Читать книгу Пятое время года. Книга 2 - Лёля Фольшина - Страница 2

январь 1904 года

1903 год, начавшийся для княжны Гликерии Аристовой столь радужно, закончился трагически – в новый 1904-й они с братом вступали совсем осиротевшими: по осени тяжело заболел и скончался князь Дмитрий Сергеевич Беклемишев, а в последних числах декабря отошла ко Господу и супруга его Дарья Ильинична. Еще на Рождество она стояла обедню вместе с Ликой и приехавшим на вакации Петром, а под самый Новый год они схоронили бабушку на Донском.

– Дядя, дядюшка, как же так? За что? – рыдала Лика, уткнувшись в обшлаг дядиного мундира. – Сначала papi, теперь mami, и вы с tantine уедете вскорости, Петруша в корпус воротится… Ежели б не условие, мы повенчались по осени, а теперь…

– Успокойся, mon coeur, не рви мне душу, Господь так управил. Матушка отца очень любила, вот и не вынесла разлуки. Им сейчас хорошо там, на Небесах, они на нас сверху смотрят и радуются. Не плачь, милая, напишем Дмитрию Сергеевичу, что твои обстоятельства изменились, выхлопочу я ему перевод в Кронштадт, летом, глядишь, и обвенчаетесь.

– Правда? – в огромных карих глазах девушки застыло недоверие. – Но как же? Неужто можно это? – она даже слегка отстранилась от Павла Дмитриевича.

– Нынче я твой опекун, а я еще прошлой зимою считал, что тянуть со свадьбой нечего. Коль скоро Сергей Романович благословение свое прислал, он бы и деньгами за сына поручился, да и ты не бесприданница. Остался бы Дмитрий Сергеевич в Кронштадте служить или в Гельсингфорсе в штурманском экипаже, хотя чухонцы, поди, не лучше хунхузов, – попытался он отвлечь племянницу от грустных мыслей.

– Ce que vous dite, oncle (что вы говорите, дядюшка (фр.)), в Гельсингфорсе как в Европе совсем. Дмитрий Сергеевич писал мне летом с практики. Они несколько дней стояли там и в город выходили, красивый город. Только лучше нашей Москвы нету, – вздохнула Лика, загрустив и о женихе, которого не было рядом в столь трудную и горестную для нее минуту, и о том, что теперь придется ей покинуть любимую Москву и переехать в столицу. И дядя, и tantine с князем Бобровским звали ее в Петербург, да княжна и сама понимала, что негоже юной девице на выданье оставаться в доме одной. Чернышевы так и не вернулись из имения, в московском их доме жил барон Велио с супругой и дочерью. На поминальный обед Андрей Петрович прибыл один, поскольку баронесса снова была в тягости. Он же и сказал, что телеграмму в Чернышевку о кончине Дарьи Ильиничны отправил, да погоды уж больно плохие, снегом все замело – не добраться со станции.

Будь Чернышевы в Москве, Лика, возможно, и уговорила бы oncle Paul оставить ее пока тут с графиней, приходившейся крестной покойной матери княжны, хотя бы до сороковин, а то и на более долгий срок. Теперь же предстояло ехать сразу после девятого дня – долее Павел Дмитриевич никак задерживаться не мог. Князь же Бобровский отбыл в столицу на другой день после похорон.

Уединившись в спальне, Лика попыталась дописать начатое давеча письмо к Мите, но только расплакалась и вконец испортила уже написанное. Она имела обыкновение писать молодому графу едва не ежедневно, да и от него письма приходили с завидным постоянством. Сейчас княжне очень не хватало его присутствия, но ободренная словами Павла Дмитриевича, она очень надеялась на скорую встречу. Так в мечтах об этом Лика и уснула, едва коснувшись головой подушки.

***

Мичман Чернышев, окончивший Морской корпус одним из первых по успеваемости, мог выбрать флот и корабль, на котором намеревался служить. Все предрекали ему блестящее будущее на Балтике или на Черном море, но Дмитрий Сергеевич решил иначе – его выбор пал на бронепалубный крейсер «Новик» под командованием капитана 2-го ранга Эссена. Этот легкий маневренный корабль был изготовлен в Германии и совсем недавно спущен на воду.

Из-за нездоровья старого князя Лика не могла присутствовать на выпуске жениха, и он испросил разрешение заехать в Москву проститься с родными и уже оттуда отправиться к месту службы.

Воспоминания о неделе, которую они провели вместе, согревали Митю в далеком Порт-Артуре, где ему суждено было служить – «Новик» входил в состав Тихоокеанской эскадры.

Опавшие листья золотым ковром устилают дорожки Нескучного сада. Дни стоят погожие и теплые, но вечерами от Москвы-реки уже тянет прохладой, и в быстро наступающих сумерках деревья кажутся серебристыми, словно сошедшими с иллюстраций к сказкам Гауфа.

Двое идут по аллее, шуршит под ногами листва, пахнет прелой землей и немного дымом – чуть в стороне жгут костры, закатное солнце окрашивает верхушки деревьев багрянцем, где-то впереди слышится плеск воды, удары весел, чей-то смех.

– А пойдемте к реке, – Лика заговорщически смотрит на мичмана, любуясь синим мундиром, золотом аксельбанта, втайне желая потрогать кортик, что висит у него на поясе. Ей хочется петь и кружиться, собирать горстями опавшие листья и бросать их в воздух, осыпая себя и идущего рядом мужчину золотым дождем.

– Поздно уже, Гликерия Александровна, я бабушке вашей обещался к ужину вас домой доставить, – Митя, улыбаясь, смотрит на девушку, ему явно не хочется расставаться, но он дал слово княгине.

– Мы все равно уже опоздали, Дмитрий Сергеевич, – лукавые глаза блестят, предлагая авантюру, – пойдемте, право, теплынь какая, словно бабье лето задержалось.

– Нет-нет, и не уговаривайте. Я завтра пораньше к вам приду, и поедем на лодке кататься. Можно поближе – на Чистых у Апаюна лодочки замечательные, – Митя решительно разворачивается, увлекая Лику к выходу из сада. Она слегка хмурит брови, пытаясь выразить недовольство, а потом звонко смеется, отпускает руку кавалера, срывается с места и с криком «Догоняйте» бежит вперед, петляя между деревьями. Чернышев устремляется следом, сняв с головы фуражку, чтобы не обронить ее в траву. Светлое платье мелькает меж темными стволами, шляпка упала с головы и держится только на широкой ленте, которой княжна подвязала ее под подбородком, но мичман бегает шибче, потому догоняет девушку довольно быстро и, обняв за плечи, разворачивает к себе. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, раскрасневшись от быстрого бега и тяжело дыша… Она поднимается на мысочки, качнувшись к нему, он слегка наклоняется – подхватить, чтобы не упала, и вот они уже целуются со всем пылом юности…

Невдалеке лает собака, раздается чей-то крик, спугнув очарование момента и оставив некую неловкость…

Сняв перчатки, Митя осторожно поправляет шляпку девушки, потом надевает фуражку, проверяя ладонью, чтобы сидела ровно, и они медленно бредут к выходу из парка.

– Митя, а почему вы выбрали именно этот корабль? – моща нос и щуря глаза от солнца, от которого не спасает ни зонтик, ни широкополая шляпа, спрашивает княжна. – Порт-Артур так далеко, я давеча на карте смотрела в кабинете у papi. Неужто на Балтике таких нету?

– Этот самый новый, у него скорость, знаете какая – 25 узлов. Для бронированного он крайне маневренный. Да и Эссен – замечательный командир. Он вторым по выпуску был в своем классе, Морскую Академию закончил. Сам «Новик» в Германии со стапеля принимал, – мичман с таким воодушевлением рассказывает о корабле, что даже грести перестает, а Лика во все глаза смотрит на него…

Спроси ее потом кто-нибудь, о чем был разговор, кроме названия корабля она вряд ли что-то внятное смогла бы произнеси…

– Лика, аккуратнее, ровнее держите руль, у вас уже очень хорошо получается, – Митя кладет свои руки сверху ладошек княжны на руль автомобиля, и помогает ей совершить поворот, поражаясь тому, насколько она способная ученица. Девушка же с радостью позволяет себя учить, благополучно умолчав о том, что вождению мотора еще с прошлого лета Павлом Дмитриевичем обучена. И сам полковник Беклемишев, приехавший в Москву навестить больного отца, ни словом, ни взглядом не выдает тайны племянницы. Только иногда подначивает ее «научиться» уже поскорее, а Лика смеется и отрицательно качает головой: ей эти уроки с мичманом в радость. Еще немного, и Дмитрий Сергеевич уедет далеко, и им останутся только письма на долгие полтора года до его производства.

Промозглый дождливый день, ветер рвет из рук зонт, и Лике приходится бороться с ним, одновременно придерживая другой рукой шляпку, которая так и норовит слететь с головы: княжна сделала взрослую прическу и приколола головной убор булавкой, но непогода нарушила все ее планы выглядеть как можно лучше…

Гудок паровоза, усатый проводник приглашает пассажиров поскорее пройти в вагон, Митя держит Лику за руку, а она судорожно цепляется за обшлаг его шинели…

– Пишите мне как можно чаще, и я буду писать вам, – шепчут непослушные губы княжны, мичман кивает головой, потом наклоняется и легко касается поцелуем ее щеки. Она поворачивает голову, чтобы Митя не видел заблестевших слезами глаз, но он все замечает:

– Не плачьте, mon coeur, я хочу запомнить вас улыбающейся, – пытается ободрить Лику. – Право, ma joie (радость моя (фр.)), улыбка вам так к лицу.

Княжна пытается улыбнуться, Чернышев одобрительно кивает, звучит последний звонок… С трудом разжав руки, Лика отступает на шаг, отпуская, и тут же оказывается в крепких объятиях Павла Дмитриевича, который держит ее за плечи. Митя вскакивает в вагон, поезд трогается, девушка поднимает руку в прощальном жесте, да так и стоит, пока последний вагон не мигнет красным огоньком сигнального фонаря.

– Rien, ma bonne, ne éternellement la même étoile (Ничего, моя хорошая, не навечно же расстаетесь (фр.)) – беря племянницу под руку, полковник поднимает над их головами зонтик и ведет Лику из здания Курского вокзала. – Смотри-ка, Дмитрий Сергеевич словно и погоду хорошую у нас забрал, уезжая. Давеча еще солнце светило, а с утра как зарядил дождь, так и не кончается, и похолодало сильно, придется извозчика брать.

– А там, куда он едет, еще холоднее? – княжна поднимает на дядю красные от слез глаза.

– Не знаю, милая, – пожимает плечами князь Беклемишев, – вообще там климат мягче должен быть. К тому же мужчины гораздо менее обращают внимание на непогоду. Служба, и этим все сказано.

– Что, и в дождь? – удивляется Лика. – Vous plaisantez, oncle (вы шутите, дядюшка (фр.))

– Отнюдь, моя милая, – качает головой полковник, – в любую погоду могут и в наряд поставить, и на дежурство…

Княжна недоверчиво смотрит на дядю и всю дорогу до дома молчит, раздумывая над его словами. А вечером в ее альбоме появляются несколько набросков: застигнутый непогодой корабль отважно борется с волнами, мичман Чернышев на капитанском мостике – полы шинели и волосы на непокрытой голове треплет ветер, матросы, убирающие паруса под проливным дождем. И не важно, что под парусом уже давно никто не ходит, и на капитанском мостике Мите делать нечего…

***

Поезд по Транссибирской магистрали шел до нужного места более двух недель с пересадками, а это – довольно долгий срок, потому письма стали приходить еще с дороги, да и потом до Нового года переписка между Москвой и Порт-Артуром была довольно интенсивной. Бывало, правда, что письма приходили по нескольку за раз, иногда с большой путаницей в датах (и Лика, и Митя непременно помечали числа), но это было не столь важно. Главное – получить весточку от родного человека.

24 октября, Самара, проездом

Кажется, только отъехали от Москвы, а я уже пишу Вам. Дождь вчера сильно разошелся, не замерзли ли на обратной дороге? У нас тут тепло и солнечно, спасибо за пирожки, очень выручили меня вчера.

Москва, 2 ноября 1903

Конечно, я совсем не возражаю, чтобы на «ты» и по имени. Мы уже раньше о том договаривались. Письма – это только наше личное, значит, дозволительно. Я их в стол складываю и под замок.

Купила третьего дня атлас географический, жалею, что познаний в этой области почти не имею. Зато медицинским разным премудростям обучена. Тетушка считала, что это важно, но на практике применять не приходилось: ежели кто заболевал, звали доктора.

Порт-Артур, 15 ноября 1903

Ликуша, дорогая моя, не кручинься, все хорошо у меня. Назначен в артиллерийскую команду – помогло то, что в Александровском училище этим занимался. Море здесь удивительно красивое, а сама природа унылая: много пыли, мало деревьев, и все они какие-то невысокие…

Москва, 20 ноября 1903

Сегодня девять дней, как papi нет с нами, только что проводила oncle Paul на поезд, бабушка сильно кручинится, никуда выходить не желает, разве в храм. Даже на кладбище мы с дядей одни были. Бобровские приехать не смогли, на сороковины обещались. Погоды стоят холодные, снег то выпадает, то снова стаивает. От Вашей матушки было письмо – зовет приехать в имение погостить. Коль mami оправится, непременно поедем.

Порт-Артур, 25 декабря 1903 года

С Рождеством Христовым, Гликерия Александровна! Как хочется быть в этот день вместе, подумал о том на службе. Тут мы в городской храм только по большим праздникам выбираемся, и, к стыду своему, сегодня первый раз приобщился за все время с прошлой Пасхи. Недосуг было, да и вера моя мала и все уменьшается. Сложно объяснить, что чувствую, знаю, матушка не одобрила бы меня, да и ты, mon coeur, поди, гневаешься. Ежели соберусь, напишу подробнее, постараюсь объясниться, а нет – при встрече поговорим. Летом мне отпуск будет, на Москву приеду.

Москва, 5 января 1904 года

Неправда это, мы и были вместе на Рождество, коль Вы приобщались. Я – тоже. И в Господе мы едины были через то. Не говорите страшного, Митенька, прошу Вас, как не верить можно? Вот приедете в отпуск, съездим с Бобровскими к отцу Иоанну. Он вразумит.

По всему выходит, что завтра мы с Павлом Дмитриевичем покидаем Москву, так что пишите на адрес в столице…

Письмо так и осталось неотправленным в этот день – неожиданно уединение Лики было нарушено горничной Аленой.

– Барышня, от Чернышевых записку принесли, господа на Москву вернулись, ввечеру у нас собираются быть. Князь велел отъезд еще на день отложить.

Отъезд отложили, а потом Лике удалось уговорить oncle Paul оставить ее в доме Чернышевых хотя бы до сорокового дня по бабушке, о чем очень просила и Аполлинария Павловна. Но еще до истечения этого срока случилось событие, нарушившее все планы и в одночасье переменившее жизнь и судьбу княжны: 27 января вышел царский манифест о начале войны с Японией, напечатанный в экстренном выпуске «Нивы». Там же между прочим значилось, что крейсер «Новик» получил пробоину ниже ватерлинии, а среди потерь этого дня – два раненых флотских офицера.