тяжелее всего и подготовить к перевозке в Лейпциг тех, кто ранен легче. Затем Нею следовало с большой помпой вступить в Лейпциг. Этот город выказал слишком большую враждебность, чтобы избавлять его от зрелища нашего триумфа и ужаса перед нашим оружием. Из Лейпцига Ней должен был двигаться на Торгау, присоединить там саксонцев, вероятно, укрепившихся в преданности после победы при Лютцене. Оставив с ними дивизию Дюрютта под началом генерала Ренье, Ней оказался бы подкрепленным корпусом в 14–15 тысяч человек. Кроме того, Наполеон дал ему маршала Виктора, не только с его вторыми батальонами, реорганизованными в Эрфурте, но и с частью вторых батальонов Даву. Виктор, таким образом, располагал бы двадцатью двумя батальонами численностью 15–16 тысяч человек.

Наконец, оставалась дивизия Пюто, четвертая дивизия корпуса Лористона, оставленная с генералом Себастиани слева от Эльбы, чтоб покарать казаков Теттенборна и Чернышева. Наполеон предписал ей спешно направляться на Виттенберг и присоединиться к маршалу Нею. В охране низовий Эльбы и ганзейских департаментов он полагался на генерала Вандама, уже находившегося в Бремене с частью переформированных батальонов старых корпусов, и на саму победу при Лютцене. Таким образом, сохранив 35–36 тысяч человек из 48 тысяч, присоединив Ренье с 15–16 тысячами французов и саксонцев, Виктора с 15 тысячами французов и Себастиани с 14 тысячами, Ней неделю спустя должен был получить армию в 80 тысяч человек. Ему выпадала честь преследовать Блюхера, если Блюхер направится на Берлин, и вступить в столицу. Наполеон хотел таким образом противопоставить пылкость Нея пылкости героя Пруссии. Если же неприятель не разделился и думал дать новое сражение, прежде чем уйти за Эльбу, довольно было и двух дней, чтобы подвести 80 тысяч человек Нея во фланг армии союзников. Будучи преследователем, а не преследуемым, Наполеон мог выбирать время и место, где ему будет удобно дать второе сражение.

Основные силы союзников Наполеон решил преследовать с Удино и Бертраном, подкрепив первого баварской, а второго вюртембергской дивизией, Мармоном, потерявшим не более 600–700 человек, Макдональдом, потерявшим не более 2 тысяч, Лористоном, оставившим перед Лейпцигом 700 солдат, и с гвардией, потерявшей около тысячи человек. То есть примерно со 140 тысячами солдат. Приняв такие диспозиции и рекомендовав Нею восстановить силы войск, потребовать устройства в Лейпциге госпиталя на шесть тысяч коек и обеспечить себя в городе всем, в чем он будет нуждаться, Наполеон отбыл из Пегау тремя колоннами. Главная колонна, состоявшая из Макдональда, Мармона и гвардии и ведомая лично Евгением, должна была выйти на большую дорогу в Дрезден. Вторая, состоявшая из Бертрана и Удино, держась четырьмя-пятью лье правее, должна была следовать вдоль подножия Богемских гор. Третья, сформированная из одного корпуса Лористона и державшаяся несколькими лье левее, должна была двигаться на Мейсен, один из пунктов перехода через Эльбу, который полезно было занять, и связывать Наполеона с Неем. Неприятель слишком очевидно отступал, чтобы существовала опасность столкнуться с ним в каком-нибудь пункте, а колонн в 50–60 тысяч человек было достаточно для любых вероятных встреч.

Утром 5 мая Наполеон отбыл в Борну, последовав за основной колонной. Перед ним двигался Евгений. Прибыв в Колдиц на Мульде, принц обнаружил арьергард пруссаков за рекой, мосты через которую были уничтожены. Он поднялся правее, переправил одну колонну и часть артиллерии и расположился на высоте, контролировавшей дорогу в Дрезден. Под огнем двадцати его орудий пруссакам пришлось покинуть берег реки и поспешно отступить. Потеряв несколько сотен человек, они отступили к Лайснигу, пройдя через линии русского корпуса, стоявшего на позиции перед городом Хартой. Это был корпус Милорадовича, вследствие неверной диспозиции лишившийся возможности участвовать в Лютценском сражении. Пропустив пруссаков, Милорадович вновь сомкнул ряды и, пользуясь преимуществами позиции, держался стойко. Евгений с силой атаковал его и сумел выбить с позиции, лишь обойдя ее. Обе стороны потеряли по 700–800 человек, но за отсутствием кавалерии французы не смогли взять пленных. Тем не менее русские были вынуждены оставить множество повозок с ранеными и уничтожить множество багажных обозов.

Их преследовали безостановочно 6 и 7 мая, поскольку Наполеон хотел прибыть в Дрезден не позднее 8 мая. Пруссаки двигались дорогой в Мейсен, русские – дорогой в Дрезден, но еще невозможно было сделать вывод, что они разделились, чтобы прикрыть Берлин и Бреслау. Направив корпус Лористона на Мейсен, Наполеон предписал ему ускорить движение к Эльбе, дабы завладеть, если возможно, переправой через реку: это было выгодно, ибо французы располагали понтонерами, но не имели понтонов, так как тяжелое снаряжение осталось далеко позади. У Наполеона имелась и другая причина энергично выдвигать Лористона на Мейсен. Таким образом он надеялся вызвать снижение возможного сопротивления в самом Дрездене. Ведь невозможно было пытаться форсировать реку у города, не подвергнув его опасности разрушения, довольно было того, что взорвали два пролета его каменного моста, отчего город бесконечно страдал.

Седьмого мая передвинулись на Носсен и Вильсдруф. Вице-король нашел Милорадовича остановившимся на удобной позиции, которую тот, казалось, решился защищать. Генерала с нее выбили, заставив заплатить за пустую браваду несколькими сотнями человек. На следующий день вышли на амфитеатр холмов, с высоты которого открывался вид на прекрасный Дрезден, расположенный по обоим берегам Эльбы у подножия Богемских гор. Погода стояла великолепная, местность, усыпанная весенними цветами, ласкала взгляд, и сердце сжималось при виде цветущей котловины, рискующей в случае сопротивления неприятеля превратиться через несколько часов в добычу пламени. Спустились по ступеням амфитеатра несколькими колоннами и с радостью увидели, как колонны русской армии отступают по городским улицам, переходят через Эльбу и сжигают за собой мосты. После уничтожения каменного моста союзники установили для нужд войск три переправы: лодочную выше города, на плотах ниже города и одну в самом городе, заменив деревянными конструкциями взорванные маршалом Даву каменные пролеты. Все мосты горели, что говорило о том, что русские ищут укрытия за Эльбой. Французы вступили в главный, старый город, расположенный на левом берегу, а русские остались в новом городе, расположенном на правом.

Едва наши колонны вошли в город, как навстречу Евгению, взывая к его милосердию, вышла муниципальная депутация. Город был объят тревогой, памятуя о своем поведении в течение последнего месяца: он встречал иностранных государей под триумфальными арками и усыпал цветами их путь, он обращался с требованиями и даже угрозами к своему королю, дабы тот последовал примеру короля Пруссии, а надо сказать, что то, что было законно со стороны пруссаков, было куда менее законно со стороны саксонцев, которых французы возвысили, а не принизили. Поэтому жители с испугом ожидали от Наполеона решения участи. Вице-король с присущей ему скромностью отослал депутацию к своему отцу, прибывшему к воротам города вслед за ним.

Приняв ключи от Дрездена, Наполеон высокомерно сказал, что принимает их только для того, чтобы вручить королю, и прощает жителям дурное обращение с французами, но благодарить за это они должны Фридриха-Августа: он избавляет их от применения военных законов только из уважения к его добродетелям, преклонному возрасту и честности. Так пусть же они встретят его с должным почтением и возведут для него триумфальные арки, которые столь неосмотрительно возводили для императора Александра. Пусть они хорошенько отблагодарят его при встрече за милосердие, с каким обошлись с ними в эту минуту, ибо без него французская армия растоптала бы Дрезден, как завоеванный город. Однако им следует остерегаться и не делать ничего, что могло бы благоприятствовать неприятелю, ибо любое предательство будет незамедлительно сурово наказано. После этих слов Наполеон приказал приготовить пищу для приближавшихся колонн.

Войскам была предписана строжайшая дисциплина, которую они и соблюли. Наполеон тем временем хотел перейти через Эльбу и вынудить русских оставить новый город, дабы избежать боев между двумя берегами: это могло нанести ущерб прекрасной столице. Он даже не хотел дожидаться, пока Лористон осуществит переход в Мейсене, поскольку был не уверен в успехе этой операции, зависевшей от того, с какими препятствиями и средствами придется иметь дело генералу. Посвятив не более часа первым распоряжениям, которых требовало мирное расквартирование армии, он вновь вскочил на лошадь, чтобы произвести разведку на берегах Эльбы. Деревянные пролеты каменного городского моста были сожжены, и хотя восстановить проход было легко, но в данный момент это невозможно было сделать, не вызвав канонады с другого берега и не открыв ее в ответ, чего Наполеон хотел избежать. Укрывшиеся в домах на правом берегу Эльбы русские сделали по неприятелю несколько ружейных выстрелов, на что Наполеон не обратил внимания и выехал из города, чтобы поискать переправу выше и ниже по течению. Выше переправа оказалась невозможна, потому что правый берег, на который требовалось высадиться, возвышался над левым. Наполеон галопом спустился ниже Дрездена и, следуя вдоль Эльбы, которая меньше чем через лье поворачивает к югу, обнаружил подходящий для форсированной переправы участок в Наумбурге. В этом месте берег, который мы занимали, возвышался над берегом, занимаемым русскими, и на нем можно было установить артиллерию, чтобы прикрыть операции армии. Наполеон подготовил всё для проведения операции на следующий же день, 9 мая. Лодки, оставшиеся от сгоревшего моста и собранные кавалерией у реки, укрыли от поползновений неприятеля в надежном месте.

На следующий день Наполеон подошел в Наумбург с сильной пехотной колонной и всей артиллерией гвардии и приказал тотчас начинать переправу. Русские построились на другом берегу и, казалось, готовились к обороне. Наполеон приказал установить на высотах Наумбурга мощную батарею, дабы расчистить расположенный напротив пляж, и перебросить на другой берег вольтижеров в заранее припасенных лодках. Триста человек, переправленные первым рейсом, принялись теснить русских тиральеров, а между тем к ним доставлялись непрерывными челночными рейсами новые подкрепления. Солдаты тотчас начали окапываться, чтобы прикрыться, а тем временем над их головами зазвучала канонада. Русские подтащили артиллерию, Наполеон подвел новые орудия, и работа по наведению моста продолжилась уже под огнем 50 русских и 80 французских пушек.

Поскольку русские не могли удержаться на участке под огнем французов, они отступили и прекратили чинить препятствия наведению моста, которое должно было завершиться не позднее 10 мая. К счастью, русские оставили и новый город, и французы получили возможность спокойно починить городской мост. Между каменными опорами разрушенных пролетов перебросили мощные брусья и восстановили сообщение между двумя частями города.

Наши войска стали занимать предместье Нойштадт (или новый город), и в тот же день прибыли генерал Бертран и маршал Удино. Наполеон расквартировал их в Дрездене и Пирне. Он узнал, что Лористон столкнулся в Мейсене только с арьергардом пруссаков и ему удалось без больших затруднений перейти через Эльбу. Таким образом, французы полностью овладели рекой и мирно вступили в столицу Саксонии. Начав кампанию 1 мая, к 10 мая завладев Саксонией и отбросив союзников за Эльбу, Наполеон выполнил свое обещание выгнать союзников быстрее, чем они пришли.

Прежде чем продолжать преследование, Наполеон решил остановиться на несколько дней в Дрездене, чтобы подтянуть войска и предоставить им отдых, присоединить кавалерийские корпуса, призвать короля Саксонии в его земли и, наконец, сообразовать военные операции с операциями союзников. Планы пруссаков и русских были еще не вполне ясны, донесения разведчиков противоречили друг другу. Казалось, что союзники готовы сдать Берлин, предпочитая не разделять ради обороны столицы свои силы, а главное, они продолжали опираться на Австрию, что делало в ту минуту дипломатические дела не менее важными, чем дела военные. Вновь предписав корпусу Нея направляться на Торгау, откуда он был волен в дальнейшем направить его на Берлин или подтянуть к Дрездену, и, повторив и уточнив приказы, исполнение которых должно было довести численность корпуса до 80 тысяч человек, Наполеон без промедления занялся дипломатическими делами, требовавшими всего его внимания.

При приближении французов король Саксонии бежал не только со своих земель, но и из Баварии, и, бросившись под крыло Австрии, политику которой очевидно принял, уехал в Прагу. Наполеону было за что на него гневаться, но провозгласить низложение Фридриха-Августа он не мог, ибо оно означало бы объявление о новом предательстве союзника. Наполеон не умел сдерживать свое честолюбие, но умел сдерживать гнев и на сей раз вновь подал пример самообладания. Он притворился, что не понял поведения короля Саксонии, приписав его действия испугу и дурным советам, и что считает его по-прежнему верным Франции. Наполеон послал в Прагу к королю одного из своих адъютантов с требованием немедленно, под угрозой низложения, возвратиться в Дрезден, привести с собой конницу, артиллерию и двор и вернуть генералу Ренье 10 тысяч саксонцев, запертых в крепости Торгау. Серра, наш посол при саксонском дворе, сопровождавший Фридриха-Августа в Прагу, получил приказ потребовать от короля немедленного ответа.

Отношения с Австрией были намного важнее и требовали еще большей деликатности, чем прежде – из-за того, что произошло в Вене, в то время как Наполеон сражался под Лютценом и двигался в Дрезден. Получив от герцога Бассано из Парижа и от Коленкура из Майнца категорические инструкции императора, ни за что не хотевшего, чтобы поляки складывали оружие, и даже считавшего, что он по-прежнему располагает вспомогательным австрийским корпусом, Нарбонн счел должным применить крайние средства, чтобы вынудить Меттерниха оставить двусмысленности, в которых тот запирался. Не зная, что в архивах посольства имеется запрет на вручение каких-либо письменных нот, исходящих не от самого кабинета, Нарбонн явился к Меттерниху и вручил ему ноту с категорическим требованием объясниться на предмет отказа буквально исполнять договор об альянсе.

Меттерних располагал простым средством выйти из затруднения, сославшись на декларацию от 12 апреля. Тогда он во всеуслышание признал роль вооруженного посредника, объявил о вооружении для нужд посредничества и установил, что договор об альянсе от 14 марта 1812 года, оставаясь в силе по существу, теряет в новых обстоятельствах силу относительно задействованных средств. Он отвечал Нарбонну, что венский двор не может ввести в действие вспомогательный корпус, потому что не может вступить в военные действия, став посредником по внушению Франции, и считает уместным отложить его использование.

Не желая разрыва с Францией, Меттерних чувствовал между тем, что опасения Нарбонна обоснованы, ибо между князем Понятовским и генералом Фримоном возможно столкновение, если генерал будет настаивать на разоружении польского корпуса. К счастью, конфликт легко было предотвратить, о чем министр немедленно и позаботился. Он уже согласился с тем, что французский батальон в составе Польской армии при вступлении на австрийскую территорию не будет разоружен. Теперь он дал согласие на то, чтобы и Польская армия имела возможность сохранить при себе оружие во время перехода через Богемию в Саксонию, и обещал, что на каждом привале она будет находить необходимые кров и пищу.

Слухи о последних военных событиях положили конец всем этим плачевным препирательствам. Вдруг стало известно, что дано большое сражение, пролились потоки крови и французы разбиты, если верить разносчикам слухов, большинство которых были нашими врагами. О поражении французской армии повсюду заявляли с неслыханной уверенностью. Меттерних был слишком умен, чтобы верить подобному бахвальству. Однако утверждения были столь однозначны, что он не мог не выразить своего удивления Нарбонну. Именно в таких ситуациях искусный вельможа и умный и гордый военный обнаруживал себя в Нарбонне со всеми выгодами. «Мы побеждены, – сказал он во всеуслышание, – но посмотрим, где будут побежденные, а где победители через несколько дней». Четыре дня спустя стало известно, что мнимые побежденные вступили в Дрезден, а мнимые победители отступили за Эльбу. Конфуз оказался велик. Салоны Вены разразились бранью по поводу военной бездарности государей-союзников, но, вместо того чтобы обратиться к французам, только громче призывали Австрию присоединиться к коалиции, дабы спасти Европу от нестерпимого ига.

Меттерних тотчас явился к Нарбонну и с уверенностью, в которой имелась доля искренности, сказал, что победы Наполеона его не удивляют, ибо на них он и полагается в своих миротворческих планах; что для того, чтобы сделать мир приемлемым для русских, англичан и пруссаков, нужно снять хотя бы две трети их предложений;

что победа при Лютцене этому послужит, но остается последняя треть предложений, обоснованность и благоразумие которых невозможно не признать. Он сказал, что настало время Венскому кабинету исполнить его роль посредника, принятую по внушению Франции и с согласия всех воюющих держав, ибо скоро будет поздно, судя по быстроте событий, исполнить ее с пользой, и потому он незамедлительно отправит полномочных представителей в штаб-квартиры французов и русских. Меттерних добавил, что выбрал переговорщиков, приятных тем, к кому они обратятся: генерал Бубна, кажется, понравился Наполеону, и его пошлют к нему; а известный некогда в антифранцузской партии Штадион имеет все шансы быть хорошо принятым в штаб-квартире союзников, и его направят туда; что, будучи неопасным для Франции врагом, он, Меттерних, будет ей более полезен, чем друг, ибо смело выскажет русским и пруссакам те истины, которые важно до них донести.

Итак, объявили, что Бубна и Штадион отправятся, чтобы предложить перемирие и вызвать первые объяснения относительно условий будущего мира. Не притязая навязывать их Наполеону, объявили, между тем, что будут вольны указать ему те условия, которые сочтут приемлемыми для всех воюющих сторон, и, не желая делать из них тайны для Нарбонна, Меттерних подробно и точно перечислил ему эти условия. Они включали в себя упразднение Великого герцогства Варшавского и переуступку его Пруссии, за исключением некоторых частей, возвращаемых по праву России и Австрии; восстановление Пруссии посредством великого герцогства и территорий, которые надлежало найти в Германии; отказ Наполеона от Рейнского союза и ганзейских департаментов, то есть от Бремена, Гамбурга и Любека. Решено было не говорить о Голландии, Италии и Испании, дабы не возбудить непреодолимых трудностей, и при необходимости отложить заключение морского мира, если не будет средства договориться с Англией, дабы заключить без промедления более насущный мир континентальный. Таковы были условия, помимо возвращения Австрии Иллирийских провинций, оставлявшие Франции Вестфалию, Ломбардию и Неаполь как вассальные королевства, Голландию и Бельгию как рейнские провинции, а Пьемонт, Тоскану и Римское государство как французские департаменты. Вот какую Францию предложили Наполеону, и он счел это предложение оскорбительным.

Нарбонн много раз повторял, что победивший Наполеон не примет таких условий, но Меттерних, в свою очередь, повторял, что Наполеон благоразумнее, чем хотят его представить; что эти условия обязательны и придется еще побороться, чтобы заставить союзнические державы принять их.

Оставалось решить вопрос с королем Саксонии, которому, как стало известно, пришлось выбирать между низложением и возвращением в Дрезден. Австрия не колебалась на этот счет и не стала удерживать Фридриха-Августа. К тому же, она и не успела бы, ибо королю пришлось незамедлительно ответить на требования и принять, хоть и со слезами, приглашение Наполеона. Он приготовился отбыть из Праги вместе с войсками и двором, настоятельно попросив Австрию и пообещав ей со своей стороны сохранить в тайне переговоры, имевшие место между кабинетами Дрездена и Вены.

Когда Наполеон постепенно узнал обо всем, о чем мы только что рассказали, он смог приличествующим образом встретить своего союзника, вновь ставшего преданным; но прежде он дал инструкции своему представителю в Вене. Наполеон понял, что совершил ошибку, преждевременно подтолкнув Австрию к участию в событиях и побудив ее провозгласить себя вооруженной посредницей, то есть арбитром, в то время как ему вовсе не хотелось терпеть ее арбитраж. Он понял также, в какое впадал заблуждение, считая, что сможет вовлечь эту державу в свои планы, предложив ей остатки Пруссии и не видя, что Австрия более всего стремится к восстановлению Германии и предпочитает независимость территориальному увеличению. Теперь Нарбонну надлежало выказывать спокойствие и сдержанность без холодности, ничего более не требовать от австрийского двора и не отвечать ему, дабы Австрия не распознала, что ее перестали считать союзником, продолжая считать посредником, но не принимают посредничества вооруженного.

Несмотря на сдержанность выражений, Наполеон в глубине души ожесточился в отношении Австрии. Склонность обольщаться заставляла его верить, что он добьется от Австрии чего угодно, если хорошо ей заплатит, и теперь он был глубоко раздосадован тем, что она полностью обманула его расчеты. Переданные условия, которые не должны были показаться новыми, были ему отвратительны. В душе Наполеон отказался от Великого герцогства Варшавского. Но увеличить Россию за счет бесповоротно потерянной Польши на следующий день после войны, предпринятой ради унижения России и восстановления Польши, стерпеть и даже вознаградить измену Пруссии, отказаться от протектората над Рейнским союзом и от ганзейских городов – всё это не ослабляло его подлинного могущества, но жестоко задевало гордость. Только гордость, непримиримая гордость вынудила Наполеона отвергнуть условия Австрии. Он не может, говорил он, позволить унизить себя, называя унижением невозможность осуществить мечты необузданного честолюбия, даже когда ни в чем не затрагивалось его подлинное могущество. Увы! В невозможности уступить, даже когда это правильно и необходимо, и заключается наказание гордеца. Он прикован к безрассудным притязаниям, как Прометей к скале!

Понимание намерений Австрии вызвало в Наполеоне глубокое раздражение против этой державы. Он воспринял их как двойную измену альянсу и родственным узам и подумал, как нередко думал и прежде, что Австрия полна притворства, уловок и эгоизма и нужно пытаться договориться не с ней, а с другими, и если уж уступать, то уступать России и Англии, но не Австрии и Пруссии.

Как бы то ни было, Наполеон внезапно вернулся к политике, предложенной на совете в Тюильри в январе, поддержанной Коленкуром, Талейраном и Камбасересом и состоявшей в том, чтобы пренебрегать Австрией, стараясь при этом избегать с ней столкновений, и пытаться договариваться непосредственно с Россией. Эта политика, не допускавшая чрезмерного вмешательства Австрии в текущие события и мешавшая ей облечься ролью, которую впоследствии она употребит во вред Франции, имела, однако, одно практическое неудобство: трудность договориться с императором Александром. Эта трудность, великая уже в январе, только возросла в результате последних военных событий и надежд Александра сделаться освободителем Европы и первым из правящих монархов. Правда, Лютценское сражение и новая победа, которой позволительно было ожидать, могли рассеять иллюзии Александра и облегчить возможность договориться с ним. Наполеон надеялся на это со всей силой надежды, присущей могучим душам, которая обращается у них в силу действия, и отдал соответствующие распоряжения.

Он решил неустанно продолжать кампанию, как можно скорее нанести союзникам решающий удар, воспользоваться им для заключения мира, но договариваться о мире не с германскими державами, а с Россией и даже с Англией, предложив ей Испанию, которая стала ему отвратительна, или хотя бы ее часть. Он полагал, что можно будет договориться, если он уступит России Польшу (или ее часть), а Бурбонам Испанию (или ее часть), и ему не придется терпеть ига Пруссии, которая, по его мнению, открыто предала его, и Австрии, предававшей его тайно. Если же война не приведет в ближайшее время к решающему результату и переговорам, он продержится в таком положении до тех пор, пока не завершится вторая серия вооружений и он не получит в свое распоряжение еще двести тысяч солдат, что позволит ему отбросить с Австрией притворство и даже принять ее в число врагов. И тогда, встав в Дрездене на Эльбе у подножия Богемских гор, как некогда в Вероне на Эче у подножия Альп, он предпримет против всей Европы новую Итальянскую кампанию, в которой император Наполеон, столь же молодой душой, как генерал Бонапарт, но ставший более зрелым благодаря беспримерному опыту, повторит чудеса своей молодости и завершит их блистательным триумфом!

Приняв решение, Наполеон сделал то, что делал всегда, – перешел к практическим распоряжениям. Прежде всего он отправил Нарбонну серию депеш, в которых отразились все перемены его политики. Не следует более, писал он, ни о чем просить Австрию, но следует избегать резкости и, главное, ультиматумов, – словом, нужно выказывать в ее отношении сдержанность и спокойствие, но в то же время не обманывать ее, ибо ложь ничему не послужит. Необходимо дать понять Австрии, что на нее более не рассчитывают, а максиму, которую она столь охотно повторяла по всякому случаю, о том, что договор от 14 марта 1812 года более не применим к обстоятельствам, наконец, поняли правильно. Затем, когда она узнает, что Италия, Бавария и Франция стремительно вооружаются, не следует это отрицать, уместно даже назвать правдивую численность войск, если она будет поставлена под сомнение, но не указывать никаких иных причин вооружений, кроме тяжести обстоятельств. Наполеон также написал Нарбонну, что Австрия, разумеется, поймет новое к ней отношение, и остается только желать, чтобы она приняла к сведению следующее: Франция не нуждается в ее вмешательстве, чтобы договориться с другими державами; между императором Наполеоном и императором Александром произошла только политическая, а не личная ссора; оба государя никогда не переставали испытывать взаимное расположение, которое возродится при первой же дружественной демонстрации Наполеона. Прямая миссия в русский Главный штаб, добавлял Наполеон, разделит мир надвое. Эти слова обнаруживали всю его мысль; они означали, что отправка к Александру Коленкура, прежняя близость которого с российским императором была известна, переменит ход событий, поставив Францию и Россию в один лагерь, а всех остальных – в другой.

Но положение переменилось, после того как гордости императора Александра была нанесена глубокая рана, и в любом случае говорить об этом сейчас становилось неосмотрительно. Довольно ведь было натолкнуть Австрию на эту мысль, чтобы она, не теряя ни дня и ни часа, бросилась в объятия России, и тогда два месяца, которыми Наполеон теперь располагал, необходимые для превращения 150 тысяч человек в 300 тысяч, сократились бы до нескольких дней. К счастью, Нарбонн был слишком умен, чтобы совершить подобную ошибку; он мог найти в этой мысли причины для уверенности, но не для бахвальства, сколь опасного, столь и бесполезного.

Сообщив Нарбонну о своих замыслах через Коленкура, Наполеон вызвал к себе принца Евгения. Он засвидетельствовал сыну свое удовлетворение, объявил о подарке для его дочери – прекрасном герцогстве Гальера – и о том, что эта награда за услуги, оказанные им в кампании 1812 года, будет оглашена в «Мониторе». Затем Наполеон рекомендовал принцу без промедления отправляться в Милан, где он вновь увидит семью, с которой разлучен уже более года, и исполнит важную миссию. Прежде всего он возьмет на себя управление не только королевством Ломбардия, но и Пьемонтом и Тосканой, и потратит всё лето на организацию Итальянской армии. Необходимые элементы для нее имеются на местах. Вернувшихся в Италию кадров 4-го корпуса, с которым Евгений проделал Русскую кампанию, хватит на двадцать четыре батальона. Не менее двадцати четырех батальонов сможет предоставить местная армия. Пьемонтские полки, в которые вернулись батальоны из Испании, позволят довести количество батальонов Верхней Италии до восьмидесяти. Артиллерия в этих краях многочисленна, и к июлю в ней должно быть не менее ста пятидесяти артиллерийских упряжек. Кавалерия, не успевшая подготовиться для генерала Бертрана, будет готова для Евгения. Поэтому ему нетрудно будет за два-три месяца собрать в Италии армию в 80 тысяч человек, притом организованную намного лучше, чем армия, только что победившая союзников в Саксонии. Наконец, Наполеон предназначил для Евгения превосходных помощников: Гренье, получившего недавно ранение и собиравшегося вернуться в Италию на лечение, и знаменитого Миолиса – ученого, спартанца и героического солдата.

Оставался Мюрат. Наполеон не сомневался, что по его категорическому приказу, подкрепленному угрозой, которую легче было реализовать в отношении Неаполя, чем в отношении Швеции, Мюрат примчится немедленно, и решил, во-первых, призвать его в армию, а во-вторых, потребовать у него войска для присоединения к войскам Евгения. Мюрат располагал превосходно организованной армией в 40 тысяч человек, и Наполеон задумал забрать у него 20 тысяч. Увидев на Эче 100 тысяч солдат, сказал он вице-королю, Австрия поймет, что это ей нужно считаться с нами, а не нам с ней. Дав Евгению эти инструкции устно, а затем изложив их письменно в нескольких депешах, Наполеон пожал ему руку с нежностью, от которой никогда не мог отказаться, и в тот же день отправил его в путь.

Мы знаем, какие меры он принял, чтобы собрать в Майнце армию с помощью отозванных из Испании кадров. Вследствие непрекращавшегося расхода людей на Иберийском полуострове войскам в Испании требовалось всё меньше офицеров, и Наполеон рассчитывал получить в Майнце офицерский состав для шестидесяти батальонов, куда каждодневно зачислялись бы конскрипты прежних лет. Он надеялся присоединить к ним и офицеров для шестидесяти эскадронов, набранных из кавалеристов, обученных в сборных пунктах и снаряженных лошадьми во Франции. В Вестфалии реорганизация корпусов Даву и Виктора должна была обеспечить формирование ста двенадцати батальонов, то есть не менее 90 тысяч человек пехоты. Двадцать восемь 2-х батальонов, реорганизованных в Эрфурте, уже присоединились к маршалу Виктору, который получил, помимо двенадцати предназначенных ему батальонов, шестнадцать батальонов маршала Даву. Двадцать восемь батальонов только что прибыли в Бремен под началом генерала Вандама. За ними вскоре должны были последовать остальные. По окончании формирования всех батальонов предполагалось составить армию в 120 тысяч человек, с многочисленной артиллерией, привлеченной из Голландии и ганзейских департаментов, и с оставшейся кавалерией. Если к Франции вернется, как позволительно было надеяться, Дания, которую в ту минуту пытались заманить в коалицию Англия и Россия, можно было рассчитывать на 12–15 тысяч превосходных датских солдат. Вместе с ними численность армии Нижней Эльбы составила бы не менее 130 тысяч человек. Таким образом, Наполеон подготавливал еще три армии, в Милане, Майнце и Гамбурге, помимо той, которой уже располагал. Он рассчитывал набрать 100 тысяч человек в Италии, 70 тысяч в Майнце и 130 тысяч между Магдебургом и Гамбургом, в целом – 600 тысяч солдат, включая армию Саксонии. Следует признать, что обладание такими гигантскими силами вполне могло исказить верность его суждений и внушить безграничную уверенность в себе.

Наполеон направил Даву самые точные инструкции касательно организации войск, которая частично должна была проходить под его руководством. Он обещал маршалу вскоре вернуть батальоны, позаимствованные для Виктора; предписал возвращаться как можно быстрее в Гамбург, воспользоваться для этого запланированным движением на Берлин и осуществлять повсюду, особенно в Гамбурге, строгое правосудие. Наполеон был крайне рассержен на ганзейские города, которые изгнали французских таможенников, сборщиков налогов и офицеров полиции, а многих и убили, начали встречать с энтузиазмом казаков и в конце концов стали целью военных и дипломатических усилий коалиции. Он хотел вернуть их под свою власть силой и страхом, и уж если придется их отдавать Германии, отдать разоренными. Наполеон приказал Даву расстрелять членов бывшего сената, вновь завладевших властью, главных зачинщиков мятежа и некоторых восставших офицеров ганзейского легиона; арестовать пятьсот главных негоциантов, враждебных Франции, и лишить их имущества; конфисковывать без досмотра колониальные продукты и английские товары, в изобилии проникавшие на континент по Эльбе после восстания Гамбурга. Не имея привычки трусливо прятаться за спину своих соратников, предписывая жестокие меры, Наполеон хотел, чтобы Даву, исполняя его грозные инструкции, объявлял, что действует по приказу Императора, и надеялся, добавлял он, что ни один из приказов не останется неисполненным. К счастью, Наполеон рассчитывал, хоть и не говорил о том, на честность и благоразумие маршала, который при всей его строгости сумел бы дождаться, прежде чем действовать, пока гнев его повелителя иссякнет вместе с грозными словами. Большинству этих приказов суждено было остаться неисполненными, и результатом их станут только крупные контрибуции, которыми армия от Гамбурга до Дрездена будет жить более полугода.

Проводя верхом не занятое кабинетной работой время, Наполеон объехал берега Эльбы, разведал Кёнигштайн и Пирну, как и всю местность выше и ниже Дрездена, приказал установить деревянный мост в Дрездене, соединявший оставшиеся части каменного моста, и мост из плотов в Наумбурге, где армия произвела форсированную переправу. Он приказал соорудить мощные плацдармы на обоих берегах на случай, если придется отступать на линию Эльбы, и лично проследил за устройством обширных госпиталей и продовольственных складов на левом берегу, укрытых от посягательств неприятеля. Все эти работы Наполеон оплачивал наличными деньгами из своей тайной казны, дабы расположить к себе жителей Дрездена, которых он хотел одновременно напугать и удовлетворить.

Когда присоединились кавалерийские подразделения, приведенные со сборных пунктов Лебреном, Наполеон влил их в корпус Латур-Мобура, воссоединив эскадроны всех полков. Таким образом, численность этого корпуса дошла до 8 тысяч человек, а вместе с 3 тысячами саксонских конников, которые должны были вскоре вернуться, и с 1–2 тысячами ожидавшихся баварских и вюртембергских конников, через несколько дней составила бы 12 тысяч человек. Четыре тысячи гвардейцев довели бы общую численность конницы до 16 тысяч, что представляло собой уже внушительную силу, независимую от легкой кавалерии, которой располагал каждый корпус для разведки. Не менее 3 тысяч всадников, подведенных Лебреном, предназначались для пополнения полков Себастиани после его прибытия в Виттенберг. Оставалось прождать еще 9-10 дней, после чего армия будет располагать 25 тысячами конников, способных атаковать на линии, и кавалерия из состояния почти ничтожного перейдет в состояние весьма внушительное. Кроме того, Барруа привел 2-ю пехотную дивизию Молодой гвардии, а во Франконии под началом генерала Делаборда подготавливалась 3-я дивизия. Так пополнялась, во время недолгого отдыха в Дрездене, 300-тысячная армия Наполеона, которой должно было хватить для победы над европейской коалицией. В таком состоянии активного отдыха Наполеон и дожидался короля Саксонии и графа Бубну, об отправке которого торжественно объявила Вена.

Фридрих-Август и в самом деле не стал ни на час откладывать выполнение требований своего грозного союзника. Двенадцатого мая старый король в окружении семьи и прекрасной конницы, которую у него столько раз безрезультатно просили, прибыл к воротам Дрездена. Наполеон во главе своей гвардии вышел из города встретить монарха, которому был счастлив, как он сказал, вернуть его земли, отвоеванные французским оружием. Подъехав к королю, Наполеон спустился с коня и сердечно его обнял, как государя, который вернулся к нему, вырвавшись из рук опасных врагов, а не как раскаявшегося предателя, вернувшегося из страха. Фридрих-Август не мог сдержать волнения, ибо любил Наполеона (хоть и боялся его) и не видел от него ничего, кроме блага, правда, блага химерического и для его слабости непосильного, поскольку этим благом оказалась тяжелая польская корона. Вновь обнаружив дружелюбие и могущество Наполеона, он был охвачен благодарностью. Наполеон встретил Фридриха-Августа с почтением и с достоинством, в присутствии жителей Дрездена, сбежавшихся посмотреть на эту сцену. Пораженные зрелищем саксонцы заволновались и сами были умиротворены видом примирившихся монархов. Следует добавить, что русские вели себя в Саксонии так, что весьма уменьшили ненависть населения к французам.

Наполеон отвел Фридриха-Августа в его дворец и в тот же день отобедал с величайшей пышностью за его столом. Он временно поселился в королевском дворце, но во всеуслышание объявил, что намерен найти себе более скромное и менее стесняющее жилище, желая, чтобы король оставался у себя дома полноправным хозяином. Для Наполеона уже подыскивали дом у ворот Дрездена, где он смог бы располагать всем своим временем и наслаждаться прекрасной погодой.

После демонстраций настал черед объяснений. Наполеон ободрил Фридриха-Августа насчет последствий войны, поделился с ним своей уверенностью и вернул ему спокойствие настолько, насколько король был способен его испытывать среди повсеместного бряцания оружия. Единение вновь было полным, и Наполеон хотел, чтобы оно таковым и казалось.

Главной выгодой от присутствия короля в Дрездене стало то, что Наполеон вновь получил его войска. Великолепная саксонская конница, после пополнения включавшая 3 тысячи всадников, была вверена доблестному Латур-Мобуру. Пехота же, запертая в Торгау, подверглась опасному испытанию. Генерал Тильман, один из самых пламенных и искренних германских патриотов, весьма скомпрометировал себя своим поведением. Он посетил в Дрездене императора Александра, засвидетельствовал ему свою преданность, но не посмел сдать ему Торгау, имея приказ короля открыть крепость только австрийцам. Вернувшись в Торгау, он пришел в отчаяние, когда узнал, что после Лютценского сражения его король вновь попал в руки французов, а кроме того, он испугался за себя. Под действием патриотических чувств и страха генерал пытался поколебать преданность войск и убеждал их перейти на сторону русских, ссылаясь на то, что король несвободен и приказы вырывают у него силой. И хотя его патриотические настроения находили отзвук в сердцах офицеров, он не смог их увлечь: все офицеры, как и солдаты, остались верны своему государю. После этой бесплодной попытки Тильман бежал в лагерь Александра, бросив свою пехоту, которая без затруднений вернулась под командование Ренье, к талантам и характеру которого испытывала заслуженное уважение.

В это время маршал Ней, сообразуясь с полученными инструкциями, прошел через Лейпциг, передвинулся в Торгау и присоединил саксонцев. Несколько левее, в Виттенберге, маршала ожидал герцог Беллунский (Виктор) с его реорганизованными батальонами, правее – генерал Лористон, расположивший свой корпус в Мейсене. Себастиани, подводивший восстановленную в Ганновере конницу и дивизию Пюто, еще не прибыл. Однако вместе с Ренье, Виктором и Лористоном маршал Ней обладал уже достаточными силами, чтобы двигаться на Берлин, и с нетерпением ожидал соответствующего приказа.

Прежде чем его посылать, Наполеон хотел располагать точными сведениями о замыслах союзников. Он уже отправил корпус Евгения, перешедший после его отъезда под командование Макдональда, за Эльбу, на город Бишофсверду, куда тот вступил, уничтожив неприятельский арьергард и заняв пылающий город. Русских обвиняли в том, что они ведут себя в Германии, как в России, то есть сжигают оставляемые города. Достоверно известно лишь то, что городок Бишофсверда был подожжен, но, возможно, снарядами и без какого-либо злого умысла. Из Бишофсверды Макдональд направился на Бауцен. Там его донесения стали более точными: русские с пруссаками, похоже, готовились дать второе сражение.

Так оно и было. Несмотря на понесенные потери и опасность нового поражения, необходимость еще раз сразиться между Эльбой и Одером не вызывала у союзников сомнений. Отступать дальше значило оставить три четверти прусской монархии и, главное, Берлин, для обороны которого не могли отправить отдельный корпус, но который был до некоторой степени защищен сильной позицией в Лаузице. Отступать значило признаться Германии и всей Европе, что под Лютценом союзная армия была разбита и не имела средств остановиться ни за Эльбой, ни даже за Одером. Поэтому следовало победить или погибнуть, но не отрываться от Богемских гор, у подножия которых остановились, покинув Дрезден, и воспользоваться для обороны одним из многих водных потоков, спускающихся с гор Ризенгебирге и дробящих пространство, заключенное между Эльбой и Одером. В Бауцене, где протекает Шпрее, имелась сильная и в некотором роде двойная позиция, ибо она предоставляла два поля битвы – перед Шпрее и позади нее. На этой позиции, прославленной Фридрихом Великим во время Семилетней войны, можно было дать одно и даже два оборонительных сражения, опершись левым флангом на Богемские горы, а правым – на обширные болота. И союзники решили занять позицию в Бауцене и сражаться на ней. Из 92 тысяч человек, которых они смогли собрать 2 мая на равнинах Лютцена, почти 20 тысяч были потеряны под огнем и на марше, но их заменили 30 тысячами других, найденных в Силезии в подготовленных Пруссией резервах, а также привлеченных из корпуса, блокировавшего крепости на Висле. Это был корпус Барклая-де-Толли в 15 тысяч русских, только что захвативший Торн у гарнизона, состоявшего большей частью из баварцев, измученных болезнями и ютившихся в укреплениях, почти не годных к обороне. Торн был единственной павшей крепостью на Висле и Одере, и союзникам показалось гораздо полезнее выиграть большое сражение, чем блокировать крепости, захватить которые почти не было шансов. Поэтому перед Бауценом и позади него, у Шпрее, под защитой обширных засек и многочисленных редутов, собрали около 100 тысяч пруссаков и русских, весьма воодушевленных и почти недосягаемых на этой позиции, и готовились дать решающее сражение. Прусским генералам Бюлову и Борстелю поручили прикрыть Берлин и Бранденбург, а казакам Чернышева и Теттенборна предписали держаться в низовьях Эльбы, есть и пить за счет германцев, разоряя тех, кого они явились освобождать, и тем временем решить великий европейский вопрос под боком у Австрии, у самого подножия ее гор. Австрии послали прекраснейшее описание занятой позиции и собранных сил и умоляли ее не поддаваться ни запугиванию, ни обольщению тирана Европы, который вскоре, говорили они, будет доведен до полного изнеможения.

Таковы были подробности, сообщавшиеся отовсюду лазутчиками и разведчиками, которые после прироста французской кавалерии могли отправляться в дальние рейды. Проведя в Дрездене только семь дней, понадобившихся для водворения короля Саксонии в его столице, присоединения кавалерии и выдвижения корпусов на линию, Наполеон принял решение выдвигаться и сам. Макдональд был уже в виду Бауцена; император приказал ему опереться справа на Удино, а слева на Мармона и Бертрана. В то же время он удерживал Нея и Лористона перед Эльбой в готовности передвинуться либо вправо к Великой армии, либо влево к Берлину. В день получения достоверных разведданных, 15 мая, Наполеон предписал генералам без промедления двигаться на город Хойерсверду, дабы дебушировать во фланг и в тыл Бауценской позиции, на которой неприятелю будет трудно удержаться, если ее обойдут 60 тысяч человек. Желая использовать все силы, в которых не было насущной необходимости в других местах, Наполеон предписал Ренье следовать за Неем и Лористоном. Маршала Виктора он оставил перед Виттенбергом, для постоянной угрозы Берлину, которая будет реализована позже, по обстоятельствам, и приготовился отбыть к Бауцену, как только предписанные движения будут в значительной мере исполнены и его присутствие на месте станет необходимым. Как ни сильна была позиция союзников, Наполеон мог не тревожиться о результате, располагая 160–170 тысячами человек против 100 тысяч. Предписанный Нею маневр стоил всех позиций в мире, и французская армия, чтобы победить, могла бы обойтись, даже в ее нынешнем состоянии, без численного превосходства.

Наполеон собирался покинуть Дрезден, когда вечером 16 мая наконец прибыл Бубна. Наполеон тотчас дал ему аудиенцию и, хотя решил притворяться в отношении Австрии, оказал ему в первую минуту несколько суровый прием. К счастью, Бубна был слишком умен, расположен к своему славному собеседнику и желал мира. Он ничуть не встревожился и сразу достал из портфеля письмо императора Франца зятю. Письмо было написано отцом и честным человеком и заключало в себе чистую правду. Теплым и искренним тоном император указывал Наполеону на серьезность его положения и опасность необдуманных решений; ясно показывал ему черту, за которой его отцовский долг уступал месту долгу государя; и с достоинством, но и с настойчивостью призывал выслушать, ради собственных интересов и интересов всеобщих, предложения, доставленные Бубной.

Письмо было способно взволновать чувствительную натуру Наполеона и действительно произвело на него благоприятное впечатление. Оно явно смягчило его, не привнеся, правда, существенных перемен в его решения. Наполеон выслушал предложения, которые Бубна имел сообщить ему, но не в качестве условий, а в качестве предположений о том, чего можно было бы добиться от воюющих держав. Все эти предложения, уже известные Наполеону, он выслушал с вниманием, притворившись, будто слышит впервые. Он сохранял спокойствие, пока говорил Бубна, но в ходе дальнейшей беседы дал понять подлинную причину своих отказов. Причиной этой являлась гордость – гордость, страдавшая от оставления титулов, которые он присвоил себе с великой пышностью, и территорий, которые он торжественно присоединил к Империи. Великое герцогство Варшавское было потеряно, оно погибло в Москве, и Наполеон уже вынес на его счет окончательное решение. Он не выказал категоричности и по другому, еще более важному предмету (что глубоко удивило Бубну), каковым была Испания. Он не сказал, что именно готов уступить, но дал понять, что готов пойти на уступки, и, дабы привлечь Англию, объявил, что готов допустить на переговоры испанских повстанцев.

В этом обнаружила себя, притом что Бубна не смог ее распознать, новая политика Наполеона – договариваться скорее с Россией и Англией, нежели с германскими державами. Бубна, не надеявшийся на столь многое в испанском вопросе, был удивлен и восхищен. Но те самые пункты, которыми более всего дорожила Австрия, как раз и вызывали у Наполеона самые мучительные переживания. Особенно неприятно было ему вознаграждать Пруссию за ее измену. Однако, поскольку он был скор и на гнев, и на прощение, в этом вопросе он еще мог смягчиться. Но отказ от титула протектора Рейнского союза, а также от ганзейских департаментов, конституционно присоединенных к Империи, казался ему непереносимым унижением. В отношении ганзейских департаментов Наполеон привел довод, на который Бубна не нашел ответа: Франция, как оказалось, нуждается в них как в средстве обмена, дабы заставить Англию вернуть ей ее колонии. Бубна отвечал, что привез только предварительные, а не окончательные предложения и их еще можно обсудить и изменить по взаимному согласию; что в случае участия Англии Любек, Гамбург и Бремен можно будет сделать противовесом Гваделупе, Иль-де-Франсу и Мысу и уступить первые только в обмен на вторые. Посланник также горячо настаивал на необходимости собрать конгресс, к примеру, в Праге, куда прибудет и сам император Франц, чтобы быть ближе к воюющим державам и иметь возможность оказать им добрую услугу.

Встреча продолжалась несколько часов. Наполеон казался смягчившимся, не позволяя, однако, думать, что поколеблен; договорились, что он встретится с Бубной на следующий день, прежде чем отбудет в армию. Хотя он решил не принимать условий Австрии, считая себя способным навязать всем другие условия, если только у него будет два-три месяца для завершения вооружений, он счел полезным созыв конгресса, прежде всего для того, чтобы показать союзникам, Франции и всей Европе свои мирные расположения; во-вторых, чтобы запастись двумя-тремя месяцами для пополнения сил;

и в-третьих, чтобы найти случай завязать с Россией и Англией прямые сношения, которыми он надеялся воспользоваться, чтобы договориться с этими державами без вмешательства германских государств.

Так Наполеон отплатил бы Австрии за то, что она совершила. Воспользовавшись Австрией, чтобы договориться на конгрессе с наиболее враждебными державами, он поведет переговоры без нее и до некоторой степени против нее. Дипломатические победы нравились Наполеону не меньше военных, он одинаково гордился выигрышем и в той, и в другой игре. Кроме всего прочего, если бы Австрия, учтя его замечания, как обещал Бубна, достаточно сильно надавила на державы коалиции и добилась от них более удовлетворительных условий, то принять мир из рук тестя было бы столь же прилично, как из рук любого другого. Поэтому Наполеон решил показать Австрии, что тронут ее доводами, согласиться на конгресс в Праге или в другом месте, и не только на конгресс, но и на перемирие, о котором договорятся переговорщики, посланные к аванпостам. До заключения перемирия он надеялся выиграть еще одно сражение, что весьма улучшило бы его положение на будущем конгрессе. Перемирие же предоставит ему время завершить вооружения (после чего он сочтет возможным диктовать Европе собственные условия) и случай вступить в сообщение с императором Александром, чем Наполеон был озабочен не меньше всего остального.

На следующий день, 17 мая, он вновь встретился с Бубной и, сделав вид, будто принимает одни его предложения и скорее умрет с оружием в руках, чем согласится на некоторые другие, объявил, что согласен на созыв конгресса, заключение перемирия и участие в переговорах представителей испанских повстанцев. Последнее всегда оставалось для Англии главным и предварительным условием всяких переговоров. Удивленный и восхищенный тем, что неожиданно добился столь многого, особенного последнего пункта, Бубна предложил тотчас написать Штадиону, отправленному в русскую штаб-квартиру, и проинформировать его об официальном согласии императора Наполеона на созыв конгресса и на заключение перемирия. Письмо Бубны к Штадиону, подправленное рукой самого Наполеона, по существу говорило, что ничуть не возгордившийся недавней победой Император Французов, горя нетерпением положить конец невзгодам Европы и как можно раньше остановить кровопролитие, согласен на немедленный созыв конгресса в Праге и даже готов послать комиссаров к аванпостам для переговоров о кратком перемирии. Последний пункт, столь восхищавший Бубну, был более всего желателен и Наполеону, по причинам нами уже изложенным.

Бубна отправил письмо с курьером, который должен был срочно доставить его в русскую штаб-квартиру и без промедления вручить Штадиону. Затем он просил разрешить ему вернуться в Вену, дабы порадовать императора Франца и Меттерниха рассказом о том, в каком превосходном расположении духа он нашел Наполеона, и, главное, убедить их изменить некоторые из предложенных условий. Наполеон одобрил отъезд, искренне заверил Бубну в том, что только поправки и могут привести к миру, и наверняка приведут, если будут достаточными, и вручил ему письмо для своего тестя. В этом письме, столь же теплом и сыновнем, сколь дружеским и отеческим было письмо императора Франца, Наполеон давал понять, какая рана у него кровоточит; он говорил, что готов к миру, но скорее умрет с оружием в руках вместе со всеми благородными сынами Франции, чем сделается посмешищем врагов, приняв их унизительные условия, и что он вручает в руки тестя свою честь, которой дорожит больше, чем могуществом и самой жизнью. Затем, осыпав Бубну знаками благорасположения, он отпустил его в Вену.

Так были открыты переговоры, отчасти искренние со стороны Наполеона, отчасти притворные, но совершенно добросовестные со стороны представителя Австрии, который полагал, что своим искусством сблизил самые грозные державы мира, готовые к новому столкновению.

Тотчас после отправки Бубны Наполеон и сам приготовился к отъезду, но прежде чем покинуть Дрезден, он решил извлечь из начатых переговоров главный результат, на который надеялся и который состоял в возможности договориться непосредственно с Александром, дабы избежать влияния Австрии. Под тем предлогом, что переговоры о перемирии должны начаться незамедлительно и на виду обеих армий, он задумал отправить к аванпостам Коленкура, самого подходящего для сближения с русскими человека, ибо он пользовался не только уважением, но и полным благорасположением Александра. Коленкур, можно сказать, подходил даже слишком, ибо один его вид мог самым явным образом обнаружить намерения Наполеона, встревожить Пруссию, насторожить Австрию и, возможно, ускорить принятие ею роковых решений. Будучи нерасчетлив под воздействием желания скорее сблизиться с Россией, Наполеон совершенно не учел неприятные стороны, на которые мы указали, и при отъезде из Дрездена отправил Коленкура с письмом для Нессельроде, датированным, как и письмо Бубны для Штадиона, 18 мая. В письме говорилось, что император Наполеон, во исполнение договоренностей, достигнутых с Бубной, спешит прислать комиссара к аванпостам для переговоров о перемирии, каковые кажутся ему срочным делом ввиду соседства обеих армий; и что для этой миссии он постарался выбрать из своих высших офицеров человека, наиболее приятного императору Александру.

После этого Наполеон отбыл из Дрездена и направился к Бауцену, исполненный уверенности и надежды и живущий среди опасностей и крови, страданий других и своих собственных, как другие живут среди развлечений и удовольствий.

Ранним утром 19 мая он оказался перед Бауценом, куда уже прибыла гвардия и где его с нетерпением ожидали войска, рассчитывая на скорую победу. Он тотчас вскочил на коня, чтобы произвести, по своему обыкновению, рекогносцировку местности. Вот какова была позиция, на которой французам предстояло новое сражение с европейской коалицией.

Как мы уже говорили, позиция опиралась на Ризенгебирге, самые высокие Богемские горы, – нейтральную территорию, на которую безопасно могли опираться обе воюющие стороны, ибо ни та, ни другая не испытывала соблазна оттолкнуть от себя Австрию, нарушив ее территорию. Итак, на нашем правом фланге высились горы, поросшие черными елями, с их склонов меж обрывистых берегов стекала Шпрее и протекала мимо Бауцена, проходя под забаррикадированным каменным мостом. Прямо перед нами находился Бауцен, окруженный старой зубчатой стеной, фланкированной башнями и оснащенной пушками. Слева от нас Шпрее огибала лесистые высоты, намного более низкие, чем горы справа, и внезапно широко разливалась среди усеянных прудами зеленых лугов, простиравшихся вдаль, насколько хватало глаз.

Такова была первая линия, линия Шпрее. Справа, на склонах высоких гор виднелись засеки, из-за которых выглядывали пушки, штыки и множество русских мундиров. В центре, выше и ниже Бауцена, также виднелись русские войска, а слева, на лесистых холмах, через которые Шпрее пробиралась на равнину, можно было заметить массы пехоты и конницы, развернутые в линию или укрывшиеся за полевыми укреплениями. По снаряжению можно было определить, что это прусская армия.

Наполеон решил форсировать линию Шпрее, то есть дать первое сражение, на следующий же день, 20 мая. Затем он предполагал дать второе, чтобы форсировать вторую линию, видневшуюся позади первой и казавшуюся еще более грозной. Он решил, что на следующий день Удино справа перейдет через Шпрее у гор – либо вброд, либо по свайному мосту, – и оттеснит неприятеля на вторую позицию; Макдональд в центре завладеет каменным мостом через Шпрее перед Бауценом и захватит город штурмом; Мармон переправится через Шпрее на понтонах между Бауценом и деревней Нимшюц и займет удобную позицию на другом берегу; слева Бертран переправится в Нидер-Гуркау, напротив холмов, омываемых Шпрее перед выходом на равнину, и завладеет холмами или хотя бы закрепится рядом с ними. Такова была задача первого дня. Тем временем Ней с 60 тысячами человек должен был прибыть в низовья Шпрее, в Кликс, находившийся четырьмя лье ниже Бауцена, и на следующий день уже мог бы, переправившись в Кликсе, атаковать с фланга вторую позицию, которую Наполеон намеревался атаковать с фронта.

На следующий день Наполеон, оценив, сколько времени ему понадобится для форсирования первой линии, решил начать сражение только в полдень, дабы ночь принесла вынужденную передышку между первой и второй операциями. Утро ушло на переброску мостов на козлах и сбор лодок, необходимых для переправ через Шпрее.

В полдень Наполеон дал сигнал, и тиральеры, рассредоточенные вдоль Шпрее, открыли огонь, дабы удалить с берегов реки тиральеров неприятеля. Справа Удино, в соответствии с приказом, подошел к Шпрее с дивизией Пакто. Две пехотные колонны, спустившись почти незамеченными к обрывистому руслу, перешли реку вброд и по мосту и, под прикрытием уступа правого берега, дебушировали на него прежде, чем неприятель обнаружил их присутствие. На другом берегу Шпрее они оказались прямо перед русскими войсками, формирующими левое крыло союзников, находившееся под командованием Милорадовича и состоявшее из бывшего корпуса Милорадовича, корпуса Витгенштейна и дивизии принца Вюртембергского. Обе бригады генерала Пакто были немедленно атакованы пехотными колоннами, но выстояли, так что французская дивизия Лоренсеза (вторая дивизия Удино) успела подойти и расположиться на их правом фланге. Обе дивизии закрепились на захваченном участке. Удино переправил следом за ними баварскую дивизию и, объединив все три дивизии, выдвинулся к самому подножию гор на нашем правом фланге, прямо к главной из них, называвшейся Тронберг. Он попытался взобраться на нее под огнем неприятеля, опираясь левым флангом на деревню Йессниц, а правым – на Клейнкуниц.