Читать книгу Кошкины слёзы. Деревенские страницы - Людмила Палехова - Страница 6

Телега с грохотом тряслась по комьям засохшей глины и ухабам старой деревенской дороги, то и дело ныряющей в глубокие ложбины и с натугой выползающей на крутые угоры Северных увалов. Сколько таких спусков и подъемов уместилось в семи километрах пути от нашей Ворончихи до центрального села Верхне-Лальского сельсовета – не сосчитать. Уже с Емельянихи открывается знакомый вид: на самом красивом месте с незапамятных времён высится бело-желтый Михайло-Архангельский храм о семи маковках с высокой колокольней. Это главный ориентир на местности. А уж от него пару раз в неделю ходит раздолбанный автобус до райцентра.

Дед Фёдор выпросил у совхозного бригадира лошадь – гостей к автобусу увезти. Уезжали дочь Капа с мужем (мои родители), сын Толя (мой дядя – самый любимый) и внук Димка (мой двоюродный брат). А я еще на денёчек оставалась в милой сердцу деревне. Мне назавтра тоже пора было ехать, хотя и не хотелось. Ох, как не хотелось! Но проводить родню с дедом на лошадке – какая же 16-летняя девчонка откажется!

Бабушка Александра, как водится, вышла провожать гостеньков на угор на краю деревни, расцеловала всех, благословила и долго ещё стояла, глядя из-под ладони, крестя их в спину и прикладывая к заплаканному лицу вылинявший от частых стирок ситцевый фартук.

Мои мужчины, смахивая неловким движением подкатившие к глазам слёзы, оглядывались и махали бабушке рукой. Шутка ли, оставляют в который раз родного человека и свою малую родину… Поневоле сердце щемит… Только 12-летний Димка беззаботно махал сорванной по пути травинкой и, не оборачиваясь, весело шагал вперед.

Погрузили вещи на телегу и покатили. Дед, как обычно, немногословный и суровый, больше молчал, думая свою невеселую думу. Вот опять они с бабкой одни останутся… Тоскливо на душе. Да ещё старость проклятая одолевает… Крыша вот на доме прохудилась – тёс прогнил, а поправить толком уже сил нету… Так – позакрывал дыру клеёнками да чем попало и отступился… За раздумьями не заметил, как показалось село Верхне-Лалье, в просторечии – Повост.

У церкви на остановке народ скопился, всем до Лальска и в Лузу ехать надо. Кому в больницу на прием, кому на поезд в дальние края. Тут даже Димка, известная балаболка, перестал трещать языком, поутих и призадумался. Вот и автобус. Пыльный ПАЗик вместил всех желающих и покатил по бетонке, согласно расписанию.

Нам с дедом в Правлении совхоза «Ярцевский» навязали попутный груз – отвезти в клуб на Калище кино: две защитного цвета железные круглые банки с бобинами пленки. На пустой телеге они смотрелись сиротливо и одиноко. В молчании тронулись, поехали домой. Те же угоры и косогоры на тряской телеге, только в обратном порядке. Жеребчик наш повеселел и пошел трусцой. Как сейчас помню, был он карей масти, оттого и назвали, не мудрствуя лукаво, Карько. Молодой, шаловливый и, видимо, с юмором. Иначе зачем бы ему так шутить?!

А дело в том, что на одном из крутых спусков этот «юморист» пошел вниз шибкой рысью и ухарски вывернул телегу на вздыбленную буграми глинистую обочину. Телега избоченилась, встала на ребро, мы с дедом и с кино-банками кубарем укатились в придорожный бурьян, конь остановился. Довольный, чуть ли не хихикает стоит! Пошутил, называется.

Не успела я опомниться, как мой 77-летний дед уже был на ногах. Схватил левой рукой поганца под уздцы, а другой – на! на! на! – коню в морду!!!

Кулак у деда крестьянский, тяжелый. На, на! – под рёбра! И матом его трёхэтажным покрыл, да смачно так, с чувством. Коняжка обалдел, морду задрал, глаза выпучил, стоит, трясётся. А дед уже рывком с натугой поставил тяжелую телегу на колёса, отыскал в траве увесистые кино-банки, погрузил на повозку, и мы поехали. Всё происшествие заняло, наверное, не больше трёх минут, но в мою память врезалось навсегда. Это ж надо – коню морду набить!

И когда много позже я услышала, что мат – это язык обращения с неразумной скотиной, я сразу этого Карько вспомнила. Ведь он так впечатлился, что дальше вёз нас, как самую большую драгоценность или хрустальную вазу: на подъемах истово упирался всеми четырьмя копытами, а на спусках так старательно придерживал телегу, аж хомут на уши налезал! Наверное, довёз и перекрестился, потому как видно было, что такого страху не испытывал досель ни разу. У нас не забалуешь!

Это тот случай, когда, как говорится, «разум – сын кулака». На всю жизнь запомнишь урок. И когда мы слышим матерщину в свой адрес или в адрес окружающих людей, нас неспроста оскорбляет такое поведение, потому что внутренне чувствуем – нас только что низвели до положения безмозглой скотины, которая другого языка не понимает. Пресловутое «быдло» изначально – это тягловый скот, вол или бык в ярме, тупой и грубый.

Где мат, там обычное дело – драка и поножовщина. Это основная «привилегия» уголовников и бомжей. И если некоторые интеллигенты и деятели нео-искусства возводят матерщину в ранг новой моды, это их выбор. Но суть остается прежней, она от яркой упаковки не меняется.

В русском языке существует ещё такое понятие, как «матерная брань». Это совершенно другое явление, затрагивающее другие силы и другие пространства сознания, в отличие от бытовой матерщины. На «поле брани», когда идёт битва не на жизнь, а на смерть, именно матерная брань, как сакральное действо, уместно и оправдано тем, что таким способом воин, находясь на острие, на волоске от гибели, призывает силу рода и силу предков помочь выстоять в этой битве и победить.

Те, кто стоял против русских в бою, знают их бесстрашие, храбрость и отвагу. От Москвы до самых до окраин русский воин – это сила, это слава, это доблесть и мужество. Так не роняйте себя в грязь, господа… Не срамите дедов.

23.05.2016