Читать книгу Любовь меняет все - Любовь Казарновская - Страница 5

Однажды в офисе крупнейшего музыкального агентства Австрии, расквартированного, как и положено, в Вене, раздался звонок от коллег из Германии. Оперный театр Ганновера пытался разыскать молодую вокалистку, сопрано из Советского Союза, Любовь Казарновскую, чтобы пригласить ее участвовать в постановке оперы «Богема»[1] (Примеч., отмеченные цифрами, см. в конце книги). Кто-то из коллег по цеху посоветовал обратиться за контактами в Вену, позвонили в самое известное агентство, и звонок этот принял не кто иной, как Роберт Росцик. Имя певицы было ему незнакомо, но то, с каким интересом говорили о ее блестящем выступлении в Лондоне немецкие партнеры, заинтриговало. В том сезоне Кировский театр[2] представил в Ковент-Гардене[3] «Евгения Онегина»[4], Казарновская с блеском исполнила партию Татьяны, по Европе пошел слух о новой звезде оперной сцены. Роберт обратился к знакомому из Ленинграда, тот был одним из сотрудников городского комитета по культуре и довольно быстро нашел нужный телефон – телефон Любови Казарновской. Так совпало, что Роберт как раз был в Москве и сразу позвонил ей, но не застал – выяснилось, что молодая звезда вновь была в Лондоне, теперь – с благотворительным концертом в поддержку пострадавших от спитакского землетрясения[5]. Он вернулся в Вену. И уже оттуда позвонил ей, дозвонился наконец и нашел: свою судьбу, свою Любовь.

Это абсурд, в принципе – два взрослых человека, не знакомых друг с другом: он не знал ее, она не знала его. Но слово за слово, они полтора часа говорили по телефону. Счет был на астрономическую сумму, но такое удовольствие от этого получили. Они оба. И Люба, и Роберт. И им захотелось встретиться, не откладывая…

Москва. Конец января 1989 года, холодно. Завершение романтического периода перестройки[6]. Прилавки пустые, люди неприветливые. Высокий, статный мужчина в добротном пальто явно несоветского кроя стоит на углу старомосковского дома, он ждет встречи с ней – и пытается угадать ее в идущих навстречу людях. Роберт уже имел представление о том, как должно выглядеть «советское сопрано», – это довольно плотная фигура, на таких он и останавливал взгляд: одна прошла мимо, другая, – нет, все еще не она… Впереди показалась стройная женщина, элегантная, его удивило и то, что на ее лице угадывалась улыбка, что отличало ее от других пешеходов еще больше. Но нет, это не может быть она, слишком хороша.

– Здравствуйте, Роберт, я – Люба!

Встреча эта была вполне официальной, хотя и проходила в домашней обстановке – в квартире старшей сестры. Пили чай, говорили о классической музыке, конечно, о любимых операх, о знаменитых вокалистах. И постепенно понимали, что это – та самая долгожданная встреча, которую ни с чем не перепутать. Расставаться не хотелось. Люба вручила Роберту несколько аудиокассет со своими записями и пластинку, изданную советским звукозаписывающим гигантом – фирмой «Мелодия»[7], с ариями из итальянских опер Верди[8] и Пуччини[9].

Иметь такую пластинку, изданную за госсчет, было большим успехом для певца в СССР. Это, конечно, произвело впечатление на молодого, но опытного австрийского продюсера. Но главное открытие ожидало его впереди. Вернувшись в гостиницу, тем же вечером он прослушал ее магнитофонные записи. И уже на следующий день они встретились вновь, Роберт действовал уверенно, он предчувствовал огромный успех – голос Казарновской был феноменальным открытием для него, знавшего толк в академическом вокале. Он предложил ей организовать прослушивания на ведущих европейских площадках. И с европейской же аккуратностью в тот же день подписал с ней контракт на продюсирование.

На память она вручила ему бутылочку армянского коньяка, наклеив на нее свою фотографию. (До сих пор не откупоренная стоит эта бутылочка на видном месте в кухне их московской квартиры.)

По возвращении в Вену в первый же вечер Роберт бережно извлек пластинку из конверта и поставил ее под иглу радиолы. И вновь он испытал потрясение – мощное, проникновенное, самобытное исполнение знаменитых оперных арий, волшебные переливы, – он слушал их вновь и вновь и не спал в ту ночь до самого утра, влюбляясь окончательно и бесповоротно в это дивное диво по имени Любовь Казарновская.

На следующий день в музыкальном агентстве, где служил Роберт, все говорили о новой звезде из СССР. Слушали записи, кивали и одобрительно перешептывались. Дело ясное – Росцик открыл новое имя. А ему нестерпимо хотелось ее видеть. Закипела работа: звонки, телексы… Спустя неделю он представил Любе сверстанную на ближайший месяц программу прослушиваний. И закрутилось: она прилетела в Вену, вместе они отправились сначала в Амстердам, потом оттуда в Цюрих, и везде успешно, – знаменитые музыканты Европы были весьма благосклонны к ней. Глава музыкального агентства, где работал Роберт, господин Холендер, который пару лет спустя стал директором Венского оперного театра, решил составить собственное представление о вокальных данных Казарновской, о которой он слышал от коллег в последние недели постоянно, – и Люба пела для него на легендарной сцене Венской оперы. Он был в восторге. Цюрих первым предложил Казарновской контракт, но для востребованной советской певицы все было не так просто – ее связывали определенные обязательства с Кировским театром, там готовили премьеру ее любимого Верди, и главная женская партия, конечно, предназначалась ей. Но они – Люба и Роберт, уже ставшие настоящей парой, еще не представляли, что их ожидает. На прослушивании в Вене присутствовал известный немецкий режиссер, постановщик многих успешных опер и музыкальных фильмов, господин Хампе[10].

Это был очень интересный человек, влиятельный. И он был поражен талантом Казарновской. После прослушивания он подошел к ней и сказал: «Блестяще! Я буду звонить маэстро Караяну[11] и скажу, что ему непременно нужно послушать вас!»

Это прозвучало столь неправдоподобно, что ни Роберт, ни Люба не придали фразе, как им показалось, прозвучавшей больше из вежливости, особого значения.

Каково же было их удивление, когда уже на следующий день позвонила ассистент Герберта фон Караяна и пригласила Любу на прослушивание: «Госпожа Ка-зар-р-нов-ска-я, – с трудом была произнесена ее необычная, звучная фамилия, – сможет приехать к господину фон Караяну восьмого марта?» Роберт, разумеется, подтвердил, а Люба тут же засомневалась. Точнее – испугалась. И причина понятна.

Те, кто следит за мировой музыкальной культурой, конечно, знают, сколь противоречивым и требовательным был маэстро Караян. Он являл собой пример дирижера-личности, мастера, ненасытно стремящегося к совершенству. Наряду с Леонардом Бернстайном[12] и Карлосом Клайбером[13], Караян был представителем эры великих дирижеров, уходящей, увы, безвозвратно. Среди наших современников есть выдающиеся мастера, да: Зубин Мета[14], Джеймс Ливайн[15], Рикардо Мути[16]. Но можно смело утверждать, что дирижеров класса Караяна на современной сцене нет.

Стремительный, с пронзительным взглядом цвета холодного неба, он мог похвалить, а мог и ударить больно. Соответствовали его жестким критериям считаные единицы. И все же это был великий шанс. И Любовь Казарновская им воспользовалась.

Когда шеф Роберта, господин Холендер, узнал о приглашении к Караяну, он, конечно, посоветовал ехать не раздумывая, но быть психологически готовыми к тому, что в любой момент прослушивания маэстро может поднять руку вверх и щелкнуть пальцами, что будет означать – «довольно!» Выступление может быть прервано таким образом, и на этом прослушивание закончится, – Караян не тратит ни минуты времени на то, что считает бесперспективным. К тому же Караяну было уже восемьдесят лет, предсказать реакцию довольно пожилого человека на выступление незнакомой ему вокалистки было невозможно. «Скорее всего, это закончится ничем», – спокойно заключил свое напутствие господин Холендер.

Вечером 7 марта 1989 года Роберт и Люба приехали в Зальцбург.

Огромный зал. Седовласый Герберт фон Караян, совсем старик, но крепкий, все с тем же сверлящим визави взглядом. У него с оркестром репетиционный перерыв. К нему подходит ассистент, наклоняется.

– Где это сопрано из Советского Союза? – вопрос звучит громко.

– Вот, маэстро, она здесь.

– Хорошо, что вы будете петь?

На европейских прослушиваниях Любовь Казарновская выступала с двумя ариями: Амелии из «Бала-маскарада»[17] и Тоски из одноименной оперы Джакомо Пуччини. И для прослушивания у маэстро Караяна не было сделано ничего специального – эти же две арии. В них Люба раскрывала наиболее полно и свои артистические данные. Ария Амелии, довольно продолжительная, исполненная драматизма и сложная в музыкальном отношении, была выбрана для демонстрации вокальных возможностей: и диапазона, и выносливости голоса. Эти две арии весьма показательны: все сразу «читается».

Люба с прямой спиной спокойно выходит на кажущуюся бескрайней сцену. Яркий свет. Она улыбается, но волнение угадывается. Роберт уже хорошо знает ее. Сердце его бешено колотится. Он с трудом находит подходящее кресло где-то вдалеке от сцены среди почти трех тысяч пустых кресел легендарного зала, в котором проходит знаменитый на весь мир Зальцбургский музыкальный фестиваль. Там, далеко, на большой сцене стоит его невеста, будущая жена. Буквально накануне он сделал ей предложение, и она ответила согласием.

Следуя сдержанному кивку маэстро, как приглашению, Любовь Казарновская начинает петь.

Уверенно, прекрасно, так, так… Но что это? Караян поднимает руку… Это – тот самый финал, о котором их предупреждали? Тревога оказалась ложной, маэстро вызвал фотографа, тот стал быстро-быстро фиксировать выступление Любы. Роберт вздохнул с облегчением. Позже, когда они обсуждали этот момент, Люба призналась, что еле справилась с волной тревоги, когда увидела тот самый жест Караяна, но пианист продолжал играть, а она продолжала петь, потом спела и вторую арию. Маэстро слушал внимательно. По завершении пригласил подойти к нему. Не зная о коротком пути – по специальному мостику над оркестровой ямой, Люба ушла за кулисы, потом довольно долго возвращалась в зал через коридоры и холлы фестивального комплекса.

– Ну, где она наконец? – нетерпеливо выкрикнул фон Караян.

Она уже была рядом.

– Кто вас представляет?

Роберт подошел ближе и почтительно кивнул.

– Это хорошо, потому что я с Госконцертом[18] работать не буду. Как-то раз мне был нужен Рихтер[19], а они прислали другого человека и объяснили мне это тем, что Рихтер в тот момент не мог ко мне приехать, потому что он должен был выступать в гастрольном туре по Сибири. – Старик улыбнулся и повернулся к Любе:

– Вы любите «Реквием»[20] Верди?

– Маэстро, я обожаю эту музыку, я пела ее с разными дирижерами в Советском Союзе.

– Вы будете петь «Реквием» Верди со мной этим летом…

Люба и Роберт вышли из огромного здания фестивального комплекса Зальцбурга молча. Неподалеку было красивое кафе. Они молча пошли туда, уселись друг напротив друга, заказали чай и кофе и долго смотрели друг на друга. Улыбались. Все было ясно. Это было начало настоящей, громкой карьеры Любови Казарновской.

А что же, в Ганновер Любовь Казарновская так и не поехала? Поехала, но позже. Было много зарубежных контрактов, гастролей, концертов. История восхождения примы на вершину мировой оперной сцены только начиналась.

Любовь Казарновская – сопрано из СССР – выступила с большим успехом на музыкальном фестивале в Зальцбурге летом 1989 года. Маэстро Герберт фон Караян скончался 16 июля, за считаные дни до его открытия. Он успел провести с Казарновской три репетиции, составить план на ее будущие контакты и записи, позвонить всем крупным мировым музыкантам, сообщив об открытии нового имени: Любовь Казарновская – уникальное сопрано из России. Несмотря на почтенный возраст, Герберт фон Караян отличался крепким здоровьем, и смерть его была абсолютно неожиданной. Маэстро покинул этот мир, оставив Музыку и Зальцбург совершенно осиротевшими…