Читать книгу Среди факиров - Луи Буссенар - Страница 2

Тяжелая дверь тихонько отворилась, и в столовую вошла европейская служанка с подносом в руках.

Перед столом под большим опахалом, мерное раскачивание которого навевало приятную свежесть, три особы дожидались полдника.

Это были молодая женщина и двое ее детей-подростков – брат и сестра.

– Как вы опоздали сегодня, милая Кэтти! – с живостью воскликнула молодая женщина. – Патрик и Мэри умирают с голоду, и я сама страдаю уже целые полчаса!..

Это замечание, сделанное тоном дружеского упрека, нимало не огорчало ту, к которой относилось.

Она добродушно засмеялась и прервала хозяйку нежным и фамильярным тоном преданных слуг:

– Я приехала из города полным галопом, и к тому же привезла с собой письма. Да, барыня письма, которые только что пришли из противной страны Африди, где ваш супруг, мой барин, и его трубач, мой муж усмиряют бунтовщиков…

При этих словах дети вскочили с мест с восклицаниями:

– Письмо от папы! Письмо от папы!

– Благодарю, Кэтти!

– Итак, я была права, заставив вас немного поголодать, молодые господа, и барыня меня простит! – И не ожидая ответа госпожи, добрая женщина поставила на стол корзину, где лежали письма, газеты и съестные припасы.

Потом она быстро ушла, между тем как мать и дети дрожащими руками перебирали пакеты, отыскивая письмо.

Весьма законное волнение, и его легко понять тем, кто знаком с бедствиями, которые могла принести с собой жестокая война, внезапно разгоревшаяся на границах Индо-Британской империи и Афганистана.

Это – ужасная война, которая не признает ни прав воюющих, ни жалости к раненым, ни уважения к мертвым.

Это – война без славы и без милосердия, где цивилизованная тактика, усовершенствованное оружие и храбрость английских войск не всегда могут восторжествовать над фанатизмом дикарей!

Мать схватила толстый, четырехугольный конверт с очень объемистым посланием. Это было одно из тех писем воина – мужа и отца, где душа изливается в каждой строке, в каждом слове, это был дневник, быстро набросанный на привале, в походе под вражеским огнем.

Прежде чем распечатать письмо, молодая женщина бросила полный любви взгляд на большой портрет во весь рост, изображающий офицера полка шотландских горцев Гордона.

Судя по наружности этого красивого офицера, главы этой семьи, ему можно было дать лет сорок.

Семейная группа, соединившаяся перед портретом, представляла собой прелестную картину живое воплощение здоровья, силы, счастья и любви.

Мать, стройная, высокая, темноволосая, казалась скорее старшей сестрой. Черты ее лица сильно напоминали сына, который, судя по его крепкому сложению, отличался юношеской силой и здоровьем. Молодая девушка была удивительно похожа на портрет офицера; те же голубые глаза, белокурые волосы, спокойный и решительный вид.

Патрику четырнадцать лет, а его сестре Мэри немногим более пятнадцати.

Теперь никто из маленькой семьи больше не думает о закуске, оставленной на столе.

Из окон, раскрытых настежь, обвитых лианами и обросших сильно пахнущим перечником и орхидеями с яркими цветочками, виднеется парк, в зелени и цветах которого тонет коттедж.

Здесь есть ярко-зеленые лужайки, посыпанные песком аллеи, разноцветные клумбы, крошечные пальмы-карлики, гигантские бамбуковые стволы, бананы с атласными листьями, огненные цветы со всеми оттенками пламени, цветущие манговые деревья с одуряющим запахом, а там и сям колоссальная смоковница, образующая одна целый лес; удивительная смесь тропической растительности и цивилизации, английский парк с роскошными растениями жаркого пояса.

Прямо против коттеджа вдали виднеется Угли, западная ветвь дельты Ганга, по которой беспрестанно снуют корабли и по берегу которой идет Circular Road, дорога, за час довозящая вас до Калькутты.

Там и сям выплывают из такой же густой зелени и цветов роскошные виллы, веселые коттеджи, образующие аристократическое предместье, называемое Garden-Reach (пространство, покрытое садами); тут живут, вдали от городского шума, чиновники, офицеры и некоторые представители промышленной или финансовой аристократии.

На тенистом дворе, на верандах и по вымощенным плитами коридорам индейские слуги прогуливаются или предаются своей неизлечимой лени.

Их тут десять человек на трех господ; они зевают, потягиваются, дремлют, и никто из них не делает ничего путного.

Несмотря на эту наружную роскошь, которая, впрочем, мало стоит, так как жалованье и пища этих слуг требуют удивительно малых расходов, – эта семья далеко не может считаться богатой.

Майор Леннокс благороден и беден. Он ведет свое происхождение от Карла Леннокского, герцога Ричмондского, сына английского короля Карла II и Луизы Керуалльской. Он мог бы по праву заседать в палате лордов, но ему помешала бедность. Итак, Карл Эдуард Леннокс, последний Ричмондский герцог шотландской ветви, должен ограничиться тем, что служит в чине майора в полку шотландских горцев Гордона и участвует в компании, которую Индия предприняла против возмутившихся африди.

Он не имеет ничего, кроме жалованья – двадцать тысяч франков на французские деньги; этого едва хватает ему и его семье.

Он женился на прекрасной молодой девушке, такой же бедной и благородной, как и он сам, и она родила ему двух детей, Патрика и Мэри, их радость и гордость. Ужасный индийский климат всегда щадил их; они обладают из ряда выходящим умом, они обожают друг друга и, несмотря на бедность, наслаждаются полным, абсолютным счастьем, которое ничто никогда не в силах было нарушить.

Медленно, с каким-то нежным уважением молодая мать открыла конверт, из которого высыпалось много листков, исписанных мелким сжатым почерком.

На одном из листков очень старательно начерчен план с замечаниями и ссылками. Внизу написано несколько слов.

«Спрячьте этот набросок в безопасном месте, берегите его хорошенько и ни за что с ним не разлучайтесь. От него зависит будущность и богатство наших детей».

– Как это все странно! – шепчет она. – Посмотрите, милые дети, что папа посылает нам.

– Читай, мама, читай! – сказали дети с полными слез глазами и бьющимся сердцем.

Немного стесненным голосом, медленно, почти торжественно, мать начала чтение этого письма, которое должно было так трагически повлиять на их судьбу.

«Шакдарский лагерь, 1 сентября 1897.

Милая жена, милые дети!

Вы никогда не задавали себе вопроса, почему мы так бедны и почему несправедливая судьба лишает нас тех материальных преимуществ, на которые дает нам право наше рождение. Как я страдал от того бедственного положения, в котором мы всегда находились, не имея других доходов, кроме тех, которые давала мне служба; как я страдал при мысли о несправедливости судьбы, несправедливости, которая уже сорок лет тяготела над нашим семейством, омрачала мою молодость и грозила омрачить вашу! Сегодня я, наконец, могу сказать: мужайтесь, надейтесь, мои дорогие! Теперь конец той, блестящей с виду, нищете, из-за которой семья герцога Ричмондского должна была жить в коттедже, едва ли подходящем даже для одного из моих младших офицеров! О да, я много страдал как в детстве, так и в молодости, и мое положение ухудшалось еще тем, что я был сирота, предоставленный заботам чужих, наемных людей.

Как вам известно, мои родители погибли во время ужасной резни в Каунпоре. Это было в 1857 году. Моему отцу было сорок лет, что считается трагическим возрастом в нашем семействе. Он был полковником 84 полка Ее Величества Королевы и, будучи богат, как вице-король, вел открытую жизнь, которая давала ему возможность достойно поддерживать блеск дома. Я был тогда еще младенцем. Полк отца стоял в это время в Каунпоре, осажденном возмутившимися сипаями. С самого начала мой отец хорошо понял положение дел и все предвидел: слабость генерала главнокомандующего, измену Нана Саиба, даже запоздалое прибытие Гальвелока. Чтоб быть готовым ко всякой перемене, он превратил в деньги свое имущество и потратил их на покупку драгоценных камней, доставленных ему богатым гебрским негоциантом[1], которому он спас жизнь. Ценность этих камней составляла до миллиона фунтов (двадцать пять миллионов франков). Несгораемый ящик, в который их положили, был спрятан в безопасное место; гебр, который был честным и верным человеком, обещал хранить все в тайне.

Через неделю город был сдан осаждавшим. Мой отец пал, защищая мою колыбель. Моя мать, пронзенная пулями, упала на его труп, а я, слабый младенец, закрытый пеленками, заваленный разорванными обоями, спасся от убийц».

Взволнованные дети слушали со слезами на глазах этот трагический рассказ, переданный просто, без прикрас.

Мать подавила слезы и продолжала:

«Я долго не находил себе пристанища, как отбросок человечества, и много лет даже не знал, когда и как меня спасли. Теперь мне остается вам рассказать о том удивительном случае, благодаря которому имущество моего отца отыскалось, и о том, как до меня дошли драгоценные документы здесь, в дикой стране, среди дикарей-бунтовщиков.

Нашему бедственному положению теперь конец, и Ленноксы могут получить обратно свое богатство. Вы найдете все эти документы вместе с приложенным к письму планом, и я прошу вас тщательно их спрятать».

Удивленные, взволнованные молодая мать и дети внимательно пересматривали эти листы не веря своим глазам, не зная, что сказать, что подумать. Письмо, дышащее нежностью, заканчивалось перечислением вещей, необходимых майору, который просил жену купить их и послать ему как можно скорее.

– Поедем сейчас же! Отправимся сейчас же в Калькутту! – предложил Патрик.

– Да, дитя мое, ты прав!

– Скорей! Экипаж, лошадей! – воскликнула Мэри, нажимая пуговку звонка.

Через четверть часа они уже ехали полным ходом по Circular Road и вскоре въехали в самую Калькутту. Было около шести часов вечера. Жизнь, замиравшая во время жарких часов, снова вступала в обычное течение. Экипажи и трамваи быстро мелькали по широким пыльным улицам, запруженным проворными пешеходами, одетыми в белое, с черными, подвижными лицами.

Улицы принадлежали туземцам, которые ходят постоянно пешком, поднимая белые облака пыли; европейцы, напротив, считают для себя позором появиться на улице иначе как в экипаже или верхом.

В настоящую минуту улицы этого восточного города, где так странно сталкивается Европа, или, лучше сказать, Англия и Азия, кишат просто чудовищной деятельностью. Дворцы, памятники, портики с колоннами, решетки с золотыми стрелами, скверы, церкви, трамваи, электрические фонари, разноцветные афиши, огромные аллеи, великолепные магазины. Сотни экипажей мчатся со всей скоростью сквозь эту человеческую толпу; люди толкаются, бегут, толпятся и прячутся с испуганными жестами разбежавшегося стада. Вся эта панорама залита ярким, неумолимо ослепительным светом.

Экипаж леди Леннокс, запряженный двумя сильными пони, катился среди толпы народа тем безумным аллюром, который считается там признаком хорошего тона. Кучер, по примеру других своих товарищей-индусов, казалось, находил злое удовольствие в том, что гнал лошадей во весь опор. Молодая женщина, Патрик и Мэри, относясь презрительно к толпе, которая безропотно переносила все, казались невозмутимыми.

Они скоро приехали в огромный базар где свободно двигалась любопытная и грязная толпа, с которой волей-неволей пришлось смешаться. Все трое вышли из экипажа и вошли в огромное проходное здание, заваленное всякого рода товарами. Патрик подал руку своей сестре, и оба последовали за матерью, открывавшей шествие. Многочисленные туземцы, бродившие и рассматривавшие все эти чудеса, почтительно отступали при их приближении, оставляя им вполне свободный проход.

Молодая мать собиралась войти в магазин готовых вещей.

В эту минуту оттуда выходил туземец, одетый довольно изысканно; он не заметил гордую англичанку, которая не хотела посторониться, и сильно толкнул ее.

Как уже сказано выше, англичане, даже самые лучшие, даже такие, которые в принципе признают равенство людей, глубоко презирают туземцев своих колоний, и презрение это доходит даже до отвращения. На их взгляд, эти черные, желтые, красные существа не люди. Они переносят их присутствие с отвращением и ставят их гораздо ниже своих любимых животных: кровных лошадей и собак. Одним словом, «native» – туземец – это нечистое животное, которое должно сторониться европейца и везде почтительно уступать ему дорогу. Англичанки питают к туземцам такое же отвращение, они презирают их со всей свойственной белым гордостью, со всей нервностью женской натуры. Это ужасно, это чудовищно, но это верно!

Леди Леннокс, которую так грубо и неловко задели, не вынесла этого оскорбления: несмотря на свою обычную кротость и доброту, она выразила такой гнев и отвращение, как будто проходила мимо стада и была задета одним из животных. Она побледнела, подняла руку и нанесла звонкий удар по бронзовой щеке толкнувшего ее человека. Одновременно с этим она произнесла бранное слово.

Обыкновенно оскорбленный тихо опускает голову и исчезает, чувствуя себя достаточно счастливым, если имеет дело не с джентльменом, заслуженным боксером, от встречи с которым ему бы не поздоровилось.

Но теперь было не так; к изумлению англичан, оскорбленный человек вдруг гордо поднял голову и бросил на неосторожную ужасный взгляд. Его тонкий орлиный профиль выразил неописуемую ярость, зубы заскрежетали.

Быстрый, как мысль, он вытащил из-за пояса кинжал с рукояткой, богато украшенной каменьями, и вонзил его в грудь несчастной, которая упала, прохрипев умирающим голосом:

– Он меня убил! Боже, сжалься надо мной!