Читать книгу Анатомия обмана - Любовь Романовна Белых - Страница 3

Глава 3

Оглавление

Не понимаю, для чего Прохоров прессует Аню. Это кажется таким мерзким, что с трудом удаётся сдерживать злость.

Я ещё выскажу отцу. Всё выскажу. Кому он поручил это дело?

Слышится скрип двери.

Усилием воли заставляю себя разорвать зрительный контакт с Аниным следователем и перевожу взгляд на дверь.

– Вы по какому вопросу? – он успевает первым.

…а вот и мать года.

Совсем недавно я решил, что я ей благодарен. Ведь именно она тогда швырнула мне обвинение в педофилии в лицо, когда я в очередной раз заехал за Анюткой.

Я почему-то уверил себя, что она невольно оказала мне большую услугу. Эти наши хоть и не интимные, но безусловно романтические, отношения с её дочерью рано или поздно могли бы перейти в горизонтальную плоскость.

Хорош был бы младший лейтенант? Ещё и сын полковника – самого Лядова.

Елена Витальевна прёт напролом. Её безумный взгляд даже не пытается остановиться на мне или Прохорове. Она бросается к дочери так стремительно, что никто из нас не успевает среагировать.

Я и вовсе ожидал совершенно другого. Ждал, что она упадёт на колени перед дочерью. Обнимет её. Как-то утешит, по-матерински. В общем, я ждал слезливую сцену, а получил подлое избиение той, которую я сам же привёз в райотдел, пообещав, что теперь всё будет хорошо.

– Ты что городишь, дрянь такая?! Когда это Валера вас хоть пальцем тронул?! Сука неблагодарная! – взмах женской сумочки и та тут же летит в голову едва успевшей обернуться Аньке.

Женщине этого мало, она лупит собственную дочь по голове, как и чем придётся, пока я как последний кретин впадаю в самый настоящий ступор.

Так ведь не бывает. Так не должно быть. Это её дочь. Она мать. Мать всегда должна быть на стороне своего ребёнка!

Разве нет?

Бросаюсь вперёд, уверенно перехватив холодную руку с сумкой. Пальцы подрагивают, но женщина не спешит разоружаться. Тесню её к дверям, впервые в жизни чувствуя, что, как никогда, близок к тому, чтоб врезать женщине.

Пара подзатыльников. Дотащить за воротник свитера к двери. Выставить. Дать пинка под зад и захлопнуть дверь так, чтоб она больше никогда не открылась.

Желание – не более. На деле ограничиваюсь жёсткой хваткой и грубым выводом в коридор.

Она орёт. Я плохо разбираю, что она там кричит. Заложило уши. Вообще, ощущение, что это не Ане, а мне по голове и лицу прилетело. Теряюсь.

– …дрянь малолетняя. – всё же долетает до моего слуха.

Зверею.

– Ты сядешь вместе со своим уродом, поняла?!

Злость мутит разум. Эмоции берут верх. Хватка на её тонких запястьях становится сильнее. Мне до невозможного хочется причинить ей боль. Настолько сильно, что меня это пугает.

– Я позабочусь о том, чтоб эта выходка попала в протокол. – кое-как вернув себе остатки самообладания, я на чистом энтузиазме разжимаю руки.

Мать Ани пятится, будто призрака перед собой увидела. Наверное, в чём-то оно так и есть. Я уже и не вспомню, когда последний раз проявлял подобные вспышки агрессии. Должно быть, ещё в школе.

Возвращаюсь в кабинет. Прохоров уже колдует над Анькиным лицом, недовольно хмурясь. Аня морщится, но стоически переносит его экзекуции с перекисью и лейкопластырем.

– Швы целы. – констатирует следователь.

– Да плевать мне уже на эти швы. Можно я просто пойду… спать? – убитым голосом отзывается она, отчего у меня замирает сердце.

Что, блядь, вообще творится в этой семейке?!

Нахожу в себе силы улыбаться. Опускаюсь перед девчонкой на корточки и заставляю её посмотреть на меня. Пальцы, касающиеся её подбородка враз становятся мокрыми. Перекись или слёзы?

– Анют, ну как это неважно? – наконец-то чистейший лёд её глаз идёт на контакт. – Ты ведь очень красивая девушка. А швы разойдутся, накладывать новые… Это риски. Могут остаться шрамы. А зачем тебе шрамы? Через год, два, пять, десять ты, возможно, даже и не вспомнишь сегодняшний день. Так пусть напоминаний и не останется. Договорились? Будешь осторожной?

Поплавская смотрит на меня красными от слёз глазами и устало кривится. Переклеенная повязка на носу от самого Прохорова выглядит нелепо. Крест-накрест приклеенного тонкого пластыря ему, видимо, показалось мало. Поэтому он налепил ещё одну полоску посередине. Эдакая снежинка на снежном покрывале из бинта.

– Ты говоришь со мной, как с ребёнком. – слышу в её словах упрёк.

Мне совсем не нравится то, что она столько времени мне лгала о своём возрасте, водила за нос, а виноватым во всём выставляет меня. Возможно, мне это только кажется, и в её словах нет ничего подобного, но я интуитивно будто чувствую исходящую от неё обиду.

– А ребёнок, что, не человек? Я говорю с тобой, как с человеком, Ань. Не придумывай лишнего.

– Идите уже. Завтра заеду. – вклинивается недовольный Виталий Евгеньевич, показательно громыхая ящиками своего стола и раскладывая свой скромный арсенал аптечки по местам.

– Идём? – шепчу, сжав её ладонь.

Анюта кивает, и мы встаём.

Идём рядом. Я очень хочу её обнять, но боюсь. И как пацан, и как человек, который не хочет ей доставлять дополнительный дискомфорт. Фиксатор на её руке, перетянутый через шею, выглядит весьма серьёзно.

Не за талию же мне её вести, ну?

В коридоре, на наше счастье, не оказывается Аниной матери. Я воспринимаю это как маленькую победу. Поплавской сейчас совсем ни к чему с ней встречаться. Эта женщина не имеет никакого права называться матерью, после того как поступила с дочерью в кабинете следователя.

Быстро провожу Аню через дежурную часть и веду к крыльцу. Не знаю почему, но моя машина на подсознательном уровне воспринимается мной, как некая крепость, куда я должен доставить девчонку, чтоб до неё не добрались другие родственники.

Спешу. Не замечаю, как на парковке оказывается какая-то бабка с маленькой девочкой.

Бойкая старушка встаёт у нас на пути.

– Бабуль… – теряюсь я, остановившись вместе с Анютой.

– Рот закрой! – орёт та. – Ну ты и тварина мелкая, а! Довольна?! Миланочку забрала опека! Ты лишила девочку семьи! Сдохла бы ты лучше…


***

Макс несёт какую-то хрень. Утешает меня, как маленькую, а сам смотрит на меня таким взглядом, будто готов ради меня душу наизнанку вывернуть.

Конечно, я не знала, что мать поведёт себя подобным образом, но, будем честны, я не исключала вероятность такого исхода событий.

Она всегда встаёт на его сторону. Что бы он ни сделал, как бы себя не повёл, сколько бы боли ни причинил нашей семье, он, он, он… Всегда он. И только он.

Я обязана вытеснить этот момент из памяти. Эти побои не должны повлиять на дальнейший ход событий. Зверь должен исчезнуть.

Наконец-то мы выходим из этого треклятого кабинета, больше похожего на прокуренный склеп. Я чувствую себя неуютно, оглядываюсь по сторонам и волнуюсь.

Мамы нет… Неужели она просто взяла и ушла? Неужели не остыла?

Лядов идёт рядом. Его бесконечно дёргает. Он то заносит руку, намереваясь обнять меня за плечо, то примеряется в моему локтю, то скользит рукой по собственной куртке, немногим выше поясницы. Мне это нравится. Не знаю почему и не знаю, почему я вообще до сих пор, после всего произошедшего, могу о чём-то подобном думать, но эта нерешительность отзывается теплом в моей груди.

На пропускном пункте мне улыбается дежурный полицейский. Я плохо изучала должности и звания, но сейчас мне хочется, чтоб этот лысый, улыбчивый мужчина занял место Виталия Евгеньевича. Уверена, мы бы с ним сработались.

Выходим на улицу и я жадно вдыхаю воздух. Стараюсь вобрать его как можно больше, чтоб сбить с себя преследующий запах табака и надышаться.

Спускаемся с небольших ступенек и двигаемся к парковке, сохраняя молчание.

Я вижу машину отца Макса. Для меня она своеобразный маяк, направляющий корабли в открытом море. Причал, где я смогу хотя бы ненадолго побыть в тишине и спокойствии.

…а ещё я вижу машину деда, не то чтобы своего – отца моего отчима.

Внутри всё замирает. Я сбиваюсь с шага, замедляюсь, видя, как из этой машины выходит баба Поля, чуть не волоком таща за собой сонную Миланку.

Сердце пропускает удар. Его сжимают ледяные тиски паники и стыда.

Они закрывают нам путь к машине. Бабка крепко держит руку сестры, что пытается мне улыбаться.

– Бабуль… – мнётся мужчина моей мечты, явно не подозревая, с кем мы столкнулись

– Рот закрой! – безапелляционно выдаёт баб Поля. – Ну ты и тварина мелкая, а! Довольна?! Миланочку забрала опека! Ты лишила девочку семьи! Сдохла бы ты лучше…

А может, было бы и лучше, если бы я сдохла? Только кому? Явно не Милане.

– Немедленно уйдите отсюда! – рычит Макс, идя на бабку без тени сомнения. – Это давление на потерпевшую! Не прекратите эти попытки, будете привлечены ещё и за преследование! Вам доверили опеку над ребёнком? А вы что устроили?! Любящая бабушка в это время пирожки печёт к завтраку! Или что там бабушки пекут по утрам? Убирайтесь отсюда, пока можете уйти без последствий для себя и своей внучки!

Я отворачиваюсь. Мне больно видеть испуганное личико сестрёнки, которая так много всего уже понимает, но в упор не различает плохое хорошее, смотря на мир через призму нашей семьи. Она возненавидит меня… Я почему-то в этом даже не сомневаюсь. Через года она просто уже не вспомнит, что меня толкнуло в этот водоворот обмана, а я навсегда останусь той, кто отобрал у неё папу… Наверное, и маму, раз уж Милану передали её бабушке. Уж баба Поля постарается взрастить в ребёнке ненависть ко мне. Опыт есть – одного зверя она уже вырастила.

– Мой сын никогда не бил своих детей! Никогда! – бьёт себя кулаком в грудь бабка.

– Своих, может, и не бил. – жёстко отвечает Максим, тесня её к соседней машине. – Следствие разберётся. Уезжайте!

Миланка жмурится и топает ножкой. Я знаю, что сейчас будет плач и бросаюсь к машине Макса. Дёргаю ручку на двери так, что она чудом остаётся на месте. Пелена слёз стоит перед глазами, но я должна спрятаться. Я не должна слышать плачь своей сестры, видеть её слёзы… Не должна сталкиваться с последствиями своего обмана, видя, как они причиняют боль любимому и родному для меня человечку.

– Да открой же ты эту чёртову дверь! – истерично кричу, зажимая ухо здоровой рукой и вжимая голову в плечи. – Открой дверь! Открой! Открой!

– Аня! Аня! – сквозь собственный крик, едва разбираю голос Лядова.

Замолкаю, но рыдания подпирают горло и давят, давят, давят.

– Что сделать? Как помочь? – надрывно слышится его голос.

Он увлекает меня в объятия, крепко прижимая к себе и держа за спину.

Я глухо рычу, вдыхая запах его парфюма, коснувшегося обоняния. Мне вроде бы это совсем не нужно, но… Чёрт возьми, как же хочется в этих объятьях расстроиться. Остаться так и стоять. Всегда. Навечно. Насовсем. Как хочется, ему довериться. Рассказать правду. Как же больно, оттого что я останусь для него малолетней преступницей и обманщицей, если облажаюсь… Как же больно, оттого что эти объятия никогда не повторятся и длятся так долго сугубо из жалости и человеческого сострадания, а не…

Больно. Просто адово больно.

Анатомия обмана

Подняться наверх