Читать книгу Сядьте на пол. Руководство по дзену для родителей - Лёха Андреев - Страница 5

«В одной семье жил маленький мальчик, который не говорил. Уже и три года ему исполнилось, и пять, а он всё молчит. Родители водили его к разным специалистам, но никто не мог помочь. И вот, когда все уже отчаялись, в одно прекрасное утро ребёнок вдруг чётко сказал:

– Каша несладкая.

– Ты умеешь говорить! – восхитились родители. – Что же ты раньше молчал?

– Раньше была сладкая».

Вопрос о том, зачем человеку речь и язык, очень похож на вопрос о том, зачем заводить детей. Даже анекдоты похожие: и шутка про стакан воды, и история про несладкую кашу показывают, как мало мы задумываемся о важном. При этом, не имея ответа на вопрос «зачем», многие родители откуда-то знают, «как» должна развиваться речь ребёнка.

Вот самое популярное убеждение: чем раньше заговорит, тем лучше. Это ведь показывает, какой он способный!

Идём дальше. Первое слово – это конечно "мама". Хотя нет, это уже неоригинально. Нечем похвастаться. Поэтому в разговорах современных мам можно частенько услышать "а наш первым словом сказал "кран!" (или "бабло", или "гугл", или просто "харе рама").

Вслед за первым словом растёт список других обязательных достижений. Сказал двухсложное слово? – теперь скажи трёхсложное. А наш зато может сказать "синхрофазотрон"! Правда, он не выговаривает "р"… Ах, какая большая проблема. Слочно исплаврять, плиграсить рогопеда! И так далее, и так далее. Предложения тоже надо составлять правильно. И названия всех фруктов знать. И писать без ошибок.

Зачем? Разве язык предназначен для того, чтобы ставить рекорды и обеспечивать родителям темы для разговоров? Нет. Тогда для чего? Может, чтобы общаться с другими? Чтобы строить собственный мир внутренних представлений и размышлений? Это уже ближе. Но при таких целях все соревнования про "раньше, длиннее и правильнее" – совершенно ненужная и даже вредная практика скучающих взросликов.

«Был у нас в гостях молодой отец, доктор Волошин. Набирался опыта. Я решил показать ему, как Кит распознаёт кошек. Взял книжку с кошками, показываю:

– Кит, смотри, кто это?

– Бам! – говорит Кит.

– Да ты что, какой "бам"! Кто это?

Кит смотрит на меня как на идиота. Потом молча идёт в прихожую и приносит мячик. Мячик называется у него "бам". Он тыкает мячиком в книжку – там нарисована кошка с мячиком». (сентябрь 2005)

Механизм обучения языку до сих пор таит много загадок. Одно можно сказать точно: это не буквальное заучивание слов родителей. Да, ребёнок многое получает от них, но это не единственный источник знаний об окружающем мире. И обработка полученной информации у детей в голове – тоже своя, не родительская. Возникающие структуры формируют совершенно уникальный внутренний мир. Даже не умея выговаривать слова, годовалый карапуз уже вполне понимает, что ему говорят – например, может найти и принести игрушку, которую вы попросите. Значит, какое-то внутреннее представление у него уже давно есть! Но чтобы ответить, нужно ещё перевести этот внутренний язык обратно на внешний – и опять это выходит по-своему.

Вот и получается, что общение ребёнка с родителем – не одностороннее "обучение", а разговор двух людей из разных стран. Конечно, они поймут друг друга, если один из говорящих обучится языку другого. Но эту тяжёлую роль чаще всего поручают младшему. Хотя, если бы взрослый догадался позабыть свои скучные слова и немного поучился языку той страны – он бы обнаружил, что ребёнок говорит с ним уже давно.

Искусство распальцовки

«По гороскопу, составленному общим собранием многих женщин, купавших младенца в корытце у теплой лежанки, было решено, что это пришел в свет жилец очень спокойный и веселый, который будет любить жизнь и прогостит на земле долго, а потом умрет и никому ничего не оставит… Ошибка была невозможна: все видели, что младенец держал ручки просто и ни за что не хотел сжимать кулачков, насильно сделанные из его ручек горсточки тотчас же расправлялись, – а это редкий, но зато несомненный признак нестяжательности и даже расточительности. Гороскоп был верен, и князь Яков оправдал его своею жизнию." (Николай Лесков, "Захудалый род» [15])

Рефлексы новорождённого – ещё не язык. Но как видно из цитаты, даже простые сельские женщины двести лет назад умели получать интересную информацию, наблюдая за движениями только что родившихся детей. Хотя вас наверняка настораживает слово "гороскоп". Поэтому я расскажу подробнее, почему из всех известных мне гороскопов этот, лесковский, является самым научным – даже по современным меркам.

Через сто лет после «Захудалого рода», в середине XX века, американский анестезиолог Вирджиния Апгар опубликовала свою систему оценки состояния новорождённых на первых минутах жизни. Система была проста и наглядна, буквально "укладывалась в пять пальцев" – а это одно из важнейших условий популярности категориального мема. Апгар предложила тестировать ребёнка по пяти параметрам: окраска кожи, пульс, рефлексы (ответ на раздражение), мышечный тонус и дыхание. Каждый параметр оценивается в 0 или 1 или 2 балла. Результаты суммируются, в итоге получается шкала от 0 до 10. Можно заметить, что гороскоп лесковских женщин касается двух параметров Апгар: мышечный тонус и проверка рефлексов.

За последние полвека медики переломали немало копий (или чем дерутся медики? шприцами?) в спорах о том, является ли шкала Апгар гороскопом. Одни утверждали, что тест, сделанный на первых пяти минутах жизни, нужен только для того, чтобы выявить необходимость дополнительных медицинских процедур сразу после родов (например, реанимации) – но его нельзя использовать для предсказания качеств ребёнка в будущем. Однако появился целый ряд исследований, находивших совпадения между низким числом Апгар и некоторыми неврологическими отклонениями. В ответ сторонники первого мнения стали публиковать разъяснения о том, что корреляция не означает причинно-следственной связи [16].

Но сторонники гороскопного подхода не сдавались, подбрасывая новые аргументы в пользу лесковских женщин. Вот к примеру статья, опубликованная в 2011 году в медицинском журнале Obstetrics & Gynecology [17]. Шведские исследователи взяли базу родильных домов с оценками Апгар с 1973 по 1986 (около миллиона человек), а затем нашли тех же детей в базе школьных оценок в возрасте 16 лет. Оказалось, что дети с Апгаром меньше 7 гораздо больше рискуют получить самые низкие оценки при окончании школы, либо вообще не получают классического выпускного аттестата, поскольку попадают в спецшколы. Очевидно, в ответ на это должно появиться контр-исследование, в котором люди с низким Апгар окажутся среди Нобелевских лауреатов.

Мне кажется, более серьёзная проблема тут не в корреляциях. А в том, что даже образованные медики более полувека используют очень упрощённый тест, который не сильно отличается от гороскопов 200-летней давности. Конечно, это не может убить профессиональную наблюдательность, и хороший акушер / неонатолог наверняка видит ещё десятки факторов, позволяющих рассказать о только что родившемся человеке кучу интересных вещей. Но видимо, именно привычка к простой категоризации приводит к тому, что в литературе для родителей не найти ничего полезного о движениях новорождённых, кроме описания пары-тройки классических рефлексов. Хватание, поворот головы, спонтанное ползание. А что дальше-то?

«Еве неделя. Маша обрезала ей ногти, и теперь она постоянно щеголяет открытыми руками. Жесты очень смешные: постоянно показывает фиги и прочие индийские мудры. Что особенно удивило: делает отдельные жесты мизинцами. Но что это значит? Обычно мизинцы – самые неактивные пальцы. У Кита таких индийских танцев с мизинцами я не видел.

А ещё пальцы отлично заменяют Еве соску. Помню, как с Китом мы намучились искать эту вечно выпадающую хреновину. Шутили даже, что пора её скотчем приклеивать, или ракетную систему самонаведения внутрь встроить. То ли дело пальцы: всегда под рукой, никогда не теряются, в грязную лужу не падают. И в отличие от соски, позволяют почесать себе дёсны во всех углах, а также потренировать разнообразные звуки для будущей речи». (февраль 2009)

Но до речи ещё далеко. А общаться с миром уже надо. Как начать говорить с иностранцем, не зная его языка? Конечно, жестами! Первый, самый очевидный – потянуться к интересующему предмету. Из этого естественного движения вырастают и приветствия, и молитвенные «обращения к небу», и вдохновляющая «рука в будущее», которую так любят руководители.

А вот для простых смертных многие детские жесты запрещены. Причём запрет прошит глубоко в мозгу целой цивилизации. «Руками не трогай! Не показывай пальцем!» – помните такое? В некоторых современных пособиях родителям даже советуют отворачиваться от ребенка, когда он на что-нибудь показывает, – и требовать, чтобы он словами называл свои цели. Якобы от такого обращения у детей быстрее развивается речь и интеллект вообще. Если руководствоваться такой «логикой», можно посоветовать и не кормить ребёнка – чтобы быстрее начал деньги зарабатывать. Прямо с двух лет, ага.

Показывать пальцем можно и нужно, особенно для маленьких детей. А если кто-то назовёт это неприличным, можете с умным видом сообщить ему, что среди людей, которым запрещали показывать пальцем, оказался очень высокий процент самоубийц, наркоманов и психологов. На самом деле, пока никто не проводил такого исследования; просто это хороший способ отшивать людей, которые имеют неприличную привычку навязывать другим свои суеверия.

Впрочем, специально для въедливых читателей сейчас будет серьёзное отступление в сторону науки о том, как мы познаём мир. Правда, и здесь трудно удержаться от шуток. Потому что вся история когнитивной науки отлично описывается английской поговоркой: «Если у вас есть молоток, все проблемы будут казаться вам гвоздями».

Хотя нет, погодите. Если «история», значит, надо учитывать заслуги предыдущих поколений. Поэтому главный принцип науки об интеллекте лучше сформулировать так: «Даже если у вас есть микроскоп, всё равно все проблемы будут казаться вам гвоздями – потому что предыдущие сто лет у вас был молоток!».

Иначе говоря, наши представления о работе собственного мозга сильно зависят от модных технологий прошлого поколения. Помните средневековое понятие «Бог-Часовщик»? Техническая метафора надолго определила механистические представления даже в тех науках, которые мы называем гуманитарными.

В XX веке основной моделью интеллекта стала «книжно-компьютерная» модель. Вы наверняка встречали ее под другими красивыми названиями. Но давайте начистоту: эта модель представляла интеллект как Word-процессор, производящий символьные операции с абстрактными понятиями. Что будет главным принципом познания в такой модели? Разучивание новых абстрактных понятий, конечно же!

Однако биологи и медики уже в середине XX века знали кое-что об устройстве мозга – там не нашлось никаких признаков «символьного процессора». Зато нашлись нейронные сети, работающие по совершенно иным принципам.

Противоречие достигло особого накала в разработках искусственного интеллекта (AI) – это была боевая проверка когнитивных теорий. В конце 50-х наметилось нешуточное противостояние двух подходов. «Нисходящий» AI – это как раз идея описать весь мир «сверху вниз», в виде абстрактных понятий и грамматик, чтобы машина могла делать «разумные» выводы.

А «восходящий» подход, то есть «снизу вверх», – это попытки смоделировать мозг так, как он работает на физическом уровне. Перцептроны, нейронные сети, клеточные автоматы, генетические алгоритмы и другие странные модели, которые у «нисходящих» вызывали лишь усмешки. «Если по весне вам захотелось обзавестись возлюбленной, не стоит брать амебу и ждать, пока она эволюционирует», – говорил пионер кибернетики Уоррен Маккаллох.

В то же время публика восхищалась банальными диалоговыми ботами типа «Элизы» Джо Вайзенбаума. Написанная в 1966 году шуточная программа в 200 строк имитировала психиатра, который просто повторяет фразы собеседника в форме вопросов. Шутку приняли всерьез тысячи людей. Это и есть искусственный интеллект, решили они; надо только собрать побольше понятий да поточнее расписать грамматики.

В итоге «нисходящие» побеждают. Термин «искусственный интеллект» ещё много лет будет означать последовательные символьные вычисления в попытках смоделировать человеческую логику и естественные языки. Самым модным критерием «интеллекта» становится тест Тьюринга (который объявлен несостоятельным даже в той самой работе Тьюринга, где он впервые описан).

Почему так получилось? Книжно-компьютерная модель интеллекта отражала модную технологию своего времени. Классические последовательные компьютеры уже были поставлены на поток. Они делали полезные подсчеты в науке и промышленности, они быстро уменьшались и дешевели, готовые войти в каждый дом. Молоток в руках кажется надежнее, чем синица в небе. Почему бы не решить все проблемы этим привычным молотком?

Именно в таком мире возникла идея о том, что детям надо побыстрее научиться называть вещи словами, не трогая их и не показывая на них пальцем. Просто психологи опять стащили объедки со стола инженеров. Точно так же вслед за появлением компьютеров они придумали «нейролингвистическое программирование». Само название прямо говорит, где украли ложечки.

Но что же случилось с этой моделью у самих инженеров? В конце XX века большинство разработок по «нисходящему» AI были свернуты после того, как они потратили впустую многомиллионные гранты. Попытки продать говорящих ботов происходят и сейчас, но ботостроители быстро разоряются – кроме тех единиц, что сели на хвост динозавра, готового разоряться за них (как в случае бесполезной игрушки Siri). Тем временем «восходящий» AI, с его нейронными сетями и байесовским анализом, постепенно набрал силу в самых разных областях, от поисковиков до систем безопасности.

К началу XXI века такие модели дошли и до психологов с педагогами. Точнее, получили массовую поддержку: появились они гораздо раньше. Общее название таких концепций – Grounded Cognition, буквально – «заземленный» или «базовый» интеллект [18]. Основой когнитивных процессов здесь считаются не абстрактные символьные вычисления, а мультимодальная симуляция, то есть воспроизведение и моделирование визуальных, моторных и других сенсорных впечатлений, полученных при взаимодействии с окружающим миром. Это вполне согласуется с современными исследованиями мозга: когда мы о чём-нибудь думаем или вспоминаем, в мозгу возбуждаются практически те же нейроны, которые возбуждались во время реального действия или переживания.

Дошло даже до исследований, которые доказывают, что «множество дополняющих друг друга систем восприятия ребенка позволяют ему обучаться самостоятельно, без конкретной задачи и без учителя – просто взаимодействуя с внешним миром» [19]. Какой удар по всей нашей церковно-приходской системе образования! Оказывается, сенсорные системы ребенка – зрительная, слуховая, моторная и так далее – обучают и корректируют друг друга безо всяких правильных слов. И именно такой параллелизм позволяет реагировать гораздо «умнее», чем абстрактные правила и категории.

Более того, даже возникающие позже абстрактные категории взрослых крепко держатся за самые первичные сенсорные впечатления детства. «Жёсткие переговоры» – осязание. «Сладкая жизнь» – вкус. «Тяжёлые мысли» – чувство веса. «Высокая мораль» – пространственная ориентация.

При этом моторная персеверация, то есть повторение движений, играет значительную роль в обучении. Достать игрушку из прозрачного ящика легче удаётся тем детям, которым до этого дали поиграть с прозрачными контейнерами; их моторная память помогает там, где визуальная даёт сбой. В других экспериментах показано, что дети, которые уже начали ходить, гораздо лучше угадывают, где спрятана вещь, даже если не идут за ней: они используют более продвинутое представление о пространстве, что возникает у них благодаря опыту хождения [19].

Возможно, я слишком углубился в объяснение очевидных вещей. Но мне самому понадобилось довольно много времени, чтобы приглушить в себе стереотипы "книжно-компьютерной" модели обучения – и лучше увидеть "сенсорно-сетевую" модель.

«Кит активно ползает по квартире в поисках устройств для вставания. А вот зачем он, ползая, простукивает все стены, я не очень понимаю. Причем сначала простукивал ладошкой, а потом научился сгибать большой палец и стучать костяшкой. Проверяет мир на прочность?

После этих наблюдений обнаружил и у себя забавные моменты "памяти движений". При подходе к двери (любой!) рука по привычке тянется в карман за электронным пропуском. И даже вспоминая свои успехи в математике, я сейчас понимаю, что всегда пользовался не просто образным, но динамическим мышлением: представлял, как оно движется.» (январь 2005)

Зачем дети в возрасте до полугода часами рассматривают собственные руки, вертя ими перед собой? Зачем они качаются или кружатся на месте? Почему норовят перевернуть все предметы вверх ногами и погрызть? Родителям хочется прочитать во всём этом простые рациональные сообщения. "Если грызёт вещи – значит, хочет есть". Да нет же! Просто ребёнок бросает на изучение мира сразу все свои сенсорные системы. Включая и те, про которые родители забыли.

Сколько у нас таких систем вообще? Популярные книжки до сих пор рассказывают лишь про «пять чувств», описанных Аристотелем – зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Есть ещё магическое «шестое чувство», им обладают поэты, экстрасенсы, секретные агенты… ну или обычные люди, которые обнаружили, что даже классические пять чувств могут проявляться совсем не так, как все привыкли:

«На форуме обсуждали, бывает ли у отца особая связь с ребенком. Я лично не очень верю в мистические связи. Но у нас с Китом точно есть связь, которой нет у него с мамой. Это дыхательная телепатия: я просыпаюсь, когда он во сне засопел. Или бывает так, что он спит тихо-тихо; но только лишь я начинаю прислушиваться, пытаясь услышать, как он дышит во сне – так он обязательно как-нибудь хрюкнет или завозится. Видимо, чувствует, что я затаил дыхание.

Но и усыплять детей таким способом можно. Просто лечь рядом и дышать ровно, как будто спишь. Правда, тут тоже не очень понятно, кто кого усыпил. По крайней мере, мне вставать после этого очень трудно. Даже если я не заснул, всё равно в голове вертится мысль – а зачем вставать-то? Работа, телевизор, книжки? Да ну нафиг, и так клёво лежать…

Вообще взрослики недооценивают дыхательную телепатию. А между тем, это серьёзный способ управлять окружающими. Иногда вот таким способом один человек на другом конце комнаты может на всех остальных навести нервозность, или наоборот, сонливость. Причём сознавать этого они не будут – ухо слышит гораздо больше, чем мы осознаём как звук». (март 2006)

Но это ещё не всё. Люди с давних времён знали множество ощущений, которых нет в «модной пятёрке» Аристотеля. Возможно, они не попали туда потому, что соответствующие сенсоры не торчали наружу такими явными органами, как нос или ухо. В частности, очень неочевидные рецепторы отвечают за такие наши ощущения, как проприоцепция (кинестезия, мышечное чувство, ощущение собственного тела) и эквилибриоцепция (чувство равновесия, вестибулярное чувство, чувство тяжести и ускорения).

Однако современному человеку вполне доступна подходящая сенсорная модель, которая наглядно показывает, как эти системы обучаются. Откройте у себя на смартфоне настройки какой-нибудь карты – например, Google Sky Map. В разделе "Устранение неполадок" описана вот такая возможная причина несовпадения карты с местностью:

«Не откалиброван компас. Чтобы откалибровать компас, возьмите телефон в руку и вращайте кистью по восьмёрке. Возможно, на вашем телефоне эти действия необходимо повторять время от времени».

А теперь представьте, что вы не читали эту инструкцию и вообще не знаете о том, что в смартфоне есть магнитометр, акселерометр и гироскоп. Вы идёте по улице и видите человека, который делает руками "восьмёрки". Возможно, он покажется вам чокнутым или неприличным. Именно так мыслят родители, которые говорят своим детям «не крутись! не дёргайся! не маши руками!»

«Сегодня к Киту в гости приходила девочка, которой тоже 9 месяцев. Это была настоящая встреча инопланетян. Инопланетяне приветствовали друг друга особым образом: сначала они потрогали друг друга за голову, потом – за сандалии». (февраль 2005)

Первыми детскими жестами я назвал касание интересующего предмета или указание на него. Но в то же время развивается и противоположная движуха, избавление от неприятного: отбросить, отряхнуться.

Режется зуб. Семимесячная Ева вдруг останавливается посреди игры, и сидя на полу, роняет вперёд голову и хлопает руками об пол, прямо как богомолец. Это ещё не язык, это реакция на боль. Но спустя месяц такой же «всплеск руками» используется, когда ей не дали игрушку, которую хотелось. Это уже язык жестов.

Более серьёзное выражение гнева включает вращательное «торнадо» всем телом, с разлетанием окружающих предметов. Сходный жест протеста – с падением на пол – я раньше видел у чужих детей в возрасте 3-5 лет, и думал, что это истерическая реакция гиперактивных. Но мой младший сын Лёва показал мне этот спектакль в год с небольшим. Причём показал так театрально, что сразу стало ясно – это не истерика, а вполне конкретное сообщение на языке жестов: «Мне неприятно, как будто я упал и стукнулся!»

В полтора года Лёва уже говорил односложные слова, однако мне совсем не хотелось его торопить в звуковом мире. Куда спешить человеку, который может на пальцах сказать мне целое предложение вроде «пойдем в комнату, где ты сядешь на пол и поиграешь на гитаре, а я буду танцевать».

«Когда Лёва изображает слово «трудно», это настоящая эмпатия: я открываю банку, а он так громко тужится и кряхтит, слово это ему ужасно тяжело, а не мне. Чужие жесты он повторяет моментально, и тут же применяет их по делу. Читая ему книжки, я заметил, что он копирует жесты даже оттуда, с картинок! Из "Карлхена" он взял жест задумчивости, когда указательный палец упирается в подбородок, а из "Осенней книги" – жест ожидания: руки сложены в крендель перед собой. А вот почему он каждый раз закрывает уши, когда мы читаем про светофор, я до сих пор не понял». (август 2012).

Подобных наблюдений про младшего сына у меня собралось больше, чем про старшего. Означает ли это, что младший – прирождённый кинестетик? Возможно. А может быть, с третьим ребёнком я сам стал более внимательным, перестал спешить и заниматься тупой дрессурой типа «повтори это слово правильно». Вместо этого я сам стал больше двигаться, крутить верёвки и палки, стал больше «объяснять на пальцах» – и больше понимать этот детский язык без слов.

Зато старшему, с которым я был совсем непонятливым иностранцем, досталось больше экспериментов по взлому языков друг друга.

«Прошу Кита сказать мне, ходят ли часы. Без проблем! Берёт будильник и показывает, как он ходит по столу.

Листья включились в мир. Как они висят на деревьях, как летают от ветра – всё это вчера изучили. Самые крутые листья – каштановые. Кит менялся листьями с девочкой: отдал ей каштановый, который мы припрятали в коляске. А кленовые, которые ему девочка дала, тут же подбросил в воздух.

– Не понравились? – спросила мама девочки.

– Нет, – говорю, – это он показывает листопад.»

(сентябрь 2005)

Когда ему было полтора, я купил книжку "Мелкая моторика. Гимнастика для пальчиков". Мы провели целый вечер очень весело, изображая на пальцах разные предметы. Но желания повторять эти игры у Кита не появилось. Зато мне пришло в голову, что вместо абстрактных упражнений надо применять пальчиковую игру к каждой реальной ситуации.

Так мы придумали "лодку", которая заплывает под подушку перед сном, и другую "лодку", которая нужна, чтобы умывать лицо. Непросто объяснить ребенку, как надо руки складывать, чтобы вода не выливалась. Но скажешь – "сделай лодку", и сразу ясно. Точно так же игра "две птицы клюют" помогала надевать колготки. А есть макароны Кит придумал "усами таракана" – средним и указательным. Конечно, после такой практики со старшим мне было гораздо проще договариваться с младшими.

«Научил Еву ждать. Вернее, придумал закрепляющий жест. Обычно, когда мы ей накладываем горячую еду, она сразу требует есть – и конечно, не понимает слова “подожди”. А тут я ей показал: будем ждать, и демонстративно сложил руки на столе. Вначале она запомнила это как некую игру: в ответ на слово “ждать” садится и складывает руки… секунд на десять. Но на этой неделе, когда в очередной раз столкнулась с горячей едой, сама сказала “ждать” – и руки сложила». (декабрь 2010)

А вот жесты прощания в детских садах мы несколько раз меняли. Была даже версия с участием носа. Ведь прощание – очень важный ритуал: это обещание новой встречи. Наверное, поэтому здесь включается более древний, совсем базовый язык – физический контакт. Объятия, рукопожатия и поцелуи. Хотя эскимосы всё-таки трутся носами. Ну, просто у них руки в варежках.

«– Папа, я не могу тебе сейчас ответить, у меня руки заняты».

(Ева, июнь 2011)

Гласные и несогласные

Как известно, глаза – главный человеческий канал восприятия: 80 процентов информации человек получает через зрение. Ой нет, погодите. Я хотел сказать "85 процентов". А вообще, поскольку сегодня идёт дождь и у меня чешется нога, давайте-ка я напишу "91 процент". Вы уже почувствовали, как создаются популярные книги по психологии?

Едва ли вам удастся найти автора этого мифа о «процентах зрения». Мои собственные поиски привели только к тому, что я узнал примерное время его появления: начало шестидесятых. Ну и методики подсчёта соответствующие: трёх женщин сажают в одной комнате и… Нет, лучше не буду пересказывать. Шестидесятые годы – это настоящая психоделическая революция. Какими ложками они меряли информацию, лучше не вспоминать.

Хотя было бы забавно встретить человека, придумавшего эти 80 процентов, и спросить его, почему при такой крутизне зрения люди всё-таки используют звуковую речь. Или вы сами попробуйте угадать. И пусть эта маленькая разминка для мозга ещё раз напомнит, как много всяких псевдо-теорий вокруг. Я несколько раз пытался читать книги о происхождении языка – и засыпал через десяток страниц.

А что если попробовать с другой стороны? Рассказать о происхождении языка так, как рассказал бы ребёнок, которому вот прям щас надо этот язык для себя сконструировать. Ох, сколько бы он нам сообщил о неудобствах наших звуков, особенно согласных! Может, стоит говорить одними гласными?

«Колыбельные тестя представляют собой беспорядочные завывания то на одной, то на другой ноте: "У-у-у-у! Ы-ы-ы! О-о-о-о!" У него под этим какая-то крутая теория – мол, ребенок ещё не понимает слов, но понимает настроения». (июнь 2004)

Теория неплохая, кстати. Особенно если вспомнить китайский язык, где одно и то же слово (в нашем смысле) имеет несколько разных значений, в зависимости от интонации. Правда, завывать самому – это одно, а расшифровать язык интонаций ребёнка – совершенно другое. Может быть, как раз потому, что наш язык не тональный.

Так или иначе, вначале было слово, и слово было "УА!" То есть безадресное сообщение новорождённого всему миру. Правда, лингвисты наверняка поспорят со мной о том, слово ли это. Наверное, слово должно употребляться как некий осознанный код – а насколько осознанно дети плачут?

Видов плача много. Уже упоминавшийся "плач третьей недели" – очень яркое явление. Ты уже как будто привык к мирно спящему после родов младенцу, который иногда лишь тихонько курлыкает… и тут аккурат на третьей неделе он начинает зажигать, словно оперный тенор на распевке. И не от голода явно. То ли действительно тренирует дыхалку, то ли органы чувств включаются и обостряют неприятные ощущения. Но видимо, это ещё не слово.

Дальше – сложнее. В ответ на плач в магическом детском мире материализуется еда и прочие радости; значит, уже может быть рефлекс. Дети обучаются плакать более целенаправленно. В присутствии мамы плачут надрывнее, чем в присутствии папы. Это уже язык? Уже да. Хотя не исключается и честный плач по внутренним причинам. Сам я с удивлением узнал, что подростковая плаксивость в 10-12 лет – не новый способ капать на мозги родителям, а возрастное явление, связанное с гормональными перестройками организма в этом возрасте. Сначала не поверил, но присмотревшись, согласился.

У Евы где-то в пять месяцев чётко выделились две интонации, которые я назвал "Пятачок" и "Винни-Пух". Первое – такой маленький голосок, тонкое "и-и-и". А второе – грубое и громкое "э-э-э!". Сначала у меня была версия, что она имитирует голоса родителей, женский и мужской. У одной знакомой ребёнок тоже говорил некоторые слова басом, и она считала, что это "папины слова".

В девять месяцев "Пятачок" и "Винни-Пух" стали более понятными: маленьким голосом Ева говорила с любимыми игрушками, а большим голосом – с нами, взрослыми. Но и новых слов-интонаций при этом добавилось. Включая разные версии смеха.

Пародировать телефонные разговоры она начала, когда ей был год. Причем делала это не только с мобилой, но и с любым предметом. Даже с яблоком или ботинком, приставленным к уху. И как я заметил, её длинное распевное "ле-о-ле-о-ле-о-ле-оле!" означает не просто "аллё", а именно весь разговор. Ведь когда мы говорим по телефону, то меняем и тембр, и скорость произнесения слов. Видимо, она заметила это "измененное состояние сознания".

Похожим образом возникают первые песни: даже если в них есть слова, главным языком песни являются интонации. И у детей этот двойной язык получается лучше всего – они просто ещё не научились разделять.

«Две недели назад Ева попросила спеть песню про жука, и после этого повторяла её каждый раз, когда играли в «дом». А на этой неделе просит новые песни обо всём, что вокруг: про дядю, про зайца, про арбуз. Сегодня просила спеть про луну. Увидела у меня оранжевые трусы. Сказала «каси!», то есть красивые. И тут же «Туси песя!», то есть подавай песню про трусы». (декабрь 2010)

Кстати, вы заметили, что теперь я рассказываю про дочку? Ева действительно гораздо чаще практиковала распевки, чем пацаны. И даже когда у неё появились обычные слова, она частенько играла в повторение одного слова с разными интонациями. У девочек больше способностей к тональным языкам? Ну, делать такие выводы из одного примера – ненаучно. Поэтому оставим на уровне гипотезы и продолжим конструировать язык снизу вверх.

Одна из удивительных особенностей этого процесса – связь с развитием движений. Первые интонационные слова-песни появляются в 4-5 месяцев, вместе с ползанием и хождением на четвереньках. Следующий всплеск, в 7-8 месяцев – это вставание и хождение: напевы становятся разнообразнее, начинают модулироваться ритмом, появляются более конкретные словечки. Больше движений – больше слов:

«Массажистка Катя делает с Евой такое хитрое упражнение, когда надо одну ногу поставить коленкой на край стула, а вторую поднять и поставить полностью – и встать, как будто учишься на стул влезать. Во время этого упражнения Ева громко говорит "Га!" – и никогда больше не использует это слово». (сентябрь 2009)

«Кит упорно не хочет говорить человеческие слова. Зато нечеловеческие – с удовольствием. Вчера отказывался от овсянки – делал страшное лицо и рычал. Ещё научился цокать языком, в добавление к разным шипениям и урчаниям. Я мысленно перебираю, какие звуки я ещё умею издавать, а он не умеет. Чувствую, скоро у меня останется только свист. Он тоже это понимает: внимательно смотрит, когда я свищу.

Несколько слов у него, впрочем, появилось – но не для нас. Самые главные друзья – тапки-собаки. Для них есть специальное приветствие: несколько раз тыкнуться в них лбом и сказать "бр-р-ру". Больше это "бр-р-ру" нигде не используется, только с друзьями-тапками. А слово "гых!" означает разные крутые штуки, в первую очередь – дверцу стиральной машины». (март 2005)

Про слова-звукоподражания все знают. Поэтому сразу поговорим о самом неприятном, самом тяжелом звукоподражании: когда надо копировать этих ужасных родителей! Они же ждут, что дети будут повторять не собачий, а человечий язык. Но зачем они используют такие длиннющие слова? Неужели не ясно, что нормальное слово должно состоять из одного слога! Ну ладно, пусть один согласный звук будет. Но потом чтобы шёл хороший понятный гласный. И всё! Отличный же язык. Опять же вспоминается китайский.

У моих прикладных лингвистов этот язык односложных фонем активно использовался от года до двух. Обычно выбирается первый слог. Иногда – ударный. А иногда – просто самый удобный.

«ка» – кран, чашка, качели

«ба» – вода, банка, рубашка, собака, борода

«бу» – мусор, бутылка

«би» – вилка, рыбка

«па» – падать, палец, палка

«ма» – мячик, мальчик, масло, маленький

«мо» – мороженое, море

«га» – глаз, утка, рюкзак, голова, играть, виноград

«ти» – цветы, птица, Кит, Кира

«си» – кефир, сыр

«кх» – ворона, кошка

За односложными словами идут двусложные, которые создаются простым повтором. У Кита меня особенно веселили "дяб-дяб" (одеваться) и "ган-ган" (горох). У Евы были популярны «мо-мо» (макароны) и «йо-йо» (йогурт). Некоторые родители считают такой язык повторов вредным сюсюканьем. И гордятся даже – мол, мой ребенок никогда не говорил "гав-гав", он сразу сказал "собака"! Эти люди просто не понимают, какой язык удобнее. Они ведь не жили на Таити, где Гоген рисовал свою знаменитую "Ноа-ноа".

«Кит обнаружил, что "пис-писом" можно называть разные другие феномены: душ, например, или аэрозоль. Устроил нам несколько "ложных тревог", выкрикивая это слово и показывая на пачку с памперсами: там пацан нарисован с каким-то горшком. А сегодня – ещё одна версия. Пошли гулять. Кит делает первый шаг за дверь подъезда, осматривает мокрый после дождя асфальт, и протянув вперёд руку, как Ленин, торжественно провозглашает: «Пис-пис!» (сентябрь 2005)

«Маша у нас главный переводчик с китайского языка Евы. Но сегодня и она ошиблась. Поставила Еве мультик про Пуха. А Ева продолжает кричать “Пу! Пу!” Оказалось, просит квашеной капусты». (сентябрь 2010)

Ну ладно, признаем: есть такая проблема непонимания в простом языке тихоокеанских народов, где на одно короткое слово повешено множество смыслов. При этом ошибки перевода происходят с обоих сторон:

«Ева начинает махать, изображая прощание, когда слышит слово «пока» в составе других слов и выражений, таких как «покакать» или «я пока никуда не пойду». А в слове «дурак» слышит «ура» – и начинает хлопать. Вот смешной иностранец!» (январь 2010)

Ближе к двум годам появляются двусложные и более длинные слова. Правда, сопротивление неудобным звукам, особенно жутким скоплениям согласных, продолжается ещё долго. Хорошо японцам, у них согласные всегда чередуются с гласными. Аригато, Кавабата! Может, и нам так разговаривать?

Из-за этого японского языка у родителей продолжаются трудности перевода. Что такое "питити"? Ну, это быстро: "птицы". А вот слово "тику" посложней. Общий контекст я понял по жестам (что-то про деревья), но пришлось еще несколько дней крутить слово на языке, пробовать перестановки слогов и сходные звуки, прежде чем стало ясно: это "листик".

«Киту год и десять с копейками. Теперь слова есть для всего! Так и прут! Главное, понять их. "Оен ага пахонь" – ну кто бы понял, что это олень рогатый плохой? Тут надо смотреть, что вокруг, что в руках, что было вчера на ту же тему… или что читали. "Гамота бадота" – синоним выражения "охабота". Используется, когда несёшь тяжелую вещь. Это цитаты из Чуковского: «Ох нелёгкая это работа, из болота тащить бегемота.» (апрель 2006)

«Лёва называет это «иммоват». А Ева называла это «лебанан». Внимание, вопрос: русское название и допустимая дозировка?» (август 2013)

Интересные перестановки случаются и в порядке слов. Когда Киту было полтора, он говорил "папа какакан да!", что означало "папа таракана показал" (была у нас такая пальчиковая игра). Я тогда иронизировал – мол, ещё один признак японца: у них глаголы ставятся в конце предложения. Через пять лет Ева в том же возрасте говорила "папа га ап!", рассказывая о том, как я засовываю в глаз контактную линзу.

Чем ещё удобен японский: там нет множественного числа. Или нет единственного. В языке детей это разделение появляется после двух лет и вызывает разнообразную путаницу. У Евы было прекрасное выражение «один людь». А у Лёвы – «один молоко» и «один огонь», причём означали они совершенно разные вещи. В случае молока, Лёва использовал «один» в значении «ещё немного», потому что раньше часто слышал это слово именно в таком смысле («ещё один мультик, и спать»). Что касается огня, то он услышал у старшего брата пример обратного отсчёта («три, два, один… огонь!») и справедливо решил, что длинное выражение можно сократить до двух слов.

После таких наблюдений поневоле ощущаешь, что наш великий и могучий язык на самом деле – ржавая колымага, собранная из подручного мусора. В нестабильных точках этой хаотичной системы "победившее" решение выбирается по совершенно случайным признакам – камешек вызывает лавину, новая странность закрепляется в языке, и это уже необратимо. Какой-то умник назвал свою компанию "Ксерокс", и через тридцать лет это кошачье слово используют миллионы. Удобно ли произносить его, режет ли оно слух – не играет роли. Случайный камешек победил.

Может, точно так же закрепился и звук "Р"? Был в древности на севере какой-нибудь певец c больной челюстью, Гомер такой нормандский. Пел популярные песни, и от него пошло-поехало это самое "Р". И вот уже всем детям говорят про дефект речи и заставляют этот дугацкий звуг выговагивать.

Думаете, я опять шучу? Кит не выговаривал "р" до пяти лет. В садике ему предложили позаниматься с логопедом. Но упражнения не давали результата, делать их ему не хотелось, и мы забили. А звук "р" он научился говорить в следующем году, когда у них в группе появилась девочка, которая грассировала. Кит стал её пародировать. Сначала это было не "р", но я четко слышал, что это уже какой-то новый звук. Через месяц и "р" появилось.

Когда дети продолжают конструирование собственного языка на уровне целых слов и предложений, это замечают уже все взрослые. К сожалению, большинство видит в этом лишь прикольные ошибки, хотя во многих случаях такое словотворчество – попытка исправить несовершенство языка взросликов:

– Не надо со мной сисюкаться.

– Тушить капусту? Она что, горит?

– В этой игре будут подсказки и отсказки.

– Пап, а кто такой адмирал Тейский?

– Это сделал какой-то враг! Да, враг-отшельник!

– Давай ты будешь гусем, а я гусеницей.

– У людей отечество, а у котов – котечество.

– Как можно «слышать запах»? У него же нет звука!

– Это бальное платье, у него вокруг такие хренделя…

– Там растут цветы математики.

– Смотрите, какой у меня небардак!

– А мы в кинотеатре купим поп-корм?

– Кто-кто… Караганто!

Для желающих разобраться в этой стадии детского новояза рекомендую книгу Корнея Чуковского "От двух до пяти" [20]. Лично я нашёл там много знакомого. В три года Ева вдруг стала подчёркнуто игнорировать уменьшительные суффиксы: фонарик и подарок у неё превратились в "фонар" и "подар", а подушка и верёвка – в "подугу" и "верёву". А вот что пишет Чуковский:

«Почему, в самом деле, ребенку говорят о лошади – лошадка? Ведь лошадь для ребенка огромна. Может ли он звать ее уменьшительным именем? Чувствуя всю фальшь этого уменьшительного, он делает из лошадки – лошаду, подчеркивая тем ее громадность».

Однако дальше по книге этот внимательный исследователь вдруг заявляет: «Начиная с двух лет всякий ребёнок становится на короткое время гениальным лингвистом, а потом, к пяти-шести годам, эту гениальность утрачивает». Тут Чуковский всё-таки ошибся. Лингвистами они являются с самого рождения. И после шести совсем не утрачивают способностей в этой сфере. Просто понятие языка становится шире.

Сейчас все трое моих юных лингвистов замечательно говорят по-русски. Но теперь они точно так же сражаются с правильнописанием. И я их поддерживаю. Потому что лучше писать с ошибками, но с интересом и со смыслом – чем писать без ошибок, но с ненавистью к письму. Превед, медвед!

При этом борьба с правильнописанием у каждого своя. Ева в своих первых записках выявила ещё один этап развития человеческих языков: редукцию финальной гласной. Которая у французов не читается, но пишется (mademoiselle), а у нас заменяется на мягкий знак (мадмуазель). Но Еве больше нравится французский подход: вместо "лошадь" и "понравилось" она пишет "лошаде" и "понравилосе". Кстати, в те же шесть лет Кит задал мне вопрос, на который я не смог ответить: почему мягкий знак ставится после смягчаемой согласной? Ведь удобнее было бы, если бы он стоял перед ней! А теперь понятно: в оригинале мягкий знак был гласной, которая исчезла.

Сам же Кит после семи увлёкся граффити – это такой способ весело рисовать вместо того, чтобы скучно писать. В прошлом это называлось каллиграфией. Отмотав дневник на несколько лет назад, я вспоминаю, как оно начиналось:

«Дал Киту задание про цифры: неправильные надо было зачеркнуть. Сначала Кит превратил банальное зачёркивание в дорисовывание: каждый неверный знак у него превратился в мини-картинку. Потом он взял отдельные маленькие листочки бумаги, написал на них цифры… и стал дорисовывать более тщательно: из тройки сделал лук, из двух двоек – сапоги. Нарисовал несколько вариантов разноцветных корон, включая собственное изобретение: "корону-ушанку". И наконец, взял большой лист и нарисовал картину с неким средневековым человеком, перенеся на эту картину весь заранее разработанный гардероб. Дизайнер?» (декабрь 2009)

Язык рисунка

Отношение многих родителей к первым детским рисункам очень похоже на отношение к первым словам. Все эти пятна и разводы конечно очень ми-ми-ми… но какой-то внутренний голос шепчет: скорей бы на листе появилось что-то понятное и реалистичное.

Подозреваю, что этот голос исходит от целой армии психологов и педагогов, которых хлебом не корми, дай только придумать «четыре стадии». В случае детских рисунков их классификация поражает однозначными эпитетами: от «лишённых смысла» и «бесформенных» каракулей – к «правильным» изображениям [21]. Возникшие ещё в начале прошлого века, эти теории до сих пор фигурируют в педагогических методичках. Неудивительно, что все мы задеты по голове железным совком этих стереотипов.

Я хорошо помню, когда мой старший нарисовал первого человека. Этот день прямо так и записан в дневнике: "День первого человека". Правда, Кит выбрал для рисунка самую мрачную, чёрную акварель. И честно говоря, я сам ему подсказывал, что рисовать, стоя за спиной: "Теперь ручки, теперь ножки…" Кроме того, покончив с человечком, он стал закрашивать все листы большими чёрными кляксами. Человечка я едва спас, а то и он был исчез в этом урагане.

Сейчас, спустя много лет и два огромных ящика рисунков, я могу только посмеяться над своими стереотипами молодого отца – и рассказать про язык рисования такую же историю развития "с самого низа", как про речь.

Для начала – цвет. "Мрачный" – это характеристика взросликов. Ещё сильнее их может раздражать использование красного: ну прямо кровища! На самом деле, дети в два года просто выбирают самые яркие цвета. А это красный и чёрный, как в названии романа Стендаля или в песне группы "Алиса". Впервые я столкнулся с таким выбором цвета в 1994 году, когда рисовал пастелями орхидеи в одной американской оранжерее: ковылявший мимо ходунок уверенно выхватил из моей коробки красный мелок и потопал дальше.

Позже подключаются и другие цвета. Но совсем не с тем смыслом, который понимают родители:

«Подслушано у Кита во время рисования:

– Чудовище нарисуем зелёным, чтобы оно было доброе…

– Эта ведьма будет с оранжевой полосой. Это будет полицейская ведьма…

Ну, оранжевая полицейская полоса – это легко. А вот почему зелёное чудовище – доброе, я не сразу понял. Это же Шрек, он у нас был культовым персонажем несколько месяцев!» (май 2007)

Интересные наблюдения о цветовом кодировании у детей были сделаны при изучении синестезии. Это феномен "смешивания ощущений", когда воздействие на один из органов чувств вызывает реакцию совершенно другого чувства. Например, у человека возникают цветовые ощущения при чтении букв: «А» вызывает красный цвет, «Е» – зелёный. Считается, что синестезия свойственна большинству маленьких детей, но с возрастом при нормальном развитии ощущения «разделяются». Однако у людей с определенными отклонениями такого разделения не происходит. Синестезию пытались объяснять разными гипотезами, но в основном гипотезы концентрировались на особенностях мозга пациента – отсюда и выражение "неврологическое отклонение".

Однако исследования Натана Виттхофта и Джонатана Уинавера из Стенфорда показывают, что существенную роль в синестезии может играть обучение в детстве [22]. Эти учёные протестировали 6.588 американских синестетиков на цветовое восприятие букв алфавита. У 400 из них (6%) была обнаружена общая цвето-буквенная палитра, которая совпала с раскраской игровой магнитной азбуки, выпускавшейся компанией Fisher-Price с 1971 по 1990 год. При этом, когда выбрали результаты участников, родившихся в годы наибольшей популярности этой игрушки (1975-1980), то доля синестетиков, «запрограммированных» магнитной азбукой, оказалась ещё выше – 15%. А среди тех, кто родился до выпуска этой азбуки, ни у кого не обнаружилось совпадения цвето-буквенной палитры с игрушкой Fisher-Price.

Если учесть, что с тех пор развитие международной торговли и масс-медиа шло гигантскими шагами, можно предположить, что подобный эффект цветового кодирования тоже набирает обороты. Проверьте на себе: прочитайте слово Google. Не кажется ли вам, что первая буква – голубая? Ну или тест попроще: какого цвета воскресенье?

Однако вернёмся к двухлеткам и посмотрим, что именно они рисуют. Вдумчиво уставимся в эти чёрно-красные разводы и кляксы, которые занимают все предложенные листы. И испытаем истинное просветление, догадавшись, что там нарисован… процесс рисования!

А кто сказал, что там должно быть что-то другое? Кому нужен фиксированный человечек? Разве что родителям. А ребёнку интересен сам процесс, движение кисти по бумаге, появление новых пятен. Именно то, чего взрослики упорно пытаются достигнуть с помощью медитаций и прочих практик, отвлекающих от нервозной целеустремленности. А для детей это естественное состояние.

Но вот наконец появляются осмысленные персонажи. Однако они какие-то странные… Многоруких и многоголовых существ Кит рисовал довольно часто, и мне не сразу пришло в голову, что он рисует истории: на одном листе происходит сразу много событий. Улитка была в ракушке, потом вылезла – а непонятливым взросликам кажется, что это трехголовая улитка.

«Сегодня рисовали мелками на асфальте. Кит очень увлёкся изображением действий и связей между объектами. Возможно, это как-то связано с развивающими играми в саду – там у них есть задания, где нарисованная фигурка проходит по заданному пути. А может, он сам это придумал, не знаю. На одном рисунке он изобразил, как солнце освещает деревья: линии-лучи идут конкретно к веткам. На другом – как жираф ест листья: зеленая линия ко рту жирафа. Реалистичность картинок его совсем не волнует. Но это уже не выдуманная интерпретация нарисованного! Это именно попытка изобразить то, что задумал. Включая даже те вещи, которые обычно не изображают – движения и отношения.

– Кит, ну почему ты испортил хорошую картинку! Надо было остановиться после того, как дракона нарисовал.

– Ничего я не испортил! Это дождь пошел, и дракон испачкался в грязи.» (август 2007)

Увы, где начинается искусство, там появляются и "знатоки": у психологов стало модно ставить диагнозы по детским картинкам. Классический вариант: ребёнку в саду предлагают нарисовать состав семьи, и потом делают многозначительные выводы на основе того, кто нарисован рядом с кем, какого цвета и размера, стоят ли персонажи на земле или болтаются в воздухе. [23]

Можно себе представить, какие шизовые выводы сделал бы подобный аналитик из наших "трёхголовых улиток" и "добрых зелёных чудовищ", не зная всей истории происхождения этих рисунков. Нет, я вовсе не исключаю возможность полезного анализа. Но лично у меня для такой аналитики есть очень ценный фактор – время. Продолжительность многолетних наблюдений за детьми. Это могут себе позволить, пожалуй, только родители. А что может одноразовый психолог с набором тестов-клише, выдуманных другими психологами?

И дело не только во времени. Сторонний наблюдатель едва ли может адекватно оценить степень «индивидуальности» в детских рисунках. Часто за «самовыражение» принимают технику, скопированную у кого-то другого. Выше был пример с цветовым кодированием, когда дети запоминают цвета магнитной азбуки. И классическое «точка-точка-запятая», и кляксы целой ладонью – тоже чужие техники. Многие рисовальные приёмы ребёнку повторить значительно легче, чем произнести слово из трёх слогов. Но это ещё не «свой язык».

В первом детском саду Кит очень удивлял воспитателей, рисуя яркие «африканские узоры». Индивидуальность? На самом деле, техника: дома я показал ему, как обводить красками различные предметы, включая трафареты и лекала. А вот рисовать по клеточкам он научился у кого-то в саду, и «клеточный период» длился несколько месяцев, сменившись периодом «спиралей» и «молекул»; позже было долгое увлечение симметричными фигурами, вроде калейдоскопических снежинок.

Помимо техники рисования, на результат сильно влияют инструменты. Сейчас в моде такие, которые чуть ли не сами рисуют: ребёнку предлагается то ли залить краску в заданные рамки, то ли заштриховать волшебную картинку, где проступает готовый рисунок. Индивидуальной работы тут маловато.

«Думал купить Киту фломастеры, но "теория добровольной инвалидности" вовремя всплыла в памяти. Фломастер – это же инвалидный карандаш: его не надо правильно держать и нажимать на него при рисовании, он и так пачкает из любого хвата. Это значит, с карандашей мы легко перейдем на фломастеры со временем. А вот после фломастеров осваивать карандаши было бы труднее.

Спустя год: приехал забирать Кита от бабушки. Там он рисовал фломастерами, и рисунки получились совершенно в другом стиле. У всех персонажей очень длинные конечности». (февраль 2007)

Другие не-индивидуальные особенности рисования связаны с развитием моторики и памяти. Это то, что повторяется у большинства детей в определённом возрасте. В два года – простые линии, кресты и круги. В три – вложенные контуры с точками, отдельными мазками и другими небольшими объектами внутри. Тут же появляются и «головоноги», то есть существа, состоящие из головы с глазами и ногами, но без туловища.

Однако через полгода фокус внимания уже меняется: могут нарисовать человечка с небольшой головой, зато с огромным туловищем и ногами. Когда я впервые увидел такое у Кита, я подумал, что это жизнь у бабушки так необычно отразилась. Но Ева в четыре года увлеклась тем же жанром: рисовала своим человечкам большие платья с узорами, а голова сверху – маленькая, чисто символическая.

Перемешивание этих возрастных паттернов и чужих скопированных техник порождает большое разнообразие «неповторимых стилей», которые кормят тщеславие родителей и фантазию психологов. Наш младший, Лёва, практически полностью избежал стадии головоногов: он сразу стал рисовать людей с прямоугольными туловищами. Особые способности?

На самом деле, история почти такая же, как с «африканскими узорами» Кита. Однако в данном случае технику показал не я – и возможно, вообще не узнал бы о ней, если бы в один прекрасный день пришёл с работы попозже. А было так: Лёва стащил у сестрицы маленькую деревянную линейку, и очень ему понравилось обводить эту деревяшку, получая параллельные линии и вытянутые прямоугольники. Чтобы получить человечка, оставалось пририсовать голову. Вскоре линейка пропала, но Лёва ещё долго рисовал людей с вытянутыми прямоугольными телами, повторяя контуры линейки.

«У Евы есть стандартный шаблон рисования принцесс, который она использует последние дни: треугольное платье с завитушками-узорами, круглая голова, точки-глаза. Принцесскость добавляется короной. По тому же шаблону она и котов рисовала, только добавляла треугольники ушей и носа – однако нос всё равно не кошачий, а человеческий (треугольник остриём вверх). Я сегодня предложил ей посмотреть, как выглядит настоящий кошачий нос: взял нашего кота Арамиса и держал перед ней, пока она рисовала. В результате и нос получился правильный, и глаза со зрачками, и лапы с подушечками и когтями, и уши с двойной перепонкой, и даже колени!

Но самое забавное, что следующих двух котов она рисовала уже без натуры, однако повторила по памяти все новые детали – и нос, и подушечки, и коленки. Она просто сменила шаблон». (апрель 2013)

Но где же тогда индивидуальное? Оно есть, конечно. После четырёх лет на рисунках много животных и вообще любимых персонажей, которые сменяют друг друга. Пираты или принцессы могут держаться целый месяц, потом идут динозавры или роботы. Все они что-нибудь делают – и вот это действительно отражение своих мыслей. Но рисунки при этом очень символические; по сути, это слова-пиктограммы и сценарии историй, а вовсе не попытка отобразить реальность – как хотелось бы взрослым, по-прежнему ждущим реалистичных рисунков. Да бросьте. Это умеет любой фотоаппарат.

После всех этих детских рисовалок забавно пойти в художественный музей и обнаружить, что цивилизованным людям пришлось многократно переоткрывать и "африканские узоры", и "вложенные контуры с калейдоскопической заливкой", и "рисунки точками" – все эти естественные детские техники они изобретали заново, но ловко маскировали под вывесками пуантилизма, импрессионизма и прочих пафосных "-измов".

Получается, что взрослики почему-то очень ценят эти «неправильные каракули»! Я думаю, та же скрытая причина заставляет психологов выдумывать особый символизм детских рисунков: "В дошкольном и младшем школьном возрасте ребенок, рисуя, выражает свои переживания, а у подростка для этого есть осознание и хорошо развитая речь» – оправдываются рисовальные психологи [23].

Это очень сомнительное оправдание. Понятные рисунки получаются у детей только после пяти, а к этому возрасту большинство из них говорят гораздо лучше, чем рисуют. Можете себе представить ребёнка, который вместо слов «хочу есть» будет долго рисовать сосиску? Да, такое бывает, но редко.

Другое дело, если бы мы жили в культуре, где детей специально учат выражать свои желания и переживания рисунками, а не словами; где рисунки действительно были бы главным средством коммуникации, от которого зависит жизнь. В целом это – не про нас, хотя в нашей культуре много отдельных элементов такого языка: дорожные знаки и карты, компьютерные иконки и смайлики, логотипы и “пляшущие человечки” Шерлока Холмса.

И мои дети очень любят этот язык. У Кита есть целая толстая тетрадка, где его фантастические комиксы перемешаны со схемами собственных изобретений. А с Евой мы обмениваемся записками-задачками, причём заметно, что она любит «визуализировать» свои ответы, так что это тоже скорее комиксы, чем записки.

Но такому языку, как и любому другому, нужно сначала научиться. Моим ребятам очень помогли книжки «Посмотри как», «Покажи мне как», «Как это работает», «Энциклопедия для супер-девочек» и другие современные детские пособия в картинках. Такой язык хорошо изучается и используется после 6 лет, ближе к школе.

«Пособия в жанре how-to имеют магическое влияние. Сегодня Кит с Евой нашли в детской энциклопедии комикс “Как убрать комнату за 5 минут”. И натурально убрали! Хотя если просто попросить их убрать – воют и отмазываются всеми силами». (апрель 2014)

Если же вернуться к рисованию дошкольников, то это чаще свободное, отвлечённое от реальности творчество – со всеми экспериментами и фантазиями, ролевыми играми и импровизациями на основе чужих образов и техник. Выискивать в таких рисунках зашифрованные «личные переживания»… ну, с таким же успехом можно распознавать в облаках кроликов и драконов.

Вообще мне кажется, в этом вопросе пушку психоанализа стоит развернуть в обратную сторону: красочные и хаотичные детские рисунки вызывают больше переживаний у взрослых, напоминая им собственное детство. Просто взрослики стесняются признать в себе эту «прошивку» – поэтому и маскируют свой культ детских рисунков красивыми «аналитическими» теориями.

Точно так же нас дурят люди, которые с умным видом рассказывают нам, что имел в виду Матисс, Поллок или Пикассо. Да, эти картины вызывают у нас сильный отклик – бесспорно. Но это совсем не значит, что художник переживал то же самое. Возможно, он просто пролил кофе.