Читать книгу Святой Алексей, человек Божий - М. И. Хитров - Страница 4

Присмотримся поближе к тому обществу, среди которого должен был расти и воспитываться юный Алексей. Каково было нравственное состояние римского общества во второй половине IV века?

По словам одного знаменитого историка той эпохи, в Риме и Италии господствовала непомерная роскошь, не та общественная роскошь, которая идет рука об руку с искусствами и покрывает мрамором и золотом памятники своего отечества, чтобы сделать его еще более дорогим и достойным почтения, – нет, господствовала частная роскошь, неразлучная спутница каприза и дурного вкуса, происходившая от нравственной порчи и проявлявшаяся в унижении искусства. Под влиянием такой роскоши изящество форм сменяется излишеством украшений, величие – богатством. Такая роскошь вместе с восточной изнеженностью прокрадывалась в Рим еще при Северах, но нравы Запада были еще настолько стойки, что не сразу подчинились ей; основание Константинополя довершило ее торжество и на Западе. Новая столица, населенная азиатскими греками, скоро победила древнюю столицу теми обычаями, которых она чуждалась еще до того времени. Христианское общество также поддалось общему течению и заразилось восточной изнеженностью.

Поэтому, чтобы изобразить с надлежащей полнотой состояние христианского общества IV столетия, необходимо познакомиться вообще с нравами, господствовавшими в ту эпоху. Прежде всего, римская чернь – она оставалась такою же, как и прежде, т. е. убивала свое праздное время в пантомимных театрах или в цирке, а ночи проводила, благодаря итальянскому климату, на скамьях тех же амфитеатров или на плитяных портиках больших домов. Труда римский народ не знал, он всегда жил тунеядцем, на счет государства, но его не удовлетворял уже один хлеб, как во времена первых императоров, он требовал порций свиного сала, масла и вина, да сверх того подачки от патронов, да еще один оригинальный доход – взятки с комедиантов, с кучеров в цирке за то, чтобы их не встречали свистками… Вот чем кормилась римская чернь, неспособная к честному труду и проигрывавшая ночью в кости то, что удалось урвать днем, – самая низкая и развратная чернь на свете, жадная, ленивая, мятежная… Эту чернь нельзя было бы даже назвать именем римского народа: она перестала носить свои латинские имена и употребляла какие-то прозвища, неизвестно откуда заимствованные. Иностранцы, провинциалы, приезжавшие в Рим, с изумлением слышали странные имена Цимессеров, Цицимбриков, Серапинов и т. п. Ко всему этому, на римских улицах, среди толпы, можно было встретить множество людей с бледными лицами, покрытыми морщинами, носивших двойные следы рабства и физического бессилия. Гракх, некогда прерванный в своей речи шумом толпы, воскликнул: «Молчать, незаконнорожденные дети Италии!» В IV веке он мог бы с большим правом воскликнуть: «Молчать, римляне, переставшие быть мужчинами!»

А римская знать!? Сохранилась ли в ней хотя часть доблести предков? Увы, времена Цинциннатов, Фабрициев, Катонов давно и безвозвратно прошли. Римский сенатор IV столетия не мог быть даже и тем энергическим злодеем, какие являлись при конце республики, вроде Каталины или Клодия; его нельзя было назвать римлянином ни в дурном, ни в хорошем смысле. Образца для него нужно было искать где-нибудь на Востоке, в древнем Вавилоне или Персии. Он носил одежду только из самой тонкой шелковой материи, но потому, что тканая тога, даже самая легкая, была для него уже тяжела. Прозрачные покрывала из льна, зонтик и женское опахало служили необходимыми принадлежностями его туалета, а многочисленная толпа евнухов, рабов, праздных плебеев и клиентов составляла его свиту, когда он показывался в народе. А как проводит свое время знатный вельможа? Иногда он появляется в цирке для поддержания славы какого-нибудь наездника, посещает общественные бани, но большею частью он – дома. В обширной, роскошно убранной зале, с мраморным полом, со стенами, украшенными дорогой мозаикой, на роскошном ложе лежит он в полудремоте. Проникнет ли в комнату как-нибудь чрез тяжелые занавесы луч солнца или муха проползет по его платью, он уже раздражается и жалобно стонет: «Зачем я не родился в стране киммериев (стране мрака)? Тогда бы не приходилось терпеть подобных мучений». Случись ему отправиться на охоту или по какому-нибудь делу переехать в изящно убранной гондоле по озеру Авернскому в Пуццоли или Гаэту, он удивлялся сам себе и прославлял свой подвиг так, как будто он превзошел Александра Великого или Цезаря. Он жаловался всем на необыкновенную усталость, неразлучную спутницу столь тяжких трудов. Зато он не чувствовал ни малейшего утомления, просиживая ночи за игрой в кости… Но, может быть, римский вельможа, утратив суровые доблести предков, отличался любовью к наукам, образованностью? Нет, и Меценатов теперь было столь же мало, как и Камиллов. Науки внушали римскому вельможе такое же отвращение, как яд; его библиотека была крепко заперта и неприкосновенна, как гробница. Если он умел рассказать несколько анекдотов о частной жизни императоров из Светония да знал несколько тирад из Ювенала – этого было для него уже достаточно… С наступлением вечера начинались у сенатора пиршества, на которые обыкновенно являлось множество паразитов, льстецов. На эти пиршества мор, реки и горы всего мира должны были доставлять свои сокровища. Если подавали на стол какое-нибудь чудовище, какую-нибудь заморскую рыбу, гости приходили в сильное движение и наперерыв старались выказать свое удивление перед хозяином. «Не из Эвксинского ли понта эта рыба?» «А может быть, из далекого океана?» «А эти птицы, наверно, из оазисов Ливии?» «Принесите весы», – самодовольно заявляет хозяин, чувствующий, что он достойно поддерживает имя своих предков. 30 нотариусов, на основании домовых архивов, в подробности спешат рассказать, кто и когда поймал такую-то рыбу, откуда она привезена и т. д. Вдруг раздается музыка: в залу ввезен гидравлический орган величиною с дом, пущены в дело огромные лиры с флейтами и другими инструментами. Появляются танцовщицы и гаэтки и начинают исполнять свои танцы и пантомимы… Римский богач так бережет себя, что никогда не посетит умирающего друга или брата, если есть хотя малейшее подозрение относительно прилипчивости болезни; но он унизится до самой невозможной лести и прислужничества, он сбросит свою лень и спячку и начнет проводить ночи у одра больного, если имеет какую-либо надежду на получение наследства. Богатство, деньги – вот единственное божество, которому он поклоняется. Каким образом без денег он мог бы задавать такие обеды, окружать себя азиатской роскошью и поддерживать славу своего рода?

Римские женщины того времени в нравственном отношении были не выше мужчин. Все время они проводили в мелких интригах, болтовне и злоречии. Туалет считался самой главной и трудной их работою. Вот наступает время одевания, и целая толпа евнухов и служанок устремляется на знатную даму, как на добычу, и начинают – кто гребнем и раскаленным железом воздвигать на ее голове лес волос, перевитых золотыми нитями, кто – разливать на голове дождь золотых блесток, кто – подвязывать две косы, черную и русую, или накладывать сверх прекрасных черных волос рыжие, дорого купленные в Германии… Искусство нравиться в ту эпоху состояло, главным образом, в искажении природы. Далее следовали румяна, белила, сурик, сурьма – последние придавали особенный блеск глазам. Шелковое платье, затканное золотом, льняные одежды столь тонкие, что, по выражению одного отца Церкви, едва прикрывали тело, не закрывая его; драгоценные безделушки, камни, перлы, золотой пояс и золотые башмаки – все это считалось необходимой принадлежностью туалета знатной дамы IV века. Строгая нравственность древней матроны давно отошла в область преданий.