Читать книгу Господин осветитель. Сборник современных пьес в стихах и прозе - Людмила Николаевна Филатова - Страница 3

Любовный траги-фарс в двух действиях

Действующие лица:

Мария – 39 лет, бывшая балерина, худа, прозрачна.

Николай (муж Марии) – 45 лет, в очках, интеллигентный, щуплый, болезненный.

Настя (дочь Марии) – 19 лет, сильно накрашена, безвкусно одета.

Пётр (сын Марии) – 20 лет, качёк, в цепях, с цветным гребнем волос.

Посланница – 40 лет, невыразительной внешности.

Посланник – 52 года, полноват, лысоват.

Постоялец – 45 лет, крупный, сильный, грубый, но по-детски искренний и увствительный.

Действие первое

Картина первая

2004 год. Зима. Идёт снег. Справа угол кирпичного дома. Входная дверь прямо с улицы. Слева, в самом дальнем углу сцены, белый автобус, без огней, уже изрядно заметённый снегом. Над ним столб с горящим прожектором. Прожектор светит на дверь дома. Дверь распахивается. На снег выталкивают босую, в ночной рубашке Марию.

Мария (поднимает руки к небу). Господи! Что же ты делаешь, Господи? Говоришь, по силам даёшь? Нет… Руки наложить на себя и то нельзя! Как они, дурачьё несчастное, без меня будут? Как, Господи?!

Дверь дома распахивается.

Николай (пьяный в стельку). Проси, проси… Я вот допросился… Ни хрена у меня нету! (Выворачивает карманы.) Не заработал у Боженьки! (Смотрит вверх.) В пекло Чернобыльское полез, для народа старался, а не заработал?.. Сдыхаю теперь! Никому не нужен! (Марии.) А ты ещё и выпить не даёшь больному человеку! Посуду она, видите ли, в первой позиции моет… (Выворачивает ступни, падает на четвереньки.) Иди отсюда, брысь, Одетта! (Поднимается, держась за косяк.) Дай мне с детьми посидеть по-человечески! (Топает ногой.)

Мария. Ты же пьяный…

Николай. А пьяного они меня лучше понимают! (Заглядывает в проём двери.)

Сынуля, пьяный пьяному – кто?

Пётр (из двери). Друг товарищ и брат!

Николай (Марии). Ну, слышишь? (Намеревается войти в дом.) А ты проси, проси… У него допросишься! Такого ещё допросишься… (Оборачивается.) Я, как уж совсем – в петлю от всего этого, погляжу вверх и спрашиваю: «Это ты там? Это ты опять?..» Так он хоть бы ответил когда! Молчком бьёт! (С ухмылкой.) По вере и даётся?.. (Пьяно икает.) Что ж ты на снегу-то опять босиком? Или, кого больше любит, того до смерти и голубит?!

Настя (выглядывая в проём двери). Ты ж у нас – такая… Известная, заслуженная, вся из себя… Это мы – дерьмо!

Пётр (бросает Марии одеяло). Ноги застудишь, «па-де-де»… (Допивает пиво, бросает на снег бутылку.) Иди в дом уже! Нечего выпендриваться!

Николай (заталкивает детей в дом). Пусть проветрится! Ей полезно! А то лезет ко всем, лезет… Жить не даёт!

Мария. Я вам умереть не даю. Я же люблю вас всех! Это время вас такими сделало, изломало совсем. Кончится же оно когда-нибудь, и всё будет по старому, по-хорошему. Только бы дожить! Только бы додержать вас тут живыми…

Николай. Ну вот, опять – за своё…

Настя (Марии). Да пошла, ты! (Петру.) Петь, иди, разливай…

Николай уходит в дом, захлопывает за собой дверь.

Мария. Глупые… И чего на меня злиться-то? Я ж не виновата, что у вас ни работы, ни денег… Учёбу побросали: «Деньги надо делать, деньги, пока рынки не расхватали…» Вот тебе и деньги! В эту кашу лезть, надо – характер звериный, и совести не иметь —воровать да убивать… Так этого и врагу не пожелаешь! А у кого душа есть, тому только – с протянутой рукой! (Кутается в одеяло, стучит в дверь.) Пустите! Замёрзну, пропадёте совсем! (Садится на ступеньки, смотрит вверх.) Есть ты там? Или нет тебя?! Что ж ты с нами делаешь-то? Молчишь? Худо здесь всем, ой, худо… (Кутается в одеяло, кашляет, начинает засыпать.)

Посланница. (подходит к Марии). Что ж вы тут сидите? Побелели-то! Вам домой надо!

Мария.. Нет у меня дома.

Посланница. Точно нету? Мария. Нет.

Посланница. Тогда – лучше на автовокзал, здесь совсем недалеко. Там хоть тепло! (Помогает Марии подняться.) Вон туда, где прожектор светит! Идите, идите… На вас уже лица нет!

Мария бредёт на другой конец сцены. Подходит к автобусу. В нём вспыхивает свет. Ярко освещена надпись над лобовым стеклом «На Киров». Звучит музыка. По ступенькам автобуса спускается водитель (Посланник). На его плечи наброшена белая куртка, рукава торчат в стороны – как крылья.

Посланник (Марии). А вот и наша пассажирка пришла, можно и отправляться.

Мария. Куда?

Посланник. А разве вам не всё равно?

Мария. Да, конечно… (Устремляет взгляд к небу.) Нет сил так жить… Пусть меня обманут, унизят, убьют, наконец, лишь бы всё это кончилось…

Посланник (Марии). Вы будете садиться?

Мария поднимается по ступенькам. Меркнет свет. Освещено только её лицо в окне. Сцена делает круг за кругом. Фары автобуса высвечивают летящий снег и мерцающие тени.

Картина вторая

Мария выходит из автобуса возле дверей маленькой районной гостиницы. На первом этаже гостиницы – кафе.

Посланник (Марии). Вот вы и на месте!

Мария стучится. Дверь открывает Посланница, в белом фартуке буфетчицы.

Посланница. Как доехали? Не трясло?

Мария. Спасибо, хорошо. Посланница. Входите, чайку горячего попьём. Вы ведь замёрзли?

Мария. Ничего не чувствую. Всё, как не моё, даже сердце.

Посланница. Так бывает. (Идёт за стойку, наливает Марии чаю). Грейтесь!

Мария садится за столик. Обжигаясь, пьёт чай, грея о чашку руки, прячет босые ноги под столом.

Посланница (кладёт на стойку бара большой пакет). Это вам. Идите-ка вон туда, за вешалку, переоденьтесь. Нельзя же в таком виде…

Мария возвращается уже в белом лёгком платье и серебряных туфлях.

Посланница. Совсем другое дело! (Открывает бутылку шампанского. Даёт кому-то команду.) Начали!

Постоялец (зевая, входит в бар, направляется к Посланнице). А вы и по ночам работаете?

Посланница (кивает на Марию). Нет. Сегодня экстренный случай.

Постоялец (подходит к столику Марии). Можно? (садится рядом, зачарованно смотрит на неё). А я вас, кажется, уже люблю…

Мария. Так не бывает.

Посланница (расставляя перед ними закуски). Здесь всё бывает. Каждому, кто просит, даётся шанс.

Мария (Постояльцу). А вы что-нибудь просили?

Постоялец. Ничего.

Мария. Совсем?

Постоялец. Откуда вы здесь, такая? Вы похожи… на лунный свет!

Мария. Значит, я с Луны.

Постоялец. Откуда же тогда я?

Мария. Вы тоже с Луны. (Посланнице.) Здесь все с неё, правда?

Посланница. Сегодня, да.

Мария и Постоялец пьют шампанское, глядя друг другу в глаза. Входит водитель (Посланник).

Посланник (Посланнице). Ну, как тут у вас?

Посланница. Кажется, поехало… (Кивает на Марию и Постояльца.)

Посланник. Ну, тогда и нам можно! Пошли погреемся?.. Посланник и, обнявшись, уходят.

Постоялец (Марии). Вы сами-то хоть знаете, что просто немыслимо красивы?!

Мария. Правда? Я как-то не замечала… С тех пор как сошла со сцены, хожу, глаза опустив.

Постоялец. Вы актриса?

Мария. Всего лишь бывшая балерина.

Постоялец. Такая грустная… Такая красивая, и такая – искренняя! Да вы себе просто цены не знаете!

Мария. А вы себе?

Постоялец. Я про себя всё знаю. Вернее знал, пока вас тут не встретил… Я тут уже целую неделю, в командировке.

Посланница (вернувшись за стойку, шёпотом в зал). Из одного города он с ней и даже с одного двора! (Марии.) Помнишь, домишко напротив вашей трёхэтажки? Окно с резными наличниками, которое по ночам всегда горит? Так это – его! Сколько ты слёз при свете этого окошка выплакала. А ведь всего-то – дорогу перейти! (В зал.) Да кто её теперь переходит-то? Вот и у них – дома-то напротив, а подъезды в разные стороны глядят. (Вздохнув, уходит.)

Постоялец (Марии). Намотался я за день, спал, как убитый. И вдруг – сон! Не помню, что там в начале было… А в конце – женщина, босиком, на снегу. И не в пальто, не в куртке, а почему-то в одеяло кутается. Представляете, босиком и в одеяле! Мне её так жалко стало, захотелось подойти, обнять… И тут – проснулся. Духота в номере, невыносимая! Вышел в коридор, – свет, музыка! Заглянул сюда, и вдруг – вы!

Мария. Мне уже давно ничего не снится. Я почти не сплю.

Постоялец. А что же вы по ночам делаете?

Мария. Мебель двигаю…

Постоялец. Какую?

Мария. Живую…

Постоялец. Это как?

Мария. Да пошутила я… Со мной бывает. Всё шучу да смеюсь. А все вокруг плачут. И, хоть убей, со мной смеяться не хотят! Всё-то им чего-то не хватает… Всё-то им что-то нужно. А что? Жизнь ведь у них есть! Чего же ещё? Не понимают.

Постоялец. И я тоже… Работа у меня – куда пошлют. Дёргают за верёвочки, как петрушку деревянного, а я по инерции ножками – дрыг-дрыг… Убегаюсь вусмерть, сяду к ночи фигурки свои вырезать, и, вроде, смысл какой-то во всём проклёвывается. Зверушек я из липы вырезаю, человечков всяких…

Мария. Правда?.. А моё назначение – любить! И ещё служить тем, кого любишь. Если, конечно…

Постоялец. Вас кто-то обидел?

Мария. Да нет… Разве они могут меня обидеть? Большие уж вымахали, а ещё несмышлёные. И муж тоже… Ведь любит меня, я знаю. Только уж больно плохо ему, вот и воюет! Высосали его на службе, как муху, и бросили! Доживай, мол, теперь как знаешь. А он ведь за всех – туда, в Припять! Всё здоровье там оставил! Стонет теперь по ночам, всё-то у него болит. Не нужен теперь никому… А он ведь у меня – умный, не может без своей работы. Вот и пьёт. Совсем облик человеческий потерял! И эти, неразумные, – с ним… Будто в пропасть бездонную летят! А рук не подставишь…

Посланница (входит). Ну вот! На минуту нельзя оставить! (Подходит к Марии и Постояльцу, стирая память, проводит у обоих ладонью перед глазами и возвращается за стойку.) Водитель (Посланник), насвистывая, уходит. Громко хлопает входная дверь. Мария вздрагивает.

Постоялец (Марии, потирая лоб). Вы знаете, что невозможно красивы, немыслимо красивы?!

Мария. Правда? А я этого как-то не замечала. Хожу всегда, глаза опустив.

Постоялец. Странно, красивая, и такая искренняя!

Да вы себе цены не знаете!

Мария. Может быть. Никак не вспомню… Вы мне кого-то напоминаете, кажется, очень, очень близкого! С вами, так славно, так легко.

Посланница (из-за стойки). Да мужа твоего он тебе и напоминает, только в молодости! Когда букетно-конфетная фаза в отношениях идёт, они все у нас – прынцы!

Постоялец (Марии). Так хочется до вас дотронуться… Боюсь, что наступит утро, и вы исчезнете, растаете, как лунный свет.

Музыка звучит громче. Постоялец приглашает Марию на танец. Гаснет верхний свет. Горит только настольная лампа на стойке бара.

Посланница. Утро ещё не скоро наступит. Эта ночь должна быть долгой! Очень долгой… Когда люди встречают друг друга на Земле, им нужна долгая ночь… Ночь, которая не кончается всю жизнь. (Берёт со стойки лампу и уходит.) Сцена поворачивается в темноте. Тикают часы, бьют двенадцать раз.

Занавес.

Картина третья

Дом постояльца. На улице, возле крыльца скамейка и пара кустов. В комнате, слева, перед выходом на крыльцо, пара шкафов и табуретка. Вдоль шкафов длинный домотканый коврик. Справа широкая современная кровать, торцом к зрителю. За ней окно без штор. В углу, у окна, зажжённый камин и ещё одна табуретка. Чуть поодаль белеет холодильник. Постоялец и Мария в постели.

Постоялец. Вот уже целых два года отстукало, как ты тогда от меня упорхнула. А я-то, дурак, такой счастливый был, такой… Просто петь хотелось! Домой с работы мчался, как угорелый! Кур этих с базы ящиками таскал…

Мария. Разве в курах дело?.. Разные мы с тобой!

Постоялец. И ничего ведь не замечал…

Мария. Не хотел замечать.

Постоялец. Всё! Не отпущу больше, отбегалась! Ты, когда улетела тогда, всё здесь в ад превратила. Меня как поджаривало… Все игрушки свои в камине спалил!

Мария. Жалко…

Постоялец. Всё думал, как ты могла? Почему? Что я не так делал? И ещё ревновал

очень к твоему очкаскастому!

Мария. Нашёл к кому. В нём еле душа держится! Слава Богу, успела тогда…

Постоялец. Опять?.. Ни душу твою, ни тело не отдам ему больше! Что не так меж нами было – поправим. Тебе теперь со мной хорошо будет, я всё для тебя сделаю!

Мария. Знаю. Но…

Постоялец. Плохо знаешь! Я тогда просто в себя прийти не успел. Обогрелся, раскис, бдительность потерял! Любовь, любовь… Пил её, как запойный! А ты вдруг – фрр… И нету! Я только тут и опомнился, стал мысленно назад гонять всё наше «кино»…

Мария. Вот точно – кино!

Постоялец. Не цепляйся к словам! Я же люблю тебя! И ты меня любишь… Ведь любишь? Главное, не бойся!

Мария. Я давно уже ничего не боюсь. Хуже, чем было у меня, ведь уже не будет?

Постоялец (садится на край постели, закуривает.) Это ты о своих?.. Что ж… Мы, крепкие да разумные, и то ломаемся! Время такое…

Мария. Нет! Я поняла, не время… Мы – такие! Слабые, безвольные… Что хочешь с нами делай!

Постоялец. И делают…

Мария. Если б можно было отдать ребятне всё своё, лучшее!

Постоялец. А их худшее себе забрать? Слишком много ты на себя брала, вот им мало и досталось, ты главному их не научила – жить!

Мария. Скажи лучше – выживать…

Постоялец. А и выживать тоже. Чтобы и они лямку посильную тянули.

Мария. Своих не завёл, а меня учишь…

Постоялец. Тебя ждал!

Мария (садится рядом). Заставишь их лямку тянуть… У них один резон – «Совесть нашему поколению не по карману!»

Постоялец. Совесть, говоришь… (Сделав пару затяжек, смахивает пепел на пол.) Ты вот, счастлива, хоть сейчас?

Мария. Да, наверно.

Постоялец. А с совестью как?

Мария. Не надо, пожалуйста…

Постоялец. Ну вот! Так чему мы их научить можем? Совесть, она, или есть, или нет её!

Мария. Или мечется туда-сюда, как затравленная… (Вздохнув, отворачивается.)

Постоялец. Ну, это уже частный случай. Я вот, уж люблю, так – люблю! А твой тебя? А ты его?.. Совесть, она, как хирург, – чик, и сразу легче! Когда родители в любви живут, то и дети у них…

Мария. А у меня пока – день прошёл, живы, и, слава Богу. Ещё день, опять – слава! Так и живём, уж не знаю сколько…

Постоялец. Вот и выходи за меня, вместе их и вытащим!

Мария. Это за тебя-то, за «Голландца летучего»?

Постоялец. А, хоть и за него.

Мария. Нет, теперь их уж ни с кем не вытащишь… Выросли. Да и не навяжешь им своего, не авторитеты мы для них, сами-то что нажили? Ни ума, ни денег! А уж старость в спину дышит…

Постоялец. Ты это брось, ты у меня «бузина» та ещё… (Достаёт из-под постели, гитару.)

Мария. Да… В чужом огороде. Знаешь, как мне тошно, что ты меня так чисто, а я тебя… Сама ведь когда-то осуждала таких!

Постоялец. Каких?

Мария. По любовникам бегающих… И что со мной сделалось? Как подменили! Вот тогда, в автобусе на Киров, и подменили… (Вскакивает, вскинув руки.) Представляешь, еду, еду… Гляжу в окно, а там вся Земля, будто скатерть белая расстелена… Далеко видно! И дороги, и речушки – бегут, текут подо льдом, будто в бесконечность куда-то! А горизонта вообще нет! Ни там, ни тут… Нигде. И домишек всяких – видимо-невидимо! И во всех – люди, такие же, как и мы с тобой, путанные-перепутанные… Ведь чувствовала, что берёт меня какая-то сила, а противиться не стала. Всё равно мне тогда было. Хоть в омут! Вот в него и угодила! Заломала меня совсем любовь наша. И люблю ведь…

Постоялец. То-то же!

Мария. А всё нечисто как-то на душе. Бегаю сюда, бегаю… И не бегать уже не могу!

Постоялец. Дурочка ты моя, грязной любви не бывает! Не уследил я… Вот и подмяло тебя опять семейство твоё непутёвое. Лежишь тут, вроде, и рядышком, а всё ещё слышу, как косточки твои бедные хрустят, перемалываются… Хватит, откорячила на них! (Ударяет по корпусу гитары.) Я тут кое-что, ещё, когда ты в бегах была, подобрал о нас парой аккордов. Слушай: «По понятьям живёшь, понимаю, у тебя большая семья, думал, я сирень заломаю, а она обломала меня».

Мария. Ну вот! (Отбирает у него гитару.) То сирень, то бузина – целый палисадник. Хорошо у тебя получается, только грубовато…

Постоялец. Ты из меня своего очкастого не сделаешь! Какой уж есть, такой и есть.

Мария. Не обижайся. Ну – хорошо же, правда! Только больно по блатному!

Постоялец. Что больно, это точно! (Пристукнув по обратной стороне гитары, быстро барабанит по ней пальцами.) Только когда болит, тогда и тянет повыть, да побренчать. Я ведь не на полный зал, как ты, а так, – для себя, для тебя, да для дружков своих, гаражных, под красненькую.

Мария. Шутишь всё, дурачок… (Сбегав к холодильнику, возвращается с пакетом молока, наливает ему полную кружку.) Ты прости, но я всё о том же… Говорят, что хоть на Страшном суде – мне ответ только за себя держать, а не с ребятнёй вместе. Сил нет глядеть, как их выворачивает…

Постоялец. Да уж… (Опорожнив кружку, вытирает молочные усы.) Там под мамкину юбку не спрячутся!

Мария. А ты и рад!

Солнце высвечивает окно, и две ветки в инее начинают постукивать по стеклу.

Мария (глядя на них). Как руки мои… К Богу хотят достучаться. Да теперь – где уж? Ведь венчанная я! (Отбирает у Постояльца кружку и, опрокинув её над собой, ловит последнюю каплю.) Теперь уж все мысли твои потаённые знать буду. До сих пор так тебя и не знаю. Ты там, в Кирове, мне совсем другим показался.

Постоялец. Принцем, что ли, под алыми парусами?

Мария. Почти.

Постоялец. А я не принц, я – мужик, работяга. Драчун ещё, иногда. Но женщин не бью, как твой! Я с ними другое делаю… (Притягивает Марию к себе и заваливает на постель.)

Мария. Хватит уже. Скоро мой с работы придёт, а я тут всё прохлаждаюсь…

Входит Николай. Стоит перед шкафами у входа в комнату так, что Мария и

Постоялец его не видят. Он, явно, собирается учинить скандал.

Мария (Постояльцу, вырываясь). Как пригвоздил! Да нет, сколько раз уже думала, что пригвоздил, а всё возвращаюсь к «своему разбитому корыту», патологическая тяга у нашего бабья к нему, проклятому… Веками воспитывалась! Тянет меня домой, и всё тут!

Николай садится на табурет, со стоном стискивает голову в ладонях.

Постоялец (Марии). Я тебя понимаю, ты у нас балетная, тонкая! А я – грубый, неотёсанный. Но ты не бойся меня, пальцем никогда не трону! Это я с другими нехорошим бываю. Достали меня эти, другие… Вот и вырезаю куколок! От людей вообще надо подальше держаться, особенно счастливым. Знаешь, я тебя так невыносимо люблю, просто – одержание какое-то! Убил бы всех, кто руки к тебе протягивает!

Николай вскакивает, делает несколько шагов вдоль шкафов и снова возвращается на своё место.

Постоялец. Да нет, не убил бы… Чем я лучше? Такой же! Это я размяк, как сухарь в кипятке, когда мне любовь эту подкинули. Раньше бешеным был! Сам себя боялся… Отец у меня такой же был, бешеный. Достанет его, бывало, бабка, материна мать: «Тебе, зятёк, всего – пятьдесят пять, а ноги-то у тебя – гнилые, гнилые… А мне семьдесят два, а нога-то подо мной какова!» И высовывывает из-под засаленного халата свою тощую синюшную ногу. Он ей, конечно: «Ведьма! Ведьма!» А она: «Заткнулся бы ты, беспортошный! Здеся всё моё! И дом, и усадьба, и даже пианино это мне ещё от матери досталось!». А батя мой приползёт с работы, еле живой, ноги у него после войны прихватывало, и ну, это пианино подымать, да из окошка выкидывать! Кряхтит, жилы рвёт… А мать бегает вокруг: «Толя, Толечка! Я помогу… Давай вместе! Тебе ж нельзя, миленький!» Любила его очень…

Мария. Порода у вас такая, на любовь щедрая. Любить не каждому дано. Это у тебя – талант!

Николай вскакивает с табурета и выбегает за дверь.

Постоялец. Ага… От моих, по наследству! Оттого и терпение у меня на твои фокусы – прямо, лютое! Сколько лет тебя ждал… Знаешь, кажется, всё стерплю, всё вынесу! Даже если уйдёшь опять, и вообще никогда не вернёшься, ждать буду, как проклятый! Нужен я тебе! Такие, как ты, разве ж тут выживут? Помнишь, старообрядцы в яму тебя посадить хотели… Мол, твои молитвы быстрей туда (Тычет пальцем вверх.) дойдут! Они ведь правы были. И, если б не встретились мы, так и сидела б ты там и зимой и летом – в платке под булавку!

Мария. За народ можно и посидеть! (Обхватывает его за шею.) Если бы хоть одному помогло, с радостью б всю жизнь сидела! А то – конец света на Руси, и всё тут. Стариков да детей обидели, больных да убогих…

Постоялец. В депутаты б тебе!

Мария. Смеёшься всё?.. Жалко всех, и своих, и чужих! Вот, ведь и обижают меня мои, а я б за них…

Постоялец. Вот-вот… Такую, только круглый дурак и не обидит. Да и тот, отойдёт у тебя под крылышком, обогреется, и, проворней самого умного, на твою же шею и вскарабкается!

Мария. Учи, учи меня, заступничек. Вот и мой меня так же учит. Только он уж и зубами поскрипывает! Правы вы оба, извела я и себя и вас своей нерешительностью…

Постоялец. Угу, «мучаю, вас, мучаю, ноги об вас вытираю…». Твой-то раньше сам об тебя вытирал, а теперь опомнился, пить бросил, по следу как собака рыщет…

Мария. Не надо так… Мы с ним раньше хорошо жили, пока всё это не началось.

Постоялец. У всех началось, а в одеялке по снегу ты одна сигала!

Мария. Я и теперь – туда-сюда, туда-сюда! Прямо, как солдат с полной выкладкой! Там – щи, тут – щи! Там – стирка, тут – постирушка… Замоталась совсем. И вы

тоже – всё терпите, терпите… Думаешь он ничего не знает? Знает, наверняка! Когда любишь, всегда знаешь. И хоть бы один, взял, да сам меня и бросил! Слабо, да?! Меня загнали, и сами оба на ладан дышите! (Со стоном оглядывается на икону в углу.) Не слушай меня, Господи, дура я!

Постоялец. Да тише, ты, тише… (Прижимает её к себе.) Всё! Не могу больше…

Сцена поворачивается.

Крыльцо Постояльца. На ступеньках курит Николай. На скамейке сидят, нахохлившись, Пётр и Настя.

Занавес.

Действие второе

Крыльцо Постояльца. Николай, Настя и Пётр – на скамейке.

Николай (детям). А что, если и вправду ей с ним лучше будет? Может, домой пойдём?

Настя. Нет уж! Я без мамки отсюда ни ногой! Надо её насовсем забрать! Она думает, мы не знаем, куда она бегает…

Пётр. Вчера с моей и ему майку стирала, и носки ещё.

Николай. Заездили мы её совсем…

Настя (Николаю). Это ты её тогда нагишом выгнал! А у меня, между прочим, скоро ребёнок будет…

Николай скрипит зубами.

Пётр. Мы, дураки, искать-то её только через неделю начали. Всё думали – куда она денется?! Кому она нужна?

Настя. А вот, нужна оказалась! Он ей кольцо с бриллиантом купил, аж за шесть

тысяч! Мне Женька из магазина сказала.

Николай. При чём тут шесть тысяч?.. Шли бы вы домой! Я тут сам разберусь. Прилипла она к нему! Сердцем прикипела! Мы ведь с ней – как?.. А он обогрел, в дом пустил… Он ведь тоже её семьёй стал! Попробуй-ка, по живому – разорви! Иди, Петя, иди, я тебе сказал! А то ещё напортачишь тут! И ты топай домой, беременная, я с тобой ещё разберусь!

Дети, нехотя, уходят. Николай входит в дом. Сцена поворачивается, показывая Марию и Постояльца.

Постоялец (Марии). Ты хоть за меня-то не бойся! Я с собой ничего не сделаю. Не будет на тебе греха, обещаю. Я ведь жизнь люблю! И такую. Всякую. Знаешь, как мне хреново было, когда ты, после бегства своего, по полгода пряталась?.. Потом хоть сниться начала. Ага, и вчера снилась. Проснулся весь мокрый от слёз, руку протянул, нету тебя! Всё время жду: засыпаю, ещё жду. Просыпаюсь, уже жду, даже во сне! Пять лет уж…

Мария. Юбилей. (Глубоко вздохнув, прикрывает глаза.)

Постоялец. Не вздыхай, даю тебе ещё месяц, до сентября, и – собирай чемодан! Или, не надо! Вот так, как есть, и оставайся, без ничего, в простыне! Не отпущу больше!

Мария. Да не мучай ты меня! Дал бы хоть немного оттаять, порадоваться… Думаешь легко день и ночь выбирать, кого из вас зарубить?!

Николай опять вскакивает и начинает быстро ходить вдоль шкафов туда-сюда.

Постоялец. Разве можно зарубить, кого любишь? (Взяв за подбородок, целует её в губы.)

Мария (упрямо тряхнув головой). Можно. Я всё время это делаю: то тебя, то его! Легче умереть… Иногда думаю: вот остаться бы совсем одной, взобраться на неприступную гору, а вокруг чтобы – ров, и крокодилы плавали! И чтобы никто-никто уже никогда ко мне со своей любовью не долез!

Постоялец. Тогда я крокодилом стану! Отращу себе крылышки и – шлёп, шлёп по воздуху…

Мария. И там достанешь?

Постоялец. Везде.

Мария (спрыгивает с кровати). Попробуй! (Бегает по комнате, делая прыжки и пируэты. Постоялец её догоняет. Они проносятся по коридору мимо прижавшегося к шкафу Николая, не замечая его. Целуются. Наконец, снова падают в кровать.)

Мария. Устала… И что вы со мной делаете? Умру как-нибудь, по дороге…

Постоялец. Это не мы, это – ты сама! Это доброта твоя тебя мучает! Патологическая, катастрофическая… Всех-то тебе жалко. Всем-то ты должна! (Легко отжавшись на руках, придавливает её всем весом.) Это, чтоб не улетела! (Заглядывает в глаза.) Ты вообще, умеешь говорить «нет»?

Мария. Вот сейчаси попробую! (Пытается выбраться из-под него.) Ох, и Агрессор ты! (Вдруг, вывернувшись, обхватывает его за шею и сама взбирается на него.) Ох, и дура я!

Постоялец. Наконец-то! Всю жизнь такой дуры дожидался, чтобы всю кровушку из меня повыпила, всю кровушку…

Николай опрометью выбегает вон. За окном обрушивается ливень. Сцена опять поворачивается. Николай уже – на скамейке, сидит, стиснув голову. К нему подходят Посланник и Посланница, переодетые бомжами.

Николай (со стоном). Это вы опять?.. Чего так вырядились-то? Вы же обещали…

Посланница (Николаю). Дай закурить. Что, тяжко?

Николай (даёт ей закурить). Не то слово!

Посланница (Николаю). Иди домой! Нечего тебе здесь стоять. Нехорошо это…

Посланник. Иди, домом займись! У женщины дом должен быть, прочный, тёплый надёжный! Тогда она в него и вернётся.

Николай. А как же он? (Кивает на дом Постояльца.)

Посланница. Он – постоялец. У него даже имени нет. Это, вроде, как и не было ничего… Так, – урок тебе!

Николай. Правда?

Посланник. Ему тоже был дан шанс.

Посланница. Иди, иди к своим и жди.

Николай. А сколько?

Посланник. Это, как у них там (Кивает на дом Постояльца.) получится. Может, – год, а, может, и час.

Поворот сцены.

Мария (откинувшись на подушку). Всё время не понимала, почему сердце к тебе волоком тащит, а ноги не идут? Бегу, было, от тебя, бегу, и всё – на месте! Вот только теперь поняла! Не вольна я в себе. Подчинилась тогда, сдалась, вот и не отпускают!

Постоялец. Ну ты даёшь, приехали… А любовь?

Мария. И любовь… Иногда, кажется, что бегу к тебе только потому, что за любовь твою великую, необычайную тебе должна!

Постоялец. Это ты врёшь! Ничего ты мне не должна. И вообще, никто никому ничего не должен! Если только детям да старикам своим. Тебе сколько лет, горе ты моё?

Мария. Да уже ого-го, с хвостиком.

Постоялец. А уважать себя так и не научилась?! Нельзя же каждому, кто «люблю» скажет, под ноги стелиться!

Мария. И тебе тоже?

Постоялец. И мне. Ох, и путаница ты…

Мария. Будешь путаницей… Ведь любовь это – чудо великое, её всю жизнь ждут, за неё смерть принимают! Как же я его или твою – пинками?! Жить не хочется…

Постоялец (лукаво). Совсем? (Глядя в потолок, будто невзначай, кладёт ей руку на живот.) Изголодался по тебе, как собака!

Мария. Ненасытный! Последние силёнки хочешь забрать? До дому ведь не дойду!

Постоялец. Ну, тогда хоть полежи рядом. (Набрасывает простынь ей на спину и поверх неё, замком, застёгивает кисти рук. В комнату заглядывает солнце.

Постоялец. Скорее бы ты решала: так или эдак! Не так уже много нам с тобой и осталось…

Мария. Ты опять? Ведь договорились же… Вот, не приду больше!

Постоялец. И не приходи. Сил никаких нет!

Мария. Ты же видишь, не уйти мне больше из дому! Хватит людей смешить! Вера Шахова, и та стрекозой обозвала, а раньше уважала, за советами прибегала.

Постоялец. А и, правда, ведь – стрекоза… Глаза – как блюдца! (Сажает её себе на колени, укутывает одеялом.)

Мария. А тебе не холодно?

Постоялец. Нет, мне только жарко бывает. Я вообще, если б можно было, голым бы ходил!

Мария. Дикий ты! (Гладит его по ёжику волос.)

Постоялец. Угу…

Мария. А мне всегда холодно. Я жару люблю! Только вот уже лет семь на море не была.

Постоялец. Подавай на развод, и поедем! Выкрутим на бетонку, и – ходу, ходу!

Мария. Нет… Я уже всё решила, когда восвояси вернулась. И ничего уже не изменить, даже любовью нашей. Крест на полпути не бросают. Отпустил бы ты меня, не сбивал! Может, и тебе пошлют кого-нибудь…

Постоялец. Ты, что несёшь?! (Опять закуривает.)

Мария. Молчи! Знаю! Сама всё с землёй сравняла, побежала за тобой, как собачонка бездомная. И ведь только собачонкой этой у тебя и была… Разве не так?

Постоялец (поперхнувшись дымом, закашливается.) Ну, ты даёшь…

Мария (встаёт, отходит к окну, водит рукой по стеклу). А вернулась на руины родненькие – такая боль, такая жалость, вина такая… Кинулась в ноженьки, прощенья у благоверного своего попросила. А он и не ругал, не ударил даже, обнял, плачет. Худой такой, одни косточки остались, и говорит: «Это твой дом, как и мой, – наш! И сколько б ты не уходила, я всегда буду здесь ждать тебя, покуда жив, всегда, слышишь?» В общем, вернулась я, а он над дверью уж крюк приспособил и верёвочку крепкую. Сама видела! Подумай, какой грех бы на мне был?! Не пережила б я этого…

Постоялец. Шантажист он у тебя! Слабые, они – все шантажисты. Уж если так испугалась, что ж ты прибежала ко мне в больницу, как угорелая, ведь целый год носа не показывала?

Мария. Не смогла я, прости, не смогла! Позвонили, говорят, – лежит один, еле живой, никто к нему не ходит, и тумбочка у него пустая.

Постоялец. Эх ты, тумбочка… (Ломает сигарету пополам и в два щелчка забрасывает её обломки в дальний угол.)

Мария. А глянула, как лежишь ты на бочку весь изрезанный, опять – сердце долой! Свой ведь, родненький!

Постоялец. Гляди-ка, и сердце у неё, оказывается, есть, «родненький»… Все у тебя родненькие! Чуть не подох тогда, после бегства твоего. Спина отвалилась, а в магазин сходить некому, и до воды не доползти. Три дня песок сахарный из мешка лизал, как знал, возле постели поставил.

Мария. А я и не почувствовала… Подходит и, всхлипнув, прислоняется к его плечу.)

Постоялец. Где уж тебе?! Быт семейный налаживала, очкастого своего жалела да обихаживала, не любишь ты меня!

Мария. Люблю…

Постоялец. А чего ж тогда?

Мария. Не знаю. Видно, так надо было. Подошла минуточка. Показалось мне, что придумал ты меня! Носишься со своей выдумкой, лелеешь её, а я, живая, с правдой ли, с дурью своей – будто в стороне! А ведь такое долго не живет. Разные мы совсем. Отпустил бы ты меня…

П о с т о я л е ц. Лети! Лежу вот – живой, тёплый… А ты всё – отпусти да отпусти! Отпущу, чем жить-то? Не я, сердце-зараза не отпускает! А я бы уж и рад, мука ты моя смертная! (Легко поднимает её над собой, целуя в нос, в уши, в глаза…)

Мария. И не вырваться. Синяки ведь будут!

Постоялец. Вот и хорошо! Пусть все знают – моё!

За окном темнеет.

Мария. Ой, который час? (Тянется за одеждой.)

Постоялец (Потерянно следя за её поспешными движениями, опять закуривает, но тут же гасит бычок в ладони.) Всё!

Мария. Ни минутки не осталось! (Будто оправдываясь, мимоходом чмокает его в нос.) Скоро мой с работы придёт… Не могу его обижать больше, не хочу, чтоб узнал! Как вернулась домой, он ведь опять на работу устроился, один за всех, еле живой, на завод ползает!

Постоялец. Жалко тебе его… А меня не жалко? Я так от тебя ребёночка хотел, тогда ещё, по зиме той…

Мария. Помню.

Постоялец. А давай, когда поженимся, в гости к нему ходить будем, или он к нам?

Мария. Вряд ли его потянет в гости к нам ходить. Он ведь тебя убить собирался!

Постоялец. Лучше б убил! Не любит он никого. И тебя не любит, и себя! Вот и дети у вас…

Мария. Не надо! Я их ни на кого не оставляла, всюду за собой таскала…

Постоялец. Вот и дотаскалась! Дома надо было сидеть, а не ножкой дрыгать! Пироги с картошкой печь! Дети – с картошкой любят.

Мария. Мои – с вареньем… И ведь послушными были у меня, как под скрепочкой…

Постоялец. Надо, чтобы не под скрепочкой, а – под сердцем!

Мария. Сколько же ещё надо сердца-то?

Постоялец. Сколько есть, столько и надо! Ничего, ещё одумаются. В настоящий возраст войдут, и одумаются.

Мария. Если живы останутся…

Постоялец. Останутся. Надо только верить и ждать.

Мария. Не могу я… В который раз уже – с нуля!

Постоялец. Ну, не с минуса же… Твоё ведь за тебя никто не доделает!

Мария. Наконец-то!

Постоялец. Подловила таки на слове! (Сграбастав её, он валится на спину и водружает Марию себе на грудь.)

Мария. Я тебя каблуками поцарапаю…

Постоялец. Вот тут и лежи! Тут никто не обидит.

Мария. Это я всех обижаю. Вот, умереть бы сейчас!

Постоялец. Я тебе умру! Что ж мне тогда, на могилку к тебе бегать? Время придёт, все умрём, по очереди…

Мария. Я тогда тебя страшно любить буду!

Постоялец. Когда помру? Ну, ты даёшь… А нельзя сейчас, ну, хоть чуточку? Ты-то – ещё молодуха, аж искры из-под копыт! Это я, когда по утрам бреюсь, на свою рожу смотреть не могу, старый уж чёрт…

Мария. И никакой ты не старый! Зубы вон – какие весёлые, и ёжик! Так… – мальчишка, за пятьдесят! Я, когда ты за рулём, до смерти боюсь! Носишься,

как «Летучий голландец»! Ну вот, скажи, можно себе представить «Летучего голландца», вьющего гнездо?

Постоялец. А что, плохо вью? Уже печь на камин переделал, скоро воду подведу… Доделаю всё, и цепями тебя здесь прикую. Ты ведь сама не знаешь, чего тебе надо. А я знаю! Хочу, чтобы всё твоё, теперь только моим было: и душа, и тело, и мысли, а моё – твоим.

Мария. Какой жадный! Я ещё в детстве, когда в лапту круговую играли, ни к тем, ни к другим не шла, топала ногой: «Я всехняя»! Вот и в балет пошла…

Постоялец. Ну, иди сюда, «всехняя»…

Мария (истовым шёпотом). Знаешь, ты не верь мне! Иногда даже забываю, что ты рядом, когда задумаюсь очень… Что же это за любовь такая? Может, и нет её вовсе?.. А приворожил ты меня своей, да так, что моей уже и не пробиться! Я ведь только, когда далеко от тебя, или долго не вижу, сохнуть начинаю… Не могу я как ты – до одури, до полусмерти! Раньше б, может, смогла, тогда, в юности. Так её ждала, любви этой! Спать боялась ложиться. Ещё день ушёл, ещё!

Постоялец. И ведь мы всё время рядом жили!

Мария. Я иногда мысленно хожу по нашему двору, тебя высматриваю, того, прежнего…

Мария. У тебя светлой курточки не было, на молниях?

Постоялец. Синяя. Мать пошила ко Дню рождения.

Мария (разочарованно). Нет, не синяя… Может, если б тогда встретились, ничего б и не было?

Постоялец. Нет! Я бы тебя сразу узнал! У тебя глаза… Собачьи. Столько в них…

Мария. Мне все говорят, что собачьи…

Постоялец. Посиди-ка тихонько. (Сажает её рядом.) Что-то опять бок прихватило… Знаешь, а я ведь из-за тебя боль полюбил. Правда! Ведь, когда больно очень, душа меньше ноет! Я, когда на последнюю операцию шёл, просил, чтобы без наркоза делали! Пока по живому резали, хоть чуть от любви этой отдохнул!

Мария. Бедный… А я боли боюсь! Так вот, живёшь без неё, живёшь… И вдруг – как выскочит, как выпрыгнет! Хорошо, хоть знаешь, что пройдёт когда-нибудь… Я думаю, боль – это и есть та самая дорога в мир иной!

Постоялец. Ну, мы-то – пока ещё в этом… И любим!

Мария. (Снимает пушинку с его брови, сдувает с ладони.) Знаешь, я иногда совсем забываю, где нахожусь, куда иду… А ты?

Постоялец. Нет… Я всегда знаю – куда и зачем. Как тебя увидал, сразу понял, что уже люблю! Правда, испугался очень… Всю жизнь ждал, и – вот она! Нарисовалась! (Вскидывает её на плечо и несёт к холодильнику, открывает дверцу.) Кормить тебя буду! Хочешь?

Мария. Нет, я уж – дома…

Постоялец. Тут твой дом, тут!

Мария, потупившись, смотрит в пол.

Постоялец. Тогда, хоть курицу возьми своим оглоедам! Куда мне их пять штук?!

Мария. Ты же знаешь, что нет! (Сползает с его плеча на стул.) Зачем меня подни-маешь? Опять ведь заболит!

Постоялец. Может, я этого и добиваюсь… Всё, иди! (Ворча суёт ей в сумку курицу.) Всё равно некогда готовить. Да и не для кого! Тебя, дурынду, всю жизнь дожидался!

Мария (целуя его в плечо). Ну, не надо… Не надо! И почему, когда я с тобой, всё так ясно, а шагну за порог, и уже о доме думаю? Ведь на всём белом свете нет никого тебя лучше! Ты и ласковый, и добрый, и работящий…

Постоялец (горько усмехнувшись). Если бы за это любили… Вижу ведь, не любишь ты меня, а не могу отказаться. Тогда совсем – хана! (Пинает ногой дверцу

холодильника.) И чего ж ты от меня, такого ласкового да работящего бегаешь? Живи тут, хозяйничай! (Со слезами на глазах разводит руками.) Всё твоё!

Мария. Опять?.. (Схватив сумку, вскакивает, пытаясь не встретиться с ним взглядом.) Пойду! Пора мне…

Постоялец. К эгоисту своему?

Мария. Ну, почему?.. Он – умный, глубокий, только слабый очень. Зато понимает меня, и я его. Мы иногда целыми ночами разговариваем…

Постоялец. Ночами другим заниматься надо! (Оседлав табуретку, стискивает её так, что она трещит.)

Мария. Я, когда к тебе убежала, ну, тогда… Всё плакала в подушку потихоньку, так его жалко было! Как представлю, что один он там, со всем этим… Бед нагородили вместе, а расхлёбывать ему одному? Так слёзы и подступали…

Постоялец. А по мне у тебя не подступали, когда я всю зиму здесь – на четверень-ках… Воды подать некому! Вот и поднялся к весне, а врачи говорили – полгода, полгода…

Мария (скомкав шарф, прижимает его к глазам). Что ж это такое? Плыву по течению, плыву… Каюсь и грешу, каюсь и грешу!

Постоялец. Ладно уж тебе! Тысячи так живут… Собрала бы чемодан, и – не грешить, и не каяться!

Мария. Уж жизнь вместе прожили. Что ж ему опять корвалол глотать да у окошка меня выглядывать? Вот так вернусь когда-нибудь, а он уже и не живой…

Постоялец. А если я – не живой?

Мария. Ты сильный! Ты выдержишь. Я же тебя люблю…

Николай (вбегает, падает перед П о с т о я л ь ц е м на колени). Отпусти ты ее, ради Бога! Не видишь, совсем извелась! Надвое бабу рвём! Ты себе ещё найдёшь, а мне-то уж, сам знаешь, поздно! Недолго мне осталось… Да и беда у нас дома. Петра в милицию забрали!

Мария. Когда? За что?

Николай (Постояльцу). И Настя ещё… (Всхлипывает.) Ребёнка ждёт! Уйдёт Маша, что ж мне с ними?.. Отпусти! (Хватает Постояльца за рубаху, плачет.)

Мария. Коля, Коленька! Родненький! (Обнимает мужа, пытается поднять с колен.) Да что ж ты так? Не надо! Пойдём домой! Я капусту на щи купила… (Помогает ему подняться и уводит за дверь. Возвращается уже одна и, сняв с пальца кольцо, кладёт его на табурет у входа.)

(Постояльцу.) Прости, сам видишь…

Постоялец (схватив её за руку). Маша…

Мария выбегает за дверь.

Постоялец ещё какое-то время стоит, прислонившись спиной к шкафу в позе распятого. Наконец, взяв кольцо, он, как был, в белой нижней рубахе и босиком, выходит из дома. Метёт снег. На скамье, у крыльца – бомжиха-Посланница, просит милостыню.

Постоялец (Посланнице). Куда своего-то дела?

Посланница. А куда вас всех девают?..

Постоялец. Небось с протянутой рукой саму Россию тут изображаешь?.. (Криво усмехается.) Так Марии нет, пожалеть некому! (Кладёт ей в ладонь кольцо, отвернувшись, бредёт к левой кулисе, где под прожектором его ждёт всё тот же белый автобус, читает табличку.) «На Киров» Надо же… В автобусе вспыхивает свет. Начинает звучать музыка. По ступеням из салона сходит всё тот же водитель (Посланник) в белой куртке.

Посланник. А вот и наш пассажир прибыл! Теперь можно и отправляться…

Занавес.

Конец.