Читать книгу Мелкотравчатая явь - Лука Птичкин - Страница 2

Я тихо прошмыгнул в коридор, а затем, на улицу. Хотя, быть может, это мне лишь кажется, что я вышел тихо. Ведь чтобы оказаться снаружи, нужно было во-первых, надеть кенгуруху, во-вторых, открыть дверь, в-третьих, закрыть ее так, чтобы она не открылась сквозняком: закрепить ее джинсовой панамой. Все это нужно было сделать осторожно. Малейший скрип – и кое-кто проснется. Но я, как назло, и первое, и второе, и третье сделал громко. Вдобавок ко всему, я споткнулся о свои кроссовки. И не первый раз уже пожалел, что неправильно их поставил.

Все в нашей жизни требует порядка… даже месторасположение кроссовок.

Но, так или иначе, я оказался на улице. Тишина и покой. Короткая давно асфальтированная улица уходила вдаль, постепенно переходя в песок, а затем и в небо. Причем так плавно, что и придраться не к чему. Третий час ночи, а где-то далеко светит солнце и его лучи даже сюда добираются. Странное чувство возникает, когда с непривычки попадаешь за полярный круг. Солнце светит круглые сутки. Оно делает дугу днем, а, начиная с вечера и до утра, оно… как бы это сказать… в закате. Хотя, закат – и неверное словечко для этого, но по другому-то и не скажешь.

Так или иначе, я наблюдал именно закат.

Я достал сигарету и прошуршал табаком над ухом. Звук – точно рядом по тюли ползет жук. Но ни тюли, ни жука рядом не обнаруживалось. Я закурил.

Спать не хотелось. Трудно в такие минуты сказать, чего тебе хочется. Вернее было бы сказать – я делал то, что мне хотелось. Стоял, курил и слушал эту тишину. Еще думал о чем-то. Думал о том, что все хорошо, но чего-то все же не хватает. Наверное, моей подруги, девушки… уж не знаю, как ее называть. Как бы ни говорил, всегда кого-то обижу. Скажу «подруга», – обижу ее саму, скажу «девушка» – обижу друзей. Может, это лишь мои предрассудки, но у меня всегда с этим проблемы. Короче, в жизни лучше называть ее просто по имени. Только что посмотрел «Шоу Трумэна» и отходил от впечатления.

Видел это кино и раньше, да только фрагментами.

Когда докурил, подумал: ведь должно же быть кино про меня… И если оно есть, то какое оно? Вернее, каков я?

Я, конечно, понимаю, что я таков, каким сам себя вижу, но ведь этим же все не ограничивается. Всегда хочется узнать мнение окружающих. А посмотреть на себя со стороны я бы не отказался.

Я вздохнул, и аккуратно вернулся назад. Кое-кто, даже если и проснулся, то не подал виду, а лишь перевернулся на другой бок.

* * * *

Я лежал в мокрой от пота постели и видел у себя в душе Безграничный Океан. Да, он так и назывался. Безграничный. Наверное, у него должна была быть граница: береговая линия, к примеру. Однако это суша ограничивается Океаном, а не он – ей. Всю мою жизнь меня преследует образ Океана. Точнее, некого его прибрежья. Однажды он так крепко вцепился в меня, и по сей день не отпускает, что я уже стал думать, что у меня есть связь с другим миром.

Однако, это все бред. Никакой связи нет. Нет никакой двери в моей голове, нет окна, нет щели, нет даже собачьей дверцы, нет ничего, что могло бы как-то связать меня с другим миром. Но есть фантазия. И, вероятно, она создала с удивительной четкостью образ берега с мысом, кустарниками, маяком и с тем самым Безграничным Океаном. Все это жутко напоминало какую-то романтическую мелодраму. Но все же, было приятно даже от ощущения, что где-то в голове, или в душе, если она есть, – свой клочок земли и океана.

О причине возникновения этого образа я не задумывался. И, скорее всего, правильно делал. Просто однажды нафантазировал себе его, еще в детстве, да и все.

Особое место среди всего, что было на том берегу, занимал, само собой, маяк. Старый такой маяк.

Там жила женщина. Я это знал, но никогда к ней не заходил. Как-то времени не было, да и я не знал, что ей сказать.

– Здравствуйте. Как поживаете?

– Ничего – так себе. А Вы, простите, кто? – спросит она, не снимая дверной цепи.

– Я – творец этого мира…

Идиотизм. Так или иначе, я никогда к ней не заходил. Времени не было, да и не очень хотелось. Снаружи видел, как она выходит из маяка по делам, возвращается. Включает ночью маяк и ложится спать. Иногда к ней приходят разные люди. Примерно раз в месяц приходит почтальон, примерно раз в неделю приходит подруга, или сестра, примерно раз в неделю приходит рыжий мужчина. Но это уже не мое дело.

Она высокая, астеник по телосложению, на голове – почти всегда – волосы, собранные в пучок. Ходит преимущественно в грязно-желтой юбке до земли, в коричневой кофте из шелка. В общем, судя по всему, она привыкла к своей жизни и ни на что не жалуется.

Такой вот он, мой одинокий мир, – вслух подумал я.

И все же уснул, спустя полтора часа с тех пор, как лег.

* * * *

Так или иначе, а мой мир рушился. Не весь, конечно, но приличная его часть. И это было предрешено. В одно солнечное утро приехали машины. Я посмотрел туда. Маяк еще стоял, на прежнем месте, как ни в чем ни бывало. Он был похож на ни в чем не повинного холостяка, к которому пришла милиция, чтобы задержать.

Вот, открывает он дверь на призывы «откройте, милиция!». И, пока он рассеянно оглядывает людей в форме, те ему и говорят, мол, проследуйте в отделение. Почему холостяка? Не знаю. Просто это слово пришло быстрее других.

Вот и маяк так же. Машины помахали гигантскими чугунными гирями, снесли его. Пыль покрыла все вокруг. И уже вслепую бульдозер снес в Океан и остатки фундамента. Машины еще чуть повозились и убрались восвояси. Пыль осела на дно Океана к мелким рыбешкам, моллюскам и крабам. Остался лишь мыс и воспоминания. Теперь – ни женщины-смотрительницы, ничего. Время механических маяков улетучилось, вслед за ним пришло время маяков автоматических. Эти стальные скелеты-роботы шарят своим единственным глазом-прожектором по линии горизонта, и им практически не нужна забота людей. Эти холодные монстры выполняют свою работу, как надо, но, кроме этого, их ничего не интересует. И людям от них тоже ничего, кроме их работы, не надо.

На этом мысе, наверняка, скоро установят такой же.

И все.

Больше никаких почтальонов, подруг, сестер, и рыжеволосых коренастых мужчин.

Раз в месяц или в два здесь будет только механик и его гаечный ключ, которым он будет подкручивать гайки, развинтившиеся от качания этой стальной хреновины на ветру, смазывать машинным маслом подвижные соединения.

Ну и пусть. Лично мой маяк мертв.

* * * *

Наутро я проснулся в совершенно мерзком настроении. Вернее, я не проснулся, а меня разбудили. Нагло выскоблили меня из моего сна, словно присохшие сливки со дна стакана, где был кофе. Присохшими сливками себя никому чувствовать не нравится.

Звонил телефон. Звонил много раз. Я поднялся и пополз к нему. Седьмой гудок, восьмой. Я снял трубку и приложил ее к уху. Пустота. Нет, не тишина, а именно – пустота. Сплошной гудок. И больше ничего.

Это же надо так издеваться! Этот чертов кусок пластмассы всегда так: каждый раз, когда раздумываешь – брать трубку или не брать, через силу подходишь и все же отвечаешь – на том конце ее кладут. Это же надо!

Я тяжело вздохнул. Так, словно всю ночь чистил дорогу деревянной лопатой в снегопад. Снег все падал, падал, а я все чистил, чистил. Пока расчистил одну сторону двора, другая – уже в сугробах. И так всю ночь…

Но снега вчера не было, сейчас – середина июля, а деревянной лопаты я в жизни в руках не держал. Я мирно спал. Неважно как, плохо или хорошо, я просто спал. Я даже сна не помню. Может, мне действительно всю ночь снились сугробы и лопата, которой я их разгребал? Поэтому я так устал?

Я надел футболку и штаны и вышел в подъезд. Вытянул сигарету из пачки LM, прикурил от зажигалки, вдохнул, а затем и выпустил дым.

Не сказать, что меня привлекает LM, просто в магазинчике этого занюханного поселка не было ни того, что я курю обычно, не было даже того, что я курю в крайнем случае. Только LM. Ха… занюханный поселок… а ведь это моя родина. Кто бы другой сказал, что мой поселок занюханный – я бы сильно обиделся на него, а, может быть, и разозлился бы. А сам скажу, или здешние скажут – выходит, вроде, как нечто само собой разумеющееся.

Курить сейчас не модно, подумал я. Как ни крути, мода на сигареты кончилась еще в девяностые. Те, кому за тридцать лет, курят по старой памяти. Тогда зачем курю я? Привык, что ли? Да. А может, и нравится.

Я бросил думать о причине моего курения, со смаком делая очередную затяжку. Бросил думать об этом так же, как и о том, почему я проснулся таким уставшим.

Что-то в моей жизни определенно не так. И снесенный маяк – лишь следствие этого.

О чем-то еще хотел подумать, но забыл о чем. Вернувшись, в квартиру, съел бутерброд с семгой и запил ячменным кофе, глядя в окно.

На улице было относительно тепло для здешних мест. Пели птицы. Солнце ползло вверх, по своей привычной траектории. Облака кое-где устилали небо. Из форточки пахло летом.

«Денек будет солнечным», – помыслил я.

Я включил радио, пошарил по средним волнам – какая-то отечественная попса на одной, drum and base – на другой, телеканал «Культура», еще что-то. Как бы то ни было, слушать по радио было абсолютно нечего. И, в противостояние кому-то или чему-то, оставил «Культуру». Сначала я жевал следующий бутерброд под анонсы театральных постановок, затем под начавшийся фильм. Фильм был про Дворцовые Перевороты. Документальный.

Все мысли куда-то улетучились. Дожевав бутерброд, я выключил радио.

Кухню заполнила приятная тишина, хотя внутри меня ничего приятного не было – ни в голове, ни в солнечном сплетении. Я залпом допил кофе.

* * * *

Я долго еще горевал по снесенному маяку, но на место его смерти мне возвращаться не хотелось. Нужно было искать ту искру жизни, которую оставил он после своей смерти и раздуть ее до пламени если и не прежнего, то хотя бы какого-то. Пусто жить мне не хотелось. К тому же, не факт, что все искры жизни не потухли.

Но, желая хоть на некоторое время отвлечься от таких мучительных мыслей, я сосредоточился на фильме, который показывали по странному каналу «Кино-показ». Да, он так и называется. И там сутками крутили одни фильмы. Разные фильмы, хаотично, без сортировки. Могут, например, показать сначала комедию «Дуплекс», а за ним сразу «Сонную лощину». И все без рекламы. Я не знаю, как там у них на телевидении все устроено, но одно я знаю точно: чтобы зарабатывать, нужно что-то рекламировать. На что живет этот канал, я представляю с трудом. Вероятно, он чисто кабельный.

А сейчас шел фильм «Город грехов». Жестокий такой. Настолько нереальный, что кажется реальным. Трудно объяснить. То ли я сильно проникся настроением фильма и поэтому мне показалось, что в жизни – как там, то ли наоборот, в фильме – как в жизни. И от этой аналогии становилось страшно. Это как стать свидетелем жестокого ДТП: вроде знал и до него, что такое бывает, а как увидел – так сразу понял, как же все страшно на самом деле, что есть всегда хлеще того, что ты видел. Как сказал Квайгон Джим из первого эпизода «Звездных Войн»: «всегда найдется рыба крупнее». Так и есть.

Дальше размышлять на эту тему нет смысла, подумал я, сейчас пойдут мысли о сознании, подсознании, бессознательном. Затем я вспомню, как мы это все проходили на первом курсе. Вспомнятся одногрупники, всякие случаи. А мне все это вспоминать не хотелось.

Мои одинокие несвязные мысли прервал сигнал сообщения на телефоне. Мой хороший знакомый предлагал мне сегодня прогуляться и попить пива. Заняться было особо нечем, кроме того, чтобы думать и думать до одурения. Но именно на это у меня не было сил. И я согласился на семь вечера.

Неизвестно, куда делся мой день, но его не стало. Пришло семь часов. Так же, как приходит старость, если судить по тому, что говорят. Хотя я лично сужу лишь по тому, как внезапно мне стукнуло сначала пятнадцать, затем шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… Время – очень сомнительная вещь, если его можно назвать вещью. На него никогда не нужно рассчитывать. Лишь на себя.

Так или иначе, а о маяке я не рассказал своему знакомому. Слишком уж это личное. Да и он не поймет.

Мы пили пиво, опираясь на перила возле Дома Офицеров, и говорили о вассерманах. Да, это нарицательное имя в нашей повседневной бестолковой болтовне. Изначально оно пошло от Анатолия Вассермана, журналиста и политического деятеля. Уж не знаю точно, связан он со значением, коим мы наделяли его фамилию или же нет, но так или иначе у нас это слово обозначало человека с отсутствием сексуального опыта.

Ну и вот мой знакомый жаловался мне, что он вассерман. Я слушал его мысли вслух. Мне не то, чтобы не нравилось, о чем он говорит, или нравилось. Больше всего в его «душеизлиянии» раздражало то, что после каждой фразы он спрашивал моего мнения.

Я мычал в ответ что-то невразумительное, а когда он надоел мне своим нытьем, неожиданно для себя грубо ответил ему:

– Да не останешься ты вассерманом! Задолбал!

Он как ни в чем не бывало, продолжил.

– Правильно, ведь Вассерману пофигу, что он вассерман, а мне нет. – Он задумался. – Значит, я уже не вассерман!

Я вздохнул и тихо произнес:

– Нет, не вассерман. Вассерман один. Это Анатолий.

И весь диалог был примерно такого характера.

Когда я был вассерманом, я об этом молчал. Я не считал нужным кому-то что-то объяснять или кого-то что-то расспрашивать. А если спрашивали, уходил от ответа. Так было проще. Зачем кому-то знать о моей личной жизни. Я думал моя жизнь резко изменится, если у меня будет сексуальный опыт. Я ошибался. Когда я перестал быть вассерманом, мир не перевернулся. Даже не покосился. Ровным счетом ничего не изменилось.

А знакомый мне завидовал. Хотя завидовать тут абсолютно нечему. Я понимаю, каждый хочет внимания или… чего бы там ни было. Этого у моего знакомого не было. Он был совсем один. Да он, я видел явно, не делал ничегошеньки, чтобы получить то, о чем грезит. Но все равно мне было противно, что он завидует именно мне, а не людям, которые достойны большего внимания на этот счет, нежели я.

Была у него одна мечта… купить телевизор за 39 990 рублей. Поэтому он устроился на работу. Глупая такая мечта. Бестолковая. Люди просто наполнены такими мечтами. А я привык грезить нереально. Наверное, это мои грезы бестолковы и глупы… Хотя судить не берусь.

* * * *

Разошлись мы в десять вечера. Прошедший день был пуст, как моя голова и желудок.

Я выкурил сигарету, стоя на крыльце с кашей бессвязных мыслей в голове. С каждой затяжкой сигарета приятно похрустывала. И от этого хруста на душе становилось немного теплее. А облака табачного дыма, выдыхаемого мной, неслись ветром в сторону и разрезались надвое подъездными перилами.

Я зашел домой, поужинал останками спагетти с сыром и говядиной. Включил телевизор. Проклиная пульт с залипающими кнопками, полистал каналы.

Новости. Медведев. Министры. Ярмарка в честь какого-то праздника то ли в Калужской, то ли в какой-то еще области. В США сумасшедшая мамаша сбросила с семнадцатого этажа своих детей. Снова Медведев. Обострение ситуации на границе России с Грузией. Назревание конфликта. Ученые установили, что животные видят сны. Израиль и Россия – страны-братья…

Братья? Может, сестры? Страна – женский род.

Неизвестный фильм. Скорее всего, мыло. Какой-то сериал. Девушка из 80-х давит слезу на плече у парня-истукана, по-видимому, тоже из 80-х. Реклама порошка, за ней реклама пива.

К счастью или нет, но все, что происходило на экране, не имело ко мне ни малейшего отношения.

Казалось, мир наполняют миллионы несвязных друг с другом вещей и событий. Затем показалось, что эти вещи и события так и стремятся вытеснить друг друга с лица Земли. И вытесняют. Компания по производству порошка считает себя важнее фармацевтической, и наоборот. Все равно после использования продукции и того, и другого производителей, остается просто мусор.

Новости никогда не классифицируют как надо. За репортажем с поля боя следует репортаж о пуде героина, выловленного в Миссисипи. Все требует порядка, но порядка не существует. Мы живем в мире людей, а не в мире ЭВМ.

Я громко зевнул, секунд на десять. Просто утомили мысли, и я захотел спать. Не выспался сегодня, должно быть. Лягу, да и буду дрыхнуть, не видя снов. Как безмозглый червь. Буду пускать слюни на простыню и сопеть носом. Эх, как все надоело!

Что-то в моей жизни определенно не так…

Когда все кажется чертовски ничтожным, ничего не остается, кроме как лечь в постель и забыться. Сделать так, чтобы ничего вокруг тебя не существовало, кроме забвенья.

* * * *

И все же я нашел в себе смелость взглянуть на место гибели маяка. Утес, чайки, океан. Никакого маяка, точно его тут никогда и не было. Опять приехали машины с оборудованием. Снова вспахали траву. Замесили землю вдоль и поперек. Что-то будут строить. У меня нехорошее чувство. Нечто вроде страха, неизвестно откуда взявшегося и чем обосновывающегося.

Лечу над линией берега. Волны разбиваются о бесконечные скалы и утесы. Пасмурное небо над головой, но дождь никак не пойдет. Здесь, по-видимому, и не было дождя. Земля сухая. Напряжение растет. Голова становится тяжелой. В воздухе парит. Душно. Дождь должен быть. Его не может не быть.

Где теперь та женщина и ее жизнь, подумал я. Наверняка растворилась в повседневности без угрызения совести. Работает и живет теперь, скорее всего, в городишке неподалеку. Да и мне это неважно.

Все, что мне было здесь дорого – маяк – лежит на дне Океана пылью и осколками, зарастающими водорослями. Сделалось так больно, что захотелось плакать. Прямо во сне.

Что мне заменит маяк?..

Я пролетаю над городом Безименни. Меня заставляет остановиться шестиэтажная электростанция. Здание, как и полагается, выглядит

по-индустриальному: коричневые тусклые давно не крашенные стены, маленькие окна под потолком. Наверху – огромный винт, уходящий стволом в шестой этаж и выходящий с другой стороны, заканчиваясь набалдашником. По-видимому, для уравновешивания винта. Шестой этаж покрывает полупрозрачная крыша из стекла и металлической сетки, через которую замечаю огромный генератор.

Винт быстро вращается то ли от ветра с Океана, то ли еще от чего-то неведомого мне. Генератор, как положено, вырабатывает энергию. Она по проводам бежит ко всем домам. Чисто и практически безопасно.

От пятого этажа отходит мост к другому индустриальному строению. Мост подпирается снизу деревянными сваями, упирающимися в землю по обе стороны от реки Подвоздушной. В реке крутится огромное колесо. В помещении первого этажа стоит еще один генератор.

Я решаю устроиться здесь на работу, если есть места. Мой настоящий мир сейчас меня как-то мало интересует. Да и вообще, если нет в реальной жизни того, чего я жду, почему бы иногда не пожить в придуманной?

Я приземляюсь на мост и материализуюсь без малейших колебаний. Хотя знаю, что затем снова стать Взглядом я не смогу. Лишь пройдя определенный круг, я могу сделаться им снова. Но я сделал выбор.

Я тут же ощущаю этот мир, с его запахами, ветром, видом и жителями. Стоя на мосту, я чую запах ржавого железа. Он исходит от мельницы. Захожу внутрь, отворяя двумя руками тяжелую скрипящую дверь.

– Кто здесь? – говорит наперебой шуму и спохватывается человек, сидящий на стуле напротив огромного генератора, проходящего до вершины шестого этажа и чуть ли не упирается в крышу. Генератор трясется и работает. Весь город работает от этой электростанции.

Человек курит сигарету темно-синего цвета. Я не видел таких сигарет, но их цвет идеально гармонирует с желто-красным угольком на их конце. Странно, что компании Реального мира не делают таких сигарет.

– Я – создатель этого мира. Слыхали о таком?

– Слыхали, слыхали… Как же не слыхать! Любой мир кем-то создан. Я – Куражир. Смотрю за работай генератора, нажимаю на кнопки, смазываю детали, заменяю детали… Такова моя работа.

Куражир – шатен, у которого проблескивает седина. Он гладко выбрит и весьма аккуратен. На вид ему лет пятьдесят. Он протягивает мне руку. И мы приветствуем друг друга.

– Так что тебя сюда привело? – Спрашивает он, кряхтя.

– Мой маяк разрушен. Я ищу… как бы это сказать… нечто подобное.

– Ну, тогда ты сделал правильный выбор. Ведь во всей округе ты не отыщешь ничего более подходящего. Тогда что именно тебе нужно здесь? Ты ведь не зря материализовался, без цели. Это тот маяк, что, должно быть, стоял на мысе Доминик?

Я понятия не имею, как называется тот мыс.

– Да, наверное. – Отвечаю я. – Я ищу работу.

Куражир меня не слушает.

– Слышишь, как гудит?

– Обычно гудит.

– Не-ет… – Растягивает он. – Необычно. В том-то и дело. Гудит он неисправно. Это микропроводник №4 барахлит. Надо его смазать. Ну, так зачем ты здесь?

Он встает, идет, прихрамывая к полкам, берет масленку, заходит за генератор, не вынимая сигарету изо рта, копошится в проводке, достает металлический цилиндр, смазывает аккуратно и скрупулезно, и ставит обратно в генератор. Я терпеливо жду, когда он закончит, чтобы услышать меня.

– Ты садись, если хочешь. – Он берет по пути от генератора стул, ставит его неподалеку от своего и садится сам.

– Я постою. Я здесь, потому что ищу работу.

– А… работу? – Он затягивается, выпускает дым в потолок и тушит сигарету в стеклянной банке. Последние клубы дыма исходят от окурка и растворяются в промасленном воздухе. – Ну что же, спускайся вниз, там поговори с Рчедлой. Она кладовщица и, по совместительству, заведующая отделом кадров.

– Спасибо.

Я удивляюсь этой пустой тратой времени. Жизнь здесь, очевидно, еще более размерена, чем моя.

* * * *

И проснулся в странном, впрочем, для меня теперь обычном, состоянии. Во рту у себя обнаружил какие-то волосы. Перевернулся на другой бок, перетерпливая жгучее желание отлить и поплевался. Когда перевернулся, стало вроде даже легче. Подумал о волосах во рту. «Волосы во рту… Опять спал калачиком!», – как сказал мне один друг, Зе. Вспомнил, как прошедшей осенью, когда поступил в университет, одногруппница по имени Яна заявила, что терпеть не может любую растительность на лице.

– То есть, для тебя в принципе все равно, что усы, что борода? – Спросил я ее.

– Ну, вроде того.

– Ясно.

Тогда я невольно посмотрел ей подмышку. Яна была в розовой майке, и в подмышках у нее колосился густой волосяной покров. В тот день я решил, что правильно делаю, что ращу бороду.

Я перевернулся на другой бок и желание отлить снова на миг отпустило, а затем снова схватило прямо за…

Какая разница, хоть проваляйся так весь день, мир от этого лучше не станет. Я сходил облегчиться, попил воды и снова лег в теплую постель.

…До сих пор не люблю ее, эту Яну. Если говоришь о своих предпочтениях относительно бороды, то хотя бы побрей или, в крайнем случае, подстриги подмышки, – думал я тогда, сидя в первый и, надеялся я, в последний раз с ней за одной партой.

Бесполезные, безвольные мысли… Я встал, оделся, покурил, позавтракал, выпил кофе, включил телевизор. Посмотрел какой-то клип по MTV, который тут же въелся мне в мозг, и я начисто забыл лица исполнителей. Лишь гнусный ритм стучал по голове чугунной сковородой.

Мир полон ненужных для меня вещей. А что же касается того, что мне все-таки нужно, то тут вариантов не много. Мне сейчас нужна была банка пива и вдохновение. Пожалуй, больше ничего.

Выключил телевизор и уставился в окно. День и деревья. Замечательный день для того, чтобы шевелились деревья. Отличные деревья для того, чтобы день был именно такой вот: как мои сны, непосредственный и сонный.

Газ в зажигалке никак не хотел выходить наружу, и я прикурил от спичек. Распахнул окно в своей комнате, в которой оттрубил все 11 лет школы. Школа же вспоминается мною как Ад. Не знаю, почему, но как только мне говорят про Ад, я представляю коридоры своей школы, по полу которых текут реки лавы и освещают все вокруг янтарным ярким светом. Кругом бесы-школьники, а Дьявол – парень по фамилии Я***…, который издевался надо мной довольно продолжительное время и учился в параллельном классе.

Наоборот – та же история: как только кто-то говорит о школе, я представляю Преисподнюю. Ерунда какая-то. Хаос. Как в школе, так и в голове. Однако, в каждом хаосе есть свой порядок. Это я как-то усвоил. Как – не припомню.

Туммм—туммм—туммм—ту-ту-ту – стучал в голове попсовый ритм.

Мост… океан… электростанция… генератор… Куражир… микропроводник №4… Я, наверное, схожу с ума, но мне все это даже нравится…

* * * *

Я встряхнул голову от воспоминаний, как собака от воды. Только воспоминания – не вода. От них так просто не отделаешься. И я стал напевать забытую мною песню группы Седьмая Раса про чертовы облака, про выцветшие глаза, волосы и как всегда про смерть. Но прямых ассоциаций она не вызвала. И хвала небесам за это.

– Вот некоторое играют в карты на раздевание. Интересно, на что нудисты играют? – Спросил меня однажды мой знакомый…

Хватит вспоминать! Моя задача заключалась в освобождении от них, но без них – никак.

Не помню, как я провел этот день, в каком состоянии, но он куда-то делся. Вечером я встретился с одной знакомой. Купил себе пиво, ей – шоколадный батончик. Говорили об искусстве и незаметно перешли на ее проблему.

– Я не найду себе никого. – Говорила она.

– Ну ты же говорила, секс только с любимым. Ладно бы дело ограничивалось этим. Так еще и после свадьбы. – Закуривая, скучно промямлил я.

– Значит, буду одна.

Я ее не понимал в плане секса. Ей стукнула двадцатка, а взгляды с двенадцати лет не поменялись ни на йоту. Естественно, такое мнение я не разделял. Думаю, может, когда-нибудь она поймет меня. А вот интересно, а я – ее пойму? Кругом все такие одинокие…

– Я смирилась со своей ничтожностью.

– Угу. – Затянулся я сигаретой и выпустил дым себе под ноги тонкой струйкой.

В душе я смеялся над ней. Хотя она действительно мучила себя по-страшному, думая, что ее мучают обстоятельства. Ее постоянно предавали или забывали, но я подозреваю, что она многое сама для этого делала.

Перед подъездом, возвращаясь домой, я выкурил сигарету, наблюдая за желто-синим великолепием заката, что раскинулось между двумя домами. Поистине невероятное зрелище, когда теплые багрово-желтые лучи освещают все вокруг. Дома, деревья, убитый асфальт, меня. Как будто я вдруг попал на Марс, такое чувство. Уж больно красное солнце. Тучи были словно нарисованными и неподвижными. Вечер был красив и бессмысленен.

Придя домой, я съел слегка остекленевшие спагетти по-домашнему и сел в своей комнате на кровать, чтобы их переварить. Не то, чтобы для этого нужно специально как-то сесть и всерьез этим заняться. Я просто сидел и представлял как они перевариваются у меня во чреве. Это сопровождалось его довольным ворчанием.

Вот месиво из муки и масла комком в желудке обволакивается Аш-хлором и Натрий-о-ашем… обволакивается желтой маслянистой жидкостью и тает, впитываясь в стенки желудка…

Наконец, посчитав, что достаточно напереваривался, и все нужные вещества попали в кровь, а ненужные пошли дальше, я встал, разделся и лег в постель.

Пытался читать Стендаля, но строчки не согласовывались между собой. И, решив, что сегодня я слишком туп для чтения, лег спать.

* * * *

Моя работа, данная мне Рчедлой, заключается в отборе хороших деталей и плохих. Хотя, известно, что хорошее и плохое – категории глубоко относительные. Вот поэтому моя работа имела философский характер. Первый день меня старались сильно не загружать и давали холодное пиво на обед вместе с супом и кашей с мясом, котлетой или колбасой. И поэтому после обеда я отбирал детали еще лучше. «Лучше» носит тоже весьма относительный характер. И, таким образом, моя работа являлась дважды философской.

И вот так я отбираю детали. Хорошими деталями в моем восприятии являются не потертые, не слишком старые. Вот главные критерии. А имеют ли они брак, или нет – уже не мое дело. Я выполняю работу в соответствии со своей индивидуальностью, а как там кто воспримет – решать не мне. Многие из этих деталей я в глаза не видел, но все равно работаю. Некоторые упрекают меня в профессиональной некомпетентности, а я на это отвечаю:

– У меня же нет образования в отличие от вас…

– Ааа… – отвечают они.

Вот бы так было в реальной жизни, думаю я, и стараюсь работать лучше.

С другой стороны, я не хотел, чтобы так было в реальности, ведь в жизни детали нужно знать, чтобы их отбирать. Ну, по крайней мере, в большинстве случаев.

Недавно я познакомился с персоналом электростанции. И с одним товарищем, Бьюфордом, и милой девушкой Рчедлой мы уже достаточно близко общаемся.

В этом мире я не курю. Все-таки, идеальному «Я» курить не пропишешь. Зато мое идеальное «Я» пьет пиво, хотя ему этого тоже не рекомендуется. Как ни крути, абсолютного идеала не существует даже в пределах одного разума. Даже для самого себя. Человека всегда хвалят, мол, он царь природы, он может все, никакой компьютер не способен передать сложность человека и тому подобная дребедень. Но на самом-то деле? Да, человек настолько сложное существо, что сам не способен осознать свою сложность, не говоря уж о компьютерах, которые сделаны им же. Человек однако, настолько же несовершенен, как и сложен. И может он далеко не все. Даже себя понять как надо – и то не способен.

А надо ли?