Читать книгу Любовь дарующие: рассказы о любви, надежде и мурчащих котах - Людмила Лаврова - Страница 6

– Ира, не ори!

– Я не ору! – Ирина смахнула с глаз челку и выдохнула.

Достали! Почему все время от нее кто-то чего-то хочет? И ладно бы на работе! Но дома та же песня! Только присела отдохнуть, чай себе сделала, а тут сын со своим вечным:

– Мам, я забыл! Мне на завтра надо сочинение написать и проект по биологии сделать.

Прекрасно! Полночи веселья обеспечено! Потому что сына она, конечно, отправит спать, ведь даром, что у него вторая смена, но утром-то – тренировка. А много он там наплавает, если не выспится? Соревнования на носу. И так каждый день стонет, что в команду не возьмут.

– Мам… – Святик прижался к плечу матери и поцеловал в щеку. – Прости! Я правда забыл. А сочинение только сегодня задали.

– Тогда почему даже не начал писать? – Ирина открыла учебник.

– Да когда? Сначала на тренировке был, а потом к бабушке ездил. Она помочь просила.

– Ладно. Я поняла. За бабушку – спасибо! Эта картина, что ли?

– Ага! Описание надо.

Ирина вздохнула. И куда деваться? Придется писать.

Вообще-то такие задания она в школе любила. Ей нравилось рассматривать картины известных и не очень художников, придумывать, каким словами можно описать свои чувства и размышления.

Картина, на которую показывал сын, была у Ирины одной из любимых. «Девятый вал»… Ирина вспомнила, как впервые увидела эту картину, когда ходила в музей с бабушкой. Они пришли тогда с экскурсионной группой, но десятилетняя Ира не пошла дальше зала, где висело это полотно.

Она так и застыла тогда, завороженная, ошеломленная. Люди шли мимо, иногда задевая ее, а она все стояла, замерев на одном месте, и даже дышать почему-то боялась.

Что было в этой картине такого? Она не могла бы тогда сказать. Но Айвазовский так и остался после этого похода в музей ее любимым художником.

Бабушка, которая хватилась Иры только под конец экскурсии, забегала по залам, ища внучку, но когда нашла – ни слова ей не сказала. Встала рядом, разглядывая картину, и спросила:

– Что чувствуешь?

– Страшно… И… хорошо… Почему так, бабуль? Ведь это странно?

– Ничего странного. Видишь эту волну? Она страшная, да. Но идет мимо. Люди останутся живы. Ты – молодец! Поняла самую суть.

Ира тогда буквально расцвела. Еще бы! Услышать от бабушки такую похвалу! Зинаида Михайловна была очень скупа на это. Обычно Ирина слышала что-то вроде:

– Ира, не сутулься! Ты похожа на рыболовный крючок!

Или:

– Ира, это опера, а не балет. Перестань отплясывать на стуле! Мне стыдно за тебя!

Ирина любила ходить с бабушкой по музеям и театрам. Ни в группе детского сада, ни позже, в школе, никто из ребят не бывал так часто в таких местах. А то, что бабушка делала ей замечания, так это даже хорошо. Зато столько всего они вместе видели!

Потом Ирина будет вспоминать все эти многочисленные походы с ностальгией. Не будь бабушки, она никогда не увидела бы так много. Какие ей теперь музеи и театры? Расходов много, ипотека, сын… Не до «культпоходов», как называла их Зинаида Михайловна. Конечно, Ирина старалась вытащить мужа в театр хоть изредка, но тот подобные развлечения не любил. Отчаянно зевал, недовольно хмурился, а раз даже уснул, глядя, как лихо перебирают ногами лебеди у волшебного пруда.

С тех пор Ирина оставила попытки приобщить мужа к прекрасному и взялась за сына. Святослав ее интересы разделял, но в силу возраста и живости с трудом выносил подобные развлечения.

– Мам, я опять плохо себя вел?

– Сынок, ты сам все знаешь.

– Знаю, прости! Я сам не понимаю, почему так происходит…

Ирина на сына не сердилась. А после того, как он точно так же, как и она сама когда-то, застыл перед картиной Айвазовского в Русском музее, решила и вовсе не обращать внимания на то, что сын ведет себя иногда неважно. Замечание сделать – минутное дело, зато сколько ему достанется впечатлений.

Ира разгладила страницы учебника, лежавшего на коленях.

Девятый вал…

Странно…

Почему-то сейчас она вдруг подумала, что сама похожа на те маленькие фигурки на картине, которые отчаянно цепляются за обломки разбившегося корабля, надеясь, что их не унесет волной.

Это ведь про нее… Про ее жизнь в последние несколько лет. Волны накатывали одна за другой, и Ирина едва успевала с ними справляться.

Уход бабушки, родителей, нелады на работе, увольнение и страх, что лучше уже никогда не будет. Болезнь сына, с которой пришлось справляться практически в одиночку, ведь муж решил, что у него есть дела поважнее. Или она подумала, что он так решил… Конечно, карьера его была важна, ведь от этого зависело, не потеряют ли они свою квартиру, но как же не хватало Ирине тогда поддержки! Не физической, а моральной. Хотя бы одно слово, доброе, нежное…

Хотя бы раз:

– Ир, ты такая умница! Как ты? Устала?

Не было этого всего. Ни разу.

Ладно! Сама виновата! Нечего было строить из себя железную леди! Все сама! Я справлюсь!

Вот и справилась… Сын поправился, а она сама словно заболела. Нервы ни к черту, постоянно плакать хочется. Кричит вот почем зря. Никогда такой не была.

Ира бросила взгляд на фотографии, висящие на стене.

Вот она – маленькая. Светлые кудряшки, широко распахнутые глаза. Святик похож на нее. Рядом фотография висит – не отличить. Одно лицо. И такой же ласковый, мягкий, как и она в детстве.

Ирина вздохнула. Куда что девается? Она давно уже не мягкая и не пушистая. Скорее, на ежа теперь похожа. Колючки торчат во все стороны и хочется кричать в голос каждый раз, когда слышит от мужа:

– Ира, не ори! Я думал, ты культурная женщина, а ты…

Культурная… Разве объяснишь кому-нибудь, что ей больше всего хочется быть именно такой. Интеллигентной, спокойной, выдержанной… Чтобы, не повышая голоса, уметь объяснить что угодно.

В какой момент она стала другой? Вот этой скандальной бабой, которая на любую проблему реагирует повышением голоса и нервом?

Ира передернула плечами. Когда мама болела? Или когда она узнала, что у мужа кто-то есть? Подозрения так и не подтвердились, но много ли женщине надо? Сомнение – это тоже беда. Или когда она поняла – что бы ни случилось в ее жизни, с этим придется справляться ей в одиночку?

Когда?!

– Ирочка, женщина не должна быть мегерой!

Рвущую на мелкие клочки свою тетрадь с детскими стихами Ирину бабушка застала в последний момент. Клочки уже кружились по комнате, разносимые сквозняком из открытого окна.

– Что ты творишь?

– Бабушка! Он сказал, что это бред!

– Кто он?

– Вадик!

– А он литературный критик? Великий поэт?

– Нет…

– Тогда почему ты его слушаешь? Его мнение так для тебя важно?

– Не знаю… – Ирина растерянно замерла, теребя в руках остатки злополучной тетради.

– Девочка моя, когда тебе нравится мальчик, это вовсе не значит, что нужно сразу выворачивать перед ним наизнанку всю душу. А если уж это сделала – не жалей. К лучшему. Теперь ты знаешь, что для него то, что ты чувствуешь, пустой звук. А нужен тебе такой кавалер?

– Нет!

– Вот именно. Поэтому иди умойся и будем обедать. Пятнадцать лет – прекрасный возраст. Люби, страдай, познавай жизнь, но не заплывай за буйки. У тебя все еще впереди. И сил может на все и не хватить.

Как же права была тогда бабушка…

Ира грустно улыбнулась, вспомнив, как утром нашла свою растерзанную накануне тетрадь. Клочки были аккуратно подклеены и собраны воедино заботливыми руками бабушки. Эту тетрадку Ира хранила до сих пор. Для нее она стала символом того, что те, кто тебя любят, всегда постараются сделать так, чтобы твое сердце не плакало.

Буйки… Где она заплыла за свои? Не вспомнить сейчас. Она вообще плавать не очень любила. Странно даже. Море обожала, а плавать – нет. Лишь раз, сразу после окончания школы, она набралась храбрости и доплыла-таки до буйка, который оранжевой каплей маячил вдалеке.

Ирина вздрогнула, вспомнив, как свело тогда судорогой ногу и как она вскрикнула от боли, уйдя на мгновение с головой под воду. А потом долго висела на том самом буйке, вцепившись в него обеими руками и боясь отпустить. Ее будущий муж, с которым они тогда только что познакомились, едва уговорил Иру отпустить буек, обещая, что поможет.

Он и помог. Доплыть до берега, прийти в себя. И больше не отходил ни на минуту в тот день. Может быть, тогда Ира и решила, что вот он – тот, кто не бросит, поддержит, возьмет на себя ее страх? Как знать…

Только вот сейчас это все куда-то делось. И от мужа она теперь слышит только вот это вечное:

– Ира, не ори!

И ведь прав… Прав на все сто процентов! Какой смысл кричать, если тебя все равно никто не слышит? Не слышит, как плачешь, когда наваливается тоска от каждодневной рутины. Не слышит, как смеешься, когда случается что-то хорошее. Пусть редко, но оно же бывает!

И снова:

– Ира, не ори!

А ей хочется! Орать в голос и прыгать по бортику бассейна, размахивая руками от восторга, потому что ее сын выиграл! Первые соревнования после перенесенной операции. И это значит, что теперь можно точно выдохнуть и немножко отпустить себя. И не просыпаться ночью, испуганно вздрагивая и прислушиваясь к тишине, царящей в квартире. Как он дышит? Не плачет ли во сне?

Почему так? Почему люди перестают слышать друг друга? Привычка мешает? Или что-то другое?

Ирина глянула на мужа, сидевшего рядом.

Вот… Человек… Которого она столько лет любила… Странно, что хочется говорить об этом в прошедшем времени. Ведь ничего не изменилось? Или же изменилось как раз все? Где ответ на этот вопрос? И почему он вдруг понадобился ей именно сейчас…

– Ты чего?

Недоуменный взгляд. Вопрос, словно нарисованный в воздухе жирно и четко и повисший там. Снова.

Их там уже много, этих вопросов. Они похожи на черные кляксы, распластанные в пространстве. Ирина словно видит их все и разом. Свои, мужа, сына… И ни одного ответа. Почему? Неужели им совершенно все равно теперь, кто и что ответит?

– Ничего…

Вроде бы ответ, но совершенно безликий. Словно не было его вовсе. Как и всегда в последнее время.

Что-то теребит внутри, не давая покоя. Не молчи! Скажи все, о чем ты думаешь! Так будет лучше!

А лучше ли? Вдруг ее опять не услышат? Тогда что? Снова упреки, потому что крик рвется наружу, выплескиваясь всей той болью, которая накопилась внутри.

Ирина откладывает в сторонку ручку.

Плевать!

– Святик! Иди сюда!

– Что, мам? – сын взъерошенный, уже полусонный.

– Собирайся!

– Куда? – такие густо-карие, как и у нее самой, глаза распахиваются от удивления.

– Мы едем в Питер.

Она встает с дивана, отбросив в сторону ненужный уже учебник и поймав растерянный и удивленный взгляд мужа.

– Когда? Зачем?

Два вопроса сливаются в один, и ее мужчины смотрят на Ирину так, словно видят впервые.

– Потому что мне нужна пауза. И потому что лучше будет, если ты это сочинение напишешь сам. Без моей помощи. Вот посмотришь на картину и напишешь. А я тоже посмотрю. И подумаю.

– О чем? – Святик начинает приплясывать на месте от нетерпения, и Ирина невольно улыбается. Совсем как она в детстве.

«Ирина, не танцуй на стуле!»

«Танцуй, сынок! От радости, от предвкушения! Сколько еще в твоей жизни будет всего… Запретов, ограничений, недопонимания. Танцуй! Пусть хотя бы сейчас тебе будет хорошо! Чтобы было потом что вспомнить!»

– О своем, родной! Иди, собирайся! А я пока возьму билеты. Много вещей не бери. Мы на пару дней.

Ноутбук, молчание мужа…

Ну и пусть! Зато она снова войдет в тот самый зал и встанет на то самое место, откуда так хорошо видно рассвет над волной. И ей станет хорошо. Пусть ненадолго, но станет. А потом она решит, что делать дальше, потому что время для этого точно уже пришло. Потому что она больше не хочет слышать вот это:

– Ира, не ори!

Вагон, места… Хорошо еще, что билеты есть…

– Не два. Три.

Теплые пальцы обхватят ее руку, двинут мышку чуть в сторону и исправят будущее.

– Прости!

– Я же мегера…

– Зато моя. Я тебя и такую люблю. И сбежать у тебя от меня не получится.

– А я не от тебя. Пока – нет.

– Тогда от кого?

– От себя, наверное…

– Странная затея. От себя убежать невозможно. Разве ты не знала?

– Нет. Очень хочется.

– Не стоит. Мы все не пряники. С чего ты вдруг?

– Надоело. «Ира, не ори!»

– Понятно. Почему не сказала?

– Разве и так неясно?

– Нет. Почему нельзя просто сказать, чего ты хочешь? Или не хочешь…

– Наверное, потому, что это так сложно. Страшно это.

– Боишься, что я не услышу?

– Боюсь.

– Ясно. Я виноват.

– В том, что я стала такой?

– Да. Ведь ты – часть меня.

– Та еще половинка.

– Не иронизируй. Ты – лучшая.

– Ага! Рассказывай! Горластая только больно.

– Потому и горластая, что больно.

– Если ты все так хорошо понимаешь, то почему молчал?

– Ждал, когда ты поймешь себя. Глупый был. Надо было раньше…

– Надо было…

– Ир?

– Что?

– Еще не поздно?

Тишина. Время. Прошлое. Настоящее. Будущее.

– Нет…