Читать книгу Русское сокровище Наполеона - Людмила Горелик, Людмила Львовна Горелик - Страница 5

В среду Маша пришла на работу непривычно рано. Экскурсия у нее была запланирована только одна, во второй половине дня. Шеф уже сидел в своем закутке за компьютером.

Вскоре подошли и девочки. Маша, Аллочка и Таня, приходя на работу, первым делом ставили чайник. Пили чай, иногда, если был, кофе. Владимир Олегович им не мешал, даже прикрыл свою дверь.

В отделе ВОВ научной работой занимался в основном начальник. Всех это устраивало, и Владимира Олеговича тоже. Отставной полковник, он с удовольствием изучал военные документы, писал статьи с анализом хода сражений. Девушки тоже изучали военные документы и готовили лекции, но не так увлеченно, как шеф.

В свободное время они любили поговорить о постороннем. Сейчас Таня рассказывала о сыне, какой он смешной, Аллочка что-то говорила о дочке. Таниному Вовке было уже шесть, Аллочкиной Лизе – три. Обе иногда приводили детей на работу, Маша и Вовку, и Лизу хорошо знала.

С мужьями у обеих мам ладилось не очень. Таня вообще третий год в разводе, жила с родителями. Вокруг нее постоянно крутились какие-то ухажеры, но, судя по рассказам, никто ей не нравился. Алла вечно ругалась со своим Генкой. Он у нее художник, творческий человек, далекий от быта, на этой почве и происходили ссоры. Маша сочувственно слушала рассказы о детских проделках, болезнях, о семейных неурядицах Аллочки, об очередном кавалере Тани и, пожалуй, завидовала. Что-то в ее жизни не складывается. Двадцать четвертый год пошел, а совсем одна. И поделиться нечем, не о Бунике же рассказывать. Хотя у него тоже бывают смешные проделки. Маша вздохнула и отправилась мыть чашки.

На входе в первый зал стоял столик Анны Александровны – она не только присматривала за своей частью экспозиции, но и продавала билеты. Посетителей было мало. Сейчас в пустом зале у столика перебирал буклеты какой-то иностранец. Маша прошла мимо с чашками. Когда шла назад (три мокрые чашки осторожно держала на отлете, чтобы платье не намочить), иностранец все еще топтался возле столика.

Неожиданно Анна Александровна окликнула ее:

– Машенька, тебя спрашивают. – И обернулась к иностранцу: – Вот это как раз она и есть.

Маша вежливо улыбнулась. Мужчина лет пятидесяти, с сединой в темно-русых волосах. Джинсы, в руках небольшой кейс, на шее какой-то легкий шарфик – в Смоленске так не носят.

Иностранцы в музее бывали часто: расположение удачное, и тема, конечно, говорит сама за себя. Что-то, наверное, хочет спросить по экспозиции, может, о его родственниках здесь есть материалы. С такими вопросами нередко обращались. Она вручила чашки Анне Александровне (та быстро отнесла их в комнату научных сотрудников) и подошла к гостю.

– Вы Мария Макарова?

– Да. Мария Макарова, экскурсовод.

– Меня зовут Якуб Заславский, я поляк. Приехал в Смоленск, чтоб найти родственников. Вам ни о чем не говорит моя фамилия?

Как хорошо русский знает, акцент совсем небольшой. Да, ему лет пятьдесят, это поколение еще изучало русский в школе. Она продолжала соображать: материалы, скорее всего, в четвертом зале – там об освобождении Польши. Заславских, конечно, она не помнит, но безымянных фотографий много, может, он кого и узнает.

Маша пригласила гостя пройти в четвертый зал.

– Там у нас материалы об освобождении Польши. Если что-то есть о ваших родственниках, скорее всего, это именно там.

Гость, однако, не двинулся с места.

– И Кущинских вы не знаете?

Здесь уже и Маша застыла.

– Это девичья фамилия моей бабушки!

Владимир Олегович, который выходил в этот момент из комнаты научных сотрудников, даже остановился, так громко она вскрикнула.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовался он. И обратился к поляку: – Вам нужна моя помощь?

Маша покраснела: она уже хорошо изучила фонды отдела, но Владимир Олегович, конечно, знает все лучше.

– Нет-нет, – улыбнулся гость, – меня вполне устраивают пояснения Марии.

Ах, как жаль, что бабушки уже давно нет! Маша привела Заславского в конференц-зал. Этот маленький зальчик на первом этаже сотрудники использовали, когда нужно было поговорить наедине.

Якуб уверял, что они с Машей родственники! По профессии он программист, все изучил и проверил по документам – главным образом по тем, что есть в оцифрованных архивах. Просто хотел восстановить историю рода.

Был когда-то такой польский род Заславских-Кущинских, довольно знатный. В ХVI веке одна часть, Кущинские, обосновалась в Смоленске – город в ту пору находился под польским владычеством, а другая, Заславские, осталась в Варшаве. И вот будто бы Якуб выяснил, что некий Кущинский жил в Смоленске еще в ХХ веке. Маше он доводился прадедом.

– Да, все сходится, Антон Кущинский – мой прадед…

Маша задумалась. О прадеде она знала довольно много: бабушка рассказывала. Бабушке было четырнадцать лет, когда ее родители развелись. Она очень любила отца и сильно переживала из-за его ухода. А еще через три года его арестовали и почти сразу расстреляли. Бабушка даже на Машиной памяти сразу начинала плакать, как только речь заходила о ее отце, хоть и годы прошли и старенькая совсем была.

Как об этом расскажешь чужому человеку, пусть и родственнику? Вряд ли поймет. И ведь расстреляли просто за фамилию. А в 1954-м реабилитировали. О прадеде даже небольшая заметка есть в книге «По праву памяти», Катынский музей жертв политических репрессий издавал. Только как это ему объяснишь?

Но Якуб оказался куда понятливее, чем она считала.

– Я знаю, что он был репрессирован, – неожиданно сказал он. – Это очень печальные события. Думаю, вряд ли Антон мог быть похоронен в фамильном склепе.

Маша удивилась: в каком еще склепе?

– Да, конечно, – сказала она вежливо, не уточняя.

Якуб вздохнул:

– Я бы хотел все же посетить склеп, вспомнить предков…

– Конечно! – заторопилась Маша. – Склеп, если и был, не сохранился. Если честно, я не слышала о фамильном склепе. В войну Смоленск почти весь сгорел, какой уж тут склеп. Но мы можем съездить на могилу прабабушки. И в Катынь[2] можно, прадед, скорее всего, похоронен в Катыни, там тогда хоронили расстрелянных – в общей могиле. Там и музей есть.

Потом она рассказала о своем троюродном брате Алеше Евлампиеве, еще одном живом потомке Антона Кущинского. Алексей приходился ей вообще-то не братом, а троюродным дядей, хотя был всего на пять лет старше. Такой парадокс.

После развода с прабабушкой Антон Кущинский снова женился. В 1937-м, незадолго до ареста, у него родилась еще одна дочка. Алеша был потомком Кущинского по той, второй линии. История отношений двух семей была не совсем обычной. Маше она нравилась.

После развода семьи не общались. Женщины ревновали Антона и старались больнее уколоть друг друга. Прабабушка называла вторую жену некрасивой, даже уродливой. А та, учительница, считала прабабушку необразованной деревенщиной, попросту дурой. После ареста деда взаимные обвинения прекратились, но дружить они, конечно, не дружили.

А потом грянула война. Прабабушка к тому времени тоже осталась одна. Ее второй муж, кавалерийский офицер, умер в апреле 1941-го от быстро прогрессирующего туберкулеза (простудился на учениях). Дальше случилось так, что в эвакуации обе семьи Антона Кущинского попали в один небольшой город на Урале и там оказались практически соседями, да еще работали обе жены на одном заводе. Обеим приходилось настолько тяжело, что мало-помалу они стали помогать друг другу. Может, каждая при виде другой вспоминала Антона? Обе его любили, иногда говорили о нем, уже беззлобно – как-то ему сейчас там, в лагере? А может, воюет? Они и не догадывались, что «десять лет без права переписки» означает расстрел.

В общем, не было бы счастья, да несчастье помогло: две семьи Антона Кущинского не только помирились, но и подружились. Разница у бабушки и ее единокровной сестры была семнадцать лет, поэтому дружила младшая дочь Антона больше с племянницей, Машиной мамой. Вот и у Маши с Алешей так повелось.

Якуб об Алеше тоже знал, все из тех же документов, по которым он изучил родословную смоленских Кущинских. Фамилию прадеда ни одна ветвь не сохранила, в обеих семьях у него были дочки, но Якуб все равно их нашел. Договорились, что Маша соберет родственников вместе и познакомит.