Читать книгу Кости - М. Ерник - Страница 2

Спал Синицкий плохо. Ему снился чёрный «Майбах», повешенный немецкий генерал, неизвестный золотоискатель Шлиман, почему-то с пейсами и в пенсне. Синицкий гонялся за Шлиманом по какому-то пустырю, постоянно спотыкаясь о выступающие из-под земли чёрные глыбы. Но лишь попав в развороченную ремонтом квартиру Полудохина, он понял, что чёрные глыбы – это почерневшее от времени золото. Там, в квартире, не имевшей ни входа, ни выхода, золота тоже не было. Однако был бродячий доцент в плаще и низко надвинутом капюшоне. Доцент сидел в центре комнаты на табурете, играл на гармошке и орал песню: «Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты». Проснулся Синицкий раньше обычного, ещё до полудня.

Проснувшись, он ещё минут десять сидел на кровати и тупо смотрел в угол. Синицкий думал. И чем больше он думал, тем больше ему казалось, что сон этот – вовсе не сон. Сон – это реальное продолжение его вчерашнего ночного приключения. Самым странным казалось то, что во сне он видел всех, кроме тех двух господ, которые вчера подвезли его до центра.

Синицкий с трудом оторвал глаза от плинтуса в углу комнаты. На стеклянной поверхности журнального столика его взгляд отметил пять игральных костей и рядом с ними странный предмет выпуклой формы. Синицкий встал и только теперь понял, что это визитка Борке. Визитка имела удивительный чёрно-бордовый цвет, который при взгляде со стороны создавал ощущение выпуклой формы. Содержание её было предельно лаконичным. Кроме короткого имени «Борке», она имела в углу только обычный сотовый номер. Однако имя было написано столь необычно, что долгое время приковывало к себе его взор. Буквы, изображённые рубленым шрифтом, расплывались по сторонам необычайным узором, постепенно сливаясь с фоном. Создавалось впечатление, что узор разбегается волнами от центра к краям, а золото букв стекает вниз и растворяется в чёрно-бордовом фоне. Невольным движением Синицкий перевернул её. На обратной стороне было то же самое, только надпись была сделана готическим шрифтом.

Не отрывая взгляд от визитки, Синицкий сгрёб все пять костей в ладонь, накрыл её второй, с полминуты тряс и наконец с грохотом опустил ладонь на журнальный столик.

– Покер, – произнёс он, не поднимая ладони. – Только покер!

Он медленно оторвал ладонь от стола. На стеклянной поверхности, расположенные буквой «W», лежали пять шестёрок. Задумчивость и оцепенение схлынули. Синицкий решительно встал и взял мобильный.

Но звонить по номеру, предложенному Борке, он не торопился. Вместо этого пальцы его привычно выбирали из списка давнего школьного приятеля, отличавшегося от Синицкого тем, что с детских лет носил очки и окончил исторический факультет.

– Саныч? – начал он без приветствия. – Скажи мне, Саныч, ты про Йодля что-то знаешь?

– Какого? – прозвучал бесстрастный вопрос с той стороны.

– Позор, Саныч! Ты же типа историк! Немецкий генерал Йодль.

– Какого Йодля? – вновь прозвучал тот же бесстрастный вопрос. – Их двое, братья, Альфред и Фердинанд.

– Ну тот, которого повесили.

– Значит, Альфред. А что тебя интересует?

– Скажи, у него «Майбах» был? – донимал Саныча Синицкий.

– Какой «Майбах»?

На этот раз в вопросе Саныча послышалась растерянность.

– Только не говори, что у Майбаха тоже был брат. «Майбах» – это автомобиль.

– Ну, вообще-то Майбах – это немецкий конструктор, который сконструировал «мерседес». А брата у него, кажется, не было.

– Ты гонишь! Чё, «мерседес» изобрёл Майбах?

– Нет, Майбах сконструировал «мерседес». Да что тебя интересует?

– Ладно, проехали. Ты мне скажи, ты про Черталяки что-нибудь слыхал?

– «Черто» или «черта»? – переспросил Саныч.

– А я знаю?

– Помнится мне, фамилия такая встречалась – Чертоляк.

– А город? Или, там, посёлок?

– Что-то знакомое. Но сейчас вспомнить не могу. Надо покопаться.

– Ты покопайся и перезвони мне. Добро?

Синицкий знал, что Саныч не откажет. Любовь к истории у него была искренней и, разумеется, бескорыстной. Иначе он никогда не стал бы историком.

Перезвонил Саныч только под вечер, когда Синицкий с удовлетворением подсчитывал трудовые комиссионные.

– Слушаю тебя, о Саныч! – с пафосом воскликнул он.

Но телефон его пафоса не разделял. На том конце слышно было лишь сопение и шелест бумаг. Когда Синицкий устал ждать и решил отпустить едкое замечание, труба откликнулась:

– Слушай, а тебе за каким эти Черталяки понадобились?

– Ничего личного, чисто бизнес, – уклонился от прямого ответа Синицкий.

– Так, ну, во-первых, на «ЧертОляки» я ничего не нашёл.

– А во-вторых? – несколько разочарованно вставил Синицкий.

– А во-вторых, на «ЧертАляки» я нашёл материал, связанный только с еврейскими погромами.

– Не, ну это нам без нужды, – уже совсем разочаровался Синицкий.

– Дело давнее, – словно не слыша его, продолжал Саныч. – В конце девятнадцатого года, а точнее в октябре – ноябре, в Черталяках устроили еврейский погром бойцы добровольческой армии…

– Комсомольцы, что ли?

– Какие комсомольцы? Почему комсомольцы? – растерялся Саныч.

– Ну, комсомольцы-добровольцы.

– Нет, – рассердился Саныч. – Комсомольцы здесь ни при чём. Добровольческая армия – это белая армия. Точнее, часть белой армии, входившая в состав Вооружённых сил Юга России под командованием Деникина.

– А, ну за Деникина я знаю…

Синицкий, разочарованный отсутствием информации о кладе, уже начинал откровенно скучать.

– Деникин здесь ни при чём, – горячился Саныч. – Добровольческой армией руководил Май-Маевский. Как раз его бойцы и устроили в Черталяках погром евреев. Ну, разумеется, тех, кто не ушёл.

– В Израиль?

– В какой Израиль? – совсем опешил Саныч. – Ты что, смеёшься? Израиля тогда ещё не было?

– Ты гонишь, – встрепенулся Синицкий. – У них же там…

– Замолчи и слушай меня, – потерял терпение Саныч. – Еврейский погром пытался остановить православный батюшка отец Николай. Погромщики его тоже убили.

– Ну, – поддакивал Синицкий, уже потеряв всякий интерес.

– Так вот, там погибло больше сотни человек. Но что интересно, только батюшку убили из огнестрельного оружия! Всех остальных порубали и порезали холодным оружием. Ты представляешь?!

Синицкий не ответил. На мгновение его вдруг переклинило. Много раз он видел нечто подобное в фильмах, и эти сцены уже не производили на него особого впечатления. Но сейчас он вдруг действительно представил, как будто вот здесь, сейчас буднично, по-деловому рубят шашками и закалывают штыками живых людей. Судорога свела его челюсти, и Синицкий молчал.

– Главначем тогда был Май-Маевский, – продолжал свой рассказ Саныч. – Он устроил расследование. Зачинщиков погрома нашли и большинство их потом расстреляли. Еврейских погромов тогда было много, но никогда до таких суровых мер дело не доходило. Это притом, что красных Май-Маевский вешал без суда и следствия. А на этот раз зачинщиков расстреляли. Но я так думаю, это не из-за евреев. Это из-за того, что они убили православного батюшку. Но тем не менее Май-Маевского прозвали «жидовским батькой». Ну, разумеется, золото, которое они награбили, конфисковали…

– Золото? – вдруг встрепенулся Синицкий. – Какое золото?

– Ну, всё то золото, которое они награбили.

– А что… эти добровольцы… они золото грабили?

– А что же ещё, – удивился Саныч. – Не сало же!

– А Шлимана среди них не было?

– Среди кого? – растерялся Саныч.

– Ну, среди евреев, конечно.

– Какого Шлимана?

– Золотоискателя, конечно.

– Это что, того, который нашёл золото Микен?

– Ну, что-то вроде того, – невнятно пробормотал Синицкий.

– Ну, во-первых, Шлиман не еврей, а немец, – с металлом в голосе начал выговаривать Саныч. – Во-вторых, он нашёл золото Микен на пятьдесят лет раньше и на пару тысяч километров юго-западнее. А в-третьих, тебе стоило бы хоть немного перечитать курс истории страны.

– Перечитаю, – пообещал Синицкий, – обязательно перечитаю. Прямо щас еду домой и зарулю в тырнет. А что там дальше было? Золото евреям вернули?

– В том-то и дело, что нет. Там какая-то мутная история. Ну, во-первых, возвращать было некому. Почти всех владельцев перебили. Во-вторых, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами начали доследование.

– Что за обстоятельства? – непроизвольно поинтересовался Синицкий.

– Удивительнее всего, что на этом ниточка обрывается. Все остальные материалы ушли в архив КГБ. Ты представляешь?!

– Не, – честно признался Синицкий.

– У меня подозрение, что это связано с убийством отца Николая. Его ведь тоже ограбили. И даже сняли нательный крест.

Трубка замолчала. Молчал и Синицкий.

– И что дальше? – наконец не выдержал он.

Саныч молчал, словно собираясь с мыслями. Наконец в трубке послышался глубокий вздох:

– Есть у меня один знакомый.

Вновь воцарилась тишина. Синицкий терпеливо ждал.

– Он учился на два года раньше. Он имеет доступ к этим архивам. Могу его попросить.

Саныч говорил рубленым слогом, делая паузы между словами.

– Если, конечно, это не секретные архивы.

«Секретные, конечно», – пронеслось в голове у Синицкого. Но вслух он сказал иначе:

– Попроси, Саныч. А респект и всё к тому прилагающееся – за мной.

Отключился Саныч по-английски, не прощаясь.

Синицкий сдержал своё слово. Невзирая на то, что был вечер пятницы, весь трудовой конторский планктон города потянулся к местам развлечений, Синицкий вернулся домой. Здесь он сварил себе крепкого кофе, добавил чайную ложку коньяку и уселся в кресло с неразлучным планшетником.

Синицкий не был профессионалом интернет-сёрфинга, но некоторые навыки имел. Углубляться в историю Гражданской войны девяностолетней давности он не стал, а сразу перешёл к теме кладов и кладоискательства. Но просидев несколько часов, ничего интересного он для себя не нашёл. Разумеется, он узнал для себя много нового: о Мальтийском ордене, о золоте Наполеона и, конечно же, о Янтарной комнате. Но все эти истории обсуждались уже не один десяток лет, имели не один десяток версий, а главное – не одну тысячу поклонников. Как человек практического склада ума, Синицкий не желал обсуждений. Он жаждал иметь результат.

Наконец, когда третья чашка кофе была уже давно выпита, а планшетник начал напоминать о необходимости подзарядки, Синицкий решил завершить поиски. Под конец, скорее для очистки совести, чем с верой в успех, он решил поискать на тему «золото евреев». Результат неожиданно привёл его на форум, посвящённый полтергейсту и аномальным явлениям. Речь шла о том, что золото евреев находится под охраной какого-то Голема, который сам или через своих людей карает любого, кто посягнёт на золото, принадлежащее еврею. Синицкий усмехнулся про себя: «Тогда Май-Маевского следовало бы назвать не „жидовским батькой“, а „человеком Голема“».

И вдруг его взгляд упёрся в название «Черноляки». Синицкий встрепенулся. Дремота, навеянная скучной мистикой, мгновенно рассеялась. Он стал читать внимательнее. Некий Фриз говорил о том, что в Черноляках на старом еврейском кладбище исчезают люди. Говорил о том, что это самое гиблое место на земле. В конце девяностых там исчезло несколько человек из числа чёрных археологов. Разумеется, ни о какой военной атрибутике на старом еврейском кладбище речи идти не могло. А искали они, скорее всего, золото, которое евреи хоронят вместе с покойниками.

Далее Фриз рассуждал о том, что исчезновение чёрных археологов – это дело рук Голема. Сделал несколько предположений о том, как прах Голема из пражской синагоги попадает в далёкие Черноляки и как он зомбирует местных евреев. Но Синицкого это уже не интересовало. В подобную мистику он не верил. Куда важнее для него было упоминание еврейского золота в связи с названием «Черноляки». Второй раз за сегодняшний день он уставился в плинтус дальнего угла комнаты.

– Название он путает, – неосознанно начал он рассуждать вслух. – Значит, знает эту историю от кого-то другого, то есть в пересказе.

Он немного помолчал.

– И про золото вряд ли что знает. Если бы он знал что-то о еврейском погроме, то наверняка бы здесь написал.

Синицкий посмотрел на дату. Сообщение было почти годичной давности. Ему вдруг стало ясно, что это пересказ мистических историй, которые всегда сопровождают ремесло чёрных археологов.

– Если они что-то там нашли, наверняка могли остаться следы.

Синицкий подключил планшетник к зарядному устройству и вновь уселся в кресло. Задремавший было планшетник вновь встрепенулся, замигал треем, всем своим видом демонстрируя готовность гореть на работе. Пальцы Синицкого опустились на панель…

Сумрачный декабрьский день разбудил его в том же кресле. С удивлением Синицкий раскрыл глаза, поболтал затёкшей рукой и, с трудом повернув голову, перевёл взгляд на потухший планшетник. Он вновь откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, пытаясь вернуть к памяти события вчерашнего дня. Но перед глазами вставал только что увиденный сон. Там, во сне, в той же квартире Полудохина он видел повешенных погромщиков. Тут же на полу лежал убитый выстрелом из маузера батюшка Николай. Кровь из простреленной груди стекала на пол, образуя пятно чёрно-бордового цвета.

– Стоп! – произнёс Синицкий вслух и открыл глаза. – Это что, цветной сон?

Он перевёл глаза на журнальный столик. Там, отражаясь на стекле, по-прежнему лежала визитная карточка точно такого же чёрно-бордового цвета. Что это – сон, навеянный визиткой этого странного господина? Или…

– Нет! – решительно заявил себе Синицкий. – Будем считать, что это совпадение.

Сегодня ночью он так и не нашёл никаких подробностей ни о Черталяках, ни о старом еврейском кладбище, ни о золоте, конфискованном следователем Май-Маевского. Звонок мобильного застал его за приготовлением еды, которую можно было бы назвать завтраком, если бы время не приближалось к часу дня.

– Дрыхнешь, – по-английски без приветствия начал Саныч. – Кто рано встаёт, тому Бог даёт.

– А кто поздно встаёт, тому богиня, – скорее по инерции пробормотал Синицкий.

– А я, между прочим, по твоему вопросу.

– Ну что там, удалось что-нибудь накопать? – вполголоса, чтобы не спугнуть птицу удачи, спросил Синицкий.

– Удалось.

В голосе Саныча звучали нотки гордости.

– Дело-то не случайно попало в спецархив, – произнёс он таким голосом, как будто именно он его туда и поместил.

– Что, секретное? – без энтузиазма в голосе спросил Синицкий.

– Нет, но гриф секретности сняли только в девяностых годах. История связана с неким красным комиссаром Коняевым Емельяном Ипатьевичем. Рождения он девяносто восьмого года…

– Тысяча девятьсот? – тупо спросил Синицкий.

– Ну ты тормоз, – сообщил ему Саныч. – Тысяча восемьсот!

Он сделал короткую паузу, чтобы до Синицкого дошло.

– В девятьсот шестнадцатом его забрали в армию на империалистическую войну. Там он быстро примкнул к революционному движению.

Саныч замолчал, словно обдумывая следующую фразу. Этим воспользовался Синицкий:

– А при чём тут Черталяки?

– А при том, что Коняев родом из Черталяк. Его оттуда забрали в армию, туда он потом и вернулся. Но самое интересное в этой истории, что красный комиссар Коняев – совсем не красный комиссар!

– А кто, Голем? – неизвестно почему спросил Синицкий.

– Какой Голем? – опешил Саныч. – Ты что там, травки обкурился? Молчи и слушай.

– Я слушаю, – заверил его Синицкий.

– Так вот, оказалось, что красный комиссар Коняев – бывший левый эсер. Комиссаром стал при обороне Петрограда. У эсеров тоже были комиссары. А потом, после раскола партии эсеров, примкнул к большевикам.

– Ну да, а то бы они его шлёпнули, – высказал своё видение вопроса Синицкий.

– Или красные, или белые его наверняка бы шлёпнули, – веско вставил Саныч. – Смотри, что дальше. Когда красные отступали, им было не до Черталяк. А вот когда они стали наступать, я думаю, информация о еврейских погромах к ним стала просачиваться.

– Каким образом? – совершенно искренне спросил Синицкий, не представляя себе, как жили люди без мобильной связи.

– Ну как – через пленных, через перебежчиков. Да и по слухам тоже. Деревенский телеграф – самая давняя социальная сеть. А Коняев к тому времени, я думаю, наверняка мог уже поучаствовать в эсеровских эксах.

– В чём, в чём? – переспросил Синицкий.

– В эксах, то есть в экспроприациях. Так эсеры называли акции по грабежу банков, почтовых карет – ну, там, на нужды партии.

– Ну, ну, – начинал вникать Синицкий.

– Так вот, когда он узнал о еврейском погроме, о следствии и о золоте, которое до конца следствия было конфисковано, он задумал подобную экспроприацию. Места эти он знал с детства. С ним отправились ещё двое красноармейцев.

– Типа спецназ.

– Ну типа того, – согласился Саныч. – А вот дальше дела и вовсе мутные. Сохранились показания жителей Черталяк, которых большевики допрашивали как свидетелей. Они показали, что действительно, когда белые начали спешно отступать, золота они не нашли!

Саныч замолчал, словно проверяя, произвёл он впечатление или нет.

– Круто! – поддержал его Синицкий. – А куда же оно девалось?

– Круто – не то слово! Ведь золото было спрятано не абы где, а в подвалах контрразведки. А вот куда оно девалось, до сих пор остаётся загадкой.

– Так что, Коняев до него добрался или нет?

– Похоже на то, что до золота он добрался, но вот назад к красным так и не добрался. То ли не смог, то ли не захотел. Пока красные воевали с Деникиным и потом с Врангелем, власть в этом районе захватил атаман – батька Негоциант.

– Батька кто? – недопонял Синицкий.

– Негоциант, – уточнил Саныч. – Так вот, вся эта тройка во главе с Коняевым попала к нему в плен. Двоих красноармейцев он сразу приговорил.

– Расстрелял?

– Хуже. По показаниям свидетелей, батька Негоциант был строгим и справедливым. Он никогда никого не казнил без суда и следствия. Но всех судил самолично и всех приговаривал к смертной казни через отсечение головы.

– Обалдеть, – непроизвольно сорвалось у Синицкого.

– И что характерно, сам приводил приговор в исполнение. Так вот, двоим красноармейцам он отрубил головы сразу. А Коняева почему-то оставил. Держал его в том же подвале, где располагалась контрразведка белых и где было спрятано золото. Почему, зачем – неизвестно. Но когда через год красные занялись батькой серьёзно, он бежал. Отрубить Коняеву голову не успел, но всадил в него пять пуль из маузера. Одну из них в голову.

– Так что, Коняев погиб?

В голосе Синицкого слышалось разочарование. Только что нащупанная ниточка обрывалась на самом интересном месте.

– В том-то и дело, что нет. Он выжил, но от пули в голову потерял рассудок. Его выходила какая-то женщина. Но рассудок к нему так и не вернулся.

– А золото?

– А золото по официальной версии увёз с собой батька Негоциант.

– Куда? – ещё больше разочаровывался Синицкий.

– Он удрал в Париж. Его там пару раз выслеживали чекисты, но ему удалось скрыться.

– Погоди, а почему по официальной версии?

– А-а, – удовлетворённо протянул Саныч. – В том-то и дело, что этим история не кончается. Тогда, в двадцатых годах, Коняева сочли невменяемым и дело прекратили. Но вот во время Великой Отечественной войны Коняев снова попал в те же застенки. На сей раз его туда посадило гестапо. Как ты думаешь, что они от него хотели?

– Узнать, где золото!

– Начинаешь умнеть, – заключил Саныч. – Его пытали, но, судя по всему, так ничего и не добились. Через пару месяцев его выпустили.

– А что они хотели узнать у ненормального?

– Не торопись! Когда пришли наши, Коняева снова взяли в оборот, но уже Смерш. Что такое Смерш, знаешь?

В голосе Саныча зазвучали ироничные нотки.

– Смерть шпионам, – отрапортовал Синицкий.

– Правильно, контрразведка, но уже наша. Коняева быстро выпустили, но…

Саныч замолчал, оставив Синицкого в полном недоумении. Пауза затягивалась. Наконец Синицкий не выдержал:

– Что «но»?

– Но, – повторил Саныч, – дело засекретили на пятьдесят лет. Улавливаешь?

– Не, – честно признался Синицкий.

– На пятьдесят лет дело могли засекретить только в одном случае. Он сотрудничал с органами.

– С какими? – не понял Синицкий.

– Ну с какими, не со своими же! Со вторым управлением КГБ, то есть с контрразведкой.

– Погоди, а как же он мог сотрудничать с КГБ, если он это… больной на голову?

– Вот! В том-то и дело! И я о том же подумал! А из этого можно сделать только один вывод. Он не был больным на голову! – едва ли не выкрикнул Саныч.

– Ты хочешь сказать, что он всё это время косил под дурака?

– Именно! Симулировал сумасшествие!

– Но зачем?

В вопросе Синицкого звучало скорее не сомнение, а размышление.

– Как зачем?! Это же идеальное прикрытие. Кто станет опасаться сумасшедшего? А он всё видел, всё слышал и всё запоминал.

– Круто, – оценил Синицкий.

Ему вдруг нестерпимо захотелось нажать кнопку отбоя. «Ты не прав, о Саныч! – звучало у него в голове. – Косить под придурка ему нужно было для того, чтобы прятать золото! Прятать до лучших дней».

– Слушай, – услышал он в трубке телефона. – А тебе зачем этот Коняев сдался?

Синицкий вздрогнул. Саныч задал вопрос, которого он ждал и опасался.

– Я же говорил, – начал тянуть он, – ничего личного. Клиент у меня один солидный из тех краёв. Всё искал повод, как бы к нему подкатиться, так сказать, найти общую тему.

– По истории? – иронично спросил Саныч. – Не советую.

– Нет, почему…

Синицкого задела ирония Саныча. Он хотел добавить что-то едкое, но Саныч его оборвал:

– Ну всё, пока. А то мне уже второй раз по городскому звонят.

Отложив мобильный, Синицкий меланхолично приступил к позднему завтраку. Ел он без аппетита. В голове его роились мысли, что Саныч проявил подозрительную активность, что он сам вышел на золото, а главное – что он далеко продвинулся в изучении этого вопроса. Но более всего терзала мысль, что Саныч ему сказал не всё. Что-то он мог утаить. Утаить как раз те мелкие подробности, которые могли бы прояснить, куда девалось золото. И совсем подозрительным казалось то, что в первый раз Саныч сам предложил свои услуги, а сейчас завершил разговор, не желая продолжить тему.

«Если захотите продолжить тему, – зазвучал в голове голос господина Борке, – позвоните по этому телефону». Синицкий вздрогнул. Голос прозвучал так явно, что он невольно оглянулся. На журнальном столике, по соседству с пятью шестёрками на костях, продолжала истекать золотом бордово-чёрная визитка.

Синицкий бросил всё и, не сводя с неё глаз, медленно подошёл ближе. Голова лихорадочно работала, прокручивая всё, что он узнал о Черталяках. Так же медленно в состоянии задумчивости он протянул к ней руку. Но неожиданно для него в руке оказалась не визитная карточка, а игральные кости.

– Фулхаус, – сказал он вслух. – С трёх попыток…

Рука с костями с шумом опустилась на столик. Синицкий медленно поднял руку. Кости лежали неровным овалом, открывая две единицы, две шестёрки и пятёрку. Синицкий забрал кость с пятёркой, немного потёр её между ладонями и неожиданно выпустил на стол. Едва не слетев со стола, кость остановилась на самом его краю, открывая всё ту же пятёрку. Синицкий в третий раз поднял кость, долго тряс её, обхватив ладонями, и бросил на стол сбоку под углом. Кость прокатилась, описав небольшую дугу, и остановилась на визитке. На верхней грани её красовалась шестёрка.

Синицкий распрямился.

– Фулхаус, – с удовлетворением повторил он. – Фулхаус. Так и должно быть!

Его задумчивость растворилась, как пар от чайника. На этот раз уверенным движением, он поднял мобильный телефон и набрал номер.

– Слушаю вас, Владимир Игоревич, – прозвучал в трубке грудной женский голос.

Синицкого поразило то, что его узнали по первому звонку на незнакомый номер.

– Я…

Голос Синицкого захрипел, и он откашлялся.

– Я хотел бы поговорить с господином Борке по одному вопросу.

– Ждите у телефона, – ответил тот же голос, – я вам перезвоню.

Не имея возможности ничем заниматься, Синицкий выглянул в окно. За стеклом клонился к закату мрачный декабрьский день. Отсюда, с высоты птичьего полёта, город казался плохо вспаханным полем. Словно комья из-под земли, торчали покрытые снегом приземистые малоэтажки. Широкой бороздой снежное поле пересекала чёрная транспортная магистраль. Букашки автомобилей отблёскивали на ней светом фар, пытаясь сдвинуться в пробке, конец которой скрывался где-то далеко за мостом. Серый снег на фоне серого неба был невидим. И только отдельные хлопья, невесть как приземлившиеся на подоконник, заявляли право зимы на этот город.

Синицкий не любил эту квартиру. Он приобрёл её, продав старую родительскую в такой же хрущёвке, как и те, что примостились там внизу. Современная планировка и высота птичьего полёта недолго грели его душу. Память о старых стенах довольно скоро стала беспокоить его ностальгическими воспоминаниями вместе с памятью о родителях. Именно поэтому он старался бывать здесь как можно реже, коротая время за работой или игрой.

От окна Синицкого оторвал звонок мобильного телефона.

– Владимир Игоревич? – поинтересовался знакомый женский голос.

– Слушаю вас, – по-деловому отрапортовал Синицкий.

– Господин Борке может встретиться с вами на том же месте, где и прошлый раз, сегодня в полночь. Вас это устроит?

– Устроит, – не совсем уверенно заявил Синицкий.

– До встречи, – сказал телефон и отключился.

На месте встречи Синицкий оказался минут за семь до полуночи. С полчаса он катался по окрестным улицам, выбирая место, где оставить машину. Кое-как ему удалось пристроить её на детской песочнице, рядом с огромным внедорожником. Снег, который заметал тротуары в ту пятницу, уже растаял. На его место ложился новый, ещё не тронутый смогом большого города снежок. Синицкий прошёлся по тротуару и носком ботинка отфутболил пробку из-под шампанского. Несомненно, это была его пробка с той самой памятной пятницы. Пробка ударила в стойку рекламного щита, и тот чуть слышно загудел. Синицкий поднял голову и посмотрел на рекламный щит.

– Похмелиться нечем, красавец? – раздался за спиной хриплый голос.

Синицкий обернулся. Перед ним стоял бродяга-доцент в длинном плаще. В тени капюшона по-прежнему можно было разглядеть лишь седую бороду.

– Сегодня нечем. В другой раз, – попытался завершить разговор Синицкий.

– Бусурманов ждёшь? – прозвучал неожиданный вопрос.

– Почему бусурманов? – растерялся Синицкий.

– А кого же, – не сдавался бродяга. – Гордые они шибко. Вином нашим брезгуют. Бусурманы и есть.

– Ну почему брезгуют, – неожиданно для себя вступил в полемику Синицкий. – У людей есть деньги. Они могут себе позволить хорошие вещи. Люди умеют жить!

– Э-хе-хе, – вздохнул бродяга. – Кто на этом свете умеет жить? Кто может поручиться за завтрашний день?

– Бусурмане могут, – усмехнулся Синицкий. – У них всё по плану.

– Эти всё знают, – чуть заметно покачал бородой бродяга. – Только правды никогда не скажут. Ну да Бог им судья. Перстень им мой показывал?

Вопрос застал Синицкого врасплох.

– Ну показывал, а что?

Синицкий решил, что сейчас возникнет вопрос о доплате, и приготовился к отпору.

– Что написано, прочитали? – прозвучал ещё более неожиданный вопрос.

– Там написано, – совершенно неожиданно прозвучал за спиной голос Борке, – что спасеньем от разума может быть только смерть от абсурда.

Синицкий вздрогнул и обернулся. Бродяга остался недвижим.

– Нелепая смерть, стало быть, – донеслось из-под капюшона. – Э-хе-хе. Ну, быть по сему.

– Что это значит? – завертел головой Синицкий.

– Это одновременно может означать и ничего, и что угодно, – заверил его Борке. – Впрочем, если вы суеверны, можете вернуть перстень господину доценту.

– Это значит, что тебя, красавец, спасти может только смерть от абсурда.

Синицкий бестолково крутил головой между Борке и бродягой, не имея возможности вставить слово.

– Спасение смертью? – откровенно засмеялся Борке. – Это противоречит логике современного человека, господин доцент. А впрочем, я согласен. Пусть будет по-вашему. Предоставим возможность молодому человеку самому делать выбор. Вас это утешит?

– Прощайте, люди добрые, – услышал Синицкий вместо ответа.

Бродяга повернулся к ним спиной и бросил через плечо:

– И вы, господа, тоже.

– Прошу в машину, Владимир Игоревич, – предложил Борке.

За спиной чуть слышно скрипнули снегом колёса автомобиля. Второй раз Синицкий удивился, как тихо работает мотор.

– Не решился прерывать ваш учёный спор, господин Борке, – раздался голос Кордака из автомобиля. – Но мне кажется, он доставил вам определённое удовольствие.

– Алкогольная деградация мозга, граф, даёт порой любопытные результаты, – ответил Борке, пропуская Синицкого в салон.

Когда все уселись, автомобиль без всякой команды двинулся по улицам города. На этот раз Синицкому показалось, что за рулём в форменной фуражке сидела женщина.

– Жаль, что господин доцент покинул нас так быстро, – сказал Борке, обращаясь к Синицкому. – Интересный тип.

Борке посмотрел в потолок автомобиля и добавил:

– Только в России среди бродяг можно найти очень интересные личности.

Повисла секундная пауза, в процессе которой Синицкий пытался оценить, насколько искренны были эти слова.

– Но к делу! – прервал паузу Борке. – Итак, господин Синицкий, насколько я понял, наша информация о Черталяках вас заинтриговала.

– Да, любопытная история, – прозвучал уклончивый ответ.

– Для начала давайте сразу определим наши позиции. Вы, господин Синицкий, могли заметить, что мы с графом люди достаточно состоятельные. Поиски кладов не являются ни нашим хобби, ни тем более средством к существованию.

Борке бросил взгляд на Синицкого, желая удостовериться, что слова его нашли понимание.

– Однако волей случая, – продолжил Борке, – чуть более полугода назад нам с графом пришлось стать душеприказчиками одного господина. Это француз, имеющий, однако, русские корни. Звали француза Пьер. Пьер Поладрэн. Фамилия, вероятно, изменена. Дело в том, что Поладрэн служил в иностранном легионе, а бойцам иностранного легиона после демобилизации позволялось изменить две буквы фамилии. Так вот, Пьер Поладрэн был сыном француженки и русского эмигранта и личностью, стоит заметить, удивительной!

Борке на мгновение замолчал, но потом неожиданно обратился к Синицкому с вопросом:

– Вы, Владимир Игоревич, не курите?

– Нет, – растерялся от неожиданности Синицкий.

– Отлично! – поддержал его Борке. – Я тоже не курю, но сигару гостю предложить могу. Ну, нет так нет. Продолжим.

Он вздохнул, собираясь с мыслями.

– Личностью, как я сказал, Пьер Поладрэн был удивительной. Ещё мальчишкой сражался он в рядах сопротивления. Отличался удивительной смелостью в сочетании с несвойственным возрасту расчётом. После войны вступил в иностранный легион. И отдал ему всю свою жизнь. Ни жены, ни детей он так и не завёл. Умер полгода назад в доме инвалидов. Наши с ним пути до этого много раз пересекались. Возможно, поэтому он пригласил меня и моего коллегу графа Кордака, чтобы мы исполнили его последнюю волю.

Борке покачал головой и опять обернулся к Синицкому.

– То, что он сообщил нам перед смертью, заставило нас, как бы это сказать, несколько удивиться. Он сообщил, что несметно богат. Но все его фамильные драгоценности спрятаны в России, в небольшом южном местечке Черталяки.

Борке обернулся, чтобы убедиться, слушает его Синицкий или нет. Тот слушал настолько внимательно, что напряжение читалось у него на лице.

– А ещё он сообщил нам, что имеет наследственный титул: Негоциант третий.

– Негоциант? – выдохнул Синицкий. – Простите, вы сказали: «Негоциант»?

– Если быть точным, я сказал: «Негоциант третий», – поправил его Борке. – Так вот, этот Пьер, он же Негоциант третий, пожелал, чтобы мы нашли этот клад. И чтобы хотя бы один предмет этой коллекции положили бы на его могилу.

Борке замолчал. Молчал и Синицкий, явно о чём-то размышляя. Наконец он произнёс:

– Да, интересная история.

– Интересна она тем, что нам с графом заниматься поиском этого клада затруднительно. Нам нужен смелый и энергичный человек, который взялся бы найти сокровища. Один предмет из этой коллекции, любой на свой выбор, этот человек передаёт нам. Остальное может забрать себе. Таковы наши условия.

Автомобиль остановился непонятно где, и в салоне воцарилась тишина. Тишину нарушил Борке.

– Так вот, я задаю вопрос, Владимир Игоревич, согласны ли вы взяться за это дело? Если да, я сообщаю вам примету, по которой вы будете искать клад.

Синицкий молчал ровно столько, чтобы расцепить судорожно сжатые челюсти.

– Да! – твёрдо заявил он.

– Прекрасно, – подвёл итог Борке. – Соглашение наше джентльменское. Поэтому бумаг подписывать не будем. Итак, я должен сообщить вам примету, по которой вы будете искать сокровища.

Борке посмотрел на Синицкого в упор. Тот сидел в невероятном напряжении, боясь пропустить хоть одно слово.

– Пьер сообщил нам, что клад спрятан под землёй в доме на костях. Запомните?

– Под землёй, на костях, – механически повторил Синицкий.

– Отлично, – поддержал его Борке. – Желаем удачи.

Дверь распахнулась, и Синицкий увидел, что автомобиль стоит напротив всё того же рекламного щита. Послушно он покинул салон и скрылся в темноте.

Около минуты Борке и Кордак сидели молча. Первым тишину нарушил Кордак:

– Из ваших уст, господин Борке, пожелание удачи звучит как приговор.

– Напрасно иронизируете, граф. В этой истории у меня чисто академический интерес. Я не собираюсь ни препятствовать молодому человеку, ни тем более содействовать ему. Я лишь хочу оценить, насколько он действительно везуч. Вы думаете, прежде чем обратиться к нам, он уже не обращался к своим игральным костям? Уверен, они дали ему добро. Уверен, что каждый свой шаг он будет проверять на костях.

– Покер на костях, – задумчиво отозвался Кордак, – что же, давайте сыграем эту партию.

– В покер? – иронично усмехнулся Борке.

– В покер, – подтвердил Кордак.

– На костях?

– На костях… – ехидно усмехнулся граф, – господина Синицкого.