Читать книгу Засраночка моя - Людмил Федогранов - Страница 2

…«Стоять! Стоять!!! Стой, скотина! Руки! Ручки держи!!! Давай, давай, выше! Выше!!! А теперь улыбочку! Подбородочек!..»

Все эти мысли, обрывки мыслей, просто ругательства, как обычно, вихрем пронеслись в сознании (или подсознании?), захлёстывая собой все нормальные человеческие ощущения. В эти мгновения Лариса опять – в который уже раз за всю свою жизнь! – порадовалась тому, что телекамера не может проникнуть в то, что творится сейчас в душе победительницы этапа Кубка мира по прыжкам на батуте Ларисы Сизовой.

На экранах телевизоров зрители видят сейчас симпатичную девичью мордашку с навсегда приклеенной улыбкой: голова, как это и должно быть, высоко поднята, а косички «а-ля Корбут» задорно торчат вверх. И всё. Больше ничего им, зрителям, и не положено видеть сейчас, после того как Лариса закончила головоломную, суперсложную комбинацию, которую мало кто из мужчин-батутистов мог бы повторить так же чистенько и красиво…

Осторожно переведя дух, Лариса медленно и грациозно подошла к краю батута, привычно опёрлась на крепкую руку Валерича и легко спрыгнула, словно сошла, на маты.

Зал бесновался: Лариса Сизова, как и полагается лидеру соревнований, выступала последней, и сейчас, после безукоризненно выполненной русской спортсменкой комбинации, стало понятно, что она так и осталась лидером, никому не дала себя обойти. Она победила… Поэтому зрители приветствовали чемпионку, выражая, кто как умел, свои эмоции.

Лариса знала, что сейчас, когда она медленно идёт от батута к сектору для участников, камера берёт её крупно, и поэтому зрители в зале (на огромном табло под крышей) и телезрители могут увидеть малейшие изменения в выражении её лица. Когда-то давно, совсем ещё девчонкой, она, выиграв, летела к Валеричу, и на лице её было только счастье, больше ничего не выражали эти широко открытые глаза и растянутые в неудержимой улыбке – «Рот до ушей – хоть завязочки пришей!» – губы…

Сейчас всё было по-другому: спокойное, слегка утомлённое лицо человека, хорошо выполнившего свою работу. Несколько отрешённое выражение этого лица, отрешённое и даже загадочное.

Этот её нынешний облик безумно нравился зрителям и журналистам, уже давно окрестившим её «русской загадкой». Она не спорила: загадка так загадка…

Она не играла, не строила сама себя, свой имидж, просто с возрастом, с опытом к ней пришло понимание того, что человек, которого какое-то мгновение имеет возможность видеть на своих телеэкранах чуть ли не весь мир, просто не может себе позволить быть «открытым». Он уже не имеет права быть собой, впускать кого-то к себе в душу, поэтому лучше всего – уйти в себя, не выплёскивать свои эмоции… А остальные пусть понимают тебя так, как хотят и могут тебя понять, это их право…

Сейчас ей было до безумия жаль тщеславную дурочку Корбут, которая рыдала перед телекамерами, став в одно мгновение кумиром миллионов, и сгорела в огне испепеляющей жажды всеобщего поклонения.

И всё-таки сегодня Лариса позволила себе небольшую вольность: глядя немного вверх, она улыбнулась. Там, вверху, почти под самым потолком зала, сидел Жак, и Лариса улыбалась ему. Ему, мужчине, без которого, как оказалось, и её жизнь, и её многочисленные победы, которые слишком долго составляли суть этой жизни, не имели никакого смысла…

Она знала, что сейчас Жак смотрит именно туда – на экран под потолком зала, который был почти вровень с его лицом, и он, Жак, не может не понять, кому так радостно улыбается загадочная русская чемпионка…

…А фотографы, которые все дни соревнований неутомимо «обстреливали» участников, стараясь сделать как можно более удачный кадр и не ожидавшие такого подарка от чемпионки, обрадовано защёлкали своей дорогостоящей техникой: ещё бы, в кои-то веки «русская загадка» улыбнулась! Завтра эти фотографии станут украшением номера!

* * *

Примерно в то же самое время, когда в Париже один из руководителей международной федерации по прыжкам на батуте награждал победителей и призёров этапа Кубка мира, проходившего в этой столице мира, среди которых была и заслуженный мастер спорта Лариса Сизова, за тысячи километров от этого залитого светом зала, на родине чемпионки, в небольшом, но очень богато отделанном рабочем кабинете, собрались несколько мужчин, одетых, впрочем, как и престарелый вице-президент, проводивший награждение, в строгие деловые костюмы.

Правда, вице-президент, носивший одну из самых почтенных и древних в своей стране – оплоте демократии к Европе – фамилий, не мог себе позволить эксклюзивные костюмы от Армани и Версаче, тогда как собравшиеся в кабинете Валерия Игоревича Маслова (носившего, по вполне очевидной даже для непосвящённых, причине кличку «Масёл») мужчины средних лет на такие мелочи, как цена костюма, давно уже перестали обращать внимание.

Они были «упакованы» так, как полагалось одеваться людям их ранга.

Ранг же собравшихся в кабинете господ был чрезвычайно высоким; при этом можно было смело утверждать, что это были люди, добившиеся, если можно так выразиться, официально-неофициального признания.

В мире легального бизнеса собравшиеся числились преуспевающими бизнесменами, финансовая деятельность которых осуществлялась строго в рамках современного российского законодательства, ни на йоту не нарушая его – за этим бдительно следили квалифицированные и высокооплачиваемые юристы.

Бизнесмены исправно платили налоги, а один из них даже был удостоен «сертификата честности», которые выдавала местная налоговая власть наиболее образцовым из налогоплательщиков.

В мире же, так сказать, противоправном каждый из собравшихся господ давно и благополучно занимал почётное место, заслуженное многими подвигами, совершёнными как самолично, так и в качестве руководителя более или менее крупных групп преступных элементов.

Никто бы не ошибся, если бы назвал данных господ подлинными хозяевами города, в руках которых была сосредоточена как официальная, так и неофициальная власть. Хотя, собственно, именно в отношениях с официальной властью сейчас как раз и возникли проблемы, над разрешением которых трудились светлые умы процветающих бизнесменов.

Если конкретизировать ситуацию, то проблема была всего одна: мэр города.

Сначала он, избранный на деньги бизнесменов, вёл себя «правильно», и все были довольны. Но мэр был умным и хитрым деятелем, прошедшим школу советской и партийной работы. Он презирал полуграмотных уголовников, но отлично понимал, что, не предприняв определённых профилактических мер, открыто выступать против них было невозможно – уж лучше сразу же заказать себе «гроб с музыкой» за счёт налогоплательщиков. Поэтому экс-уголовники и экс-партбосс заключили «джентльменское соглашение», и финансовые возможности первых вкупе с личным обаянием и блестяще развитыми демагогическими способностями последнего привели его к власти.

Достигнув власти, мэр не стал ставить телегу впереди лошади, он не форсировал события, а терпеливо ждал. Он накапливал силы, приобретал нужные связи в городе, области и столице – и ждал.

Своего часа он дождался тогда, когда правительство России выставило на приватизацию гордость области: крупнейший в Европе комбинат по производству алюминия. Это был лакомый кусок, это были огромные деньги, и вот тут-то мэр и сыграл в свою игру.

Когда те, кто сделал мэра – мэром, обоснованно рассудили, что именно они имеют все основания для того, чтобы стать первыми и единственными при делёжке пирога, и предъявили свои претензии, выяснилось, что их, мягко говоря, обошли – в народе об этом говорят короче и злее: «кинули». Мэр и его новые друзья, «выполняя решение правительства», заботливо разыскали так называемого «стратегического инвестора», готового вложить солидные суммы в производство, и отыскали его… во Франции. Местными средствами массовой информации это подавалось как выдающееся достижение лично руководителя города и отечественной власти в целом, поскольку в России инвесторы из «дальнего зарубежья» считались чем-то вроде панацеи для больной пережитками социализма экономики.

Конечно, в действительности всё обстояло не так, как об этом писали в газетах и орали по телевидению: французские деньги оказались… советского происхождения, они были своевременно украдены и переведены за границу бывшими ответственными работниками партии и органов. Теперь люди, считавшие себя их законными хозяевами, на белом коне возвращались в покинутую когда-то страну: они рассчитывали, живя во Франции, получать сверхприбыли на полуисторической родине…

В настоящий момент мэр находился в Париже, решая вопросы, связанные с окончательным завершением сделки, а кинутые им уголовники-бизнесмены предпринимали отчаянные шаги, конечной целью которых были возвращение утраченных позиций и примерное наказание того, кто посмел их «опустить».

Именно поэтому в домашнем кабинете «Масла» и собрались сейчас колоритные фигуры представителей новой элиты новой страны.

Люди собрались разные, но печать пребывания их в местах не столь отдалённых объединяла их в некое сообщество равных, хотя и здесь, разумеется, была своя иерархия.

Несомненно, что лидером среди них был сам хозяин кабинета. Странно, но чисто внешне Валерий Игоревич Маслов, сорокапятилетний худощавый мужчина с благородной сединой и удлинённым породистым лицом, напоминал скорее почтеннейшего университетского преподавателя, чем рецидивиста с тремя «ходками»…

Между тем, статьи, по которым «чалился Масёл», были в уголовном мире статьями «уважаемыми», и его авторитет в этом же мире был большим, причём не купленным за деньги, как это нередко случалось в последнее время, а саморучно заработанным.

Помимо серьёзных статей, Масла отличала патологическая жестокость, которая вгоняла в дрожь даже отморозков из отморозков. Так, во время последней «ходки» он лично забил до смерти безответного «мужика», который не изъявил желания сразу же стать его «Марусей».

…Масёл заставил всех своих «шестёрок» жесточайшим образом «опустить» ослушника, после чего заперся с ним в кочегарке. Что он с ним делал – никто не знал, но «мужика» нашли на следующее утро в яме с углём, синего от побоев, голого и со связанными за спиной руками, а из «садильника» у него торчало донышко забитой туда до упора ярко-зелёной бутылки из-под немецкого пива…

Гости, бывшие под стать хозяину по части «ходок» и нравственных качеств, привыкли безропотно подчиняться его властному негромкому голосу. Кроме того, он и на самом деле был среди присутствующих наиболее быстро соображающим, хватким и увёртливым хищником, бравшим своё не столько умом, сколько хитростью и нахрапом.

– Сядь и не мельтеши, Рубильник! – негромко и мелодично посоветовал Масёл одному из гостей, нервному мужичонке лет пятидесяти, который и в самом деле мельтешил, то есть безостановочно крутился по кабинету.

– Сядь, сядь… – недовольно проворчал тот, кто откликался на прозвище Рубильник. – Хватит, насиделся… Ты вот что скажи, Масёл: мы тут у тебя битый час сидим, чего ждём?

– Чего ждём? Нужную вещь ждём!

– Какую же такую нужную вещь? – саркастически поинтересовался Рубильник.

– Масёл, в натуре, объясни по-человечески, не бери на понт, – вмешался в разговор Владислав Георгиевич Леженцев, вице-президент фирмы «Форвард», снабжающей область нефтепродуктами.

Президент этой же фирмы, Сергей Григорьевич Поликарпов, он же «Карп», сидевший в дорогом кожаном кресле, лениво поддержал своего подчинённого: «Давай, дорогой, раскалывайся». Карп имел полное право говорить с хозяином так, как считал нужным это делать, поскольку он ни в чем не уступал ему: ни в авторитете, ни в свирепости, ни в богатстве.

– Ладно-ладно… Ждём факс из Парижа. Наш дорогой Владимир Иванович, как вам известно, в столице мира наши с вами бабки отдаёт другим. За свои проценты. Мы с вами малость лопухнулись, может, зашакалили малость, может, ещё чем его не уважили, а он, гарант конституции в отдельно взятом городе, нашёл тех, кто ему эти проценты отстегнёт. Это он так считает, что отстегнёт. Сейчас они все там заняты: обговаривают детали, расписывают всё, делят… Помешать им в этом мы никак не можем, руки коротки. Наоборот, мы им должны помочь. И мы им поможем! – пообещал жизнерадостно Масёл. – Мы им уже помогли! Пусть люди порадуются, что мы оказались лохами и отдали им свои бабки… Пусть подписывают себе… После этого – обмыть это дело! Надо? Надо! Вот они и поедут обмывать…

– Слышь, ты чо, в натуре, к ним в долю подписался? Тебе об этом в кайф базарить! – голос Рубильника сорвался на визг.

Маслов тяжёлым взглядом посмотрел на щуплого Рубильника, и тот занервничал ещё больше.

– Нам надо этого мэра х…ва к ногтю прижать, заставить, чтобы он всё переиграл, а ты «поможем», – крикнул он.

– Конечно, поможем, – голос Маслова был невозмутимым. – У тебя память дырявая, Рубик. Ты вспомни, где мы с тобой в Париже водяру жрали и с тёлками кайфовали? Где нам хорошо было, где нас прямо как дома все понимали, хотя по-французски мы с тобой ни в зуб ногой?

– Где-где? Да чо я не помню, что ли… Кабак классный, даром, что в Париже. Всё как у нас…

– Вот-вот. И мы им поможем, чтобы они попали в этом самый классный кабак, и пусть они там клёво оттянутся после трудов праведных. А там их, и гарантика нашего сраного, в три камеры на видик снимут, понял? Как по-твоему, Рубик, после того, как мы ему эту кассету на память подарим, станет наш Вовка сговорчивее?

– Масёл, это круто! – солидно и веско произнёс почти всё время до этого молчавший Поликарпов. – С такой картинкой в прикупе он у нас в руках. Здесь его, суку, не подловишь, он, гад, осторожный, а там расслабится, вдали от родных пенат… Это ты клёво придумал!

Маслов недовольно поморщился, но всё-таки сказал правду: «Да не я это… Я это дело не просёк бы… так… Это всё он: Босс»…

После этих слов Маслова в комнате установилась достаточно напряжённая тишина. Мужчины молчали, но это молчание было весьма красноречивым. Похоже, что прозвучавшее только что имя было для них чем-то, что выходило за рамки нормального восприятия и вызывало какие-то сложные чувства: смесь страха, злости, восхищения и покорности обстоятельствам…

– Он мне прислал письмо, там всё расписано в деталях, что и как нам нужно делать. Нужно было подключить Француза и ещё кое-кого. Короче, всё как обычно: конкретнейший план, осталось только его точно выполнить. И, конечно, указание, куда и какой процент ему отстегнуть… Говорю же, что всё, как обычно!

Помолчали.

– Откуда он только на нас упал, пидор! – неожиданно взорвался всегда спокойный Карп. – Сосёт и сосёт бабки, всё знает, ничего от него не укроешь, гниды…

– Откуда?… – иронически спросил Масёл. – А Бог послал! Сами виноваты: нечего было тогда крысятничать! Государство опускать – это дело святое, на то оно, государство, и существует, чтобы его фартовые люди делали – как фрайера… А вот лавьё из общака тянуть – тут уж да! Тут мы с вами в дерьме по уши, и нет для нас другого выхода, кроме как сопеть в две дырки и делать всё, что этот трижды долбанный Босс скажет… Его сила, а мы у него в руках – со всеми нашими потрохами! Сами знаете – понятия они и есть понятия, и за крысятничество наше с вами люди с нас по понятиям спросят…

В дверь постучали, и после того, как хозяин благосклонно разрешил, в кабинет вошёл интеллигентного вида парень в очках «Наполеон».

– Валерий Игоревич, на ваше имя факс из Парижа, так там… всего одно слово…

– И какое же это слово? – спокойно поинтересовался Валерий Игоревич Маслов.

– «Поехали!»…

– Одно слово? Вот и хорошо, Саша, что оно всего одно, зачем нам больше?… Спасибо, дорогой, теперь можешь быть свободным. До завтра, Саша!

Парень вежливо попрощался с присутствующими и аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Значит, так. Подарок прибудет завтра вечером, канал тот же. Пусть Рослый съездит и всё получит. Как обычно: после этого молнией назад! Как только картинка оказывается у нас, собираемся снова… Посмотрим, – Маслов хохотнул, – и решим, как нам дальше со слугой народа поступать!

* * *

Человек, которого Валерий Игоревич Маслов и его соратники называли Боссом и одно только упоминание имени которого испортило настроение совсем даже не впечатлительным по жизни людям, сидел на чистенькой кухоньке однокомнатной панельной «хрущобы», которая находилась буквально в двухстах метрах от роскошного особняка авторитета-бизнесмена и совсем рядом с городским кладбищем – такими были причуды плановой застройки города…

На стандартном кухонном столе из белого пластика, поражавшем стерильной чистотой, стояла большая глиняная кружка, в которой заваривался чай «Липтон», рядом с ней примостилась плетёная конфетница с печеньем и конфетами «Батончики киевские» (или «Киевские батончики», это кому как нравится…).

Несмотря на то, что финансовое положение этого человека позволяло ему без особых душевных мук питаться в приличных ресторанах, он ел дома, на своей небольшой, если не сказать крохотной – «хрущоба» есть «хрущоба»! – кухне, а «батончики» были его любимыми конфетами с детства. Когда эти конфеты были одними из самых дешёвых и потому доступных ему конфет…

Сейчас хозяин «хрущобы» внимательно разглядывал глиняную кружку, в которой плавали, залитые крутым кипятком, два пакетика «Липтона».

Зрелище это его завораживало: он не мог оторвать взгляд от того, как от пакетиков с заваркой отделяются причудливые потоки густо-коричневого цвета, которые проникают в недавно ещё однородную по цвету кипячёную воду, промывая в ней реки, речки и каналы… В кружке возникал какой-то причудливый мир, и в нём переплетались реальность и фантазия, цветовая гамма становилась всё более сложной и изысканной, и тут… хозяин резким движением чайной ложки перемешал содержимое кружки, превратившееся из загадочной картины в однородную водную массу тёмно-коричневого цвета, приятного на вид и источавшего густой аромат хорошего чая…

* * *

Евгений Воропаев по кличке «Женя Рослый» или просто «Рослый» имел рост сто шестьдесят один сантиметр при весе семьдесят килограммов. При этом на его удивительно изящно сложенном теле не было ни капли жира, а если учесть, что воинскую службу он проходил в элитных частях специального назначения, то становилось понятно: кажущаяся миниатюрность Женьки Рослого могла обмануть только тех, кто не был с ним знаком, а человек, познакомившийся с этим парнем, сразу же понимал, что лучше, если он станет твоим другом, а не врагом.

Кличку свою Женька получил в секции прыжков на батуте. Так уж получилось, что на фоне остальных коротышек он оказался самым высоким, а начитанная пигалица Лариска Сизова, тогда ещё не чемпионка из чемпионок, а просто «Лариска-Крыска», носившаяся в зале с синим толстым томом стихотворений получокнутого (как считал Женька) поэта Пастернака, какое-то время постоянно талдычила себе под нос: «Рослый стрелок, осторожный охотник… Не добирай меня сотым до сотни…»…

Женьке это надоело, и он попробовал было закрыть малявке рот, но Лариса уже тогда могла дать сдачи – и давала, мало не казалось! – кому угодно, поэтому всё закончилось тем, что Женьку стали дразнить «Рослым стрелком», а после – «Женей Рослым»…

В конце концов, надо же, чтобы человек отличался чем-то от себе подобных? Со временем Женька стал находить в своей кличке даже что-то приятное, особенно после того, как благодаря ей очутился в вожделенном спецназе.

Понятно, что при таком росте мастеру спорта по прыжкам на батуте Воропаеву спецназ мог отломиться только при фантастическом стечении обстоятельств, каковое стечение и не заставило себя ждать в нужный момент.

В огромном «обезьяннике», как называли в городе сборный пункт призывников, было собрано перед отправкой к месту прохождения службы много людей – «хороших и разных».

Больше – «разных».

Если же учесть, что почти все будущие защитники Родины попадали в «обезьянник» мертвецки пьяными – «Последний нонешний денёчек…» – , то не стоило удивляться и тому, что драки на территории «обезьянника» возникали регулярно, с лёгкостью необыкновенной и отличались большим количеством участников.

Типичные «махаловки», когда много крика, шума, а драки как таковой нет – пьяный народ… раскоординирован до безобразия, и понять, кто-кого-почему-за-что – просто невозможно…

«Рослого» зацепил один из бугаёв, гордившихся тем, что их отобрали в спецназ и потому «гонявших» всех подряд. Огромный полупьяный парень, конечно, и думать не думал, что шпингалет, которому он походя «сотворил шмазь», осмелится выражать недовольство, поэтому он просто прошёл себе дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

А зря.

Потому что не успел он сделать и двух шагов, как оказался на земле: Женька сбил его с ног задней подсечкой.

С трудом вскочив, амбал кинулся на наглого «мелкого», но вместо Женьки ему удалось лишь схватить руками воздух. Зато он получил очень болезненный хлёсткий удар ногой по причинному месту, от чего его согнуло пополам.

Пока он пытался сообразить, что же произошло, и унять боль, Женька, разбежавшись, врезал ему коленом в толстый зад, отчего парень пропахал носом борозду в грязном утрамбованном песке, представлявшем собой покрытие спортплощадки…

Вопль жестоко обиженного Женькой амбала «Спецназ бьют!» сорвал с мест многих, и скоро «махалась» разношерстная толпа полупьяных будущих верных защитников Отечества. В этой толпе Женька чувствовал себя как рыба в воде, нанося удары направо и налево и c подчёркнутой лёгкостью уворачиваясь от размашистых ударов будущих спецназовцев. Впрочем, в этом клубке тел трудно было разобрать, «кто есть ху»…

За потасовкой спокойно, но с интересом наблюдал невысокий жилистый майор, дочерна загорелый, «покупатель» из спецназа, «товар» которого сейчас пытался показать себя лицом в деле…

После того, как будущих вояк утихомирили, майор подошёл к Женьке: «Фамилия?». Женька поначалу ляпнул: «Рослый…», но майор засмеялся, и Женька назвал свою фамилию.

Майор выстроил своё пострадавшее в схватке войско и отвёл его за гаражи, где внятно, хотя и сиплым, сорванным голосом, сказал: «Вы, говнюки, опозорили войска, в которых будете служить. Вам набили морды как последним серунам, и теперь все могут говорить, что спецназ – это фуфло! Один из вас – боец. Вот этот пацан, – он ткнул пальцем в Женьку, которого поставил перед строем рядом с собой, – этот шплинт – он из вас один… боец! В части у вас будет полгода, чтобы я мог забыть о том, как вам били морды…»

А ночью в поезде, слегка подвыпив, майор Крохмалюк, у которого было четыре боевых ордена за Афган, так объяснил Женьке, почему он взял его в команду: «Ты – наш… Тот, кто получил в рыло и думает, бить в ответ или нет, – это не наш. Наш – не думает. Око за око, зуб за зуб – так мы живём! А ты – наш! Я не говорю, что те, кто думает, плохие, слабаки или ещё что-то, ничего подобного!.. Но они – не наши…».

После службы в армии Женька малость помыкался, и стал работать на «хозяина». Сам себя он не считал бандитом, но… приходилось делать всякое…

Зато теперь он имел двухкомнатную классную хату и «Тойоту», мог позволить себе почти всё, чего душа желала.

Правда, после того, как Лерка вышла замуж и уехала во Францию, Женька как-то надломился, и особых желаний у него уже как бы и не было…

Была у него любовь: Лерка! Старше их всех, красавица-батутистка, чемпионка из чемпионок! Женька пришёл из армии и хотел, чтобы она стала его женой, и Лерка его вроде бы любила, но тут появился Франсуа, фирмач-француз, и увёз её в свой Париж, где открыл скоро шикарнейший русский ресторан «Мамины обеды»…

И стала Лерка француженкой, а Женька остался дома, и ему было всё равно, что с ним будет и чем заниматься, потому что человеку, душа которого покинула тело, не так уж и важно, что теперь с этим самым телом происходит…

Одним только сейчас и жил Женька: нечастыми телефонными разговорами с Леркой да столь же нечастыми письмами, которые она передавала ему через Лариску или другими какими-то способами: писать по почте она боялась, потому что её Франсуа был диким ревнивцем…

Сейчас Женька сидел у себя дома в глубоком кресле, пил крепкий чай и… мечтал.

Только что ему позвонил «хозяин» и сообщил, что завтра вечером Женьке нужно будет встретить в аэропорту Лариску. Кое-что из передачи нужно было сразу же доставить хозяину, но Женька предвкушал, как Лариска по дороге домой расскажет ему о Лерке, а может, и кассету с Леркиным «звуковым письмом» привезёт…

Хорошо было Женьке!..

* * *

ИЗ ПРЕСС-РЕЛИЗА IV ЭТАПА КУБКА МИРА ПО ПРЫЖКАМ НА БАТУТЕ

(Париж, Франция; 24–26 августа 199… г.)

ЛАРИСА Л. СИЗОВА (РОССИЯ), 25 ЛЕТ.

Многократная чемпионка и призёр чемпионатов мира и Европы, победительница и призёр этапов Кубка мира в индивидуальных и синхронных прыжках, обладательница Кубка мира прошлого года.

Резиденция: Надеждинск (Россия).

Первый тренер: Вадим В. Филяюшкин.

Тренеры: Вадим В. Филяюшкин, Анна В. Филяюшкина.

Языки общения: русский, французский.

Кумир в спорте: Валерия Сергеева.

Увлечения: поэзия «серебряного века», «проклятые поэты»; восточные единоборства; французский язык.

* * *

Награждалась Лариса дважды: за победу в индивидуальных и в синхронных прыжках. В «синхроне» с ней прыгала совсем ещё юная Олечка Гриневецкая, феноменально талантливая девочка, для которой эта победа была не просто первой на международных соревнованиях, но и вообще первой в её выступлениях «по взрослым»: до сих пор Олечка выступала только по юниорам, где успела выиграть всё, что только можно было выиграть…

Стоя вместе с Олечкой на пьедестале почёта, Лариса вдруг отчётливо поняла, что больше она прыгать не будет.

Не сегодня, нет.

Она вообще больше не будет прыгать.

Потому что устала.

Так устала, что и передать невозможно, и ничего тут уже не сделаешь…

…Сияющая Олечка по-детски трогательно ткнулась лбом в плечо Ларисы, пряча слёзы, а Лариса стояла, точно окаменев, и только чувствовала, как горячие слёзы девочки пропитывают тонкий купальник с российской символикой.

Такое вот получилось награждение…

В раздевалке к ней подошёл Валерич. Они были вместе почти двадцать лет, поэтому Валеричу ничего не нужно было объяснять.

Тренер присел рядом с ней.

– Совсем плохо?

– Угу…

– Думаешь, не вижу? Давно вижу. Думал, в Париже всё станет… нормально, ан нет!.. Знаешь, Крыска, я так решил: тебе нужно уходить! – решительно сказал тренер.

Лариса подняла голову и удивлённо посмотрела на Валерича. Он же утвердительно кивнул головой.

– Тебе пора уходить! Ты же на батут смотреть не можешь, он же тебе… опротивел… Это видно… невооружённым глазом, как любят теперь говорить в России…

– А… Олимпиада?

Вопрос, который с таким трудом дался Ларисе, повис в воздухе, и девушке вдруг стало нестерпимо, до слёз, жалко Валерича…

Олимпиада была больным местом заслуженного тренера СССР, тренера сборной России Вадима Валериевича Филяюшкина: прыжки на батуте впервые были включены в программу Олимпийских игр, Валеричу было уже почти шестьдесят, его ученики выигрывали всё, что только можно было выиграть в мире.

Кроме золотой олимпийской медали.

Потому что раньше это было просто невозможно…

Теперь появился уникальный шанс, и Лариса знала, как сильно мечтал Вадим Валериевич Филяюшкин о том, чтобы именно она, Лариса, стала первой в истории спорта олимпийской чемпионкой по прыжкам на батуте.

Первой – и навсегда…

– До Олимпиады ещё три года, – грустно шмыгнул носом Филяюшкин. – Физически ты в полном порядке, тебе ещё прыгать и прыгать, минимум на десять лет тебя должно хватить. Но до Олимпиады ты не доживёшь… Без куража, ты же знаешь, на батуте делать нечего, а ты сейчас пустая. Да и… давно уже пустая…

– Валерич, а может, я всё-таки попробую?…

– Максимум, Крыска, что ты можешь, – это допрыгать сезон. И то на зубах… Три года ты не продержишься, просто не на чем. Поэтому я тебя прошу: допрыгай сезон, выиграй Кубок. Это надо, чтобы рядом с тобой Олечка на ноги стала, ты же сама видишь, что девочка – чудо… А потом – уходи!

– Вы думаете, что… Олечка может выиграть Олимпиаду? – что-то похожее на ревность шевельнулось в душе заслуженного мастера спорта Ларисы Сизовой.

– Это если без тебя! – быстро ответил тренер. – Конечно, три года… времени немного, кое в чём придётся форсировать её подготовку, но ты же видела, как эта девочка работает! Сейчас ей шестнадцать, через три года, в девятнадцать, она может и должна выиграть Олимпиаду. Это если без тебя… – снова уточнил Валерич. – А пока что ты ей поможешь до конца сезона, к ней попривыкнут судьи, она сама уверенность почувствует – и всё будет нормально. Мы же три года не просто так, мы три года работать будем!

Лариса улыбнулась: «Будем работать!» – это была фраза, без которой заслуженного тренера СССР Вадима Валериевича Филяюшкина представить было невозможно. Нет, Валерич не был попугаем, который механически повторяет то, что заучил когда-то раз и навсегда, просто он абсолютно точно знал, что единственный способ чего-то добиться – это делать то, что нужно делать для достижения цели.

Этому же он учил и своих учеников-«попрыгунчиков», причём учил – не поучая, и Ларисе было смешно наблюдать за тем, как, бывало, один сопливый первоклассник кричал другому такому же великовозрастному деятелю: «Чего улёгся? Работать надо!».

– Валерич, вы… когда всё это поняли и когда решили… меня отпустить?

– Понял? Понял давно. А отпустить?… Я ведь, Крыска, тебя и так… старался не держать, это ты сама себя держала. Разве нет? Тренер ведь никого не может удержать, если сам человек не хочет этого… Ты… хорошая девочка, ты и так слишком долго держалась, спасибо тебе… Спасибо, что Олечку удалось поднять, ведь без тебя, без твоего авторитета, её бы в сборную… сейчас, во всяком случае, не взяли бы, ты же знаешь, что там творится… И победы бы сейчас не было. Чёрт, если бы не этот экран под потолком!.. Ты глаз своих не видела, и слава Богу! Хотя – в зеркало же ты смотришься?… Просто, Крыска, если человек так, как ты, «загадка русская», победу воспринимает, значит, он в спорте своё уже отработал…

– Я… ещё живая… – попыталась улыбнуться Лариса.

– И даже очень! А кто тебя хоронит? Всё с тобой нормально, всё путём будет, Крыска, но только… уже без батута. Ладно, пошли, а то там, поди, Лерка и Жак нас выглядывают в шесть глаз! Слушай, а ведь Жак, наверное, и не поверит, он же три года ждал этого!

– Обещанного три года и ждут!

– Да уж!

* * *

У служебного входа в Дворец спорта, чуть в стороне от стайки собирательниц автографов, стояли Жак, Лера и Франсуа.

Жак, невысокий полноватый (если не сказать толстоватый) парень лет тридцати пяти, одетый в вылинявшие джинсы и майку с эмблемой предстоящего чемпионата мира по футболу, который должен состояться во Франции и о котором грезили все французы, стоял чуть поодаль от супругов, которых смело можно было фотографировать для обложки любого из самых популярных журналов мира, причём делать это можно было «оптом и в розницу».

Красавица Лерка, натуральная блондинка с умопомрачительной фигурой, необычайно высокая для батутистки, что придавало в своё время особый шарм исполняемым ею элементам, и крупный горбоносый брюнет с огромными ярко-зелёными глазами, казалось, воплощавший в своём облике эталонные черты французов как нации, смотрелись рядом изумительно, не обратить внимание на эту пару было невозможно.

Пока Лариса, Олечка и даже Валерич старательно давали автографы, Лерка нетерпеливо приплясывала возле мужа, но как только «церемония подписания», как называла эту процедуру Валерия Назье, она же Валерия Сергеева, кумир в спорте Ларисы Сизовой и её подруга, закончилась, настала очередь предварительной оценки сегодняшнего выступления, которая давалась многократной чемпионкой мира и Европы предельно жёстко.

– Поздравляю, Крыска, классно отпрыгала, хотя в третьем прыжке чуть ноги развела, а восьмой малость перекрутила!

Уже будучи многократной чемпионкой мира, Лерка когда-то «приняла под крыло» Ларису, немилосердно гоняла «молодую», но уроки её были поистине на вес золота…

Сейчас Валерия Назье могла бы быть судьёй высочайшего класса, потому что у неё был «глаз – алмаз», это признавали все, от Лерки невозможно было скрыть даже минимальную погрешность в исполнении элемента…

Но ни судейство, ни батут вообще Лерке сейчас были ни к чему: ещё пять лет назад она благополучно вышла замуж за своего «француза Франсуа», как она называла мужа, и стала, как она сама себя представляла, парижанкой и домохозяйкой.

Больше её ничего в жизни не интересовало, поэтому батут так и остался блистательным прошлым, которое вторгалось в жизнь несколько раз в год, когда во Франции или где-нибудь по соседству проводились этапы Кубка мира или чемпионаты мира или Европы, на которые она обязательно приезжала.

Но… Как рядовая зрительница приезжала, а не прославленная в прошлом чемпионка, о которой говорили, что с её уходом в батуте завершилась «эпоха Валерии Сергеевой»…

Поболеть за своих…

За Валерича и Ларису.

– Слушай, Цыплёнок! – обернулась она к Олечке Гриневецкой, смотревшей на неё как на икону. – Ты на меня так не пялься, дырку провертишь! Ты уже и сама очень большая и умная девочка, скоро вот её, – она направила на Ларису длинный наманикюренный палец, – прибивать будешь, если дурочку, конечно, валять не станешь! Тело у тебя… это что-то необыкновенное! Для батута… Это я тебе говорю, а у меня «глаз-алмаз»! В общем, молодец, молодая, поздравляю!

– Ты мне её не захваливай… – полусердито-полушутливо проворчал Валерич. – Ребёнок сегодня впервые по взрослым выиграл, в Париже, опять же, тут столько всего сразу!..

Олечка застенчиво улыбнулась, по-прежнему не отводя восторженных глаз от своего кумира: в анкете для пресс-релиза она, как и Лариса, назвала своим кумиром Валерию Сергееву, нынешнюю мадам Назье, которая сейчас уверенно взяла бразды правления в свои изящные, но сильные руки.

– Значит, так, – напористо говорила она, – сейчас все вместе едем к нам, в наши «Мамины обеды»! Тебе, ребёнок, – она кивнула головой в сторону Олечки, – будет мамин обед, остальным – по самочувствию, настроению и желанию!

Лерка повторила старую шутку Валерича: когда тренировка становилась особенно изматывающей, когда, казалось, никаких сил уже не хватало, чтобы работать дальше, Валерич своим тонким голосом громко кричал: «А теперь каждый работает по самочувствию, настроению и желанию!». Почему-то всех эти слова ужасно смешили, и после «смехопаузы» как-то легче становилось и прыгать…

Жак тревожно взглянул на Ларису, и она поняла его взгляд.

– Лерка, ты извини, но мы не едем, нам домой пора.

– Что, не успеете… – Валерия Назье чуть было не ляпнула, что именно, по её мнению, могут не успеть Жак и Лариса, но вовремя вспомнила о присутствии Олечки. – Дом не убежит…

– Валерия! – голос Валерича стал строгим. – Ты мне ребёнка не развращай, в этих ваших «Обедах» уже в десять часов такой бордель, что я, я не знаю!..

– Валерич! – счёл нужным вмешаться хозяин заведения Франсуа Назье, отлично говоривший по-русски. – Ну за кого вы нас принимаете? Мы же всё понимаем, так поймите и вы нас: бизнес есть бизнес, у нас кабинеты… на любой вкус. А для гостей дорогих… – он широко развёл руки в стороны. – Ну когда вам у нас плохо было?

Валерич был человеком справедливым.

– Убедил! – вынужден был признать он. – Оля, едем в гости, пообедаем в «Обедах» и в гостиницу. А… вы? – он повернулся к Ларисе и Жаку, которые стояли, держась за руки.

– Мы домой. Приедем завтра в аэропорт. Жак на работе взял свободный день. Оль, ты сумку мою собери, хорошо? Валерич, вы её не прихватите, сумку-то?

– Прихвачу. Договорились.

Лерка, которая поняла, что Ларису и Жака в ресторан они сегодня не затащат, вмешалась в разговор:

– Я тоже завтра тебя провожать приеду! Может, хоть завтра твой благоверный отпустит твою руку, и старым подругам-соперницам можно будет поговорить по душам! И вообще, ты, буржуа руанский, – воинственно обратилась она к Жаку, который, действительно, происходил из потомственных руанцев, – ты что, не можешь постараться и сделать так, чтобы любимая женщина бросила к чёртовой матери этот проклятый батут и приехала к тебе на постоянное место жительства?! Давно пора! Уж тогда мы с тобой, Крыска, наговоримся, и никакие… – тут она снова запнулась, хотела, видимо, ляпнуть что-то из неформальной лексики, которой владела почти в совершенстве, – и никакие… желания не помешают нам в этом! Всему будет своё время! Дню – день, ночи – ночь! Понял?

– Ночь, ночь… Поехали! – Франсуа приглашающе простёр руку в сторону новенького «Мерседеса», рядом с которым сиротливо припарковался видавший виды «Рено» Жака Луазо, «буржуа руанского»…

* * *

Ресторан «Мамины обеды» был открыт Франсуа после того, как он женился на Лерке и осел в Париже. До этого он был перелётной птицей, жил в Европе и за океаном, «делая свой бизнес», как он сам выражался, нахватавшись американизмов, но после женитьбы нужно было менять образ жизни.

Лерка сразу же заявила мужу: «Я, дорогой, по миру поездила столько, сколько вашему президенту не снилось. То есть нашему уже президенту! И поэтому мне все эти путешествия теперь без необходимости. Охоты к перемене мест у меня нет. Я дом свой хочу, и в доме этом хочу жить двенадцать месяцев в году, хватит с меня жизни «двадцать четыре на двенадцать»!

– А что это такое: «двадцать четыре на двенадцать»? – удивился Франсуа. – Это что за жизнь такая?

– А это, милый, моя жизнь в спорте. Двенадцать месяцев в году члены сборной команды СССР, а потом и России, должны были жить на сборах. Что это такое? Объясняю: нас собирали вместе, вывозили туда, где только батуты и есть, чтобы мы тренировались там до седьмого пота. Что такое совхоз «Радсад» в Николаевской области на Украине знаешь? Гиблое место, хорошо, что я тогда не пила, а то там, по-моему, народ только вином и питается… И тому подобные места – а у нас по две тренировки в день! И так десять лет жизни… С меня хватит!

Последний «бизнес» Франсуа был связан с Россией, где они с Леркой и познакомились. Идею русского ресторана подсказала ему жена, она же и разъяснила, чем их ресторан должен отличаться от того, чего в Париже с избытком хватало русскому человеку.

– Понимаешь, среди, как их называют, «новых русских» масса очень примитивных людей. Очень! Денег – туча, мозгов – чуть-чуть… Большинство из них иностранных языков не знает, все эти «русские рестораны» Парижа для них – не то, как они любят говорить, «не вставляет»! Значит, им нужен обыкновенный русский кабак, забегаловка, в которой они чувствовали бы себя как дома. Отдыхали душой и телом, «оттягивались по полной программе»… Не смотри на меня так, это их слова! Они должны прятаться у нас от здешнего мира, который их пугает, сколько бы они своими деньгами огромными ни швырялись! Понял, что нам нужно?

Франсуа понял, и довольно скоро ресторан «Мамины обеды» стал для ошивающихся в Париже «новых русских» («По делам, или так, погулять»…) чем-то вроде места паломничества. Он приобрёл широкую известность в не совсем узких кругах тех, кто своим образом жизни просто иллюстрировал полуотчаянные строки Владимира Высоцкого: «В Париж летает, будто бы в Тюмень…».

В Тюмень теперь летать не было никакой необходимости, разве уж что совсем нужда припекала, зато деньги, выкачанные из многострадальной сибирской земли, легко и свободно тратились в этом самом Париже…

* * *

По дороге в ресторан Франсуа, поддерживая светскую беседу, обратился к Валеричу с вопросом.

– А вы знаете, ведь у нас сегодня… отдыхают ваши земляки!

– ?

– Официальная делегация мэрии вашего города Надеждинска во главе с градоначальником! – Франсуа любил при случае щегольнуть своим, и в самом деле превосходным, знанием русского языка. – Они вели в Париже переговоры по поводу приватизации алюминиевого комбината. Переговоры эти длились три дня, сегодня у них всё закончилось подписанием необходимых документов, и наши… инвесторы устроили для своих деловых партнёров и дорогих гостей прощальный ужин. Выбор пал на наше заведение, что лично мне весьма льстит… И сейчас, – Франсуа посмотрел на часы, – они, вероятно, уже переходят к десерту. Думаю, именно так…

– Валерия, Франсуа! – Валерич заволновался. – Мы с ними… не встретимся? Я имею в виду, они нас… не увидят?

– Валерич! – Лерка радостно засмеялась. – Вы не изменились! Раньше, помню, вы всё время нас предостерегали от, как вы их называли, «разных историй», и сейчас вы их тоже боитесь? Да ведь если мэр пришёл в кабак, то всё наоборот: это он вас бояться должен, чтобы вы его не опознали! Со всеми вытекающими из факта опознания последствиями – для него!

– Береженого Бог бережёт! Нам залёты ни к чему, нам ещё ребёнка нужно на ноги ставить… Крыска-то уходит, – чуть помолчав, добавил Валерич.

– Давно пора! – Лерка, казалось, говорила не о подруге, а продолжала спор о чём-то своём, личном. – Прыгаешь, прыгаешь, хорошо, если встретишь человека нормального, как я, а если нет?… Под «нового русского» ложиться – с большим животом и маленьким… Ой, малая, ты же здесь, а я… Не слушай меня! – приказала она Олечке.

– Я… не… – заикнулась та, но больше ничего не смогла выдавить из себя.

– Ладно, Валерия, ты мне лучше скажи, чем в этот раз угощать-то будешь? – Валерич был искренне заинтересован. – Ты уж…, постарайся, всё-таки ребёнок в первый раз в Париже…

– …И первый раз выиграл по-взрослым! – в тон ему подхватила Лерка. – Всё знаю и прониклась ответственностью момента! Не волнуйтесь: если лягушками и накормим, то это будут такие лягушки, что пальчики оближешь!

* * *

После того, как красавец-«Мерседес» резко сорвался с места, его сосед – старенький «Рено» – долго ещё стоял неподвижно.

Если бы кто-то из немногочисленных прохожих заглянул в салон, то он бы, вероятно, мало что сумел понять в увиденной картине: впереди, на передних сиденьях машины, сидели мужчина и женщина, сидели молча и неподвижно, не отрывая глаз друг от друга.

Если бы любознательный прохожий присмотрелся внимательнее, что было не так легко сделать из-за темноты в салоне, он бы мог заметить, что правая рука водителя и левая рука пассажирки сплелись на руле, пальцы рук осторожно и нежно гладят друг друга, а сами пассажиры улыбаются светло и радостно, совсем по-детски, и улыбки эти делают их лица счастливыми…

А уж совсем дотошный и очень внимательный прохожий, обладающий к тому же стопроцентным зрением, вероятно, сумел бы заметить крохотные слезинки в уголках глаз женщины, совсем крохотные, напоминающие в ярком свете уличных фонарей маленькие переливающиеся капельки света и солнца…

– Будем ехать?… – спросил наконец Жак.

– Будем…

«Рено» осторожно тронулся с места, а Лариса поудобнее устроилась на мягком сиденье.

– Слушай, а куда мы едем? – через несколько минут спросила она. – Нам же сейчас направо нужно?

Жак знал, что Лариса обожала водить машину, делала это виртуозно, и память на дорогу у неё была феноменальная, поэтому он специально ждал, пока она сориентируется и задаст свой вопрос.

– У меня есть для тебя сюрприз! – объявил он. – Мы едем в одно место, где нам с тобой будет очень хорошо!

– В какое еще место? Не хочу ни в какие места! Жак, мы же собрались домой!..

– Не кипятись. Мы и едем с тобой… домой. Только… это новый дом! Понимаешь, наш с тобой дом, не квартира, которую я снимал, не отель, а дом! Я специально решил оставить этот сюрприз на последний день… Дом-то уже довольно давно наш, но я там пока что не всё ещё сделал так, как… надо. Зато осенью, когда ты опять приедешь, там всё будет так, как ты хочешь! Осталось, в общем-то, не так уж и много, можно сказать, совсем мало осталось…

Лариса не могла выговорить ни слова…

Свой дом!

Три года они мечтали о нём, а Жак, оказывается, купил его и даже не посоветовался с ней…

И потом: деньги? Откуда взялись деньги на дом?

Лариса не заметила, что последние слова она произнесла вслух, поэтому ответ Жака сначала показался ей телепатией.

– С деньгами всё в порядке. Я их заработал честно, просто два года пришлось ишачить, как у вас говорят, «за себя и за того парня». Кое-что дала Надя.

Жак звал свою мать по имени, и Лариса до сих пор не могла привыкнуть к этому, хотя сама мать, русская, вышедшая замуж за француза после молодёжного фестиваля пятьдесят седьмого года, ей очень нравилась.

– Ну сказать-то ты мог! Поросёнок ты мой, когда же ты поймёшь, что ваши мужские игры в самостоятельность могут и самую добрую женщину вывести из себя и превратить в… меня!

– В тебя не получится. Ты – это ты, и я счастлив, что эта самая добрая женщина… любит меня, – тихо закончил он.

* * *

Дом был небольшим, двухэтажным и очень понравился Ларисе.

Её умилило то, что на втором этаже Жак, показывая ей одну из комнат, как-то очень неуверенно, запинаясь, проговорил, глядя в сторону, что из этой комнаты могла бы получиться неплохая детская…

А спальня, уже полностью готовая, с кондиционером и встроенной мебелью, огромной кроватью и сияющей белизной ванной за стеной, сразу же примирила её с коварным вероломством будущего мужа…

* * *

– Знаешь, Жак, осенью я, скорее всего, не смогу приехать на неделю, как мы раньше планировали…

– Почему? – он едва не упал с кровати от неожиданности.

– Потому что осенью, в ноябре, если всё пойдёт так, как должно быть, я смогу приехать насовсем, и мы с тобой сможем пожениться. Если ты к этому времени не передумаешь…

Жак сначала широко открыл рот, потом закрыл его, потом опять открыл и, с открытым ртом и вытаращенными глазами, уселся на подушке, напоминая какого-то восточного деспота…

– А… а Олимпиада?…

– Олимпиады, мусье Луазо, не будет… – задумчиво сказала Лариса. – Во всяком случае, для меня… Если хочешь, съездим туристами, только учтите, мусье, что за Францию я болеть не буду!

– А за кого будешь? – было похоже, что Жак не совсем отошёл от шока, в котором оказался после сообщения Ларисы.

– За Россию! Ну, может, за Украину ещё: там тоже хорошие девчонки есть… За узбеков болеть буду!!!

С этими словами Лариса пружинисто спрыгнула с кровати и закружилась по комнате, весело смеясь над растерянностью медленно приходящего в себя Жака…

* * *

Поздно вечером «Мерседес» Франсуа остановился возле неприметного отеля на Елисейских полях, их машины медленно выбрались Валерич и Олечка Гриневецкая, которые в сопровождении Лерки пошли к дверям отеля.

Франсуа, проводив их задумчивым взглядом и подождав, пока они войдут в завертевшуюся дверь, в которую Валерич очень смешно пробовал пропустить «дам», достал из кармана мобильный телефон.

– Да, это я… Ну, как там они? Гости? Довольны? Уже… расползлись? Как и планировали? А кто с ним пошёл? Хорошо, что обе… Хорошо, говорю… Ты смотри там, чтобы с картинкой не напортачили, если нужно, сам лично подстрахуй! Подстрахуй, говорю… Вот-вот, чтобы три последние буквы были в полном порядке. И утром тоже снимайте, момент пробуждения великого деятеля! Девочкам напомни, чтобы утречком тоже постарались! А потом сразу ко мне… с кассетой. Всё!

Спрятав телефон в карман, он перегнулся к правой дверце, открывая её перед подходящей к машине женой. Лёрка быстро юркнула в тёплый салон.

– Все довольны?

– Благодарили долго и искренно!

– А девочка новая… хороша!

– Ты, кобелирующая личность, перпетуум кобеле, на неё не заглядывайся, эта девочка – батутистка от Бога, она уже сейчас такое умеет…

– Вот и хорошо, что умеет! Значит, после того, как Лариса останется здесь, именно эта девочка будет твоему любимому Женечке передачки передавать, смена караула…

– Не смей так о Женьке! – напряглась Лера. – Ты – мой муж, дела у нас – общие, но Женьку – не трожь! Что моё – то моё!

– Как прикажете… Просто завтра Лариске опять передачку для Женьки нужно отдать. Ты там собери, чего хочешь, а я потом добавлю видеокассетку… Она будет упакована в «лэйбу» от «Основного инстинкта», так ты для Лариски что-нибудь придумай соответствующее… Только, знаешь, в этот раз… «передачка» такой дорогой получается, что и не скажешь, ты уж позаботься, чтобы Лариска с ней повнимательнее обращалась!

– Опять… это?

– Если бы!.. От этой посылочки, может быть, наша с тобой жизнь зависеть будет… «И будущее наших детей»! Я не шучу, Лера, – Франсуа помолчал, потом достал сигареты и закурил. – Пора нам с тобой, бэби, как ты… считаешь?

Лерка смотрела на мужа, на его медально красивое горбоносое лицо, на сильные руки, гордо посаженную голову…

Она любила Франсуа, в этом не было сомнения, но где-то в подсознании, там, где воля была бессильна, мелькала улыбающаяся Женькина морда, выглядывающая из-за букета, огромного букета полевых ромашек, которые Женька притащил рано утром на балкон её гостиничного номера, расположенного на третьем этаже…

Лера вздохнула и накрыла своей изящной рукой сильную руку мужа…

* * *

Часов в спальне не было, но Лариса понимала, что сейчас уже глубокая ночь, поэтому её внезапное пробуждение немного испугало девушку.

…Ей и Жаку всегда было хорошо вместе, но сегодня их отношения были особенно нежными и бережными: может быть, осознание того, что совсем скоро они смогут быть вместе всегда, когда захотят, что совсем скоро их не будут разделять границы, километры, визы и прочие барьеры, вошедшее в их жизнь лишь несколько часов назад, наложило свой отпечаток на эту ночь, самую, наверное, нежную из немногих их ночей…

Жак спал, и Лариса боялась открыть глаза: он спал необыкновенно чутко, он необъяснимо чутко реагировал на малейшие её движения, даже на открытые глаза, мгновенно просыпаясь, хотя по жизни он был соней и любил поспать.

Ларису поражало то, что, проснувшись среди ночи, Жак мгновенно «включался» в её состояние: ни заспанных глаз, ни зеваний, ни всего того, что обычно сопровождает пробуждение. Сашка, так тот и утром глаза продирал добрых полчаса, таращился на неё с полупридурочным удивлением на опухшей от сна физиономии…

Лёжа рядом с Жаком, Лариса, как это часто с ней бывало в такие мгновения, обращалась со своей молитвой к Богу.

Молитвой благодарности…

Она благодарила Творца за то, что он уберёг её от разрушения, что он дал ей возможность остаться Женщиной, сохранить в себе этот светлый дар – умение любить и быть любимой, способность наслаждаться великим Божьим даром любви, который люди так безжалостно растаптывают в себе, не умея распознать и оценить его…

…Покрутившись в сборной, Лариса совсем по-новому увидела своего тренера, Валерича.

Она увидела и оценила в нём настоящего Мужчину.

В той сборной было принято, чтобы «золотые рыбки», как иногда называли спортсменок, служили чем-то вроде сосок-подстилок для своих тренеров…

Девчонки, для которых тренер становился чем-то вроде заместителя Господа Бога на Земле, чаще всего недоучки, которых те же тренеры «учили» в школах, привозя липовые справки с бесчисленных сборов и соревнований, умевшие в свои пятнадцать-шестнадцать лет в батуте всё или почти всё, страшно боялись остаться с жизнью один на один.

Самым страшным считалось, если тренер тебя «выгонит» – куда тогда идти? Для них мир спорта был единственной жизнью, в которой они ощущали себя комфортно, другой жизни они не знали и знать не могли, потому что с детства «вкалывали» как большие в залах – поэтому быть изгнанной для них означало почти смерть, это было более чем ужасно…

Ради того, чтобы остаться в спорте, «удержаться в обойме», почти все они были готовы на всё.

Тренеры же, в большинстве своём бывшие спортсмены, по большей части примитивные и малограмотные мужики, заочно, или, как говорилось, «заушно, за сало» окончившие свои педины и инфизы, сутками пропадавшие в залах, отлично знали, что привязать к себе девчонок нужно обязательно, иначе с таким трудом найденная тобой «золотая рыбка» уплывёт к другому, более оборотистому. Поэтому в ход шли байки о том, что «мужчина на ночь», – это самый надёжный способ улучшить результат на соревнованиях, и здесь тренер снова выступал в роли благодетеля…

Как правило, тренеры сразу же «натягивали» девчушек, подававших надежды в спорте, после чего сожительство становилось для спортсменки необходимым – как в моральном, так и в физическом плане, так как ей внушалось, что без «этого» она станет прыгать значительно хуже.

Справедливости ради нужно сказать, что большая часть тренеров… тяготилась этой своей ролью, занимаясь сексом с подопечными, так сказать, по долгу службы, но попадались среди них и настоящие извращенцы…

– Скотинка должна быть молоденькой, тогда мясо будет сладким… И перчить, перчить! – сипел необъятных размеров Григорьич, тренер из Питера, когда его укоряли в том, что он «перебирает». И вот парадокс: тренером он был очень хорошим, его ученицы в бывшем Советском Союзе ниже «призов», как правило, не опускались…

Лариса часто вспоминала Юлечку-«Соску», ангельской красоты батутистку из Питера, ученицу Григорьича, шатенку с идеальной, совершенной фигурой, которую она в своё время «выбила» из юношеской сборной СССР.

Юлечка «обслуживала» Григорьича по несколько раз в день, и перед тренером она тряслась – в самом прямом смысле слова: у неё тряслись руки и ноги, а кукольное личико её превращалось в трясущуюся маску. Самое дикое во всём этом было то, что Юлечка воспринимала всё происходящее с ней как… величайшее счастье в жизни…

– Понимаешь, он такой большой, красивый, толстый, я его так люблю, он так много мне даёт! – взахлёб говорила она Ларисе, вернувшись, необыкновенно, ангельски похорошевшая, в очередной раз из номера Григорьича. – Я так счастлива!

– Он – это кто? – спросила в первый раз Лариса, на что Юлечка только снисходительно и счастливо засмеялась.

Самым страшным в этих отношениях между тренерами и подопечными оказывалось то, что почти все девчонки, прошедшие через такое, становились в итоге полукалеками.

Нравственными, а некоторые – и физическими.

Потом, выходя замуж, они оказывались неспособными к нормальной половой жизни, не могли жить с мужьями не то чтобы счастливо, а просто нормально… Нормальной жизнью – не могли… И это становилось причинами скандалов, трагедий, измен, разводов…

На батутистках с их точёными фигурками охотно женились «приличные люди», которых привлекало в будущих жёнах именно это, сформированное спортом, совершенное тело…

Тело, скрывавшее непоправимо искалеченную этим же – трижды проклятым и прекрасным! – спортом душу…

Впрочем, замуж из прошедших через горнило большого спорта, выходили немногие, настолько сильным было у большинства отвращение к насильно навязанному сызмальства сексу. Многие находили себя в однополой любви, но не все, далеко не все могли решить свои (или чужие, им навязанные?…) проблемы…

…Вадим Валериевич Филяюшкин был исключением, это был, как его называли его ученицы, святой человек. Он по-мальчишески глубоко и искренно любил свою Ирину, с которой прожил почти сорок лет, по-отечески опекал своих девчонок, никому не давая их в обиду, и воспитывал своих мальчишек так, чтобы они всегда были готовы проучить тех, кто позволял себе что-то лишнее по отношению к «нашим девчонкам». Однажды, к слову сказать, Женька Рослый так и сделал, подкараулив в тёмном коридоре Григорьича, который, как показалось Женьке, не так, как нужно, посмотрел на Лерку, и расквасив нос сластолюбивому питерцу…

Позже Лариса поняла, что Валерич вёл себя так потому, что он был нормальным, самодостаточным человеком, уверенным в себе и своём деле, и ему не нужно было утверждать любовь к себе какими-то иными способами, кроме работы. За такое поведение многие из коллег считали его чокнутым, а все девчонки в сборной любили Валерича и завидовали его ученицам. Правда, он не считал себя вправе вмешиваться в отношения коллег с их подопечными: «Сами разберутся…».

Так вот и получилось, что Лариса, не помнившая своего отца, с детства именно Валерича воспринимала как идеал мужчины, именно такого человека она позднее искала, и это было решение, принятое на уровне подсознания. Всё это она поняла тогда, когда увидела стоящих рядом Валерича и Жака, поразившись при этом лишь ей одной видному и понятному сходству между этими двумя – главными – мужчинами в её жизни: «Валерич и Жак – близнецы-братья, Кто более Ларисе-Крысе ценен…».

Засыпала она счастливой: у неё есть Жак, скоро она приедет в Париж насовсем и они будут всё время вместе, а завтра их ожидает почти целый день, когда они будут принадлежать только друг другу, и никто и ничто не сможет этому помешать…

* * *

Люди многое могут.

Отдельные люди и человечество в целом.

Люди могут делать хорошее и плохое. Много хорошего и много плохого могут сделать люди друг другу и самим себе. Или, точнее, самим себе, потому что всё плохое, что делается кому-то, оказывается в итоге бумерангом, который, как известно, не рекомендуется выбрасывать, потому что он обязательно вернётся к тому, кто хочет от него избавиться…

Людям кажется, что они многое могут.

Отдельным людям и всему человечеству.

Кажется потому, что всё, что люди делают, – это жалкая песчинка в огромном море, и никому не дано отменить движение волн, восход солнца или ветер…

Даже если человека убивают, то восход солнца исчезает только для него.

Даже если люди уничтожат Землю, Солнце всё равно будет совершать свой небесный путь, и кто-то другой, на другой планете, ожидая восход солнца, будет надеяться на приход нового дня и на то, что этот новый день будет лучше прошедшего.

Потому что восход солнца дарит надежду.

…Люди многое могут?…

* * *

Пришедший на смену ночи тёплый августовский день многие ожидали с надеждой.

Многим казалось, что этот день станет важным днём в их жизни, потому что он принесёт важные перемены в этой жизни.

* * *

Вадим Валериевич Филяюшкин проснулся с головной болью и полным неуважением к собственной персоне.

И головная боль, и неуважение были одинаково сильными.

Накануне вечером, угощаясь в «Маминых обедах», Вадим Валериевич перебрал. Собственно, он выпил всего лишь один неполный бокал шампанского (наливала ему Лерка, она знала, что Валеричу нужно наливать неполный бокал…), но и этого непьющему Филяюшкину хватило…

Никакой обед, хотя обед-ужин был отменным, не мог компенсировать воздействие алкоголя, и сейчас Филяюшкин, пытаясь унять дикую головную боль, одновременно пытался же и вспомнить, не накуролесил ли он вчера по причине своего состояния в «Маминых обедах»…

Если верить памяти, то всё окончилось вполне благопристойно. Городского начальства, отдыхавшего в самом потаённом из кабинетов, Филяюшкин не видел, песен своей юности (могло быть и такое!..) вроде бы за столом не пел, не объяснял, как это он обычно в таком состоянии делал, Лерке, почему она двенадцать лет назад проиграла этап Кубка мира англичанке, показывая при этом руками, в чём именно она, Лерка Сергеева, ошиблась.

Ничего этого не было, и это было хорошо.

Сейчас Филяюшкин готовился заварить свой особый, «похмельный», чай, после употребления которого он приобретал способность радоваться жизни, а в таком состоянии уже можно было погулять с Олечкой по Парижу, пусть девочка получит удовольствие…

Дальнейшие размышления Вадима Валериевича Филяюшкина носили сугубо профессиональный характер…

* * *

Совсем иным было пробуждение мэра города Надеждинска Владимира Ивановича Птицына.

Владимир Иванович был главным действующим лицом в процессе «прихватизации» алюминиевого комбината, и эта «прихватизация» требовала его присутствия в столице мира Париже, поэтому в настоящий момент он пытался понять, в какой именно точке этого великого города находится его, Птицына, организм.

Воспоминания о предыдущем вечере у Владимира Ивановича были отрывочными и не очень внятными даже в тех отрывочных фрагментах, которые каким-то образом сохранились в памяти.

Не подлежало сомнению то, что это был не отель.

Но тогда что же?

Где он, Птицын, оказался?

Тела двух молодых женщин, составляющие компанию телу Владимира Ивановича, распростёртому на огромной «многоспальной» кровати, казалось, внесли некоторую ясность в мысли мэра: это был русский кабак, где накануне отмечали удачное окончание переговоров!

Мэр испугался.

А вдруг он «влетел», и сейчас его фотографии в соответствующем виде направляются в родной город или уже лежат в редакциях, к примеру, местных газет: у них же, в Париже, эти самые… папарацци всем обеспеченным людям просто житья не дают? А Владимир Иванович, и до этого бывший человеком небедным даже по французским меркам, после подписания вчерашнего соглашения и необходимого «утрясания» (или «утрясывания»?) некоторых нюансов, превращался в очень даже обеспеченного человека…

Впрочем, испуг быстро прошёл, потому что мэр вспомнил, какие серьёзные люди сидели вчера вместе с ним за одним столом и в офисе, и в ресторане. Здесь проколов быть не могло. Он нужен своим партнёрам живым, здоровым и с незапятнанной репутацией, нужен на своём нынешнем посту, поэтому о его безопасности и репутации заботятся профессионально…

Владимир Иванович ощутил, что соблазнительно-роскошная плоть обнажённых соседок оказывает благотворное влияние на его самочувствие, мысли его приняли вполне определённое направление, и крепкая жилистая рука хозяина Надеждинска мягко опустилась на податливо вздрогнувшую грудь блондинки Ланы (чёрт, или её Ликой зовут?)…

* * *

Женька висел вниз головой на шведской стенке, размашисто качая пресс. Сто пятьдесят подъёмов каждое утро плюс специальная гимнастика на растяжку – и при этом никаких упражнений с отягощениями, которые только «забивают» мышцы, – вот что помогало Женьке держать своё тело в отличной форме.

Впрочем, сегодня Женька отрабатывал механически: голова его была занята предстоящим вечером, кульминацией которого должна была стать встреча Валерича и Лариски, которая везёт передачу от Лерки. «Ласточка», как неоригинально называл Женька свою «Тойоту», домчит его в аэропорт за полтора часа, потом – полтора часа обратной дороги, и он будет читать Леркино письмо или смотреть видик с её «звуковым письмом»…

Спрыгнув со стенки, Женька смахнул пот полотенцем и закружился в замысловатых «па» азиатской гимнастики…

* * *

Если говорить о пробуждении четырёх участников совещания в кабинете у Масла, то эти пробуждения не отличались оригинальностью, хотя люди были разные: все они – бизнесмены-уголовники, проснулись в разных местах города Надеждинска, но в одинаково роскошных кроватях собственных жилищ – кто квартиры, кто особняка, – в компании выбранных по собственному вкусу блондинок или брюнеток, которые, быстро исполнив свои утренние обязанности и получив соответствующее вознаграждение, были отправлены по домам – до вечера, если не произойдёт «смены караула»…

Сами же бизнесмены принялись за повседневную трудовую деятельность…

* * *

Босс спал один.

Женщины у него не было: он не мог выносить общество женщин, ему было невыносимо скучно с ними. Если бы он читал Чехова, то, вероятно, он употреблял бы знаменитое выражение Дмитрия Дмитрича Гурова, с помощью которого герой рассказа «Дама с собачкой» характеризовал женщин: «Низшая раса».

Но Босс Чехова не читал.

Ещё вчера, попивая «Липтон» и поглощая вместе с чаем «батончики», он придирчиво проверяя детали разработанного им плана, который, как обычно, был передан для исполнения «интеллектуалам с большой дороги», как он называл участников совещания, Босс был стопроцентно уверен в успехе, и даже дебиловатость исполнителей не должна была воспрепятствовать достижению конечного результата.

Сегодня же утром, после хорошего, спокойного и освежающего сна, потягиваясь и готовясь бриться, Босс понял, что ничего из намеченного им не сбудется, что всё полетит к чёртовой матери…

Псу под хвост…

Отличительным качеством этого человека была способность к анализу. При этом его аналитические способности подкреплялись какой-то нечеловеческой интуицией, каким-то звериным чутьём и поразительной способностью со стопроцентной точностью предвидеть ход развития событий. Аналитик с блестяще развитой (или всё-таки полученной от Бога?) интуицией, он практически никогда не ошибался в определении того, чем и как закончится любое начинание.

А вот сегодня интуиция подсказала ему, что всё пойдёт прахом!

В том, что так оно и будет, он теперь не сомневался, и его интересовал только ответ на один-единственный вопрос: «Почему?». Где и что он сделал не так? В чём он ошибся?

Он размышлял об этом во время бритья, продолжал размышлять и за завтраком, при этом он машинально жевал «батончики» и впервые в жизни не ощущал привычного вкуса с детства любимых конфет…

* * *

Необходимость подниматься рано утром была для чемпионки мира Ларисы Сизовой самой большой неприятностью в её спортивной жизни.

Бесконечные сборы с их жёстким режимом, когда всех будили чуть ли не в шесть утра, чтобы спортсмены успели отработать по три тренировки в день, после которых оставалось единственное желание – спать! выработали у Ларисы стойкое отвращение в раннему утру. Она могла проспать до десяти-одиннадцати часов утра, если выпадала такая возможность, и сегодня отказывать себе в таком удовольствии она не собиралась.

Жак, напротив, будучи «жаворонком», просто не мог заставить себя пролежать в постели лишние полчаса, поэтому он с утра отправился на цветочный рынок, и первое, что увидела проснувшаяся в половине одиннадцатого утра Лариса, – это огромный букет жёлтых роз возле кровати.

Розы стояли в высокой напольной вазе, и… пахли! Они пахли одуряюще, и это было чем-то близким к чуду, потому что дома, в России, огромные, безупречной формы, розы никогда не пахли цветами, только травой…

– Почему пахнут?

Жак был озадачен вопросом и не мог скрыть этого.

– Ну… и что?…

– Ой, Жак, глупыш, извини, Бога ради! Спасибо тебе огромное, это же и в самом деле чудо! Просто у нас такие цветы никогда не имеют запаха, а здесь… это же настоящие розы!

– У нас, – Жак чуть заметно выделил последнее слово, – всё и всегда будет настоящим, со своим цветом, запахом и вкусом! И если ты до сих пор ещё не учуяла, что завтрак готов, то ты просто перестала различать запахи, а для Крыски это уже какая-то патология…

– Из-за запаха роз я и в самом деле ничего не замечаю! – весело призналась Лариса. – Идём завтракать, «мой супруг незаконный»!

Жак любил готовить ещё с детства, ему нравилось это занятие, а сегодня у него было много времени, поэтому он расстарался: стол буквально ломился от салатов и мясных блюд, которые были «показаны» жёстко следящей за своим весом чемпионке мира…

Лариса неожиданно для себя обнаружила, что очень хочет есть, и просто накинулась на еду, чего раньше с ней почти никогда не бывало, поэтому Жак, привыкший к тому, что она, как правило, лениво ковыряется вилкой в тарелке, воспользовался моментом и подкладывал ей всё, что попадало под руку…

– А что у нас будет рядом со спальней, ну, в конце коридора? Там ещё одна комната есть… – утолив голов, поинтересовалась Лариса.

– Там… – Жак смешался, – там… тоже комната будет…

– Она, комната эта, там уже есть! – наставительно произнесла Лариса, подняв вилку и направив её в сторону Жака. – Я это сама видела, потому и спрашиваю. Но что в ней будет? Насчёт детской я с тобой согласна, – Жак моментально стал багровым, – а в той комнате? Да не красней ты!

Слегка придя в себя, Жак несколько перевёл дух.

– Да там ремонт ещё… – не очень искренно изобразил он равнодушие. – Я тебя туда потому и не повёл, что пока что показывать нечего…

– Ага…

– Что «ага»?

– Ну смотри! А то я подумала, что мой будущий супруг готовит себе, как всякий уважающий себя злодей по имени Синяя Борода, служебное помещение, кладовочку такую себе, в которую будет убирать тела своих жён после того, как в телах этих отпадёт необходимость! Если учесть, что его женой № 1 вроде бы должна стать я, то перспектива, сам понимаешь, не из приятных…

Счастливо улыбаясь, Жак смотрел на тараторившую Ларису и кивал головой в такт её словам.

– Куда-нибудь… пойдём? – спросил он после того, как Лариса, насытившись, стала лениво водить вилкой по тарелке.

– А кофе?

– Прости… Конечно же, кофе!

– Конечно же, кофе! – передразнила его Лариса. – Конечно же, пойдём! Мы с тобой сейчас отправимся в путешествие! – объявила она, и при этих словах круглое лицо Жака стало вытягиваться: он надеялся, что сегодня они весь день, до того времени, когда нужно будет ехать в аэропорт, пробудут дома…

– Мы с тобой сейчас отправимся в путешествие… в спальню нашего дома! Которую нам предстоит исследовать! А один молодой человек принесёт даме кофе в постель!

Счастливый Жак подхватил Ларису на руки и бережно понёс свою драгоценную ношу на второй этаж, где находился «предмет исследования» – спальня…

* * *

Последние три года, после того, как в её жизнь вошёл Жак, воздушные ворота французской столицы – аэропорт Орли – вызывали у Ларисы два прямо противоположных чувства: любовь и ненависть.

Всепоглощающую любовь испытывала она к этому, давным давно знакомому, миляге-аэропорту тогда, когда её самолёт приближался к нему – и не было никакой разницы, когда это происходило, днём ли, ночью ли, потому что в любое время суток, в любую погоду, лётную или не очень, её встречал-выглядывал в этом аэропорту Жак Луазо…

Ну разве можно было его не любить, этот аэропорт?!

Почти звериная ненависть распирала душу Ларисы тогда, когда аэропорт становился местом разлуки с Жаком, когда ей нужно было покидать любимого человека, улетать в какую-то другую жизнь, которая уже три года не имела без этого невысокого полноватого парня особого смысла, так, полурастительное существование…

И разве не эти отвратительные залы и стены виноваты в этом?!

Жак, которому и самому было очень плохо от того, что им нужно опять расставаться, старался особо не давить на Ларису, пока они ехали в Орли. Так, отвечал немногосложно, если она что-то спрашивала, но сам особой инициативы не проявлял.

Ему и самому было очень горько от того, что они снова расстаются, хотя в этот раз новость, которую преподнесла ему будущая жена, придавала совсем другой оттенок чувству, которым для него всегда сопровождалось расставание: для него это была надежда не просто на очередную встречу через несколько недель или месяцев, а на что-то такое, чего он пока что не мог осознать. Так бывает, когда слишком долго и сильно хочешь и ждёшь чего-то, что необыкновенно важно для тебя: накануне «исполнения желаний» невольно оглядываешь путь, пройденный тобой до этого, и как-то… по-новому оцениваешь то, что тебе предстоит получить от жизни…

В подарок ли?

В аэропорту их уже нетерпеливо ждали Валерич с Олечкой, причём Филяюшкин, как это было всегда, нервно поглядывал на часы, расхаживая перед сидящей Олечкой. Было похоже на то, что он в очередной раз «проводил воспитательную работу», объясняя «ребёнку», что опаздывать нельзя, потому что любое опоздание чревато самыми страшными и непредсказуемыми последствиями… для всех! Это была всем известная слабость тренера Филяюшкина, который сам был исключительно пунктуальным человеком и поэтому не переносил, если кто-либо оказывался неточным даже в самой малой мелочи.

Валерич был способен часами выговаривать (если время для этого находилось) за малейшее опоздание, заводясь и старательно рисуя картины, одна невероятнее другой…

– Наконец-то! Жак, ну так же нельзя, мы же договаривались! Ты же всё-таки… пунктуальный человек! – Валерич прямо-таки метнулся навстречу появившимся из-за кресел Жаку и Ларисе.

– Валерич, место встречи изменить нельзя, а о времени там ничего не сказано, хотя мы-то прибыли чуть ли не с королевской точностью! – Жак вытягивал в сторону Валерича руку с часами, которые, действительно, показывали точное время назначенной вчера встречи.

Валерич обращался к Жаку потому, что прекрасно понимал состояние Ларисы, и девушка была благодарна ему за это.

– Сейчас должны подъехать Валерия с Франсуа, – продолжал Валерич уже намного спокойнее. – Они нас вчера так прекрасно приняли, очень жалко, что вас не было.

– Ничего, Валерич, через пару месяцев и мы с Ларисой всех вас примем в собственном доме, тогда и сравните гостеприимство…

– Дом купил, да? Вот и молодец! Всё сразу получаешь: и дом, и хозяйку в дом! Лариса тебя уже обрадовала?

– Да.

– До потолка не прыгал?

– Я, знаете, Валерич, пока что в это ещё, если честно, не въехал… Поверить не могу, – понизив голос и отведя тренера в сторону, сказал Жак. – Казалось, так об этом мечтал, так хотелось этого… Но сначала должна была быть Олимпиада…

– Олимпиада эта не последняя, – перебил его Валерич, тоже понизив голос, – будут ещё Олимпиады, куда они денутся. В крайнем случае, вот эта малышка, – он кивнул головой в сторону Олечки, – эту Олимпиаду тоже вполне может завалить! Тьфу-тьфу-тьфу, что не сглазить! Стучу по дереву… – и он суеверно постучал себя по голове. – А вот девочка твоя… устала. И есть от чего, сам посуди: прыгает она уже почти что двадцать лет, а за последнее время – мать похоронила, развод, травма… Одно слава Богу – что вы с ней встретились.

Никогда я с тобой об этом не говорил, но сейчас… надо. Я уже… немолодой человек, всякое в жизни видеть приходилось, и то, почему люди могут вместе жить, – тоже знаю… По-разному у людей… получается. Мне вот, к примеру, на всю жизнь повезло: встретил свою Ирину, считай, пацаном ещё, а ведь такие встречи – они раз в жизни и бывают… Вот как у вас с Ларисой… Она ведь, когда за Сашку замуж выходила, думала, что это и есть её единственная в жизни любовь. Чудачка, даже, помню, на свадьбе стихи мне читала:

Глянь, запомнил… Да… Только оказалось, что не любовь это была, а… сразу и не понять, что… Жалела она его, что ли?… Сашку-то…

А у вас, Жак, любовь!.. И терять её ну никак нельзя, потому что права пигалица со своими стихами, бывает это раз в жизни, а всё остальное – другое… Ты её, Лариску, береги, потому что она…

Закончить фразу Валерич не успел, потому что возле них появился тайфун по имени Валерия Назье, следом за которым Франсуа Назье нёс большой пакет, украшенный, конечно же, видом Эйфелевой башни…

– Всем привет! – энергия Лерки, казалось, приобрела совершенно материальный характер, благотворно влияя на поникшую Ларису и приунывшего Жака. – Прошу получить под расписку! – и мадам Назье стала извлекать из большого пакета пакетики и свёртки поменьше.

– Валерич, это вам, Ирине Михайловне и Аньке!

Анька – это дочь Валерича, тренер Анна В. Филяюшкина, с которой когда-то давно Лерка прыгала в синхроне. Анькой её называла только Лерка, которая вообще не признавала обычных имён: у неё все были Женьками, Аньками, Крысками, могла в речи мадам Назье и… не совсем благозвучная кличка проскользнуть, причём без напряжения, легко и просто…

– Крыска, тебе! – пакет оказался в руках Ларисы, которая собиралась тут же заглянуть в него, но Лерка возмутилась:

– Ещё чего! В самолёте посмотришь, это не бомба, не боись! Просто мы с тобой теперь вроде как соседками будем, так это тебе… по-соседски!

– Держи, Цыплёнок! – и Лерка сунула небольшой пакет явно не ожидавшей этого и потому ошарашенной Олечке. – На память о Париже, куда ты теперь, надеюсь, будешь часть ездить! У меня глаз-алмаз!

– Спасибо, Валерия! – Валеричу удалось, наконец, вставить хоть слово в болтовню Лерки. – Заранее тебе от Ирины Михайловны и Анечки – спасибо!

Анечка, единственная дочь Валерича, в прошлом талантливая батутистка, а сейчас столь же талантливый тренер, осталась в этот раз дома по вполне уважительной причине: она готовилась стать матерью. Валерич был счастлив, хотя страшно переживал, потому что это были первые роды у дочери, а после тридцати такие вещи, как правило, чреваты осложнениями…

Отчасти Валерич видел свою вину в том, что Анечка вышла замуж только в тридцать один год. Он считал, что дочь только из-за того, что не хотела подводить его – своего тренера, – так долго, до двадцати восьми лет, прыгала, а потом, как и он, стала тренером, вся жизнь которого проходит в спортзале…

– Вам, как будущему деду, положено знать, для чего приспособлены все эти штучки, – и Лерка начала объяснять Валеричу, что есть что в пакете. Валерич мучительно морщил лоб, и Лерка сжалилась над ним:

– Ладно, не мучайтесь так, женщины разберутся и без вас, от вас требуется – доставить в целости и сохранности!

В это время в зале появилась представительная делегация, сопровождающая мэра Надеждинска и директора алюминиевого комбината.

Сейчас, вечером, Владимир Иванович Птицын выглядел прекрасно: отдохнувший, тщательно выбритый, спортивного вида сорокасемилетний мужчина с открытой, обаятельной улыбкой и красивым, запоминающимся лицом. Мэра не портил даже вполне отчётливо прорисовывающийся под элегантным пиджаком животик, который на фоне общей спортивности фигуры Птицына казался накладным.

Птицын, заметив группу спортсменов и провожающих, мгновенно сориентировался и, ещё шире улыбаясь, протягивая руку, направился к Вадиму Валериевичу Филяюшкину.

– Приветствую героев спорта! С самого утра телевизор ни о чём другом не говорит, кроме как о вашей убедительной победе! Очень рад! Поздравляю! – приятный баритон мэра был дружелюбным и искренним, собеседники невольно попадали в плен обаяния этого человека, его улыбки, голоса, искренней радости по поводу общения с такими интересными людьми, которые сквозили в каждом слове и жесте Владимира Ивановича.

Валерич, как это обычно с ним и происходило, в присутствии начальства немедленно стушевался. За всю свою долгую жизнь в советском спорте он привык к тому, что главным в этом спорте были не спортсмены или тренеры, а именно чиновники.

Начальники.

Сколько их, дуболомов и придурков, пытались учить его тому, как он должен тренировать батутистов, каким должен быть спортивный режим, что вообще – в глобальном масштабе! – нужно делать для того, чтобы добиться высоких спортивных результатов… По молодости лет тренер Филяюшкин пробовал спорить и доказывать свою точку зрения, но после понял, что плетью обуха не перешибёшь, и в дальнейшем при встречах с высоким начальством он старательно изображал Ваньку-взводного, заглядывающего в рот руководителям и ожидающего от них начальственного благословения, но всё делающего по-своему!

Каждую встречу с руководством Валерич привык использовать для того, чтобы «выбить» что-то для своих спортсменов, вот и сейчас он лихорадочно соображал, чем полезным может обернуться встреча на чужбине?

Мэр между тем обратился к Ларисе и Олечке.

– Восхищён! Невозможно передать словами, как восхищён! Мечтал вчера прийти поболеть за вас, но… – он сокрушённо развёл руками. – Дела, дела, переговоры, проблемы… – он говорил как бы в пространство. – Нам, людям, как в России стали выражаться, государственным, приходится ставить общественные интересы, интересы дела выше личных! Надеюсь, что как-нибудь всё же смогу выбраться, поболеть, может быть, дома…

Валерич тем временем накрепко «приклеился» к директору комбината, который, собственно, и был основным хозяином батута в Надеждинске… Да и не только батута…

Надеждинск изначально создавался как… «спальный город» при гигантском алюминиевом комбинате, поэтому и Дворец спорта, в котором тренировались батутисты, и прочие мало-мальски значимые сооружения города были собственностью комбината. Так называемая «соцкультсфера». Правда, в руководство этим громоздким хозяйством директор не вникал, для этого у него был специальный заместитель, возглавляющий соответствующее управление, поэтому сейчас Семён Николаевич, директор, металлург от Бога, с тоской слушал Валерича, который, сев на своего конька, говорил о вещах, совершенно для директора не понятных – ведь они никак не касались производства.

Именно поэтому то, о чём с воодушевлением говорил тренер, было Семёну Николаевичу не интересно, но, как воспитанный человек, он изображал вежливое внимание.

Наконец кто-то из французов попросил мэра и директора отойти с ними в сторонку для какого-то «согласования», и это спасло Семёна Николаевича от разошедшегося Вадима Валериевича Филяюшкина, убедительно доказывающего необходимость приобретения комплекта тренажёров и постройки восстановительного центра…

– Увидимся в самолёте! – дружелюбно бросил на прощание Владимир Иванович Птицын.

Пока Валерич «доставал» высокое начальство, Лерка ухитрилась незаметно отвести Ларису в сторону, и сейчас они стояли так, что Франсуа и Жак могли видеть только их спины.

– Ну ладно, теперь давай для Женьки передачку, – Лариса знала, почему Лерка отошла с ней в сторону. Да и остальные, было похоже, не слишком заблуждались на этот счёт, уж очень старательно все делали вид, что заняты общим разговором… Мужская солидарность…

Краем глаза Лариса заметила набычившегося Франсуа, засунувшего руки в карманы лёгкого летнего пиджака.

– Всё как обычно, – сказала Лерка и передала Ларисе небольшой пакет. – А это… Это Женечка заказал: «Основной инстинкт» с непревзойдённой Шарон Стоун!..

В голосе Лерки была откровенная злость, и Лариса не смогла удержаться от улыбки.

– Ты что, кого-то ревнуешь к… Шарон Стоун?

– Ещё чего не хватало! – буквально взорвалась Валерия Назье. – Я никого, запомни, никого и никогда ни к кому не ревную, ясно тебе?!

Она помолчала, а затем, уже другим голосом, добавила:

– И что ему, в самом деле, кассета эта? всё на лохмушку этой Шарон не насмотрится, что ли? Баба бабой, помнишь, нас с ней в Америке знакомили?… Нашёл на что смотреть, ни кожи, ни рожи! Да, Крыска, ты уж присмотри, чтобы с кассетой этой драгоценной ничего не случилось, ладненько? А то живёшь… между двух огней: один там психа гоняет, другой тут с ума сходит…

– Ну, Франсуа-то понять можно… Глянь, как набычился и глазищами своими зыркает! Красивый у тебя мужик, Лерка! Ты-то его не ревнуешь?

– А я его не держу, не нравится – скатертью дорога!.. Да ладно, Крыска, ты лучше… толстячка своего держи в ежовых рукавицах, особенно после того, как станешь его мадамой!

– Ле-е-рка…

– Молчу-молчу-молчу! Пошли к мужикам, а то они сейчас по три сигареты сразу курить начнут, как Волк из «Ну, погоди!»…

Ненавидя прощания, Лариса в последние минуты перед отлётом всегда вела себя по отношению к Жаку примерно так же, как она вела бы себя по отношению к… чужому человеку, даже за руку его, Жака, не брала… Сначала Жак обижался, а потом понял, что изменить это невозможно, и, хотя ему хотелось обнять Ларису, прижать её к себе и говорить ей нежные слова, не отпуская самого дорогого для себя человека, он стоял чуть в стороне от всех и ждал.

Лариса подошла к нему.

– Ну что?

– Ага…

– Сам ты… ага! Позвони завтра утром, часов в десять. По вашему времени в десять. С самого утра я у мамы…

– Хорошо.

Жак неловко ткнулся губами куда-то в висок Ларисы, а она столь же неловко поцеловала его в подбородок, после чего небольшая группа из двух очаровательных девушек и пожилого подтянутого мужчины прошла к стойке для регистрации пассажиров.

Лерка и Франсуа попрощались раньше.

* * *

Валерич знал, что примерно полчаса полёта Ларису трогать было нельзя, нужно было дождаться, когда она сама отойдёт от всего пережитого и начнёт мало-помалу общаться, после чего следовало всеми доступными средствами «вытаскивать» её из состояния, в котором она оказывалась каждый раз после расставания с Жаком.

Так получилось и в этот раз.

– Валерич, а вы кого хотите – мальчика или девочку?

– ?!

– Анечке скоро… того…

– Ты у меня прямо как у отца спрашиваешь… Ты что, забыла, что я-то готовлюсь стать дедушкой? У меня нужно спрашивать, внука или внучку я хочу!

– И в самом деле, я как-то об этом не подумала…

– Это ты о своих делах думала, это тебе надо решать, кого ты больше хочешь, сына или дочку, – наставительно произнёс Вадим Валериевич Филяюшкин.

– А мы с Жаком об этом ещё не говорили… Хотя, знаете, он уже оборудовал… детскую…

– Молодец! Наговоритесь ещё, никуда это от вас не денется. Теперь у тебя другая жизнь начнётся, так что всему своё время будет!

– А вот у Лерки детей ещё нет, а ведь она замужем давно…

– Пять лет. Она замуж вышла в том году, когда ты впервые мир выиграла.

– Вы что, так всю жизнь по соревнованиям и вспоминаете?

– Всю не всю, но… Так получается.

– Валерич, я посплю немного, хорошо?

– Чего спрашиваешь? Укрыть?

– Нет, спасибо, я так…

Лариса пыталась заснуть, но ничего не получалось. Неожиданно к сердцу стала подкрадываться тревога, которая становилась всё сильнее и сильнее, и это пугало девушку.

…Кличку «Крыска» или просто «Крыса» она получила почти сразу же после того, как стала заниматься батутом. И появилась эта кличка не только потому, что совершенно естественно девчонку дразнили «Лариса-Крыса».

Кличка эта стала следствием сочетания неуёмной энергии Валерича и некоторых специфических черт личности его ученицы.

Валерич, который был чрезвычайно любознательным человеком, как-то огорошил всех своих учеников вопросом: «Какое животное обладает самым острым ощущением опасности?».

Высказывались самые разные предположения, называли самых разных животных – от кита до волка, но Валерич торжествующе объявил, что острее всего ощущает опасность… обыкновенная крыса. Якобы он, Валерич, услышал это в телевизоре, и поэтому верить в достоверность этой информации следовало безоговорочно.

Для такого утверждения имелись некоторые основания.

Когда-то Валерич невесть как углядел в программе «Время» огромную жабу, про которую рассказывали самые невероятные вещи. Увиденное и услышанное произвело на него такое сильное впечатление, что на следующее утро он половину тренировки рассказывал о необыкновенной жабе, заводясь от звуков собственного голоса и воспоминаний об увиденном в телевизоре.

Упустить такой случай было никак невозможно, поэтому мальчишки и девчонки незаметно, но очень умело подзуживали Валерича, которому к концу тренировки Трифон Карлыч – а именно так, по уверениям тренера, звали необыкновенную жабу – стал родным и близким…

Тогда Женька Рослый нанёс решающий удар.

– Спасибо вам, Вадим Валериевич, эта ваша Карла нам сегодня здорово помогла, аж легче стало! Это вы классно придумали!

– Кто придумал?

– Ну вы же! Про жабу!

– Как так придумал? – оскорбился Валерич. – Как так придумал! Говорю же вам: чистая правда, сам вчера в программе «Время» видел!

– Да вы вчера вообще эту программу видеть не могли, вы же из зала ушли чуть ли не ночью!..

– А я в тренерской!

– Нечем вам больше у себя в тренерской заниматься, кроме как программу «Время» смотреть!..

Валерича завели, и он затаил обиду на тех, кто ему не поверил.

А через три недели тренер Филяюшкин триумфально представил обалдевшим от этого ученикам… письмо за подписью директора Московского зоопарка, в котором, действительно, сообщалось о проживании в этом зоопарке огромной жабы по имени Трифон Карлыч и описывались его, Карлыча, выдающиеся размеры…

Поэтому, памятуя об истории с Трифоном Карлычем, с Валеричем не спорили. Скорее всего, о выдающихся способностях крыс просто забыли бы, если бы буквально через три дня Лариска Сизова, которая и была Крыской, не заставила вспомнить о необыкновенных способностях этих малосимпатичных грызунов…