Читать книгу Работайте! В работе счастье… - Людмила Прошак - Страница 2

Хлеб из лобогрейки. Послевоенная карусель. Дом. Первое поточное изделие. Учить или воспитывать? Правительственная награда

Чтобы понять человека, нужно знать, как он провёл своё детство. Потому что в среду, которая определяет на всю жизнь и окружение, и устремления, попадают ещё в детстве. Всё оттуда…

Как любой мой сверстник, взявшийся за воспоминания, я помню детство лет с пяти или шести. Осознание себя как раз пришлось на голодные годы в Сибири. У нас была большая семья: мы с младшей сестрёнкой, мама, тётя Рая, тётя Нина, тётя Оля, и это не считая мужчин, которые были на войне.

Жили тогда на хуторе Славянском, состоявшем из одной–единственной улицы, по обе стороны которой тянулись саманные домишки. Саман – глина вперемешку с навозом и соломой – стройматериал, который не стоит ни копейки, он повсюду. И в каждом дворе, несмотря ни на что, была хотя бы одна корова. Работали с утра до ночи.

В шесть утра, если взрослые не успевали выйти из дому, раздавался грохот.

Это стучал в окно кнутом председатель, выгонявший всех на работу, – кого на посадку, кого на обмолот. А мы, мелюзга, оставались дома, кормились в основном лозунгом: “Всё для фронта! Всё для победы!“. Денег, чтобы купить хоть какую-то еду, в семье не водилось. Первый раз дензнаковскую бумажку я увидел только несколько лет спустя, по-моему, в Бердичеве, куда мы уезжали жить на два года.

Денег не было, но был трудодень за работу на веялке, или лобогрейке, как её ещё называли.

Это такое деревянное сооружение с лопастным колесом. Туда засыпалось зерно, которое скашивали и обмолачивали вручную цепами. Длинные лопасти шлёпали по воздуху, отделяя зёрна от плевел, выдувая их вместе с засохшими цветами полыни.

То, что отсеивала лобогрейка, приносили вечером домой и пекли хлеб. Я помню эти круглые, плоские буханки. Потрескавшиеся зёрна пшеницы там попадались лишь изредка, остальное – солома пополам с полынью.

Наутро мы, маленькие шибздики, оставались одни и жевали этот горький хлеб, высасывая из него всё питательное, остальное бросали в печку. А потом возвращалась с работы бабушка, и как же нам от неё попадало!

Всё в нашем детстве было без скидок на нежный возраст, но мы выстояли, выросли здоровыми и физически, и – главное! – интеллектуально, нравственно. Люди и общество, не испытавшие глобальных потрясений, похожи на тепличные растения. Вроде бы всем уютно, ниоткуда не дует, и кажется, что будет так всегда. Но вот налетел ветер и разбил стекло – растениям бы окрепнуть, а они завяли. Так и современные дети: ах, не то съел, ах, испачкал костюмчик, ах, руки не помыл, а всюду стафилококки! Все только и делают, что толкуют о здоровье, а я не перестаю удивляться поколениям, пережившим предвоенный голод, прошедшим войну, послевоенное лихолетье.

В моём голодном детстве бабка сначала молоко в кружку доила, а потом только в подойник, потому что знала суть.

Мальцу, чтобы сил набраться, надо всего ничего: босиком бегать и парное молоко из–под коровы пить…

Проценты железа, кальция и прочих не менее полезных веществ, содержанием которых в продуктах так озабочены нынешние родители, открыли каналы жулью, торгующему химическими добавками, но мало добавили к здоровью теперешнего поколения. Цветы полыни – и то более натуральная пища. Люди, оторванные от земли, вынуждены платить за это.

Вторым по значимости воспоминанием из раннего детства после полынного хлеба осталась пыльная либо грязная дорога…

Сибирское лето не холоднее, чем в Африке. Мы босиком идём в Еремеевку, до которой от нашего хутора целых восемнадцать километров. Я, пятилетний, топаю сам, а трёхлетнюю сестру бедная тётка тащит на руках. В конце концов, она выбивается из сил, мы валимся в траву у дороги. Отдышавшись, тётя встаёт, и мы продолжаем путь. В Еремеевке живёт наша другая бабушка – Марина, которая будет нас пытаться прокормить следующие полгода…

Папа с войны привёз фотографию: он, начальник штаба полка, в кубанке набекрень сидит на тачанке с аккордеоном и пулемётом, и вид у него залихватский и развесёлый, потому что наконец-то Победа, он дошёл до Германии, за его спиной те самые Бранденбургские ворота. Прошло много–много лет, мы с семьёй попали в Берлин, на то самое место, только теперь там стояли “мерседесы“. “Давайте, – говорю Галине Ивановне и дочери, – сфотографируемся там же, где и папа…“

Мы уехали на Украину, к новому месту службы отца в его 101–й танковый полк. Край побывал в оккупации под немцами. Но разницы особой не чувствовалось, война – она для всех война. И игры у нас были одни и те же, и любимые игрушки тоже.

Особенно нам нравилось устраивать карусель на одном из подорванных танков. Одни забирались внутрь и вращали башню, другие повисали на стволе. Но в основном играли, конечно же, в войну.

В Бердичеве я закончил два первых класса. Преподавала Мария Ивановна, жена офицера из папиного полка, не умевшая ни слова произнести на украинском языке, который был в числе основных предметов. В силу этого урок начинался однообразно: она входила в класс и поднимала меня, давая задание читать вслух, у меня получалось это очень даже неплохо (как–никак наполовину мой род Костюченко).

В школу мы шли рано, потому что воинская часть, где мы жили, стояла на Лысой горе, а школа – под горой. Если смотреть сверху, то можно было увидеть, как среди серого булыжника ползут длинные серые ленты.

Мы знали: это военнопленные. Их гнали на работу, по бокам шагали редкие солдатики. Мы, пацанва, бежали вдогонку.

„Gib mir ein Brot!“ – я до сих пор помню эту фразу. Это уже не вырубишь.

У кого из них было что-нибудь съестное, тот давал. Мы не были для них русскими, так же как и они не были для нас немцами. Мы просили у них хлеба, потому что они были взрослыми, а они нам отдавали его, потому что мы были детьми.

Нам повезло, папу демобилизовали, и мы поехали обратно в Сибирь, в посёлок Берёзовка, стали налаживать жизнь.

Остановились у маминых родственников. Они жили в землянке, нижней половиной вросшей в землю, наружу торчали лишь крохотные окошки. Стены – из самана, крыша, невесть из чего сооружённая, – в дырах, которые замазаны всё той же белой глиной. Мы её с голодухи пробовали сосать, как ириску, она вязла на зубах, а мы представляли, что едим что–то съедобное.

Чтобы зайти в дом, сгибаешься и попадаешь в сени, затем – в крошечную кухоньку и, наконец, в шестиметровую светлицу. В ней жили дед Семён и бабушка Марина, Костюченки (дядя Серёжа, его жена Света и двое их детей), я, моя сестрёнка Тамара, мама, папа и ещё какая-то родственница, учившаяся в педучилище, у неё был маленький ребёнок, зыбка с младенцем занимала невероятно много места.

И вот нас в этой светлице двенадцать человек. Поспишь – и скорее вылезаешь наружу, чтобы пропадать потом на улице целый день.

Рядышком, за соседним забором, жил Герой Советского Союза Кибаль. Когда он с мамой переехал жить в Омск, то родители сняли этот дом.

Там мы уже вздохнули с облегчением: только на одну нашу семью было метров пятнадцать. Сад, огород – непостижимые просторы…

Папа работал в исполкоме, в бюро технической инвентаризации, мама – фельдшером, как и в войну, только уже на железной дороге.

А у меня был друг Шаталов, его мама тоже на железной дороге работала, костыли в шпалы забивала. В их семье было шестеро детей.

Мы, мальчишки, хитрые были. Шаталов жил дальше меня, поэтому по дороге в школу он сначала заходил ко мне. Как раз в тот момент, когда мне накладывали картошку. Усаживали за стол, конечно, и его. Он у нас завтракал, и одним ртом поутру в семье Шаталовых было меньше.

Он талантливый был необычайно и меня приобщил к конструкторским делам, к рисованию. Только у меня это на уровне развлечения, а у него – искра божья.

Не скажу чтобы я не хотел рисовать, напротив. Тогда наша страна вместе со всем прогрессивным человечеством боролась за освобождение Африки.

Когда в школе нам дали задание нарисовать плакат на эту тему, я очень старался изобразить гнев и отчаяние молодой Африки, стремящейся вырваться из колониального плена. Тогда казалось, что мне это удалось.

Студентом приехал домой на каникулы и нашёл этот рисунок: на меня таращился чернолицый персонаж, с хохотом рвущий цепи…

В ту пору я увлекался не только изобразительным искусством, но и столярным делом. По воскресеньям ходил в мастерскую, первым моим изделием, разумеется, была школьная указка.

Отдал её нашей учительнице русского языка и литературы Марье Павловне, не подозревая, что придётся поставить изделие на поток.

В первом классе учился её племянник – бритоголовый, как бы сейчас сказали, бычок, отличавшийся то ли исключительной несообразительностью, то ли потрясающей ленью. Так или иначе, но Марья Павловна, потеряв терпение, мой подарок сломала. Тонкая, хрупкая указка, сделанная из сосны, разлетелась вдребезги. Пришлось делать вторую, третью, десятую…

Учителя в нашей семилетке были бывшими фронтовиками. Это было особенное поколение педагогов. По крайне мере, мне попадались именно такие, вплоть до самого окончания института.

Спроси их кто-нибудь тогда, что должна дать школа – знания или воспитание, что лучше – совместное обучение мальчиков и девочек или раздельное, они бы, наверное, только плечами пожали: бессмысленные вопросы!

Наш физик, фронтовик, не только преподавал свой предмет, в важности которого мы не смели сомневаться и даже пособия сами мастерили, чтобы лучше понимать материал, но ещё и играл на баяне.

Никому не приходило в голову выяснять, точные науки главнее или гуманитарные. И это так всех объединяло!.. Кстати, у меня была одна четвёрка по русскому – я не то чтобы с ошибками писал, я запятые не там лепил. Зато точки всегда ставил там, где надо.

Обессмысленные тесты, выхолощенный ЕГЭ – всё это лишь способ оторвать ребёнка от учителя как личности.

Школа содержится на государственные деньги, в ней работают бюджетники. И это уже само по себе говорит о том, что школа – государственное учреждение, а точнее – модель общества.

Мы в любимой республике переломили тенденцию вымирания, у нас идёт естественный прирост населения. Значит, люди стали добрее, от двух злых ребёнка не получается. Рожайте, не бойтесь!

Школы нужны как храмы. Села без школы не бывает! Это аксиома, автор которой – наша реальность. Там, где школа, дети – там будет жизнь. Как только закрывается школа, село умирает.

В колхозы и совхозы вкладывать – бесполезное дело. Семьдесят лет подпитывали – никто копейки не возвращал, очередной пленум списывал долги. Лучше уж устроить конкурс: где больше рожают, там школу построить. Более того, нигде школу закрывать нельзя, даже если маленькая, только начальные классы, но пусть всё равно будет. Нам нужно восстановить корни. Не говоря уже о том, у кого поднимется рука закрыть школу в селе, где родился–крестился тот же Сорокин? Да, он принадлежит всему миру, но начало его на коми–земле.

Настало время по–настоящему обратиться к наследию Питирима Сорокина. Собирательством заниматься, по стопам ехать, чтобы это осталось в памяти навечно. Какая глыба! Он внёс в сознание людей колоссальный заряд энергии – не как Гитлер, не как Сталин, а как добрый гений, в первой десятке.

Японцы своих детей по музеям таскают, чтобы они прониклись историей родины. А мы раскачали лодку… Нам это нужно было ещё вчера. И тем более необходимо будет завтра. Давайте это делать сегодня!

У нас любят говорить об остаточном принципе, когда речь о сохранении культуры. Не такие мы убогие, чтобы сохранять. Мы развиваем.

В России ещё не ставили такую задачу, а в Коми уже появились и региональные учебники (у нас своя энциклопедия, историко–культурный атлас РК – так за многие десятилетия мы наш край не изучали), и, конечно, компьютеризация.

Все дети дороги, все одинаковы. Но не у всех одинаковая доступность к образованию. Поэтому в приоритете сельские дети. Поэтому наши “козявки” играют на большой сцене. Поэтому компьютеризация пошла именно на селе.

Только в ком нуждается страна – в сознательных, образованных гражданах или в роботах с определённым набором навыков, для которых вся жизнь заключена в мониторе компьютера?

Раскрепощённость       в       мысли, в жизненной позиции делает человека человеком, формирует новое поколение. Они, сегодняшние дети, – другие люди! Но благодаря нам. Это наша забота сделать так, чтобы ребёнок, родившись, мог развить свои способности, не выезжая за пределы республики.

Да, технологии новые, да, жизнь развивается, но лучшей системы, чем взращивание нового поколения на уважении к старшему, не было и нет.

Нас воспитывали. Иногда даже трудно было понять, чей авторитет выше – учителя или родителя. Те и другие – наши корни, потому мы выросли на здоровой почве, а сейчас её надо заново возделывать, как и заброшенную землю, заросшую сорняками, которой по России–матушке гуляет немерено…

В моём детстве в среднюю школу надо было ходить в город, в Иссык-Куль. Преподаватели, классные руководители – и здесь всё те же фронтовики. У нас была учительница ботаники, мы с ней вывели новый сорт сибирских яблок, он так и назывался – “иссыккульский“. Бегаешь, купаешься, гусей пасёшь, а в школу всё равно заглянешь – полить, привить, травку вырвать. Такие красивые яблони получались!

И вот однажды меня забирают с уроков и в сопровождении директора и ботанички ведут в исполком, двухэтажное здание которого было напротив школы. Я иду и думаю: “За что схватили?“ Не могу понять!

Приходим, а мне вручают грамоту Всесоюзной сельскохозяйственной выставки и бронзовую медаль за новый сорт яблок.

Я тогда не понимал, это сейчас бы осознал как величайшее событие. Медаль походила на монетку, была жёлтенькой с каким-то зелёным рисунком в центре.

Это была моя первая – и на долгие–долгие годы последняя! – правительственная награда.

Отнёсся к награде с прохладцей, а вот грамота понравилась сразу: знамёна всех пятнадцати республик, в центре – портрет Сталина, мухинская статуя рабочего и колхозницы, да и написано всё как полагается.

А картошку и яблоки, к слову сказать, где я только не выращивал! Хобби на всю жизнь, привитое в далёкой сельской школе.

Я буду вечно кланяться своим учителям. Мы, наше поколение, выпестованы ими – теми, кто умел сначала пробудить интерес, а потом уж учить…