Читать книгу Сокровище кикиморы - Людмила Горелик, Людмила Львовна Горелик - Страница 6

У Александра Павловича Соргина в январе было меньше обычного занятий со студентами: консультация, экзамен в двух группах, несколько лекций у заочников – вот и все. Не то чтобы Александр Павлович не любил аудиторные занятия – напротив. Однако к концу семестра уставал: учебные нагрузки в Б. большие. Январь был идеален для научной работы и для отдыха.

Письменный стол стоял возле окна, за окном ватные сугробы окутывали одинокую акацию – он сам ее посадил десять лет назад! В соседней комнате Маша играла на пианино. Эти звуки не мешали Александру Павловичу сосредоточиться: во-первых, Маша играла хорошо, во-вторых, он тоже любил музыку.

Маша окончила Ленинградскую консерваторию имени Римского-Корсакова. Она приехала в Б. вслед за Шурой – через два месяца после его ссылки, сама, без приглашения, не предупредив, в такой же снежный январь 1950 года. Он открыл дверь – за дверью стоит Маша…

Город Б. Соргину понравился не сразу. Он прибыл сюда в ноябре 1949-го. Погода была слякотная, промозглая. Поезд пришел в восемь часов вечера. Шура вышел на вокзальную площадь и поразился ее слабой освещенности. Единственный фонарь высвечивал памятник посреди площади – какую-то сидящую фигуру (после выяснилось, что это Максим Горький, в период своих скитаний несколько месяцев проработавший в Б. сторожем склада при вокзале), лужи и слякоть вокруг памятника. Шумно гомонящая толпа недавних пассажиров – с мешками и баулами – со всех ног устремилась по лужам к остановившемуся автобусу.

Шура тоже побежал. Он рассчитал, как всегда, правильно: автобус шел в центр и без проблем довез его до единственной в городе гостиницы.

На следующий день он снял комнату от хозяев на Третьяковской улице, а через неделю нашел работу: учителем математики в 5-й средней школе. Школа располагалась в центре города, на улице Свободы, однако в тихом тупичке за сквером. Да и вообще центр в Б. преимущественно одно- и двухэтажный, тихий. Здание школы было из красного кирпича, трехэтажное, очень старое – дореволюционное еще…

В общем, школа Шуре понравилась, все оказалось не так плохо. А в январе к нему приехала Маша.

Он проработал в школе более двух лет, и только-только начала разноситься по городу слава о новом замечательном учителе, как вернувшийся в Б. заведовать кафедрой математики в местном учительском институте Александр Николаевич Евлампиев пригласил его на кафедру.

В Ленинграде они были мало знакомы: Шура уже оканчивал университет, когда Саша только поступил. Но все ж встречались и на студенческих научных конференциях, и по другим делам. Подружились же по-настоящему в Б.

Работа в институте Соргину очень подходила. Он родился в 1922 году, в Петрограде, в семье врачей. В многодетной семье он был единственным мальчиком. Жили небогато, но дружно. С детства Шура проявлял большие и разнообразные способности, особенно к математике. Все были уверены, что он станет ученым. Он и сам об этом мечтал. Рос жизнерадостным, трудолюбивым. После окончания школы поступил в университет, его незаурядные способности были замечены и там. Едва окончив первый курс, был призван в армию, а вскоре началась война… Ну, дальше известно. Его семья погибла в осажденном Ленинграде, а он сражался и выжил. Планы у него не изменились: он по-прежнему знал, что будет ученым. Война закалила его и заставила полюбить жизнь еще сильнее. Сломить его было невозможно. Он никого в своей судьбе не обвинял и не сетовал на обстоятельства. Когда не приняли в аспирантуру, не отчаялся: что ж, пойдет учителем в школу. Последующая за этим ссылка тоже не подкосила бывшего фронтовика: и в Б. люди живут. Серьезная наука становилась, однако, все менее достижимой: уходило время, здоровье. Он по-прежнему любил решать суперсложные задачи, однако делал это все реже. В Б. он по-настоящему полюбил природу. Полюбил гулять по лесу, собирать грибы. Купаться в Вороне и в Хопре, кататься на лыжах.

Постепенно жизнь в Б. стала ему нравиться. Он не стремился возвратиться в Ленинград, когда это стало возможным. Квартира его была давно занята другими, родной университет после истории с публичным осуждением, арестом и высылкой стал ему практически чужим. После реабилитации он легко (и даже почти с триумфом) защитил кандидатскую диссертацию в Москве. Мог при желании переехать туда, но тоже не захотел – привык к Б. После получения ученой степени его семья переселилась из преподавательского общежития в уютный коттедж, расположенный в тихом Б-ском центре, рядом с общежитием. Как раз в тот год специально для преподавателей построили три таких коттеджа, каждый на две семьи. Студенты в пединституте попадались всякие, в том числе и очень способные, так что ему было интересно работать. Маша преподавала в музыкальном училище, сын учился в Москве, в Инженерно-строительном институте. С Евлампиевыми дружили семьями, летом ставили рядом два щитовых домика на Хопре – это был любимый отдых бэбчан, многие семьи в Б. имели щитовой домик, вывозили его на лето к реке и жили там кто месяц, а кто и два: резко-континентальный климат Б. это позволял. Зимой довольно часто катались на лыжах. Мчались через лес, через поле, доезжали и до Грибановки! На каникулах ездили в Москву – ходили в библиотеки, в консерваторию, в театры. Шура и в Б. продолжал заниматься наукой, но совсем не так, как прежде, – она перестала быть главным делом и смыслом его жизни. Докторскую он защищать не захотел, хотя мог сделать это легко: уже сформулированных и даже оформленных идей вполне хватало. Но собирать бумаги, что-то кому-то доказывать… Зачем? Он чувствовал себя очень хорошо в должности доцента.

Дружба с Сашкой Евлампиевым сильно украшала его жизнь. Саша, защитившись в положенный срок после заочной аспирантуры в Ленинграде, писать докторскую тоже не стал. В юности, в Ленинграде, их знакомство было шапочным, Саша поступил в университет, когда прошедший войну и чудом выживший в ее горниле Шура учился на четвертом курсе. Разница в возрасте тогда была заметна: Евлампиеву – семнадцать, а Соргину – двадцать три плюс опыт войны за плечами. Позже эта разница сгладилась, тем более что в Б. Саша стал не только прямым начальником Шуры, но и благодетелем: пригласил на интересную работу.

Заведующим кафедрой Евлампиев оказался очень хорошим: думал о деле, а не о собственном престиже. Соргин хорошо знал людей, легко просчитывал их поступки: неоценимый опыт дала война. Евлампиев с ним часто советовался. Выяснилось, что у них много общего и помимо Ленинграда, помимо учебы в университете. Шура считал себя рационалистом. Рационалистом был и Саша. Для обоих абсолютным приоритетом являлась порядочность в делах и в отношениях. Оба живо интересовались окружающим миром и были к нему доброжелательны. Оба любили посмеяться. Они понимали друг друга с полуслова и даже иногда без слов. Студенты, а за ними и преподаватели прозвали их Александр Первый и Александр Второй: наблюдательная молодежь заметила, что полные имена этих неразлучных друзей отсылают к российским царям, деду и внуку: Александр Павлович и Александр Николаевич. Самим Саше и Шуре прозвища нравились.

Жизнь в Б. текла спокойно – вплоть до этого жуткого убийства сотрудницы кафедры – милой, всегда приветливой женщины, с которой Соргин был знаком более двадцати лет.

Будучи на фронте, он видел много убитых. Но эта неожиданная смерть в мирное время в тихом Б. не давала ему покоя.

На следующий день после похорон Александр Первый сидел в своем кабинете за письменным столом, обдумывал интересную задачку – он вчерне сформулировал ее еще в декабре, да времени не хватало развить решение: в конце семестра был сильно занят со студентами, – и рассеянно смотрел в окно.

«Вот и время появилось, а задача не идет», – удивился он сам себе.

Раньше с ним такого не бывало, он умел легко сосредотачиваться, легко переходил от задачи к задаче, его мозг полностью концентрировался на главном и выдавал результат. Однако сейчас мысли постоянно возвращались к вчерашним похоронам, к Ольге Васильевне.

«Когда вошли дети, убийца стоял возле кресла, он что-то говорил или, скорее, хотел что-то услышать от Ольги. Похоже на допрос. Что он мог от нее узнать? Что ему было нужно?» – думал Шура.

Уже начинало смеркаться, легкие тени легли на снега.

Александр протянул руку, нажал кнопку настольной лампы, но шторы пока не задергивал. Расчищенная утром дорожка вилась вокруг дома, огибая низкий заборчик их с Машей палисадника, старую акацию за заборчиком… По дорожке шел Александр Второй – к нему, конечно. Звонок, фортепьянный этюд за стенкой прекращается (Маша пошла открывать), оживленные голоса в передней… И вот уже Саша входит, потирая с холода озябшие руки – перчатки опять не надел, щеки и уши красные от пребывания на морозе.

– Вы там поговорите минут десять, я пока чайник поставлю! – Маша кричит из кухни.

– Понимаешь, – начал Евлампиев, усаживаясь на диван. – Я все про Ольгу думаю.

– Да, – кивнул Соргин. – Я тоже. Трудно поверить, что у нее были враги. Такая милая, обаятельная, спокойная женщина… В версию «обиженного студента» я не верю. Какие-то сбережения она могла хранить дома?

– Вряд ли у нее были большие сбережения, – пожал плечами Саша. – Старший преподаватель без ученой степени, это сто сорок рублей. Только-только на жизнь…

– Но ведь у нее отец, как я слышал, был из купцов? Может, осталось что-либо дорогое в доме? Или бандит этот думал, что осталось…

– Думал – это может быть. А вот что в реальности… Что Ольга после войны сына на гроши растила, имея в заначке средства, это, сказать честно, меня немало удивило бы. Я хорошо помню ее в те годы – бедно она жила. Андрюша, конечно, парень рукастый – сам рано стал зарабатывать, но много ведь простым ремеслом не заработаешь. Только что не голодали… И когда Андрей в Ворске учился, она ему помогала материально, ей это нелегко было. Помнится, даже кроликов в какой-то год они с соседкой пытались разводить…

– Шура, Саша, идите сюда! – послышалось из кухни. – Чай готов! И я тоже хочу участвовать в беседе!

Александр Первый, прежде чем выйти из комнаты, задернул штору: на улице было уже совсем темно – крупные снежинки кружились в полной темноте.