Читать книгу Капитан Сатана, или Приключения Сирано де Бержерака - Луи Галле - Страница 7

Выйдя из замка Фавентин, странствующие музыканты направились к Новому Мосту, где обыкновенно толпилась масса народу. Тут были и уличные фигляры, и прислуга, и мошенники всех сортов, и самая изысканная парижская публика. Зилла шла молча, глубоко задумавшись и грустно опустив свою красивую голову; за ней следовал сияющий, самодовольно улыбавшийся Мануэль. Он весь был переполнен счастливым сознанием, что он, без роду и племени, ничтожный бедняк, удостоился, наконец, хоть на одно мгновение быть в присутствии любимой особы. Хоть на одну минуту, но она все-таки принадлежала ему, – он чувствовал по ее глазам, так страстно устремленным на него, – и был счастлив, бесконечно счастлив этим воспоминанием. Положим, его оскорбляли, угрожали ему, наконец, выгнали, но зато он, уличный, жалкий фигляр заставил биться сердце знатной аристократки если не любовью, то хоть жалостью!

Этого было для него достаточно, и, как мечтатель-поэт, он весь отдался своим воспоминаниям. Да, он понял, что в сердце Жильберты он оставил глубокий, неизгладимый след.

И эти мечты были его сокровищем, утешением, наградой за все унижения и оскорбления. Словно во сне, не замечая ничего окружающего, наталкиваясь на прохожих, спотыкаясь на камнях мостовой, ослепленный, опьяненный, почти без сознания, двигался он по людным улицам Парижа.

Голос товарища вернул его к действительности.

– Эй, Мануэль, дружище, да что это с тобой, оглох ты, что ли?

– Чего тебе, Бен-Жоэль?

– Чего? Я тебя уж раз десять спрашивал, а ты не удостаиваешь меня ответом!

– Извини меня и повтори еще раз свой вопрос.

– Я хотел тебя спросить как друга, что…

– Ну?

– Нет, это не мое дело.

– Да говори же, прошу тебя!

– Я спрашивал тебя о значении этой сцены.

– Какой?

– Да вот хотя бы относительно этой любовной импровизации в честь молодой девушки.

– Но ведь ты и так все угадал, к чему же этот вопрос?

– Неужели ты действительно любишь ее? – удивленно спросил Бен-Жоэль.

– Да, люблю!

– Но к чему это приведет?

– Ни к чему!

– Чудной ты, право! А как же Зилла?

– Что – Зилла?

– Разве ты не заметил ее мучений?

– Каких мучений? – спросил Мануэль, с удивлением взглядывая на своего собеседника.

– Очень понятных, она привыкла к мысли быть твоей женой, ведь это была воля моего отца, и теперь бедняжка до безумия ревнует тебя к этой крале!

– Ты ошибаешься. Ничего подобного не могло ей прийти в голову, и она никогда не любила меня! – возразил Мануэль с досадой, прибавляя шагу и присоединяясь к Зилле, чтобы прекратить неприятный разговор с Бен-Жоелем.

Между тем Сюльпис Кастильян, согласно приказанию Сирано, все время незаметно следовал за оригинальной тройкой.

– Ну и какого черта надо ему от этих жуликов? – бормотал он с досадой.

Вопреки ожиданию Кастильяна, музыканты не остались на Новом Мосту, а, миновав его, направились к Несльским воротам; пройдя еще несколько шагов, они очутились в том квартале, где ныне находится аристократическое Сен-Жерменское предместье. Здесь все трое скрылись в воротах старого нищенского дома.

Кошелек Роланда, поднятый Бен-Жоелем, был настолько увесист, что он решил на этот по крайней мере день не утруждать больше ни себя, ни своих товарищей. Вообще они уже привыкли к этой жизни изо дня в день, без заботы о будущем.

Сюльпис Кастильян долго стоял у ворот старого дома в ожидании появления музыкантов, наконец, убедившись в том, что это была их квартира, спокойно побрел домой.

Вероятно, нетерпение Бержерака было очень велико, так как на следующее же утро, хорошенько расспросив адрес у Кастильяна, взяв шпагу и захватив с собой какую-то коробочку, вынутую из ящика, он направился к квартире Мануэля.

Дом, который был точно описан Кастильяном, Сирано сразу узнал. Это был «Дом Циклопа», как называла его вся учащаяся молодежь, переполнявшая квартал.

Он представлял собой высокое, узкое здание, построенное из толстых бревен и покрытое штукатуркой, уже обвалившейся во многих местах. Сбоку виднелась низкая, обитая железом дверь, наверху же, под покатой крышей, покрытой мхом и длинными ползучими растениями, спускавшимися вниз, заметно было единственное запыленное, тусклое окно. Отсюда сквозь старинные, оправленные в олово стекла по вечерам проникал на улицу какой-то странный красноватый свет. И действительно, это единственное красное окно, вырисовывавшееся на темном фоне дома, сильно походило на глаз Циклопа. Поэтому школьники, большие охотники до мифологических сравнений, и прозвали это огромное мрачное здание «Домом Циклопа».

Мирные граждане со страхом посматривали на это, по их мнению, таинственное строение, бывшее убежищем каких-то привидений, колдунов или по крайней мере фальшивомонетчиков и убийц.

Но Сирано, незнакомый с чувством страха, смело постучался в низкую дверь. Долго ничего не было слышно, наконец на деревянной лестнице раздались тяжелые шаги, дверь отворилась и на пороге появилась желтая и сморщенная, как печеное яблоко, старуха. Сквозь узкую щель, которую она старалась сделать еще уже, Сирано разглядел какое-то тряпье, развешанное по стенкам, какие-то полуразвалившиеся нары у круглого грязного стола и над всем этим едкий смрад неряшества и нужды.

– Чего вам? – спросила старуха.

– Мне бы хотелось поговорить с одним молодым человеком, который живет здесь.

– С молодым человеком? У нас их целых десять! Вам кого же именно надо? – хрипло смеясь, проговорила старуха.

– Мануэля! Кажется, его так зовут.

– А, Мануэль, да, такой есть у пас!

– Где же он?

– Он вышел с Зиллой и Бен-Жоелем.

– Где же мне искать его?

– А, вероятно, на Новом Мосту!

– Благодарю вас! – сказал Сирано, всунув в худую сморщенную руку старухи деньги, затем, мельком взглянув на высовывавшиеся из-за нее весьма подозрительного вида физиономии, направился к Новому Мосту.

Было всего лишь десять часов утра, а у моста уже сновала густая шумная толпа. Особенно сгустилась она у рва Несльских ворот, где помещался театр марионеток.

Этот театр принадлежал знаменитому Жану Бриокки, или Бриоше, составившему себе довольно гром, кое имя.

Из театра доносились глухие звуки музыки. Вдруг в дверях показался сам директор в сопровождении своего товарища Виолена. При виде своего любимца толпа моментально притихла и замерла в ожидании чего-то интересного.

– Милостивые государи и государыни, прежде чем поднять занавес, я предложу вашему уважаемому вниманию нечто весьма интересное! – начал тот, произнося слова с сильным итальянским акцентом. – Например, приключения горбатого шута, прелестное бесподобное зрелище, прекрасное средство против ипохондрии! – вставил Виолен.

Взрыв гомерического хохота заглушил его слова.

– Вероятно, вы уже слышали кое-что о моей обезьяне, Фаготене, этом чуде из чудес?

– Да, да, слышали! Фаготен, Фаготен! – заорала толпа, развеселившаяся под впечатлением этого предисловия.

– Итак, господа, я покажу вам это чудо даром, совершенно даром, как показывал вчера, как покажу и завтра! – продолжал оратор.

По данному знаку Виолен исчез и вскоре вернулся, ведя за руку комично одетую обезьяну, выступавшую с уморительной важностью рядом с ним.

– Это он, браво, Фаготен, браво! – смеясь, кричала толпа.

Нужно пояснить, что обезьяна изображала настоящую карикатуру Бержерака. Эта комическая копия фигуры, костюма и гордой походки поэта стоила Бриоше немалых трудов.

«Обезьяна, – как говорит сам герой нашего романа, – была толста, как амьенский паштет, ростом почти с человека и чертовски смешна, Бриоше украсил ее старой вигоневой шляпой с большим пером, еле закрывавшим ее дыры и заплаты; па шею он пристегнул шутовской воротник и, наконец, дополнил весь костюм модным кафтаном с шестью складками, сплошь зашитым блестками и тесьмами».

– Что, каков молодец?! – крикнул Бриоше, принимая участие в общем веселье.

– Вперед, Неустрашимый! Доброе утро, Капитан Сатана, Победитель силачей, забияка, хвастун! Покажи же нам свое мастерство! – кричал он.

Толпа, вся поглощенная интересным зрелищем, не спускала глаз с комичной фигуры обезьяны и не замечала Бержерака, остановившегося у театрального барака в последнем ряду зрителей.

Кровь бросилась ему в голову при виде этого оскорбительного зрелища. Его нос, злосчастный, осмеянный нос весь вздрагивал от душившего его гнева. Сирано ежеминутно готов был броситься на эту глупую гоготавшую над ним толпу, но любопытство пересилило гнев, и он остался на своем месте.

– Приветствую тебя, помощник могильщиков! – обратился Бриоше к мнимому Сирано. – Твои достославные деяния не останутся во мраке; все и каждый знает о том, как ты из головы султана сделал рукоятку к своей шпаге; как взмахом шляпы потопил целую флотилию. Да, чтобы посчитать всех убитых тобой людей, пришлось бы к цифре 9 приделать столько нулей, сколько песчинок на морском берегу. Иди же, достославный рубака, облегчай работу Паркам!

Прекрасно выдрессированная обезьяна, выхватив свою шпагу из ножен, принялась чрезвычайно удачно подражать приемам Бержерака. Движения ее были так комичны и притом так поразительно искусны, что Сирано невольно расхохотался вместе с толпой.

Между тем присутствие Сирано было замечено; толпа заволновалась.

– Вот он, вот он! Эй, Фаготен, гляди на своего двойника! Вот он своей собственной сатанинской персоной! – выкрикивала толпа, то и дело поглядывая то на обезьяну, то на Бержерака и отдаваясь неудержимому хохоту.

– Молчать, бездельники, а не то я покажу вам ваше место! – крикнул Бержерак, выведенный из терпения.

– Позвольте, сударь, полюбопытствовать, – проговорил какой-то лакей, выдвигаясь из толпы. – Этот нос чей будет, ваш собственный или прицепной? Вот так нос, всем носам нос! Отверните-ка его маленько в сторону, а то за ним ничего не видно! – балаганил лакей, с низкими поклонами приближаясь к поэту.

Намекнуть Сирано на его нос значило нанести ему кровное оскорбление. Наш герой не вынес этой насмешки и, выхватив свою длинную шпагу, ринулся на хохотавшую толпу. Моментально площадь опустела, лишь один Фаготен с гордым видом размахнулся шпагой на раздосадованного поэта.

Савиньян бессознательно бросился к несчастному животному и в одно мгновение уложил его на месте ловким ударом в сердце.

Видя мертвую обезьяну, Бриоше с воплем бросился к злосчастной жертве вспышки Бержерака.

– О, господин Сирано, вы поплатитесь мне за смерть моего Фаготена! – кричал он, впрочем, несколько сдерживая себя ввиду вещественного доказательства могущества Сирано, присутствие которого не позволяло ему вполне выразить свою ярость. – Я никогда не забуду смерти моего дорогого Фаготена. Я подам на вас в суд, и вы заплатите мне самое малое 50 пистолей! – продолжал он, обнимая мертвое животное.

– Погоди немного, и я тебе заплачу, но только такой же монетой, как и твоей обезьяне, – ответил Сирано, потом, вытерев шпагу и хладнокровно вложив ее в ножны, отправился к Новому Мосту, отыскивая глазами Мануэля. Но в почтительно расступившейся толпе не было ни молодого виртуоза, ни его спутников. Сирано уже направился было к «Дому Циклопа», как вдруг заметил вдали Зиллу.

– Эй, погоди, красотка, дай сказать пару слов! – крикнул он ей вдогонку.

Цыганка обернулась на этот бесцеремонный окрик и, узнав Сирано, остановилась, давая ему время подойти ближе.

За Зиллой виднелась фигура Бен-Жоеля, тщательно отворачивавшего свое внезапно нахмурившееся лицо.

– Скажите, куда девался тот молодой человек, который приходил вчера с вами в замок Фавентин? Честное слово, я уже глаза проглядел, стараясь отыскать его.

– Вы спрашиваете про Мануэля? – спросила гадалка.

– Да, про него!

– Его нет сегодня с нами!

– Где же мне искать его?

– Спросите брата, он лучше знает! – ответила Зилла, с полупоклоном отходя от Сирано и оставляя брата и Бержерака в приятном тет-а-тет.

Бен-Жоэль собрался уже было благородно ретироваться, но Сирано быстро остановил его, положив на плечо свою сильную, большую руку.

– Эй, милый, куда же ты? Как вижу, ты такой же дикарь, как и твоя сестрица!

– Пустите меня! – пробормотал цыган, – ежась под тяжелой рукой поэта. Этот жалобный оттенок в голосе бродяги, вероятно, кое-что напомнил Сирано, так как он быстро заглянул в низко опущенное лицо бродяги, но, видя, что тот отворачивается, Бержерак просто взял его за подбородок и поднял его смущенное лицо вверх.

– Та-та-та, так это ты голубчик?

– Вы меня узнали, господин?

– Как же, как же, узнал! Но не беспокойся, не по твоей вине; я вижу, ты не забыл моего совета и прятался, насколько мог!

– Я прятался лишь потому, что мне было совестно.

– Не лги! Во время нашей первой и последней встречи я до такой степени был очарован твоей особой, что обещался вздернуть тебя на виселице при первой возможности. Помнишь ли ты это, мерзавец?

– Да, помню, но, прошу вас, забудьте это… Ведь тогда, в ту злосчастную ночь, я был на чужбине, вдали от своих, меня мучил голод и я поддался искушению…

– Ну, подобные искушения, вероятно, попадаются тебе на каждом шагу!

– Нет, вы ошиблись, – в глубине души я честный человек.

– До этой глубины пришлось бы слишком долго докапываться!

– Уверяю вас…

– Довольно! Я нашел тебя как раз вовремя, – и ты можешь мне пригодиться. Слушай же, скотина, я оставлю тебя в покое и забуду свое обещание относительно виселицы, если ты окажешь мне одну услугу!

«Но я-то, я не оставлю и не забуду своей мести!» – пробормотал про себя бродяга.

– Я весь к вашим услугам, чем могу быть вам полезен? – проговорил он вслух.

– Где Мануэль?

– Вероятно, на паперти Собора Парижской Богоматери, но к 11 часам он вернется домой.

– Идем и там обождем его прихода!

– Вы хотите зайти ко мне?

– Почему же нет?

– Да, конечно, но…

– Или твоя конура – разбойничий притон, куда порядочному человеку рискованно и войти?

– Конечно нет!

– В таком случае двигаемся! Бен-Жоэль нехотя согласился.

– Ну а по дороге мы можем немного поговорить. Скажи, пожалуйста, что изображает из себя этот Мануэль?

– Он – славный товарищ… вроде меня.

– Что же, и он так же, как ты, поддается искушениям, – с некоторой боязнью спросил Сирано, – и занимается облегчением чужих кошельков?

– Куда там! Это – честнейшее и великодушнейшее существо.

Сирано вздохнул с облегчением.

– Какого он происхождения?

– Дитя случая, как вообще все мы!

– Но я заметил, что он не без образования. Где он учился?

– Да так, где придется. Между прочим, когда еще наше племя не рассеялось совсем, как теперь (наш отец был вождем целого племени), мы приютили одного славного малого, итальянского доктора, который принужден был оставить свою родину благодаря неудачному удару шпаги. Вы меня понимаете?

– Вполне! Продолжай, пожалуйста.

– Ну так этот доктор был человек очень образованный; он заинтересовался Мануэлем и, убедясь в его способностях, скуки ради стал с ним заниматься. Мануэль же усердно принялся за науку, и теперь вот в состоянии кропать стихи в честь прелестных дам.

– Что же случилось с его учителем?

– Он умер.

– Естественной смертью?

– Самой что ни на есть естественной: он просто под конец своих дней слишком любил поесть.

– Вечная ему память, но вернемся к Мануэлю. Ты говоришь, что он дитя случая?

– Да!

– Вашего же племени?

– Да, кажется.

Сирано сильно сжал руку Бен-Жоеля и, глядя ему строго в глаза, спросил еще раз:

– Уверен ли ты в этом?

– Но к чему этот вопрос?

– К тому, что у меня есть другие предположения относительно происхождения Мануэля.

– Какие?

– А такие, что он дитя не случая, а украденный ребенок!

– Украденный? – невольно бледнея, вскрикнул Бен-Жоэль.

– Да, я уверен теперь, что он уворован, но не тобой, конечно, – ты для этого еще молод, – а твоими, может быть, твоим отцом.

– Э, Господи Боже мой, ну подумайте сами, какую несообразность вы говорите! Зачем бы стали мы воровать его? – спросил цыган самым естественным тоном.

– Затем, зачем вы обыкновенно крадете детей: чтобы пользоваться ими, как приманкой для возбуждения сострадания у сердобольных людей; затем, чтобы приучать их к воровству и преступлению и, наконец, затем, чтобы выманить выкуп у родителей. Да мало ли зачем занимаетесь вы кражей детей!

– Нет, барин, вы ошибаетесь, Мануэль принадлежит к нашей семье!

– Не особенно настаивай на своем мнении, так как я, может быть, заставлю тебя отказаться от него. Впрочем, прежде чем продолжать дальнейшие исследования по этому вопросу, я хочу поговорить с Мануэлем. Ну-ка, веди меня! – прибавил Сирано, останавливаясь перед дверью «Дома Циклопа».