Читать книгу Красный дневник - Лусине Кандилджян - Страница 3

Я училась в простой ереванской школе в начале восьмидесятых. А он сидел за одной партой с Армине. Она была чем-то на меня похожа – такая же голубоглазая, только, в отличие от меня, вечно улыбалась. С ней он был таким хорошим мальчиком. Я ей даже завидовала. А ко мне приставал на каждой переменке: дергал за волосы, дурашливо лез с кулаками. Наконец эта игра в кошки-мышки мне надоела. Как-то я ухватила его за сорочку и начала трясти так, что от нее отлетели пуговицы. В тот же день он пожаловался своей маме, которая, встретив меня после школы, начала отчитывать:

– Ты почему оторвала пуговицы? Разве девочки так поступают?

Я молчала, не оправдывалась. Как же я его тогда ненавидела! Разве жаловаться маме достойно? И, уж конечно, не по-мужски.

Через пару лет его перевели в другую школу, где изучали английский, а наша была с французским уклоном. Сама не знаю почему, мне было грустно оттого, что он уходит. После этого он иногда приходил навестить нас, бывших одноклассников.

Вскоре наступил тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год. Мне тогда исполнилось шестнадцать.

– Папа, ты не поверишь, – возбужденно вбежала в дом из сада моя младшая сестра. – Представляешь, наша вишня зацвела! Второй раз за год. Может, у нас и вишенки будут?

– Вряд ли, – покачал головой папа. – Цветущая вишня в декабре – это, по крайней мере, очень странно. Природные аномалии не к добру.

И действительно: это были всего лишь «цветочки», а «ягодки» не заставили себя долго ждать.

С тех пор прошло ровно двадцать пять лет, но каждый из нас в деталях может вспомнить события того дня.

Я училась в девятом классе. Наша старая школа стояла на возвышенности. Каждый раз, когда внизу мимо проезжал трамвай, стекла школы дребезжали. В тот день у нас был урок русского языка. Мы писали диктант. Вдруг моя ручка стала приплясывать, и, как я ни старалась дописать предложение, не смогла: только замарала тетрадь. В классе поднялся шумок. Все посмотрели на Оганеса, сидящего в среднем ряду. Тот имел привычку притоптывать ногами по полу, а так как он был парень тучный, то обычно парты рядом дрожали. Но на этот раз у него самого был ошарашенный вид.

– Я тут ни при чем, – стал он оправдываться, заметив направленные в его сторону косые взгляды.

Убедившись, что это не Оганес, все посмотрели на учительницу. Стелла Татуловна с ужасом следила за школьной доской, которая то и дело отрывалась от стены и со стуком снова ударялась о нее. Через окно было видно, как высокие тополя нагибались до земли, и все это сопровождалось каким-то гулом.

Взяв себя в руки, Стелла Татуловна призвала нас к порядку. А поскольку она была для нас непререкаемым авторитетом, мы быстро снова взялись за ручки.

Из коридора было слышно, как ученики с верхнего этажа, толкаясь, спускаются по лестнице. Вдруг приоткрылась дверь и показалась голова директора школы. Она удивленно посмотрела на нас и проговорила:

– Ну что, сидите? Ну, хорошо, сидите, сидите.

А сама вместе с другими поспешила покинуть здание. Мы со второго этажа недоуменно наблюдали, как на школьном дворе собралась целая толпа из учеников и учителей. Только на следующий день, когда стали известны масштабы землетрясения, за считаные минуты унесшего жизни более двадцати пяти тысяч человек, Стелла Татуловна, пряча за иронией запоздалый страх, скажет:

– Представляете, как шикарно мы могли провалиться?..

Когда я вернулась домой, зазвонил телефон. Это был его голос:

– Как ты? У вас все в порядке? Ереван разрушен?

Он звонил из Ленинакана. Там жил его дед, и накануне они с родителями поехали его навестить. Ленинакан был вторым по величине городом Армении. Был… А теперь лежал в руинах.

Я заверила его, что у нас все в порядке.

Связь оборвалась. Удивительно, что он вообще смог дозвониться из этого ада.

Я все не решалась отпустить трубку, надеясь на что-то, и думала о несчастных людях, застигнутых стихией врасплох. Еще долго люди будут искать и извлекать из-под обломков тела своих родных. Многие из выживших навсегда останутся инвалидами.

И в такой трагический день мне было очень стыдно за свое маленькое счастье.

– Он жив!