Читать книгу Время моё - Людмила Филатова - Страница 45

С берёз осыпались стрекозы золотые.

Увяли травы. Тёмная вода

течёт лениво, словно в никуда,

к зиме закончив хлопоты простые.

И лишь осока гладь реки сечёт,

бесцветные прочёсывая пряди…

Так мысль в мозгу у спящего течёт,

сама не зная, чего ради.

Вот она – изначальная пропись,

первозданная. Не обвели

ни крючка. Знать, меня дожидались.

Зябко сердцу. А вдруг обознались,

обнадёжили, и отреклись?..

Смогла б… и это! Но уже – сойдя с ума,

верней, с исхоженных до дыр его ступеней —

извечных поисков, натруженных сомнений…

Смешно, но и они теперь – тюрьма.

Иное силишься понять,

запретное уму и слову?..

Не след гордынею склонять

на сей опасный путь другого.

Блаженны слабые, живут

они, не ведая наитий.

Беда тому, пред кем зажгут,

свечу, что нету ненасытней!

Шажок мышиный… – передышка.

А что за нею, что за ней?..

За светом тьма ещё черней,

теперь уже не понаслышке.

Мой Бог, тебе послушно подчиняться

была почти согласна я… Но скучно:

ещё одна игрушка лишь, и только.

А если я сейчас с тобой поспорю

и, как телец безрогий, пободаюсь

с карающей десницей тёплым лбом,

я, право, развлеку тебя, мой Боже,

и скуку твою смертную развею?..

Теперь я вижу: истинно лишь то,

чего в реальном нет и быть не может.

Ведь все реальное подвластно измененью,

а значит, лжёт мне сотней голосов

сиюминутных бесполезных истин.

И потому мне легче в чистом мире

стихов и размышлений, где вхожу

я в ту же воду, сколько захочу,

и мне её никто не замутИт

внезапным неосознанным вторженьем.

Безумному мои стихи достались.

И он, мыча, их силился читать.

И находил в них то, чего, пожалуй,

в себе и в них…

самой мне не найти.

Благоразумие это убожество

слепого отказа от неведомого.

Где ум, там мудрости мало.

«У птицы есть гнездо,

у зверя есть нора…»

У сердца – сердце,

чтобы поселиться.

И лишь душа…

Где бедной ей укрыться

хоть от себя?

И вечность ей мала…

За убежденья возведенный на костер —

горит.

Какой из двух огней его сжигает?..

Предел наступает, и капля срывается,

своё грушевидное тело роняя.

Предел наступает, и сердце касается

запретного бога, запретного рая.

Всему есть предел – и отваге, и страху.

Предел отсекает с единого маху

двуострое жало любовной тоске.

Лишь мысль, что мгновенно вскипает в виске,

ему не подвластна, когда б и хотела.

Она – упоенье… И нет ей предела.

Мой чёрный человек, с рукой – от живота,

он жаден до всего, что движется и внемлет!

И запахи, и звуки, и цвета —