Читать книгу Пути к итогу. Роман без отрыва от пьесы «Под тенью мечей…» - М. Горбачев-(Ростовский) - Страница 5

В принципе, это нормальное свойство любого человека, поддерживающего себя в состоянии… одухотворенности, что ли. Скажем так… Наши медики возможно сказали бы об измененном состоянии сознания, если бы не присущая пока еще большинству материалистическая зашоренность. Тогда игнорируются и практики медитации, и практики камлания шаманизма. И все пифии и кассандры всех времен однозначно отметаются в область мифологии и художественной литературы. А наш сосед… становится нашим соседом.

Да, не слишком как-то получилось

– Стоп, стоп, стоп, писатель! – Валера еще раз изучающе поглядел в сопящее под одеялом безмятежное бородатое лицо, вернулся на свою койку и залпом опорожнил кружку безо всяких смакований. – Это какое же знание имеется в виду? Я ведь тоже, к примеру, знаю, что однажды отправлюсь на тот свет. Но, сколько не вывихивай мозги, угадать, когда же произойдет это знаменательное событие, не получается.

– Так, конечно, в отношении себя – вот это уж не каждому дано, а лишь избранным. Защитный буфер этакий не дает к информации подобраться, блокирует…

– Валера, отцепись от человека, – странная интонация промелькнула в голосе Володи Смирнова. – С тобой садиться чаевничать – себя не уважать. Только людей нервируешь.

– Да Бог с вами, – надо же защитить как-то любознательность человеческую.– Чем можно тут нервы-то потревожить. Вот когда знание-то о себе имеешь, да духом не крепок, вот тогда с человеком всякое начаться может.

– Да ну? – это уже со стороны Вадима. – Ты серьезно, писатель?

– Я серьезно, во-первых. Во-вторых, именовать меня писателем – много чести для неудачливого графомана. И, в-третьих, кто-то сейчас может хапнуть по вене воздушный пузырь. Так что лучше перекрой пока зажим, а я позову Надежду, чтоб склянки поменяла.

Чего меня понесло? Как в том анекдоте: «пить с нами – пил?! а поговорить?!». Кому нужны все эти пустые теоретизирования, верить которым можно лишь в переложениях Голливуда, а пытаться постичь и применить могут лишь добровольцы составить компанию в здешних стенах. Разве что, Стасик, лечащий, слушал с непередаваемой серьезностью и пониманием. Хотя, работа у него такая, и положение обязывает… Да, честно говоря, любой на его месте несколько бы посерьезнел, когда в какой-то момент упустил инициативу и позволил втянуть себя ведомым в сферы Диалог-Театра… Уж лучше бы не спрашивал о причинах подавленности и отрешенности. Но так уж случилось… Пламенная речь грянула…

…Да просто не интересуют меня эти «политические проститутки», как говаривал Владимир Ильич, оккупировавшие телевидение и всосавшиеся во власть. Не интересуют! Потому что я все знаю наперед! Знаю цену всех их предательств. Знаю, что сделают они со страной, с промышленностью, поднятой кровью наших предков. Знаю, во что обратят народ… Хотя у народа-то шанс еще есть. И не хочу, не желаю, чтобы меня против воли строили, приказывая идти грабить, воровать, убивать – предпринимать, одним словом, во имя светлого капиталистического будущего! Не это ли и есть тоталитаризм, которым клеймят ныне предшественников?! Кто давал право какой-то кучке недоучек-рвачей подломать под себя доверчивых моих сограждан?!

Если сегодня какой-либо из оборотней клянет предшественников, выискивая в них признаки «оборотничества», изобличая их преступления, то лишь для того, чтобы отвлечь внимание масс от преступлений нынешних, старательно создавая омерзительный и устрашающий фон, на котором самим можно представляться белыми и пушистыми. Мифологический жупел раздувается с таким старанием, что дезориентированные граждане лишь торопливо крестятся на свое «светлое прошлое» и кидаются с отчаянием на поиски новых смыслов там, где их и быть-то для большинства не может, ибо смыслы-то кроились вдохновителями «новой русской революции» исключительно под себя, родимых, и успешно проводились в жизнь на принципе тотальных подкупов.

Вчерашние приспособленцы «шариковы», на теплых местах пересидевшие ужасы исторической мясорубки, перемоловшей всех неравнодушных, теперь открещиваются всеми конечностями от некогда «выстраданных» партбилетов и со сладострастием топчут коммунистов (к которым, кстати, не имели никакого отношения по сути, но превосходили которых в те времена по исступленности речей на собраниях и в составлении всяческих подметных писем).

Настоящие коммунисты – это совсем не эти, берущие горлом и беспринципностью, а те, кто создавал и строил! Строил заводы, метро, электростанции и города. Те, кто жизни ради, действительно, первыми поднимались в атаку, бросались на амбразуру, жертвуя во имя товарищей жизнью…

А где же были во времена строительств и битв наши « шариковы»? О, они знали, где надо быть!.. Там, где обретаешь зависимых от тебя. Дальше – варианты.

Одно известно, с этих, зависимых, всегда можно взять в свою пользу. И брали все, что относят к материальным ценностям. Злато-серебро-антиквариат выменивалось у умирающих с голоду за кусок хлеба, к распределению которого так удачно оказался приставлен; отбиралось мздою за возможность переправить передачу подследственно-осужденному; принималось в благодарность от подчиненных за повышение по службе, да и просто, чтоб поедом не ел по случаю и без случая; у всех – у всех за возможность для них выжить (или просто – жить)…

Пробившись локтями, перегрызя сотни глоток, не брезгуя никакими методами и средствами, всплыли наверх (как все оно и всплывает). И вот, они уже бездарно (но «ответственно») руководят, по-шкурнически «контролируют», злобно преследуют всех, кто, хоть немного, лучше и чище. И безостановочно гребут, гребут и гребут под себя все и вся, наращивая аппетиты и амбиции. Сперва – потихоньку, полегоньку, чтобы не нарваться на донос «сотоварища – сотоварищам» с целью перераспределения между «сотоварищами» же нажитого. Да чтобы не засвечиваться ренегатством перед выжившими (пока…) истинными коммунистами. А с течением времени, когда последних таки изжили, выпинаться перед «сотоварищами» и «наезжать» на них за общепринятые в кругу «шариковых» деяния стало как-то глупо. И пришлось «искать консенсус» и договариваться, как разделить вотчины для «княжения» и узаконить свою «частную социалистическую собственность».

Так вот и пришли мы к развалу Союза, в котором перевелись коммунисты по зову сердца и неравнодушные, а восторжествовали чиновно-парт-бюрократические ренегаты мещанско-мелкобуржуазной окраски. И ныне имеем – то, что имеем. И они имеют нас.

И почему бы мне не сидеть здесь до конца дней моих, если при мне, зрячем, белое декретно объявляют черным и наоборот?! Я не желаю пролития ничьей крови и, действительно, становлюсь безумным, если меня вынуждают быть глупым мотыльком, бьющимся о стекло с предупреждениями о беде, которым никто не хочет верить…

Вот молодец! Дорвался до ушей? А кому, к чертям собачьим, красноречие-то твое здесь нужно? На площади, поди, слабо? Привыкли по кухням-то, в междусобойчиках?

Воистину, каким же надо обладать терпением, чтобы, не перебивая, выслушать такую «трибунную» речь да еще стараться отфильтровать смысл от возможного психоза. У доктора Моткульского это прекрасно получилось.

– Зря вы так, Мурат Георгиевич. Ей-богу, зря… Надо ли так нервничать, когда изменить ситуацию – не в ваших силах. Вот они где лежат, корни очень многих болезней! Только был бы толчок – и пошло-поехало: дистонийка, гипертонийка, всякие инсульты-ишемии…

Да не дай Бог! Беречь себя нужно! Давайте-ка давление померим…

– Да, тут согласен с вами полностью, подраспустился я. Но как раз из-за того, что приспособленец-то из меня неважнецкий. И лишь полным отстранением от реальности смог вернуть себе хоть какой-то вкус к жизни. Но не смогу, как еще вчера, рыдать на улице, подавая милостыню старушке – одно лицо с бабушкой моей. Не почернеет в глазах у меня, когда померещится наяву мать, распродающая на уличном морозе что-то из очень дорогого, семейного, с рыночной оценкой в три копейки. У меня, доктор, душу украли, так что у вас я тут не по профилю. Не может болеть то, чего нет. Какой из меня душевнобольной?!..

– Голубчик мой, но вы же и так знаете, что никто здесь вас таковым и не считает. Вы могли уже убедиться, что здесь встретишь людей самых разных. И, к тому же, профиль наш весьма широк, специалисты – самые лучшие в городе, цены весьма умеренные. А нервы и у здоровых требуют ухода и профилактики…

– О, это я очень хорошо усвоил еще на собеседовании у вашего начальника, Алексея Васильевича, кажется… Альтернативой моему пребыванию здесь могло быть лишь перемещение в Ковалевку, где условия обитания, по его же словам, несравненно хуже, и шансов на освобождение, то бишь, исцеление гораздо меньше… Увы, хорошенькую, видимо, характеристику выправила мне душевная барышня из ГПД. Перепроверять все – дело хлопотное и неинтересное. Шефу вашему, в частности. Ему проще доказать мне, что нормальных людей не существует в принципе! Что критерии нормальности размыты… И умудренным жизнью всегда лучше перестраховаться… Ах если бы можно было застраховаться навсегда и от всего!.. И ему тоже… Но, соглашусь, признать ненормальность всегда проще, чем разглядеть необыкновенность…

Вот так меня к вам и подкинули, Станислав Георгиевич. Не то, на излечение, не то, на поруки… У вас времени больше, да и человек вы ответственный, хоть и подневольный… Так, что там? Не выше ста пятидесяти на девяносто, надеюсь?

– Тьфу на вас, господин Романов, трижды. И с давлением вполне прилично, да и с мозгами…

– Но-но-но, доктор! Мозги давайте трогать не будем. И вообще меня сюда определили только с целью нормализации сна, который у меня, действительно – ни к черту. Вот и озаботило моих близких это дело в комплексе с состоянием лихорадочной эйфории, явно заметной, нервозности на грани срывов и замкнутой отрешенности от реалий жизни и бытовых проблем, в частности. Я ни в чем не ошибся? Как оно там в анамнезе?..

Добавьте туда же, пометочкой, чистосердечное признание: я это все за собой признаю.

Но ничего не могу с собой поделать, поскольку никто и ничто меня не может дергать и отвлекать от работы лишь в ночные часы. Тогда лишь я и дышу, и черпаю в творчестве силы, чтобы продолжать пребывание в этом мире. Не сдавайте только меня, пожалуйста, коллеге Першикову. Говорят, он крупный спец по суициду, и очень расстраивается, когда кто-либо отказывается признать за собой склонность к оному. А любое нежелание жить – это просто подарок судьбы, из которого можно выкачать тонны материала. А хронический недосып, сами понимаете, может и не такие эффекты давать.

Ай да Стасик! Головой кивает, слушает очень внимательно, сопереживающе, да пометочки черкает периодически. Для отчетности, видимо…

– Творчество – это прекрасно, Мурат Георгиевич. И что вытворяем-то? Над чем сидите ночами?

– Помилуй Бог, Станислав Георгиевич! Еще немного, и покатит наипрямейший плагиат от Булгакова! Зачем нам с вами тягаться с бессмертными произведениями? Имею в виду наш с вами диалог, как пародию… Впрочем, чего уж…

Долгое время тянулся у меня период подготовки, сбора материала, обдумывания-осмысления. И вот, только было пришло оно, озарение, когда стало предельно ясно: что, как, форма, строение… Ах, я не сказал, пьеска зрела во мне. Долго… В виде драматических картинок из азиатского средневековья, о Тамерлане… Тут, как раз и ЮНЕСКО решила ему вдруг год посвятить, и, признаюсь, на волне думал проскочить… Ан нет, тут вашего покорного слугу с настойчивой заботой стараются вернуть к жизни. То есть, к дневной жизни. Вырвав из коварных лап ночи, беспощадной мучительницы, не приносящей никакого дохода…

– Простите, весь сыр-бор ради года Тамерлана, я правильно понял?

– Вовсе нет. Когда сам Тамерлан заинтересовал меня впервые, речи ни о чем подобном не было.

– Тогда почему, собственно? Почему Тамерлан? Ведь Железный Тимур – это он же, не так ли? Чем он вас заинтересовал-то, кровавый и жестокий?

– Вот-вот… И кровавый, и жестокий, и такой разный, как оказалось… Но, сказать честно, началось и не с Тамерлана даже. А с Иосифа Виссарионовича…

– Очень интересно. И какая связь?

– Когда со всех сторон однозначно и беззастенчиво, со скрежетом зубов и слюной во все стороны, клеймят нелицеприятно исторические личности, невольно начинаешь задумываться о предмете. Почему на протяжении десятилетий люди чуть ли не молились на «идола», чтоб потом в один момент прозреть и посмотреть на ту же самую личность исключительно в черном цвете? Что такого неоднозначного в этих личностях, что и через столетия память о них не умирает. Пусть даже и трансформируется. И, наконец, отвергая посыл исключительной греховности человека, изначально не даешь простора представлению о любом человеке (именно – о любом; все люди – всего лишь люди), как кровожадном извращенном существе, бесконечно далеком от Бога…

– О, дорогой мой, очень трогательно с вашей стороны говорить о Боге с материалистом, да еще – с медиком, со скальпелем и микроскопом искавшим местоположение души человеческой и прочая…

– А я и не пытаюсь призывать вас к вере, доктор. Человек сам к этому приходит. Или не приходит… Или уходит от этого. Но – сам!..

– Конечно, конечно, Мурат Георгиевич. Никто не спорит. Вы, главное, не волнуйтесь так. Не забывайте поговорку, что все болезни… правильно, от нервов. Кроме тех, что от удовольствия…

– Зачем вы так?.. В таких вещах меня обмануть довольно сложно – в любых интонациях любых голосов фальшь всегда считывается. Не стоит со мной, как… Даже не знаю…

– Простите, не хотел обидеть. Только уточнить хотелось: у вас это, с голосами, как давно?

– Да столько, сколько пишу. Лет тридцать уж, наверно… Не сразу, правда, в такой степени – постепенно обострялось. Наверно, не совсем, как с музыкальным слухом (который либо есть, либо нет), но нечто подобное, хотя и поддающееся тренировке.

– И что говорят?

– Кто?

– Да голоса эти…

– Стоп, Станислав Георгиевич!.. Я, для работы, тоже что-то по психиатрии почитывал.

Эка вы, было, обрадовались… Бред… голоса… императивы… галлюцинации… Не надо этого, пожалуйста. Я – только проводник: я записываю подслушанное в необозримой вечности, и из этого сплетаются диалоги, выкристаллизовываются монологи и, весьма нечетко, к сожалению, зримые образы событийного ряда повествования. Сейчас не помню, но, кажется, и у Бахтина об этом есть… Вы, кстати, не знакомились с его «Психологией творчества»? Надо будет вам подкинуть как-то…

Тут-то разговор наш тогда и подзавял. Видимо, чего-то иного ожидал «пан Станислав» от встречи… А так, еще покружив по просторам необязательных тем (в том числе, и той, с «тезками по отчеству»), расстались, похоже, с обоюдным ощущением какой-то неловкости. Впрочем, не важно…

Сегодня никак не хотелось бы выходить на любые словесные конфликты. И уж тем более, после сегодняшнего «полета под капельницей». Как-то не слишком способен себя контролировать. Голова – не моя какая-то. Что-то подтормаживать начинаю. А он перед обедом будет ждать… Проклятье, взбодриться бы как-нибудь покруче, чем чайком. Спасибо, конечно, ребята, но ароматного бы кофейку-у!.. Так и почувствовал желание, подобно Морозке, растянуть последнее «у-у» в тоскливом вое…

По ощущениям, долго я добирался до сестринской. Или только показалось?

– Надежда Михайловна! там капельницу бы перезарядить, – эка словцо-то нашел, что удивился сам. – У нас в палате…

– Да-да, у Беглицкого… Помню… Иду… – Сестра задвинула ящичек с расфасованными по коробчонкам таблетками в стол, заперла его и, выйдя в коридор, дверь за собой задраила и вовсе наглухо: хитросделанным ключом, да плюс тугой засов с пружинной блокировкой… Это правильно… Молодец… Народец тут всякий…

«Ну что же, они – люди как люди…» – можно только примазаться к цитате. В любые времена они могут вполне уравновешенно и удовлетворенно жить совершенно в различных условиях, независимо от социального устройства. Но, был бы социум, а повод найдется!.. И вот за каким-либо новоявленным вождем подхватываются и несутся во всесокрушающем порыве, уничтожая приевшееся благополучное прошлое, которое всегда можно умело высветить с другой стороны. Вперед!.. Где перед? – Бог весть. Да и ладно… Перемен!.. Родные мои, кто сказал, что перемены бывают лишь к лучшему?!..

А когда спадает эйфория, и бросают вас лидеры временщики, приходят переосмысление жизненных целей, крушение идеалов и авторитетов, утрачивается смысл жизни…

И вот мы все здесь, ребятушки, сидим на жердочке, и зримая реальность для многих существенно радостней экономической и политической нестабильности «за бортом», где царят обнищание и безнадега, толкающие самых незащищенных к суициду или в психи… И в какой же реальности существует наше время, когда мы – на коне и можем дышать полной грудью?.. Да обрушатся стены! Растворятся, и…

Все те же… Хотя, вероятно, прошел и не один год. А что, собственно, изменчиво в мире?

Всю полноту людского бытия свободно втиснем в дюжину сюжетов. Есть лидер, трое – этого вполне достаточно, чтоб многое сказать… Найдутся ли желающие слушать?..

Кто хочет поддержать, берись за меч! Кто станет на пути, уснет навеки…

Ничего не изменилось в палате. Те же и они же заканчивают чаепитие. Надежда, прихватив опустевший флакон из-под раствора, спешит к выходу и встречает в дверном проеме.

– Все в порядке, Мурат Георгиевич? Как себя чувствуете после процедуры?

Да, миленькое словечко. Что-то в нем есть от обтирания утренней физзарядки…

– Спасибо, все нормально. Вот только засыпаю на ходу…

– Нет-нет, до обеда не надо, пока неясно, как там с обходом… – фея выпорхнула за дверь.

– Что такой взмокший, Мурат? Видок, действительно, будто кто гнался… Может, еще полкружечки?.. – Глаза у Володи внимательные, с проблесками сочувствия.– Отдышись, посиди спокойно, пока никто не дергает. А лучше, по коечке спину распредели. Позвоночник – штука хрупкая, – беречь надо…

– Угадали, позвоночник – больное место. Повредил по молодости, сорвавшись с водопада.

– Вот тебе и раз! – тут же встревает Морозко. – Уж не из наших ли геологических? Вот уж кого-кого подносит народу на блюдечке геология, так это деятелей культуры. Только с моего факультета знаю и поэтов, и актеров, и режиссеров, и бардов…

– Окоротись, мемуарист, – прищуривается Смирнов. – Нечего похваляться знакомствами с великими…

– Да нет, не геолог я, химик по образованию. Но уж потом, после университета, расширил образование в сфере естественных наук, «бичуя» по широкой стране моей родной. То с вулканологами на Камчатке, то с гидрологами на Северном Урале, то с мелиораторами на Кольском…

– Где?! – у Валеры голос сорвался в сипение. – На Кольском? Мелиорация?.. Это по скальным-то породам да ледниковым валунникам?

– О, голос специалиста. Успокойтесь, Валерий, мелиорация – только звучный предлог для проведения комплексной съемки. А все остальное – действительно, ваша вотчина.

– И за каким тебя-то так носило? Или химичил при лаборатории, по специальности?

– Нет, все по-честному, с ломом-лопатой по канавам да шурфам.

– Ну, ты даешь, писатель…

– Да и правильно, – ввернул слово и Вадим. – Где еще набираться жизненного материала? Я угадал?

– Абсолютно верно. Чтобы писать, совершенно не обязателен литфак. Но необходимы осознанное желание и достаточная воля, чтобы заставлять себя работать на самообразование. Да плюс возможность перемещений и общений… Впрочем, повторюсь, писателя, в известном смысле, из меня так и не вышло.

– Да разве важно, что из кого не вышло!? – в голосе Володи зазвучали нотки болезненной темы. – Если хоть что-то путевое получилось, – это уже, можно считать состоявшейся судьбой…

– А, простите, Володя! Вы-то каким боком здесь оказались? Адекватный, трезвомыслящий…

– А нас уже на списание? – хмыкнул Морозко. – Полные придурки?

– Ради Бога, не обижайтесь! Здесь, я вижу, вообще подобралась компания, не вписывающаяся в представления о…

– О психах? Так какие же мы психи, в самом деле, если находимся в привилегированном положении, в основном по знакомству?!

– Восхитительно, друзья мои, но как-то я, честно говоря, не особенно рвался в эти стены. Хотя, да, согласился на обследование из-за беспокойства родных…

Молчание надолго срезало тему под корень, и каждый нарочито занялся каким-либо своим делом. Володя, собрав грязную посуду, отправился приводить ее в порядок. Валера стал разбирать сумку и складывать в пакет белье и причиндалы для вожделенного послеобеденного купания. А воплотившаяся из эфира Наденька отключила от капельницы «мосье Беглицкого» и вновь растворилась в несколько приторном аромате собственных духов. Тут же на смену ей прибыли санитарки Мила и Лана и буквально за минуту восстановили в палате «шик-блеск», протерев полы, тумбочки и удалив с глаз стойку для капельниц.

Вадим подсел на соседнюю койку. Удерживая обеими руками в длинных гибких пальцах кружку, сделал несколько коротких глотков (уважили, не обделили таки, молодцы) и заговорил… Заговорил негромко, с хрипотцой, уставив глаза в оконное стекло, за которым метались меж дождевых капель оборванные разноцветные листья…