Читать книгу Джинн из подземки - Людмила Горбенко - Страница 4

С привычно благостным выражением на круглощеком лице брат Нилс стоял посреди площади и легонько потряхивал ящиком с изображением Святого лика и прорезью для монет. На вид классический простак деревенского разлива – спокойный, солидный, среднего роста; не красавец, но симпатичный, без особых примет. Словом, вполне обычен.

На первый взгляд.

Второй, более внимательный взгляд обнаруживал едва намечающийся пивной животик, ритмично и не по-монашески бодро притоптывающую ногу и самое главное – глаза. Под верхним слоем безмятежной честности отчетливо читалась природная смекалистость, щедро сдобренная хитростью, крестьянской расчетливостью и долей ехидства. Не бывает у монахов таких глаз. По крайней мере, не должно быть.

Действительно, волонтером Нилс стал не по сознательному душевному порыву, а… скажем так, в силу обстоятельств. Причем так стремительно, что свидетели этого доброго поступка и опомниться не успели. Казалось бы, помощник пивоторговца только что хлопотал в подсобке – и вот он уже несется по улице, отдуваясь и сверкая пятками, на бегу впрыгивает в кривую повозку под бок троице клюющих носами монахов, подхлестывает мокрым фартуком меланхоличную лошадку, и вся эта компания галопом скрывается в туманной дали.

Хозяин пивнушки долго бежал следом, но не догнал, плюнул с досады на дорогу и вернулся в брошенное на произвол судьбы заведение. Объяснять публике, что произошла нечаянная ошибка: «Корона Крабса» вовсе не варится по старинному эльфийскому рецепту и не меняет цвет в зависимости от погоды.

От радости, что остался цел после своих рискованных экспериментов с пивом, Нилс напился, не сходя с повозки, найденным тут же (вот это сюрприз, спасибо тебе, Господи) кагором.

Склонить на что-то пьяного человека очень легко. На все вопросы он отвечает «угу», а хочет на самом деле лишь одного– чтобы его перестали теребить и оставили в покое. Нилс не помнил, как подписал желтый бланк годового договора с церковным приютом.

Зато помнил, как, очухавшись на середине пути, впал в отчаяние и предпринял несколько попыток спрыгнуть на ходу с повозки в пропасть, но каждый раз изумленные такой горячностью монахи ловили его за щиколотки и водружали обратно.

Действительно, что теперь поделаешь? Подписался так подписался…

Начав жизнь с чистого листа, Нилс на удивление легко влился в новый коллектив, старательно избегая разговоров о прежнем, грешном мирском существовании. И хотя его умение разбавить пиво до той неуловимой волшебной концентрации, когда вкус практически не страдает, а прибыль уже ощутима, являлось своего рода великим талантом, все же это было не совсем то, чем принято хвастаться в приличном обществе. Особенно монашеском.

Итак, сбылись мрачные пожелания хозяина пивнушки, брошенные вслед уезжающей повозке: его хитренький помощник жил теперь в самом настоящем дурдоме и побирался посреди площади Христа ради.

Правда, просил не для себя – в этом пивоторговец ошибся. Но зато как просил!

В данный момент, позевывая в рукав, Нилс строго оглядывал прохожих.

Не желающих жертвовать святой брат подмечал издалека: они старались огибать пятачок, на котором он расположился со своим ящиком, и с деловым видом торопились свернуть на соседнюю улицу. Те, кто не успел заметить монаха вовремя, растерянно улыбались и расставались с монеткой – не дать брату Нилсу пожертвование, глядя в его честные голубые глаза с отчетливой хитринкой на дне, было практически невозможно.

Периодически в этих честных глазах проскальзывало даже такое странное выражение, что у прохожего возникала убежденность: если не пожертвовать добровольно, этот монах отнимет деньги силой.

Для приюта святого Паллы бывший помощник пивовара оказался просто находкой.

Богоугодное заведение, приютившее в своих стенах скорбных умом, открылось всего три года назад. Один из мелкопоместных Торских баронов воздвиг его в честь чудесного излечения от старческого слабоумия собственной тетки. Ни лекарства, ни прописанные докторами жестокие процедуры натирания позвоночника перцем с последующим обливанием ледяной водой не помогли – зато помогли молитвы святому Палле.

Обретение здоровья любимой тетей было тем более кстати, что перед тем, как впасть в маразм, она успела составить весьма затейливое завещание, ударившее барона-племянника в самое сердце. Согласно последней воле тетушки, все ее имущество распределялось поровну между «сирыми и убогими города Тора», после чего барон, любивший кутнуть, остался бы сам гол и бос.

Всего за полгода молитв и поста святой Палла навел порядок в мозгах старушки, а воодушевленный барон проделал то же самое с завещанием, убедив тетку позаботиться о любимом племяннике и обещая отгрохать после ее смерти приют, в котором несчастные, блуждающие в потемках умы смогут обрести свет исцеления.

Барон выполнил обещание. На окраине Нового грода возвели крепкое каменное здание, но вот на содержание его средств уже не осталось, и больные страдальцы вынуждены были в перерывах между молитвами пасти коз и работать на винограднике. К удивлению проверяющих, последнее занятие весьма благотворно сказалось на умственном состоянии пациентов и их настроении. Особенно сбор урожая и разлив готового вина по бутылкам. А уж с появлением брата Нилса дела и вовсе пошли неплохо. После ежедневного сбора средств монах приходил довольный, со значительной суммой, и часто даже отказывался от обеда (по его словам, некоторые жертвовали хлеб, который он позволял себе съедать на месте).

Так как Тор был городом не простым, а портовым, к тому же близким к границе, то и обитатели приюта были разношерстными. Разорившиеся крестьяне, отбившиеся от своих наемники, должники, неспособные рассчитаться с кредиторами, беглые воришки – все они не доставляли особых хлопот. Для многих главным было даже не исцеление, а кусок хлеба и крыша над головой. Хуже обстояли дела с иностранными пассажирами, спешно снятыми с кораблей вместе со скарбом. На кого только не насмотрелись монахи за три года!

Взять хотя бы иноземных дикарей, пытающихся контрабандой проникнуть на тучные земли Большой Велии, спрятавшись меж тюков с шерстью, и не выдерживающих голода и жажды. Бывало, за лето привозили двоих, а то и троих. Прежде чем приступить к молитвам, их перво-наперво приходилось учить самым элементарным правилам гигиены: как есть ложкой, как омывать лицо, как отправлять естественные надобности. И это еще не самый плохой случай. Брат Нилс до сих пор не мог забыть одного особо упорного узкоглазого пациента, снятого с «Владычицы морей», который категорически отказывался пользоваться ночной вазой, требуя предоставить ему некий «ватерклозет».

Темные люди, чего с них возьмешь.

Мимо Нилса торопливо прошла молоденькая панночка в веселом розовом платье и накидке с оборками, явно надеясь проскочить задарма.

– Гм-гм! Пода-а-айте сирым и умом убогим! – гаркнул брат, преграждая девушке дорогу своим ящиком и провожая кислым кивком брошенную монетку. Сентаво? Не густо.

– Не скупись, сестра! – Ударив в спину спасающуюся почти что бегством панночку, голос монаха раскатисто полетел над площадью: – Не ровен час, и ты в наших стенах окажешься! Как говорят: от тюрьмы, сумы и умственных скорбей не зарекайся!

Скрипнув зубами и покраснев, панночка вернулась и начала растерянно рыться в шелковом вышитом ридикюле. Брат Нилс про себя хмыкнул: разоделась как на бал, а в сумочке небось ветер гуляет. Хотя нет, выкопала пятисентавник, уже лучше.

– Спасибо, сестра! Да минет тебя горькая чаша слабоумия!

Недобро зыркнув на монаха, красотка поспешила удалиться. Нилс улыбнулся и тряханул ящиком, прислушиваясь к приятному звону монет. Отросшая русая челка взметнулась вверх и резко хлестнула монаха по виску, прикрыв цир-тонуру – поднялся ветер.

Цир-тонура – узкая выбритая полоска от лба до затылка– за лето успела загореть до коричневого цвета. В последний день осени поперек первой бритой полосы появится вторая – знак повышения и признания заслуг. Волонтер станет перед выбором: уйти в монахи до конца дней либо получить от города символическую награду за безупречный труд, вполне реальную бесплатную лошадь в пожизненное пользование и вернуться домой, что называется, «на коне».

Собирать пожертвования брат Нилс умел, но не слишком любил. Приют был идеальным местом, чтобы переждать плохие времена, но представить себе счастливую жизнь внутри его стен было сложно. Хотелось иметь право задрать в трактире ноги на стол и шлепнуть по заду подавальщицу. Выйти в летнюю жару не в тяжелой рясе, а в тонкой рубахе. Напиться в гостях свежесваренной сливовицы до красных крокодилов и быть выкинутым за порог. Упасть в кусты и спеть во все горло. Одним словом, хотелось прежней свободы.

И к этой свободе Нилс был уже полностью готов.

Дорожная сумка с подбитым кожей дном, висящая на крючке в его скромной келье, содержала все необходимое для суточного путешествия от Тора до родных Верхних Кожемяк. Она ждала того счастливого момента, когда хозяин забросит ее на плечо и в последний раз оглянется на приютское здание.

За год ежедневного стояния на площади Нилс отточил мастерство, регулярно снабжая деньгами приют и не забывая себя. Все пожертвования мельче десятинки паунда беспрепятственно ныряли в прорезь ящичка под аккомпанемент звона и благодарственной молитвы, скороговоркой проговариваемой братом, умудряющимся одновременно ловить монеты и благословлять щедрого дарителя. Стоило же прохожему раздобриться на денежку достоинством больше, как сложенные щепотью пальцы брата Нилса ловко перехватывали дар на полпути к щели и незаметно отправляли в рукав. Ящик вздергивался, деньги звенели, а молитва звучала до тех пор, пока красный от похвалы жертвователь не исчезал за поворотом.

«Хлебушек», которым, по мнению обитателей приюта, заменял свой обед благородный монах, обычно состоял из доброй порции горячего мясного с заграничным ромом, местной сливовицей или «Торским светлым» (упаси боже, не «Короной Крабса»!). Все зависело от того, в какой трактир нес брат Нилс улов из своего рукава.

Если же щедрость горожан вдруг (что бывало очень редко) превосходила аппетит монаха, то разница откладывалась в хитро устроенный тайничок за ликом святого Паллы.

Сегодняшний день оказался урожайным.

Монах довольно взвесил потяжелевший ящик в руках, пристроил его под мышкой и неспешно двинулся к «Обжорке», но на половине пути остановился: со стороны Торговых рядов по воздуху поплыл истошный, тревожный звон приютского колокола, неприятно режущий слух.

Из-под полотняного навеса выскочил Рапал, точильщик оружия.

– Опять? Нет, сколько можно, а?! И кто изволил почить на этот раз?

Нилс, не удержавшись, хмыкнул.

Траур по скончавшемуся его сиятельству графу Венге Коварному закончился только вчера. Рапал, как не слишком умелый точильщик, но зато известный азартный игрок, пережил четыре траурных дня с трудом. Не столько из-за скорби, сколько от досады, что ежегодный осенний турнир по тридилгу пришлось спешно переносить.

Ситуация тогда получилась нелепая до комичности. Игроки обеих команд уже скакали навстречу друг другу с винтами наперевес, стремясь поддеть острием «голову гнома» (кожаный мяч своеобразной формы с приделанной «шапочкой»), когда вестник выскочил прямо на поле и помчался, уворачиваясь от лошадиных копыт, с криками: «Срочная новость! Не убивайте, я свой!»

Далее было уже не так смешно. После объявления горестного известия началась давка. Кто поспешил домой, кто рванул к букмекеру. Говорят, владелец соседнего трактира «Акулий плавник» сильно сокрушался, что матч не состоялся. Обычно разгоряченные тридилгом болельщики после турнира выпивали в два раза больше обычного, а битое стекло, оплаченное с коэффициентом «три», приходилось выносить ведрами. Впрочем, трактирщик утешился довольно скоро. Разочарованные зрители выпили чуть меньше, зато набили…

Оскорбленно взвыв, Рапал вновь запустил точильный круг и сунул на него саблю с такой силой, что разом проточил в тонкой кромке заметную впадину.

– Уй! И что теперь? Вот же!..

– Да успокойся ты.– Нилс поудобней перехватил свой ящик.– В городе никаких происшествий. Это не на Главном соборе звонят, а у нас.

– В приюте для больных мозгами? – Рапал так изумился, что чуть не подставил под круг собственные пальцы.– А у вас-то что могло стрястись?

– Сам понять не могу,– совершенно искренне сказал Нилс.– Но раз звонят, надо возвращаться. Эй! Ты поаккуратней с саблей!

– Поздно,– трагически подвел итог Рапал, рассматривая следующую впадину.– Слушай, а может, всю кромку волнообразно обточить? Вроде так и задумано, а?

– Точно! И сказать, что это новая нурландская заточка.

– И взять чуть дешевле! – просиял Рапал.– Чтоб заказчик не ругался.

– Наоборот. Чуть дороже, а то не оценит,– поправил Нилс.

– Голова! – обрадовался точильщик.– Жаль, что через пару дней тебя уже здесь не будет. Что я стану делать, когда ты уедешь?..

– То же самое,– вздохнул Нилс.– Точить чужое оружие. Кстати! Ты присмотрел что-нибудь для меня в дорогу?

– Вот.– Рапал, не глядя, мотнул головой в сторону ободранного деревянного ларя, притулившегося под навесом у стены.– Погляди там. Отличная сабелька – легкая, фунта на четыре, без именной гравировки. В случае необходимости разрубит шлем и не сломается. Да ты не стесняйся, доставай, испробуй!

– Твоя? – Нилс примерился, крепко обнял ладонью рукоять и крутанул саблей в воздухе, рисуя горизонтальную восьмерку. Неожиданно ожившее лезвие не остановилось на второй петле и упруго продолжило траекторию самостоятельно, чудом не отхватив точильщику макушку. Отрезанная прядка рапаловых волос задумчиво взлетела над навесом, подхваченная ветерком. Проводив ее глазами, точильщик невозмутимо перевел взгляд на Нилса и протянул руку:

– Отдай.

– Прости, я не нарочно,– смутился монах, спеша вернуть своевольную саблю хозяину.– Может, мне вообще не брать с собой оружия?

– Шутишь? – изумился Рапал.– Допустим, в наших краях на тебя никто не кинется. А дальше? Ты же мимо прииска поедешь! Как от полосы пограничной отдалишься, так и готовься к сюрпризам! Там же полно в кустах охотников до чужих денежек, говорят, целые семейства с нечистого промысла кормятся! Благо с прииска пустым никто и никогда не возвращается…

– Понятно,– вздохнул Нилс.– Я буду первым, кто поедет от прииска практически нищим. Своих сбережений пес наплакал, казенное вознаграждение и вовсе за деньги считать смешно. Что остается бедному монаху, чтобы разбойники не трогали? Придется навесить на зад моей старой кобылы табличку: «пустой»…

– Откуда ты знаешь, что тебе дадут именно кобылу, и именно старую? – заинтересовался точильщик.– Уже пообещали?

– А что еще могут дать бесплатно и к тому же пожизненно?– хмыкнул Нилс. – Восточного скакуна благородных кровей? Конечно, кобылу. Старую, больную местную уроженку. Хорошо, если не хромую и не слепую к тому же. Ладно, пойду. Спасибо за сабельку, но сам видишь…

– Погоди! Вот,– аккуратно вернув опасное оружие в потрепанные меховые ножны, Рапал бережно убрал их на дно ларя, взамен достав что-то длинное и объемное, завернутое в тряпицу.– Держи, от собственного сердца отрываю. Думаю, это то, что тебе надо.

Нилс с преувеличенной осторожностью размотал обвязку.

– Дубина?

– Палица! – гордо поправил Рапал.– Оружие настоящих мужиков, без глупостей. Мужик в своей жизни что должен сделать? Правильно. Посадить дерево, вколотить ему в ствол осколки гранита, а когда подрастет, вырезать из него палицу и оковать наплыв железом. Пользуйся на здоровье. Два паунда.

– Думаешь? – засомневался Нилс.

– А что тут думать? Легкая – подвесил на пояс и забыл, центр тяжести по оси, не надо следить за ориентацией, тем более что ты и не сможешь. Самое то неопытному вояке для дороги.

Нилс взвесил в руках дубинку, ковырнул ногтем наковыш.

– Ладно, поверю профессионалу. Деньги завтра, идет?

– Я не спешу,– согласился Рапал, забирая палицу обратно.– А ты сам сейчас куда? В «Обжорку»?

– В приют,– вздохнул Нилс, внутренне разрываясь между грешным намерением быстренько заскочить в трактир и чувством долга. Может, все-таки…

В знак протеста колокол зазвонил снова, еще громче прежнего. Монах кинул в сторону «Обжорки» прощальный взгляд и, кивнув воодушевленному Рапалу, решительно вернувшемуся к работе над «новой нурландской заточкой», заспешил вверх по улице.

Видать, в приюте на самом деле случилось что-то серьезное.