Читать книгу Без благословения. Роман, сотканный из дневниковых записей офицера, служившего в Группе советских войск в Германии в 1950-х - М. М. Колесников - Страница 3

Сегодня исполняется год, как, направляясь служить в Группу советских оккупационных войск в Германии, я пересёк государственную границу Советского Союза. Такую дату здесь помнят не хуже, чем день рождения, – от неё зависят сроки замены.

Едва я появился в столовой на завтрак, как Сергей Аношин встал и, демонстративно подняв стакан, наполненный минеральной водой, громко провозгласил:

– Товарищи! Пью эту противную протрезвляющую жидкость за первую годовщину пребывания майора Дежнёва в оккупационных войсках. Период стажировки для него окончен, теперь он стопроцентный оккупант.

– Заткнись, – ответил я, садясь рядом на свободный стул. – Ты всегда рад испортить человеку настроение. Оно у меня и так с подъёма уже минус ноль.

– Ничего, Володя, сегодня ведь суббота. Ручаюсь, что к вечеру мы поднимем его до плюс сорока. Нам это не впервой.

– Что такое, Аношин? – на пороге комнаты для командования показался заместитель командира полка по политической части подполковник Носов.

– Ничего, товарищ подполковник, – хладнокровно ответил Аношин, – а какое ваше мнение в отношении Маяковского?

Носов замялся. Он чувствовал подвох, но не мог определить, в чём он заключается, и, как говорят спортсмены, потеряв темп, был вынужден, ввязавшись в разговор, остановиться у нашего стола.

– При чём здесь Маяковский?

– Но ведь вы согласны, что «Маяковский был, есть и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»1?

– Конечно.

– Так ведь это он сказал крылатые слова: «Лучше уж от водки умереть, нежели от скуки».

Кругом засмеялись, а порозовевший Носов погрозил пальцем.

– Делайте не под Маяковского, а под самих себя, – нашёлся замполит, – и запомните, что в стакане вина тонет больше людей, чем в море.

Сказал и вышел из зала, последнее слово должно быть за ним.

Аношин и я – заместители командиров дивизионов. Я – первого, а он – второго. Оба майоры, оба холостяки и даже одногодки, я моложе почти на три месяца. Только Сергей заменяется уже в будущем году, а у меня впереди два долгих года.

С Сергеем живу дружно, частенько собираемся то у него, то у меня. Наши комнаты в разных концах здания офицерской гостиницы: получается, что ходим друг к другу в гости. У нас есть радиоприёмники, слушаем Москву, что здесь совсем не так легко, как может казаться, «Маяк» и «космополитов» – так мы называем все западные радиостанции, кроме ведущих откровенную антисоветскую пропаганду на русском языке, это – «поджигатели». Лично я, если приходится, слушаю их без свидетелей – так спокойнее.

– Ты, старик, что-то и впрямь не в духе, – говорил Сергей. – Оля, наш майор грустит, дайте ему что-нибудь для души. Постарайтесь, вы ведь знаете его анкету – холостяк.

Большинство наших женщин-военнослужащих, сменивших в прошлом году работавших официантками и уборщицами немок, прибыли из Курской, Белгородской и других центральных областей. С обликом, словно их послали на сельскохозяйственные работы, женщины ехали, откровенно радуясь: мечтали приодеться и, может быть, заполучить себе в мужья какого-нибудь офицера. Встреченные сперва с повышенным вниманием – всё-таки свои, советские, а не немки, связь с которыми строжайше запрещена, они сразу почувствовали себя слишком свободно, и это не замедлило сказаться на качестве обслуживания. Офицеры стали с сожалением вспоминать аккуратных немок, к этому времени подоспел кинофильм «Любовь Яровая», и заговорили, что «пустили Дуньку в Европу».

Конечно, это нельзя сказать обо всех, есть и скромные, добросовестные. Оля, пожалуй, самая славная из наших девушек. Она всегда спокойна, никогда не грубит, держится удивительно ровно со всеми. Вот и на этот раз, подойдя к нашему столу, приветливо улыбается.

– Вы всё шутите, товарищ майор. У нас нет ничего для души. Сегодня для всех макароны по-флотски. – И привычным движением Оля ставит передо мной дежурное блюдо и стакан чаю.

К нам подсаживается Шевченко – заместитель командира третьего дивизиона. Плотный, большеголовый, с солидной лысиной и добродушной красной физиономией любителя выпить. Тоже майор, но лет на двенадцать старше нас.

– Володя, ты не слышал, как комвзвод ездил в отпуск? – спрашивает Сергей.

– Нет, – отвечаю я, – а что?

– Поехал комвзвод в отпуск, – начинает рассказывать Сергей, и сидящие за соседними столами поворачиваются к нам. – Когда поехал? Конечно зимой. Недаром говорят: снег идёт, мороз лютует, Ванька-взводный в отпуск дует.

Окружающие смеются в предвкушении дальнейшего развития событий. Где-то я это уже слышал, но не перебиваю: может быть, Сергей добавит что-нибудь от себя. И он продолжает:

– Известно, что зимой в отпуске делать. Первую неделю не отходил от жены, вторую – сына на санках катал, потом всех знакомых обошёл. Скучно стало, и взводный пошёл на охоту. Взял свой «Зауэр»2 с тремя колечками патронташ. Ходил-ходил, подстрелил пару куропаток, и тут из леса выходит медведь. Комвзвод растерялся, ведь патроны у него только с мелкой дробью. А медведь подошёл, встал на задние лапы и заревел: «Я тебя съем». «Не ешь, – просит комвзвод, – у меня ведь жена, сын маленький. Я тебе конфет принесу». Медведь же его облапил и говорит: «Не нужны мне твои конфеты. Съем тебя, и всё». Видит взводный, что медведь заупрямился и пасть раскрыл, страшно стало. «Ладно, – говорит, – чёрт с тобой, ешь. Только мне уже пора возвращаться в Группу советских оккупационных войск в Германии – поедешь вместо меня. Вот тебе отпускной билет, вот пропуск на переход границы, и езжай к генералу армии Чуйкову3, он тебя выдрессирует». Закрыл уже глаза от страха, ждёт. Потом посмотрел, а медведь на всех своих четырёх лапах бежит обратно в лес.

Кругом хохот – такая уж в оккупационных войсках служба, что даже медведь испугался.

– Что здесь смешного? – спросил Сергей. – Всё чистая правда, как в церкви. Лучше посоветуйте, где посмотреть бы хороший фильм, что-нибудь вроде «Девушки моей мечты», кстати, он идёт в городе. А то у нас опять «Они из Кронштадта».

– «Мы из Кронштадта», – поправил его Шевченко.

– Ты меня, конечно, извини, Иван Петрович, но в Кронштадте таких олухов, если не сказать по-морскому более солёное слово, не было, нет и не дай бог, чтобы были.

Шевченко стал похож на варёного рака, а мы все взялись за животы. Ну этот Сергей всегда что-нибудь имеет в запасе! А тем временем Аношин невозмутимо продолжал:

– Все, кто в этом сомневается, могут убедиться, посмотрев этот фильм. Да ты не сердись, Иван Петрович, ты же знаешь, что я не могу постоянно быть серьёзным. Что ты всё время высовываешься?

Для Сергея Шевченко давно служит удобной мишенью для шуток, но терпит, не обижается, по крайней мере, не подаёт виду. Вот и сейчас смеётся вместе со всеми и говорит:

– Нехорошо смеяться над стариком, Аношин.

– Способный мужик, – Сергей кивнул ему вслед и добавил: – Уже шесть лет учит учебник Пеха и Винарского4 наизусть, дошёл до пятидесятой страницы.

– Что в этом плохого? – недоуменно спросил я.

– Ничего, только первые сорок девять он уже начисто забыл. Место занимает, а толку никакого. Лучше бы освободил его для твоего Шатрова.

После завтрака выходим из столовой вместе с Аношиным.

– Что у тебя сегодня? – полюбопытствовал Сергей.

– Тренаж с командирами батарей.

– А твой командир?

– Не знаю. Поручил мне.

– Понятно. Наверное, потопает к спекулянтке. Что делать: приказ начальника – закон для подчинённых. Тогда до обеда.

Подхожу к казарме за пять минут до начала развода на занятия. Все уже в строю на своих местах. У подъезда медленно прохаживаются командир дивизиона и заместитель по политической части. Замполит всегда старается подойти к строю вместе с командиром. В этом он берёт пример с Носова, тот тоже никогда не стоит в строю, когда полк строит заместитель командира. Остатки комиссарских замашек, когда и командир и комиссар имели равные права. Мне кажется, что политработники считают обложку своего партийного билета более красной, чем у остальных членов партии. Не знаю, как командир полка, мой – терпеть этого не может, но стесняется, а может быть, боится одёрнуть.

Командиры батарей стоят на своих местах. Вижу, как Антонов, держа тетрадь в руках, что-то в ней пишет и передаёт стоящему рядом лейтенанту Бочарову. Бочаров, порядочный лодырь, видимо, подсунул на утверждение конспект для проведения занятий в последнюю минуту. Надо будет пойти на его занятие и посмотреть, как он к нему подготовился.

Смотрю на часы: ещё две минуты, но командир дивизиона нетерпеливо переминается с ноги на ногу, и я командую:

– Дивизион, смирно! Равнение направо!

Священен и незыблем воинский ритуал. Командир дивизиона идёт к строю, за ним, стараясь идти в ногу, замполит. Иду навстречу, посередине строя мы встречаемся, и я рапортую:

– Товарищ подполковник! Первый дивизион для развода на занятия построен. Заместитель командира дивизиона майор Дежнёв.

Рабочий день начался.

* * *

Сегодня суббота. Самый несуразный день недели: с утра хочется, чтобы скорее наступил вечер, а когда он наступит, не знаешь чем заняться.

Кроме тренажа с командирами батарей, по плану у меня занятий нет. Поэтому сижу один в пустой комнате, на двери которой висит табличка «Штаб 1-го дивизиона», и пускаю кольца табачного дыма к потолку.

Командир дивизиона ушёл в город. Он заменяется в будущем году и, готовясь к этому событию, старается приобрести побольше вещей, дефицитных на нашей Родине. У нас здесь говорят, что первый год службы в войсках Группы офицер входит в обстановку, второй – работает с полной отдачей, а третий – готовится к замене.

Замполит засел в кабинете командира. Скоро полковое партийное собрание по вопросу о состоянии воинской дисциплины, и он занимается статистикой: считает, сколько у нас дисциплинарных взысканий. Статистика требует пунктуальности, вот Зеленцов и разносит по графам, сколько взысканий наложено за пьянство, за самовольные отлучки, за пререкания и так далее. Сколько наложено на офицеров, на сержантов, на рядовых, на коммунистов, комсомольцев и беспартийных… Взысканий в дивизионе наложено много, и работы ему хватит до самого обеда.

Майор Безрукавый – наш начальник штаба – сегодня проводит занятия с разведчиками за городом, отрабатывая засечку целей на короткой базе. Чтобы обеспечить своевременное возвращение на случай тревоги, он взял с собой радистов с рацией и поддерживает связь со штабом: через тонкую перегородку я слышу попискивание ключа.

Лично я уверен, что сегодня войны не будет, потому что войны начинаются рано утром. Наверное, её не будет и завтра, но чем чёрт не шутит, и поэтому войска Группы должны быть постоянно в боевой готовности независимо от наших личных мнений и чувств.

Настроение у меня сегодня действительно неважное. В своих тридцать лет сам знаю, что не очень-то многого достиг. В моём возрасте многие уже становились генералами. Наполеону не было двадцати восьми, когда он завоевал Италию. Тухачевский говорил: «В тридцать лет я или буду генералом, или застрелюсь!» Стоп. Чего ради я вспомнил Тухачевского, мыслей о котором старался избегать после того, как он стал врагом народа? Где-то в шестом классе, кажется, мы играли в «Реввоенсовет», как ещё раньше играли в «Чапаева». Наш заводила, гроза учителей и даже директора нашей семилетки, был Ворошиловым, другой хулиганистый мальчишка – Будённым, третий – Блюхером, и так далее. Я был Тухачевским. Игра распалась, мы стали взрослее, а после тридцать седьмого года молчали о ней – ведь почти весь Реввоенсовет того времени был расстрелян.

Были и у меня честолюбивые замыслы, правда, более скромные, чем у великих полководцев. Они имели основание: после войны подвезло – с ходу поступил в Военную артиллерийскую академию и окончил её. Был назначен командиром дивизиона, как говорится, открылся зелёный семафор по службе, но случилась неприятность: через полгода после назначения на ответственных ученьях с боевой стрельбой мой дивизион, меняя боевые порядки, выскочил в район, по которому вели огонь. Случай спас от жертв – нашу колонну вовремя заметили и прекратили огонь. Начальство рвало и метало. Я доложил, как это случилось: команду на перемещение дивизиона подал, получив распоряжение от командира полка. Собственно говоря, к началу разбора страсти уже улеглись, командир полка есть командир полка, поругали бы, и всё. Но мой командир наотрез отказался от того, что приказ отдал он. Меня обвинили ещё и в нечестности, и тут же на разборе из командира дивизиона я стал заместителем.

Прошёл год, я задумался, что скоро снова выберусь в командиры, когда офицер – заместитель командира дивизиона нашего же полка, отобранный для замены в Группу советских оккупационных войск в Германии, исчерпав легальные возможности для того, чтобы не поехать, – устроил скандал в ресторане. Потом он мне говорил: «Понимаешь, ведь только три месяца как женился – разве можно оставлять молодую жену? А ты холостяк».

Офицер получил своё – на партийном собрании ему объявили строгий выговор, а поехал вместо него я. И остался холостяком – ведь жениться, проходя службу за границей, всё равно что посылать жену одну на курорт.

Раньше жениться не хотелось, не было любви, и, наверное, не только с моей стороны. Возможно, что женился бы вскорости, была уже милая Галочка, студентка пединститута, она подводила меня к этому медленно, но настойчиво. Известие о моём отъезде за границу повергло Галю в глубокую печаль, а сам мой отъезд она восприняла как физическую утрату. Когда мы оставались вдвоём, её скорбные потемневшие от печали глаза были постоянно обращены на меня, словно вопрошая: «За что?» Я уже начал опасаться за её психику, как бы чего не вышло, но в день моего отъезда Галя держалась молодцом.

Были проводы, выпито было порядочно. Самые близкие друзья провожали меня на вокзал. В купе разливали по стаканам последнюю бутылку водки.

– Пиши, Володя, – сказала Галя. – Я буду ждать твои письма и, конечно, тебя.

Проводница дважды напоминала, что провожающим надо оставить вагон, а я рассказал старый анекдот: трое бегут за поездом, двое из них вскакивают в последний вагон, а оставшийся дико смеётся. Когда его спросили, почему он засмеялся, ответил, что они его провожали. Ребята оценили юмор, посмеялись, но из вагона вышли. Последней уходила Галя. Мы снова целовались в тамбуре, она шептала:

– Буду ждать. Только возвращайся.

Новое место, новые люди, новые для меня устоявшиеся порядки. Полковник Савельев при первой же встрече сказал мне:

– У вас есть все возможности считать, что скоро снова станете командиром дивизиона. Только покажите себя, раскройтесь.

И я старался. Усиленно занимался артиллерийско-стрелковой подготовкой с офицерами и сержантами, специальной подготовкой с батареями. Безрукавый много уделял внимания подготовке разведчиков и вычислителей. Командир у нас был опытный. Так мы совместными усилиями добились, чтоб дивизион стал выделяться в полку своей специальной подготовкой и слаженностью. Но толку-то… Убыл на повышение командир дивизиона подполковник Веселов, а через несколько дней появился новый – Волков, поставив тем самым крест на всех моих надеждах. Говорят, что у него где-то мохнатая рука, но мне от этого не легче. Вдобавок Волков сразу дал понять, что у него есть свой опыт, который будет нам передавать. Вот и передаёт безуспешно до сих пор.

Служба в войсках Группы имеет свои положительные стороны: полностью укомплектованы подразделения, ничто не мешает нормальному ходу боевой подготовки. Учения и постоянные проверки боевой готовности оттачивают мастерство войск, а осознание, что они стоят лицом к лицу с армиями тех государств, которые по военной терминологии именуются армиями наших вероятных противников, держит их в постоянном напряжении. Народ сюда отбирают в основном неплохой: всё-таки заграница, передний край и тому подобное.

Неплохо здесь и с материальной стороны. Кроме денежного содержания в советской валюте, выплачиваемого по аттестатам семьям или зачисляемого на вкладные книжки, мы получаем и немецкие марки. Это как бы командировочные за пребывание за границей. Умеренно расходуя их на повседневную жизнь, особенно на продукцию, имеющую запах спиртного, можно хорошо обеспечить себя на будущее. Промтоваров здесь по нашим меркам достаточно. Есть ловкачи, которые ежемесячно шлют жёнам посылки с вещами, пользующимися большим спросом на Родине, а те пропускают их через комиссионные магазины или «барахолки». Я не из их числа, да и нет у меня жены, которая бы накапливала дома деньжата и заводила любовников в ожидании своего далёкого мужа. Галя не дождалась даже моего первого отпуска и вышла замуж, не сообщив мне об этом. Правда, я к этому времени уже поотвык от неё и больших душевных переживаний это известие у меня не вызвало.

«Всё, что ни делается, делается к лучшему», – подумал я, узнав об этом от других, а, услыхав на одной из вечеринок шутливую песню со словами «Если невеста уходит к другому, то неизвестно кому повезло», теперь часто их вспоминаю. Кроме того, во время отпуска я познакомился с Тамарой. Она уже была один раз замужем и в ближайшем будущем не имеет желания повторить этот опыт.

Самым уязвимым местом службы в оккупационных войсках является личная жизнь.

Армию часто сравнивают с заведённой пружиной, готовой развернуться в любую минуту со страшной силой. По-моему, лучшее сравнение трудно найти. Особенно это относится к войскам нашей Группы, находящимся, как принято у нас говорить, на переднем крае стран социализма. Боевой готовности здесь подчинено всё.

Но постоянно заведённая пружина постепенно ослабевает. Усталость металла, что ли. Так же ослабевают и люди. И чтобы усталость людей не влияла на боевую готовность войск, для офицеров введена замена после трёх лет службы за границей. Три года проходят действительную военную службу солдаты и сержанты, три года служат в войсках Группы и офицеры. Служат, как солдаты, почти на казарменном положении, без семей, родных и любимых. Все они далеко отсюда – в России, как обычно говорят здесь.

Хорошо служить в том гарнизоне, где есть Дом офицеров. Там и кинофильмы крутят поновее, и приезжие артисты бывают, а на вечера танцев собираются все сливки местного женского общества, конечно, своего – русского: машинистки штабов, официантки и уборщицы офицерских столовых и гостиниц и многие другие.

В нашем гарнизоне Дома офицеров нет. В солдатском клубе фильмы идут только два раза в неделю и при этом довольно древние.

Остаётся широкое поле для самодеятельности. Я имею в виду не художественную самодеятельность, а самодеятельность в проведении свободного времени.

У солдат и сержантов этого времени немного. По распорядку дня на личные нужды отводится один час перед вечерней проверкой. За день солдат, бывает, так устанет, что сидит и дремлет в Ленинской комнате. Однако встречаются «любители», для которых строгий контроль и двухметровая ограда вокруг военного городка не помеха. Исчезая из казарм на час, два, а то и на всю ночь в поисках острых ощущений, они забывают о серьёзной ответственности за свои похождения перед законом армейской службы. Их обычно немного, но хлопот командирам доставляют достаточно, так как могут увлечь с собой и одного-двух хороших парней.

Бывает, нет долго писем от девчонки, жалуется мать на невестку или жена на свекровь, или ещё по какой-то причине загрустит солдат, – и «рубаха-парень» оказывается тут как тут.

– Не пишет?

– Не пишет.

– Вот стерва! И такому парню! Все они такие. Баба есть баба. Только между мужиками и есть настоящая дружба и верность. Для друга готовы на всё. Выбрось её из головы, забудь. Не стоит она тебя.

– Хотел бы выбросить, да не могу…

– Пустяки. Знаю я тут одного хорошего камрада, всегда можно купить бутылку, только постучать надо по-особому. Махнём?

И солдат «махает». Принесли бутылку, выпили с друзьями, и, как всегда в таких случаях, оказалось, что мало. Собрали у кого сколько есть и после отбоя снова «махают» к знакомому камраду. Выпили ещё, и теперь море по колено. И снова «рубаха-парень».

– Знаю пару верных фроляйн5.

И пошли в ночной незнакомый город.

Результат всегда почти один и тот же: пьяных, их чаще всего задерживают комендантские патрули. Утром наступает тяжёлое протрезвление, и грязный, с опухшим лицом солдат не поднимает глаз:

– Не знаю, как всё это случилось…

И хороший до этого случая солдат становится нарушителем дисциплины, теряет надежду на краткосрочный отпуск на Родину, о котором мечтает каждый, а тот «рубаха-парень», прикрытый общей массой, через некоторое время находит очередную жертву.

У офицеров свободного времени несравненно больше. После ужина возникает естественный вопрос: чем заняться? Надо, конечно, подготовиться к занятиям на следующий день, но большинство управляется с этим в послеобеденное время в часы ухода за техникой. Кроме того, большинство офицеров проводит эти занятия не первый раз. Книги, радио – этого недостаточно, чтобы заполнить досуг, лишённый женского общества. Тяжело мужчинам, в большинстве нестарым и физически здоровым, без женщин. И вот собираются небольшие компании. Те, что возрастом постарше, могут сесть за пульку, но молодёжи это скучно.

Молодые офицеры вообще народ своеобразный. Так уж повелось с войны, в которой многие из них и не участвовали, что за чашкой чая их не соберёшь, предпочтение отдаётся водке. Они не любят слушать нравоучительные беседы, постоянно заглядываются на молодых женщин, отмечая своим вниманием самое привлекательное: стройный стан и округлённость бёдер, молодую грудь под тонкой блузкой, безупречную форму ног. Правда, на молодых женщин заглядываются не только молодые офицеры.

Отъезд офицера в отпуск – событие, заслуживающее того, чтобы его отметить. Возвратился офицер из отпуска – значит, привёз несколько бутылок «Столичной». День рождения, удачная покупка и так далее, всё это повод для выпивки. Словом, как сказал один из наших начальников: «Русские люди пьют по поводу какого-либо случая, а также по случаю отсутствия этого случая».

Ну а когда пропущено несколько стопочек, мысли становятся свободнее, а желание настойчивее, теряется самоконтроль, офицер выходит, как говорится, на «тропу любви».

Стариком себя не считаю, но и от молодёжи отошёл, служебное положение и майорское звание обязывают, хотя порой кровь и играет. Боюсь, что мой «поплавок» (так в войсках шутливо называют значок об окончании военной академии за то, что он якобы способен удержать своего владельца «на плаву») не выдержит тяжести двух «камней»: снятия с должности и такого аморального поступка, как связь с немецкой женщиной. Тогда ведь можно больше и не служить.

Сергей Аношин особой скромностью не отличается, по крайней мере на словах, и порой довольно громко заявляет в узком кругу:

– Лучше я поистрачусь, чтобы добиться взаимности у действительно привлекательной фроляйн, чем стану на колени перед уборщицей в солдатской форме, которая задерёт вверх и без того курносый нос и скажет: «А я не хочу».

Однако, несмотря на громкие и вызывающие высказывания, Аношин ещё ни разу не попался.

Я свой академический значок не ношу, чтобы избежать вопросов, почему офицер, окончивший академию, занимает такую незначительную должность. Хуже нет, чем притворное сочувствие. Вообще не люблю, когда мне его выражают, притворно или искренне, всё равно.

Но хватит с меня этих, в общем-то, безрадостных воспоминаний. До начала тренажа с командирами батарей ещё почти три часа. У меня всё готово, пойду-ка я на занятие к Бочарову.

* * *

На тренаж с командирами батарей пришёл порядком расстроенный. Явная неподготовленность к занятию лейтенанта Бочарова больно ударила по самолюбию: инструкторско-методическое занятие с командирами огневых взводов по этой теме проводил я. И такой провал! Мне пришлось отстранить лейтенанта от проведения занятия, поставить его в роль обучаемого и руководить самому.

Обидно было и потому, что огневые взводы второй батареи славились не только в дивизионе, но и в полку высокой слаженностью. Пашков в своё время хорошо их подготовил и вот уже почти полгода командует батареей во втором дивизионе, а я, по привычке, был уверен, что там всё обстоит благополучно. Не пошёл бы на занятие и считай, что не только пропали два часа учебного времени, но и просмотрел бы слабость, как руководителя всегда внешне подтянутого лейтенанта.

Тренаж начинаю вовремя, опоздавших нет. Антонов сидит порозовевший и молчит, что не в его характере: обычно собственное мнение так из него и вылетает. Видимо, Бочаров успел доложить о своём провале, и Антонов выжидает, как обернётся дело. Пусть поёрзает на стуле, поразмышляет и о своей ответственности.

Занимаемся в артиллерийском классе на миниатюр-полигоне. На его переднем щите изречение Сталина: «Артиллерия – бог войны».

Миниатюр-полигоны теперь выходят из моды, тренировки всё чаще проводят на винтовочных полигонах. Это приносит больше пользы, но наш полигон расположен довольно далеко – только на дорогу туда и обратно уходит полтора часа, а сегодня суббота.

Подполковник Волков уже полгода как командует дивизионом, а я всё не могу к нему привыкнуть. Если дела в дивизионе идут и неважно, но начальство не ругает, он ходит довольный и даже на беспорядки смотрит сквозь пальцы. Беда, когда ему сделает замечание командир полка или кто-нибудь другой из начальства повыше. Тогда у него всё не так, всех ругает, ко всем придирается. Проходит несколько дней, и снова тишина.

Наши командиры батарей усвоили особенности характера командира дивизиона довольно чётко. Когда в дивизионе тишь да гладь, они сидят в своих канцеляриях, а если их начнёшь прижимать, то бегут к Волкову жаловаться, что им не дают возможности работать самостоятельно, опекают как маленьких и так далее. Когда же начальство сделает Волкову надир, у них сразу появляется интерес к полевым занятиям, лишь бы подальше от командира дивизиона.

Шатров и Наумов майоры, Антонов – капитан. Трудно мне бывает с ними. Шатров ровно на десять лет старше меня, окончил училище ещё до войны, воевал на Хасане. Во время войны служил на Дальнем Востоке, к её концу командовал дивизионом, дошёл с ним до Порт-Артура и остался там служить. Из-за болезни жены его перевели куда-то в Поволжье, а там в это время началось сворачивание частей. Свернули в батарею и дивизион Шатрова. Так он стал командиром батареи и по замене попал в Группу войск.

У нас Шатров кандидат на выдвижение, причём уже давно, но… Вместо кого его выдвигать? Потерь нет, народ крепкий, никто не умирает. Шевченко хотя и глуп как пробка, но за своё место держится не только руками, но и зубами. Волкову скоро уже сорок два, а по виду проживёт до ста лет.

Дело своё Шатров знает, командиров взводов держит в руках. По отношению ко мне всегда корректен: придёшь в батарею – обязательно отрапортует, на замечание ответит: «Слушаюсь». Но ухо с ним приходится держать востро: чуть что – и может задать каверзный вопрос или бросить такую на первый взгляд «невинную» реплику, что потом не поймёшь, подтрунивает он над тобой или говорит просто так, как говорится, без всякой задней мысли.

Наумов у нас недавно, приехал в прошлом месяце по замене и держится немного особняком. Чувствуется, что мужик себе на уме и не глуп. По возрасту мы с ним одногодки.

Самый молодой – Антонов. И по возрасту, и по званию. Ему только в этом году присвоили звание капитана, свою молодость пытается замаскировать напускной бывалостью, на деле это получается как бесшабашность. Антонов один из тех, кто не нуждается даже в поводе для выпивки: только намекни.

Тема сегодняшнего тренажа несложная, подобные задачи каждый офицер-артиллерист обязан выполнять в любое время, «даже спросонок», как любит говорить наш командир полка. Однако, готовясь к занятию, я подготовил несколько сюрпризов, и пришлось попотеть даже майорам. Антонов – тот сразу попался, а Шатров вовремя заметил подвох и вывернулся, чем, кажется, остался весьма доволен. В общем, поработали неплохо.

После окончания тренажа устроили продлённый перерыв, курили минут двадцать, разбирали решения задач.

– Что, Бочаров слабо провёл занятие? – решился наконец на вопрос Антонов.

– Он его и не проводил. Пришлось за это взяться мне. Вы могли ожидать такой результат, ещё когда утвердили его филькину грамоту под видом конспекта. Надо было самому пойти к нему на занятие.

– Надо было, – со вздохом согласился Антонов, – даже собирался, но провозился со старшиной и забыл.

– Ты, Коля, – заметил Шатров, – прижми Бочарова. Он лодырь и может подвести ещё хуже.

– Прижму, – опять соглашается Антонов, – да только что с ним сделаешь? С выговора мало проку, посадить под арест – значит надо самому проводить занятия с огневыми взводами, ведь старший офицер батареи ещё в отпуске.

– Можно и самому пару раз провести, – заметил я, – показать, как надо это делать. Можно и с выговора начать. У Бочарова взысканий нет, не начинать же с ареста.

– Пожалуй, так и сделаю. Объявлю ему сегодня выговор.

Чувствуется, что Антонов доволен, вроде бы отвёл удар от себя.

– Что ж, – замечаю на прощанье, – дело хозяйское, только давайте договоримся, если подобное повторится, то выговор запишем вам. Что касается Бочарова, то напишите рапорт командиру. Ведь взыскание надо объявлять в приказе.

– Хорошо, товарищ майор. Рапорт будет, и больше такого я не допущу. Даю слово.

* * *

Волков так больше и не появился в дивизионе. Видимо, приложился в ресторанчике на обратном пути и решил отдохнуть после этого. Дивизион сегодня заступает в наряд, и мне пришлось проверять подготовку караулов. Но по графику несение службы проверяет начальник штаба, что даёт мне право на спокойную ночь.

Мы сидим в моей квартире вдвоём: Сергей и я. Сидим в мягких креслах за низеньким столиком. На столике бутылка вайнбранда, два бокала и тонко нарезанная салями. Немецкая водка – порядочная дрянь, офицеры наши предпочитают пить вайнбранд, называя его коньяком, хотя на самом деле это, конечно, «эрзац-коньяк»6. Сергей расстегнул свой китель, я же одет по-домашнему – в махровом купальном халате.

Кресла мне достались от бывшего моего командира подполковника Веселова, за что Волков время от времени брюзжит. Здесь у нас уж такой порядок: офицер, уезжая по замене или к другому месту службы, раздаёт «излишки» мебели своим друзьям. Когда я приехал, мой предшественник оставил мне только «прожиточный минимум»: шкаф, кровать, два стула и вот этот столик.

Надо сказать, что Веселов оказал мне ещё и другую, более важную, услугу. Месяца за три до ухода на повышение он потребовал для себя как для командира дивизиона двухкомнатную квартиру, а свою отдельную однокомнатную передал мне. Сергей мне в этом страшно завидует и не раз предлагал поменяться, обещая различную компенсацию, вплоть до подбора хорошенькой любовницы.

Уже выпито по паре бокалов, кровь циркулирует быстрее, речь становится живее, и я снова наполняю бокалы.

– Счастливец ты, Сергей, – говорю я, – уже в следующем году уедешь в Россию, будешь свободным человеком и встречаться с женщинами, знакомство с которыми не грозит отправкой в двадцать четыре часа. За наших женщин!

Сергей смеётся и поднимает свой бокал.

– За них нельзя не выпить. Но не вешай носа, дружище. Кто знает, не буду ли я потом жалеть об «оккупационной» службе, попав на разъезд в Забайкалье, где воду привозят в цистернах. Сейчас в моде замена по «длинному плечу» – с крайнего запада сразу на Дальний Восток.

Аношин пьёт маленькими глотками, словно смакует эту дрянь, – смотреть противно. Я же пью залпом. Наверное, на лице у меня довольно кислая гримаса, потому что Сергей смеётся.

– Пить надо так, майн фройнд7, чтобы думали, будто тебе это приятно.

– Брось ты эту демагогию, – отмахиваюсь я, закусывая салями.

– Это не демагогия, а одно из правил поведения в обществе, – отвечает Сергей. – Я читал как-то стенограмму лекции одной бывшей княгини в институте международных отношений. Всё надо делать естественно, не обращая на себя внимание окружающих.

– Враньё всё это, – заметил я, закуривая сигарету.

– Наверное, нет. Насчёт же замены ты знаешь, сколько у нас есть малоприятных мест. Хорошо, что цари продали Аляску…

– Всё равно будешь среди своих. Особист8 не будет следить, с кем ты встречаешься, а Носов читать лекции о правилах поведения советского человека за границей.

– Будет читать другой на такую же важную тему. Что касается контриков9, то они следят постоянно и там и здесь. Можешь мне поверить.

– Охотно верю, – сразу согласился я и вспомнил, как в училище курсант моего взвода Разябин подошёл ко мне, когда я был один, и доложил, что начальник особого отдела майор Раев вызывал его к себе и приказал докладывать обо всём, что происходит во взводе. До сих пор помню, как чувство страха шевельнулось у меня в душе и я еле нашёлся, что ответить. Ведь домик, где работал Раев, все старались обходить подальше.

– Носов же, по-моему, совсем не плох, – продолжал Сергей.

– И ты постоянно с ним пикируешься.

– Только для того, чтобы поразвлечься самому и доставить удовольствие окружающим. Если ты заметил, то ко мне Носов относится благожелательно.

– Пожалуй, но почему?

– Маленькая тайна, майн фройнд, пока даже для тебя. Но клянусь честью, я передам её тебе перед отъездом.

Тайны – это слабость Сергея, вернее, одна из его маленьких слабостей, так как самая большая его слабость – это женщины. Сергей делает вид, что весь начинён этими тайнами, иногда выдавая что-нибудь на суд общественности. Над такой особенностью Сергея немного подтрунивают наши офицеры, хотя стараются особенно не задевать: язык у Сергея довольно острый – и ответ не заставит себя долго ждать. Несмотря на свои тайны, Сергей хороший парень.

Мы сидим ещё с полчаса, пока Сергей не взглянул на часы.

– Пройдёмся по вечернему городу?

– Зачем? Носов, наверное, стоит в своём тёмном подъезде и наблюдает, куда направляются офицеры.

– Ему сегодня не до этого.

Я с удивлением смотрю на Сергея. Он доволен произведённым впечатлением и громко смеётся.

– Как в песне: «Нам разведка доложила точно».

Мне что-то не хочется идти. Что толку, что ещё часа два побродим по тёмному городу. Мы в нём как инородное тело. Прохожие будут подозрительно смотреть нам вслед, а женщины на пустынных улицах переходить на противоположную сторону, ведь и немцев, как у русских, есть пословица, что бережёного бог бережёт. Кое-кто из ярко накрашенных девиц бросит вызывающий, или, скорее, призывающий, взгляд. Молодёжь, как пчёлы на мёд, липнет на случайные встречи, и статистика гарнизонного госпиталя показывает увесистый прирост венерических заболеваний – в основном у солдат и сержантов, так как большинство «господ» офицеров предпочитает втихомолку обращаться к частным, то есть немецким, врачам. Наш особист уверенно говорит о специальной засылке к нам больных проституток из западной зоны, хотя мне кажется, что это больше в расчёте на пугливую впечатлительность общественного мнения гарнизона.

Оккупация – это временное занятие войсками неприятельской территории. Территория – это Германия, жители её – немцы. Как я к ним отношусь?

Вообще, над своими чувствами к немцам я особенно не задумываюсь. Здесь всё просто: война окончена, мы победители, они побеждённые.

Конечно, я вижу немцев чаще, чем солдаты и сержанты, ограждённые высокими заборами военных городков, но и то бывает, что неделями не выхожу за их ворота.

При встрече на улице, в магазине или на вокзале немцы бросают на нас мимолётные и равнодушные взгляды – будто бы равнодушные, а что они выражают на самом деле?

Есть и такие, что вообще смотрят как бы сквозь тебя, или мельком взглянет и тут же отвернётся, словно опасаясь выдать свои истинные чувства.

С большинством же населения отношения достаточно корректные, это чаще всего короткий разговор в магазине, заканчивающийся неизменными: Bitte Schön, Danke Schön и, конечно, auf Wiedersehen10.

То, что побеждённые немцы жили лучше нас до войны, я увидал, ворвавшись вместе со всеми на территорию Германии ещё в начале 1945 года. Да и сейчас они живут лучше, несмотря на переживаемые трудности, недаром отпускники едут отсюда с пузатыми чемоданами. Что касается немецких женщин, то хвастаться мне нечем. Впрочем, Сергей утверждает, что у них всё так же, как у наших, так что проблем бы не было, если бы не…

Если бы не оккупационный режим – эти правила поведения военнослужащих оккупационных войск, прежде всего запрещающие общение с населением, посещение не только ресторанов и других «злачных» мест, но и вообще всех общественных заведений. И каждый начальник старается внести своё ужесточение к установленным строгостям. Так, наш командир корпуса приказал любой выход военнослужащих в город в магазин или ещё куда производить только по командировочным предписаниям. Офицеры игнорируют выполнение этого приказа, но… Вот и сворачивают в боковые улицы, заслышав ночью тяжёлые шаги комендантского патруля, офицеры оккупационных войск, заседавшие в какой-нибудь маленькой пивной, хозяин которой во имя хорошей выручки не сообщает о них в полицию, и возвращающиеся в казармы.

Самое большое зло, по мнению нашего командования, это, конечно, немецкие женщины. Офицеры невесело шутят: если переспал с немкой, то это обязательно была шпионка, если же случайно автомобилем сбили немца, то это был стопроцентный демократ.

И вот мы зайдём в какую-нибудь забегаловку подальше от комендатуры, а значит, и от центра, выпьем ещё по бокалу. Что дальше?

Женщины в такие заведения одни не ходят, даже явная проститутка зайдёт туда только в сопровождении партнёра на сегодняшнюю ночь.

В нашем гарнизоне нет Дома офицеров, но есть комендатура, работников которой от коменданта до солдата мы люто ненавидим и побаиваемся, пожалуй, больше, чем своих особистов, старающихся проникнуть в наши души.

Скрывать свои сокровенные мысли мы уже вполне научились, ведь даже Сергею я не признаюсь, что слушал сегодня «Голос Америки». А вот что делать при встрече с комендантским патрулём в немецкой пивной? Не отстреливаться же. Наш комендант любит, когда задерживают офицеров за нарушение «оккупационного режима», это придаёт ему больший авторитет и значимость в глазах командиров частей гарнизона, старающихся скрыть подобные нарушения, по количеству которых судят о состоянии дисциплины.

– Идём, – тянет меня Сергей, – хватит тебе сидеть в своей келье. Ты ведь монашество не принимал, да и пора мне начать передавать тебе свои связи. Времени на это остаётся не так уж и много. Кроме того, сегодня на редкость чудесный вечер – сплошной туман, прямо как ночь для самовольщиков. Идём!

Встаю, хотя и без особой охоты. Не то чтобы Сергей меня действительно уговорил, нет. Но сегодня удивительно скучно. В полковом клубе «мучают» «Учителя». Этот неплохой кинофильм мне уже осточертел, он идёт по несколько раз в году. Офицеры, конечно, кто где. Одни уже составили партию в преферанс, другие собрались за дружеским столом, предварительно закрыв на замок наружные двери, третьи с опаской бродят по городу. Счастливец Безрукавый, наверное, пишет очередное письмо своей жене, кроме того, он должен проверять караулы. У меня за год службы в оккупационных войсках ни одного любовного приключения, хватит мне трусить; всё равно командиром дивизиона мне не быть – нет нужных знакомств. Волков уедет по замене, вместо него приедет новый командир. Снимаю халат, надеваю брюки ЧП11 – так офицеры называют форменные брюки навыпуск, китель.

Мы надеваем шинели и выходим на лестницу.

За домом нас сразу впитывает в себя довольно густой туман. Несмотря на декабрь, снега нет, кругом темнота – хоть глаз выколи. Проходим КПП и выходим в город. Тускло мерцают фонари над перекрёстками улиц, прохожих почти нет.

* * *

Утром вставать не хотелось. Тупая боль в затылке свидетельствовала о том, что я не выспался. Чёрт его знает, сколько вчера было выпито!

Закрыв глаза, я попытался подсчитать, но получалось весьма приблизительно. Во всяком случае, что-то вроде фауста12 – так называют здесь бутылку спиртного. Да плюс ещё пиво. Меня даже передёрнуло при воспоминании об этом. Во рту, как говорят армейские остряки, «словно эскадрон ночевал».

Конечно, не надо было вчера идти с Аношиным. Правда, вроде бы ничего не потерял, разве что истратил марок двадцать, но ничего и не приобрёл. Мы зашли по дороге в несколько гастштетте13, выпивая в каждом по рюмке вайнбранда и бокалу пива. Сергей всё время словно кого-то искал.

В баре «У белой розы» он сказал:

– В дальнейшем ты можешь заняться женой хозяина, я вас сейчас познакомлю.

Хозяин этой маленькой забегаловки с таким поэтическим названием был инвалид, одной ноги у него не было. В работе ему помогает жена. Собственно говоря, на ней лежит вся работа, так как хозяина постоянно поят наши офицеры, пока он не «выпадает в осадок».

Заведение было маленькое, расположено оно в неудобном для горожан месте, и хозяева опирались на мощную поддержку советских военнослужащих, составляющих изрядный процент если не посетителей, то потребителей спиртных напитков. Лично я избегаю сюда заходить, так как не имею желания встретиться со своими подчинёнными. А встретить здесь можно и не только офицеров, но и солдат. Встретишься в таком месте – и вдруг тебя захлёстывает общая цепь: оба должны молчать о своих и чужих нарушениях «оккупационного режима».

Появляется хозяйка. Сергей быстро обменивается с ней несколькими фразами. Вообще-то я говорю по-немецки лучше, чем он, читаю литературу и прессу, но на уровне гастштетте Сергей бесподобен – всё-таки три года в Германии!

Переговорив с хозяйкой, Сергей подводит её к нашему столику. Женщина ставит три рюмки с вайнбрандом и садится рядом.

– Это мой друг Вальтер, – говорит Сергей. – Я прошу, фрау Херта, всегда помнить об этом.

Херта внимательно, словно испытующе, смотрит на меня. На вид ей чуть больше тридцати, немного полновата, стёкла очков увеличивают симпатичные глаза. Муж, как я помню, намного старше. Мы поднимаем рюмки и пьём все вместе, и рука женщины как-то невзначай встречается с моей и даже на несколько мгновений задерживается при этом.

Я внимательно смотрю на Херту, она улыбается.

– Идём, – торопит неусидчивый Сергей, – нам надо ещё в одно место. Сюда ты можешь заходить уже без меня. Это первая явка.

В бар входит несколько немцев. Херта встаёт и подходит к ним. Мы тоже встаём и идём к выходу. Перед дверью я оборачиваюсь, Херта смотрит нам вслед. Заметив, что я обернулся, она улыбается. Чёрт возьми, это что-то значит!

– Хорошая женщина, – говорит Сергей на улице, словно отвечая на мой вопрос. – Ты подходи к ней напористо. Главное, чтобы в это время не было мужа. Значит, это или сразу после обеда, когда он спит, или перед закрытием, когда его напоили. У них есть комната тут же, при ресторане.

– Как же ты вышел на неё?

– Случай. Я как-то подслушал разговор с ней одного камрада, он сильно её уговаривал, но скупился. Когда этот камрад ушёл, я быстро договорился. Она не подозревала, что я не только слышал их разговор, но и всё понял. Её инвалид где-то отсутствовал, и она сразу провела меня к себе. Я подарил ей марок двадцать, и дальше было проще.

В последнем ресторане мы задержались несколько дольше. Выпили по паре рюмок, а затем Сергей исчез с одной изрядно нагримированной блондинкой, сказав, что вернётся через несколько минут.

Тридцать минут – это тот минимальный срок, который необходим в нашем гарнизоне для появления комендантского патруля, если кому-либо вздумается позвонить в полицию и сообщить, что в гастштетте сидит пьяный русский оккупант. Это уже проверено на практике. Но патруль может заглянуть в ресторан и просто так при обходе. Я прождал Сергея ещё минут двадцать сверх этого срока, прислушиваясь к звукам от проходящих по улице автомобилей и внимательно наблюдая за входной дверью, ожидая появления патруля каждый раз, когда она широко распахивалась, пропуская посетителей.

Наконец допит последний бокал пива, на более крепкие напитки я уже не отваживался, помня об обратной дороге, докурена последняя сигарета. Рисковать больше не стоило, и я отправился восвояси. Прошёл мимо бара «У белой розы». Там было уже темно. Стучать я не решился…

Скосил глаза на будильник: без четверти девять. Приходится вставать, в офицерской столовой железный порядок: после девяти завтрак не подадут даже в воскресенье.

Быстро оплеснулся, вычистил зубы – и в столовую. В зале полно людей, все столики заняты, но из угла Сергей уже машет рукой. Рядом с ним Безрукавый и Шевченко.

– Видишь, какая забота? – дружелюбно сказал Сергей. – Всё время держал место для вашего лордства.

– Премного благодарен, – ответил я. – Что нового?

– В меню, в полку или в международной жизни? – спросил Сергей. – В меню ничего нового нет, опять макароны по-флотски. Сукин сын начпрод, сумел приморозить картофель даже в условиях такой тёплой зимы, как в Германии. Его бы в нашу Сибирь с её морозами. В отношении полковых дел нас должен просветить Безрукавый. Он ведь всю ночь проверял службу караулов и должен знать все новости по самовольным отлучкам и задержанным. Что касается международной жизни, то во Франции к власти рвётся де Голль, в Западной Германии поднимается мутная волна реваншизма. Да, говорят, что у офицеров радиоприёмники заберут на склад.

– Почему заберут? – удивился Шевченко.

– В порядке профилактики. Чтобы не слушали разные «голоса», «Би-би-си» и прочую муть.

– Не может быть.

– Может быть, и не может. За что купил – за то и продаю. Знаю только, что у нас всё может быть.

Оля принесла для меня уже ставшие традиционными остывшие макароны по-флотски, а Сергей с улыбкой протянул подстаканник со стаканом больше чем наполовину наполненным коричневатой жидкостью.

– Вот тебе на поправку. Хлебни за здоровье товарища Сталина, сегодня у него день рождения, грех не выпить. Мы уже… – И он выразительно подмигнул.

Верно, сегодня день рождения Сталина. Невольно вспомнил 1949 год, когда страна отмечала семидесятилетие вождя. Мы сидели в московском ресторане «Аврора», хорошая подобралась компания – мужчины и женщины, и о том, что Сталину семьдесят, к тому времени и забыли. На эстраду поднялся молодой капитан, пунцовый от выпитого, но ещё твёрдо стоявший на ногах. Отстранив от микрофона приготовившегося к выступлению солиста левой рукой, он правой поднял большую рюмку, наполненную почти до краёв.

– Я предлагаю всем наполнить бокалы, чтобы выпить за здоровье товарища Сталина! – обратился к залу капитан и, выждав время, провозгласил: – За здоровье великого Сталина, ура!

Все встали с мест и подхватили «ура», оркестр не растерялся и заиграл туш, капитан прилюдно выпил свою рюмку до дна. Выпили, по-моему, все присутствовавшие, во всяком случае, за нашу компанию могу поручиться. Хорошее было время…

Перед всеми тремя стоят пустые стаканы. Я беру свой и, по привычке оглянувшись, не смотрит ли кто, залпом выпиваю его содержимое. Это вайнбранд.

– Неопытный ты ещё конспиратор, Володя, – замечает Сергей. – Нет чтобы помешать в стакане ложечкой и выпить содержимое как остывший чай. А ты – сразу залпом, да ещё озираешься перед этим, словно собираешься украсть что-нибудь по мелочи со стола.

Все смеются, и я вместе со всеми. С Сергеем лучше не спорить, у него в запасе всегда есть какая-нибудь колкость, способная вызвать ещё больший смех.

– Ладно, – буркнул я, расправляясь с холодными макаронами, – за здоровье товарища Сталина можно пить и без соблюдения конспирации, помню, что в день его семидесятилетия московская милиция получила приказ: пьяных не задерживать. Лучше приготовься отчитаться за провал вчерашнего вечера.

– Идёт, – сразу согласился Сергей, – только давай перенесём мой самоотчёт на после обеда. Тебе-то хорошо – дивизион в наряде, солдаты стоят на постах, вероятность самовольных отлучек почти равна нулю. Да ещё такой начальник штаба, как Безрукавый, не давал им всю ночь покоя. У нас с Шевченко всё наоборот. Личный состав хорошо выспался, плотно позавтракал. Сейчас замполиты читают им лекции, а потом мы проведём кросс на три километра. Просто удивительно, что не марш-бросок на десять и последние три километра в противогазах. Это было бы надёжнее.

– Почему надёжнее? – Безрукавый, видимо, думал о своём и не уловил юмора.

– Потому что после десяти ноги будет больше ломить, чем после трёх, а после трёх километров в противогазах…

– Слушай, Аношин, если бы ты захотел уйти в самовольную отлучку, скажем, за водкой или к бабе, помешал бы тебе этот кросс или марш-бросок? – прервал его Безрукавый.

Сергей засмеялся.

– Ну, меня это, конечно, не остановило. Особенно если к бабе.

– Так вот и солдата это не остановит. По-моему, мы все эти лекции, кроссы и марш-броски проводим только потому, что так легче и думать не надо. Скомандовал: «Становись!» – и повёл всех на лекцию. Хорошо, если лектор умелый и держит аудиторию в руках. А то будет читать конспект, не отрывая глаза от страниц. И солдаты начнут дремать под ровный шум цитат и нравоучений. Потом снова построил и скомандовал: «Бегом марш!» Вот и вся организация.

– Правильно, Андрюша! – Сергей даже хлопнул Безрукавого по плечу. – Разве я с тобой спорю? Всё так и есть. В это воскресенье в полку кросс, в прошлое проводили соревнования по противохимической подготовке. Вот уж после таких соревнований даже я не пошёл бы и к бабам. После десяти километров в противогазах и часа работы в защитных костюмах у женщин делать нечего.

Все засмеялись. То ли потому, что даже неугомонный Аношин спасовал перед такой нагрузкой, то ли потому, что смешно проводить такие мероприятия в воскресные дни, предназначенные для отдыха. Только, по-моему, это уже не смешно, а грустно.

* * *

Что может быть скучнее, когда не знаешь, чем заняться в свободное время! Правда, полковой пропагандист уже предупреждал, что в январе Носов будет проводить семинар по работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» и эту работу надо законспектировать. Но время ещё есть, кроме того, конспектировать можно и на службе. Поэтому, вернувшись к себе, я заглянул на книжную полку в шкафу – знакомые корешки переплётов. У меня прикопилось порядочное количество книг. Но сегодня что-то не тянет даже к «Трём мушкетёрам», не раз выручавшим в минуты скуки.

Почти машинально перебирая книги, моя рука попала на светло-коричневый переплёт. Вспомнил, что как раз в прошлую пятницу купил «Новеллы» Готфрида Келлера, но не успел ещё заглянуть в книгу. Вообще-то я не люблю новеллы. Только войдёшь во вкус – и уже конец. Книгу же неизвестного мне до сих пор писателя купил, не заглядывая в неё, чтобы поддержать свою репутацию книголюба, по рекомендации продавщицы, обычно откладывающей для меня новинки.

Так, ещё не решив толком, буду читать книгу до конца или нет, я принялся за «Сельские Ромео и Джульетта» и уже не отрывался, пока не дочитал. Потом ещё долго сидел в кресле и курил. Самозабвенная любовь Сали и Френхен и их трагическая гибель произвели на меня сильное впечатление.

Да, сюжет, давший основу для своего произведения великому Шекспиру, ожил у Келлера и оживает вновь и вновь, каждый раз в новых условиях, словно в новой ипостаси.

Мне вспомнился Алексей Пономарёв, молодой лейтенант, откомандированный в Советский Союз весной за, как принято здесь говорить, интимную связь с немецкой женщиной.

Я мало знал Пономарёва, но отзывы о нём были превосходные. Он не принадлежал к числу гуляк – Аношин, в дивизионе которого служил лейтенант, отзывался о нём как об исключительно честном человеке.

«Тоже мне рыцарь без страха и упрёка, – с иронией говорил мне Сергей впоследствии. – Чтобы стать ангелом, ему не хватало только крыльев. Сияние вокруг головы я порой замечал».

Никто ничего не подозревал, может быть, знал кто-то из самых близких друзей. Не было заметно ни проявления ярких чувств, ни страстных сумасбродств, но вдруг грянул гром, как говорится, среди ясного неба. Пономарёв обратился, уж не знаю точно, то ли к главкому14, то ли прямо в Президиум Верховного Совета с просьбой разрешить ему жениться на немке. И машина заработала.

Лейтенанта немедленно убрали из полка. В партийной характеристике ему записали, что не внушает политического доверия. На заседании партийного бюро мнения, правда, разделились: многие были против такой резкой формулировки, но Носов настоял. По мне, пожалуй, лучше просидеть год в тюрьме, чем иметь в личном деле такую характеристику.

Возможно, что там, в Союзе, и разобрались, что к чему. Во всяком случае, убедившись, что он никакой не шпион и не делал попыток к измене Родине, оставили не только на свободе, но и в армии. По слухам, Пономарёв служит где-то в Средней Азии и переписывается с кем-то из своих друзей. Девушка же спустя некоторое время уехала из города. Сразу же стали говорить, что она подалась в Западную зону, но мне в это не верится.

Вот и всё. Вроде бы нет и не должно быть у нас «людей из Зельдвы», откровенных в своём бездушии и грубом невежестве, но двум молодым людям испортили если и не всю жизнь, то молодость. Если они не пытались топиться, вешаться, стреляться и лишать себя жизни ещё добрым десятком других способов порознь или в объятиях друг друга, то значит ли, что они любили друг друга меньше, чем Ромео и Джульетты всех времён?

А что ещё мог сделать Пономарёв? Удрать вместе со своей любимой на Запад, как это случается не так часто, но всё же случается? Воображаю, сколько бы голов тогда полетело, в том числе и у нас в полку. Так что, по-моему, Пономарёв поступил честно, наверное, он верил в нашу справедливость, а она его обманула.

Я взглянул на часы – уже два часа, время обеда, – и отложил книгу.

Раздался резкий стук – это громко хлопнула наружная дверь, – и в комнату вошёл Сергей.

– Ну вот и всё, отмучались, – заявил он, – утешили войска большим спортивным днём. Сперва соревнования по гимнастике и городкам, а в заключение массовый кросс.

– Ладно зубы-то заговаривать, – оборвал я его. – Пошли на обед.

– Как пошли? А для аппетита?

– Аппетит ты вчера нагулял. Хватит вчерашнего и ещё останется. Сегодня магазины закрыты, а идти к спекулянту мне не по карману. Пошли.

Во вторник с утра был густой туман. Здесь такие туманы бывают даже в декабре: Европа, морской климат и тому подобное. С голых веток деревьев прямо-таки стекала вода.

Занятия пришлось срочно перестраивать – вместо стрельбы на винтполигоне посадил офицеров за решение задач по полной подготовке исходных данных. Не всем это понравилось, так как офицеры недолюбливают полную подготовку: слишком много расчётов, требуются постоянные тренировки, да и в войну этот способ применялся недостаточно широко и с упрощениями.

На досуге я разработал несколько графиков. Идею-то я вычитал в журнале, но рассчитывать пришлось самому. С помощью этих графиков значительно упростился процесс вычислений, расчёт поправок, сложение и вычитание их производится при помощи линейки и движка. Всё получилось предельно просто, а время сократилось раз в пять, а то и больше.

Заинтересовался даже Шатров, считающий себя асом от артиллерии, а про других нечего и говорить. Коля Антонов вообще был похож на школьника, впервые усвоившего четыре действия арифметики.

В общем, мы прозанимались дополнительно ещё два часа и разошлись, как мне показалось, довольные друг другом, что случается нечасто.

К обеду туман рассеялся, даже несколько раз робко проглянуло солнце, и я, пообедав, решил сходить в город. Загорелось сразу размножить графики, а для этого нужна фотобумага, проявитель и фиксаж. Наконец, просто захотелось прогуляться по городу.

У немцев всё уже готово к предстоящему рождественскому празднику. Просто удивительно, с какой торжественностью они его отмечают. В эти дни можно подумать, что немцы наиискреннейше верят в Христа и его учение, что не было на их совести ни Майданеков, ни Освенцимов, ни Бухенвальдов, что не заливали всю Европу человеческой кровью немецкие солдаты, опоясанные ремнями, на пряжках которых были слова Gott mit uns15. Порой хочется громко смеяться при виде украшенных ёлок в витринах магазинов и окнах больших домов. Большая ёлка на Марктплац вся в гирляндах разноцветных электрических лампочек, которые загораются и гаснут, каждая гирлянда поочерёдно. Зная немецкую пунктуальность, можно смело предположить, что рождественские подарки уже куплены заранее и дожидаются своего часа, когда они будут вручены. Но, несмотря на это, людей в магазинах очень много.

Не спеша обошёл нужные магазины, сделал покупки, в меру приличия посмотрел на празднично украшенные витрины. По-моему, немцы даже Новый год не отмечают так торжественно, как Рождество, – набор рождественских поздравительных открыток богаче, чем новогодних. Купил и я с десяток, сойдут за новогодние.

Возвращаясь в казармы, повернул в сторону остановки троллейбуса и услышал женский голос:

– Неrr Mајоr16! Товарищ майор!

Обернулся, ещё до конца не осознав, что обращаются именно ко мне, и растерялся. Высокая стройная девушка в скромном зелёном пальто держала в руке пачку фотобумаги, которая, видимо, выпала из моего свёртка. Каштановые, с медным отливом волосы свободно спадали на плечи, обрамляя слегка удлинённый овал дышащего свежестью лица, красная косынка на шее оттеняла белизну кожи, а большие золотисто-карие глаза, слегка затенённые длинными ресницами, смотрели на меня внимательно и словно мягко светились. Или это мне показалось? Стоп, стоп, я же её уже где-то видел. Да, точно – она некоторое время работала в центральном книжном магазине. Красивая девушка, предмет воздыханий многих молодых офицеров гарнизона, но кто-то мне уже тогда сказал, что она не любит русских. Правда, это было давно, потом она неожиданно исчезла из магазина.

Выражение лица у меня было, по всей вероятности, довольно глупое, потому что вишнёвые губы дрогнули в улыбке.

– Товарищ майор…

Но я уже пришёл в себя.

– Большое спасибо, фроляйн. А я самый настоящий разиня.

С трудом вспомнил это слово – ein Maulaffe.

Девушка удивилась, это бесспорно, услышав, что я отвечаю ей по-немецки, и не пыталась скрыть своё удивление.

– О, майор говорит по-немецки…

– Как видите, плохо, но достаточно, чтобы выразить вам свою благодарность.

– Вовсе не плохо, но я вспомнила. Вы ведь давно, почти год назад, приходили в книжный магазин, и на ваше обращение на немецким языке наша старшая продавщица Эрика сказала, чтобы вы лучше говорили по-русски. Правда?

– Вот видите…

– Вы и тогда говорили достаточно хорошо, но Эрика всегда любит подчеркнуть своё превосходство. Но теперь вы говорите действительно хорошо.

Мы стояли друг против друга, и девушка сделала, как мне показалось, движение, чтобы уйти.

«Вот возьмёт и уйдёт», – сообразил я.

– Вы разрешите сфотографировать вас и в знак признательности подарить фотографию, отпечатанную именно на этой бумаге, спасённой вами?

Девушка как-то нерешительно посмотрела по сторонам.

– Но мне кажется, что погода не слишком благоприятна для съёмки.

– Ничего, – заверил я и, перекинув свою «Практику» на грудь, сделал шага три назад.

Как хорошо, что не было прохожих. Девушка улыбалась чуть-чуть иронически. Я сделал несколько снимков подряд, меняя диафрагму и экспозицию.

Мы дошли вместе почти до самой остановки троллейбуса, перебрасываясь короткими фразами. Я уже знал, что девушку зовут Лени Келлер, а она храбро не делала попыток уйти.

По дороге я сделал ещё несколько снимков в сквере. Лени по-прежнему улыбалась, а я боялся, что подведёт освещение и снимки могут не получиться.

Лени взглянула на часы. Мне почему-то показалось, что она давно хотела это сделать, но как-то не решалась.

– Мне пора на работу, – сказала она, – мой шеф будет недоволен, что я так долго выполняла его поручение. Он у меня строгий.

– А где вы работаете, если это не секрет?

– Это, конечно, не военная тайна, но и не имеет значения. Есть одна маленькая фирма.

– Вы позволите проводить вас немного?

– Нет-нет, не надо, – это было сказано очень быстро, похоже, что девушка даже испугалась.

Мне стало не по себе. Неужели на этом и окончится знакомство!

Встретил девушку, по-настоящему влекущую тебя, и конец?

– Но как я смогу вручить вам фотографии?

– Вы обязательно хотите их вручить?

– Конечно, ведь иначе я останусь перед вами в неоплатном долгу и эта зависимость будет меня постоянно угнетать. Пусть это будет как бы мой рождественский подарок для вас.

– Что же вы захотите получить с моей ёлки взамен, меня? – золотисто-карие глаза смотрели строго, даже презрительно, дескать, знаем мы вас.

– Простите, я не хотел быть назойливым, фроляйн Лени. Отлично понимаю, что вам, может быть, совсем не нужны эти фотографии, так как, чтобы их получить, придётся ещё раз встретиться со мной. Спасибо за то внимание, которое вы уже проявили ко мне, пока мы шли вместе эти несколько минут. Хорошо, что вы не убежали сразу.

– Почему вы так думаете?

– Сказать прямо? Мне кажется, что наша форма вызывает здесь не слишком много симпатий. Чужие люди, да ещё с оружием. Это значит – вдвойне чужие.

– Вы не совсем правы. Но я… Я действительно опаздываю. Мой телефон 43—29, а рабочее место как раз рядом. Если случайно ответит мой шеф, то просто положите трубку. До свидания.

Лени, сделав несколько шагов, обернулась и, приветливо махнув рукой, скрылась за углом.

Всю дорогу домой я думал о девушке с золотистыми глазами, вспоминал наш разговор. Теперь бы, конечно, я построил его по-другому. Добавил немного юмора и непринуждённости, может быть, позволил себе взять её за руку, прощаясь. Может быть… И почему все нужные мысли приходят в голову уже после того, как остаёшься один!

Я чувствовал себя окрылённым, хотелось поговорить, поделиться своими чувствами, рассказывать, называть её имя. Красивое имя – Лени.

Сергей ещё не вернулся с учений. Если он и не поймёт меня полностью, то во всяком случае никому не проболтается. Больше и не с кем поделиться хорошим настроением после встречи с красивой девушкой.

Просто замечательно, что в эту оставшуюся часть дня я был свободен. Ни совещаний, ни собраний, ни лекций, ни бесед. Даже на контроль не надо идти. Быстро развёл проявитель и фиксаж, заложил плёнку в бачок и уже через полчаса, осторожно придерживая её за края, смотрел на результаты. Вопреки моим опасениям получилось удачно, а кадров пять просто отменно. Теперь надо промыть и повесить для просушки. Печатать буду завтра.

Вечером долго не спалось, я мечтал. Мысли самые разнообразные, но обязательно связанные с Лени, проносились в моём возбуждённом мозгу. Пожалуй, даже хорошо, что нет сегодня Сергея. Не надо, чтобы он знал обо мне больше, чем другие.

Хорошо, что в шкафу на своём обычном месте на этот раз стояла бутылка вайнбранда. Под коньяк мечтается смелей, и, медленно потягивая его из бокала, куря сигарету за сигаретой, я ещё долго не спал.

* * *

Утром командир полка приказал провести общее построение. Начинался чудесный солнечный день, больше похожий на весенний, чем на сочельник. Придётся немцам встречать Рождество без снега.

Появляется полковник Савельев, с ним, конечно, замполит и ещё какой-то подполковник. Звучит команда, Баранов идёт навстречу командиру.

Полковник представил прибывшего по замене начальника штаба – подполковника Котлова. Валиеву повезло: уедет в солнечную Одессу, в полк, в котором я проходил стажировку во время учёбы в академии. Котлов был и тогда начальником штаба. Прошло три с половиной года, он заметно постарел, как, впрочем, видимо, и все мы. Отличная была стажировка! Лагерь – на берегу Чёрного моря, я загорел не хуже, чем в Сочи или другом солнечном месте.

После обеда пошёл в город. Просто так, без какой-нибудь определённой цели, кроме смутной надежды, вот так же случайно, как вчера, встретить Лени. Но чуда не произошло.

Магазины были уже закрыты. Случайно купил в одном, дверь в который почему-то не успели закрыть, две бутылки вайнбранда – ведь магазины будут закрыты два дня. Наверное, женщина, стоявшая за прилавком, забыла запереть дверь. Она сказала вначале Geschlossen17, но, возможно, мой немецкий смягчил её сердце. А может быть, не захотела тратить время на объяснения. Уходя, пожелал ей Frohe Weihnachten18. Женщина улыбнулась, ответила Danke19, но закрыла за мной дверь на задвижку.

Пошёл обратно к себе в казармы пешком. Иду и вижу картину: молодой парень проводил девушку до дома и пытается вручить ей подарок, а она отказывается, не берёт. Но оба улыбаются. Прямо стало завидно, глядя на них. Ведь они-то договорятся, а у меня вроде бы всё необходимое есть: и сам ещё не стар, здоров, есть и деньги, а личной жизни нет.

Получил письма от мамы и от Тамары. У мамы – домашние новости. Пишет, кто из знакомых передаёт мне привет, по вечерам играют с отцом в подкидного, разгадывают кроссворды. «Гале в её замужестве не слишком повезло, – приписала мама в конце, – это я поняла из её письма. Но это твоё дело, поступай как считаешь нужным». Гале не слишком повезло, раз написала моей маме письмо, а какое мне теперь до этого дело?

Тамаре, по её словам, что-то взгрустнулось, и она решила написать авансом. Была в театре, смотрела «Собаку на сене», не понравилось. Готовится к встрече Нового года. Надо поскорее её поздравить, а то будет поздно. Порой спрашиваю себя: зачем я переписываюсь с Тамарой? Наверное, для того, чтобы, приехав в отпуск, не искать новых знакомств, а с нею отношения уже налажены.

Вечером зазвонили колокола в кирках. Немцы празднуют, а мы сидим по своим конурам. Для полного сходства с собакой не хватает только цепи и ошейника. Впрочем, что-то подобное есть, ведь мы действительно как на цепи сидим, но об этом даже страшно подумать.

Так под звон колоколов развернул свою лабораторию и принялся за работу.

Закончил уже за полночь, ещё раз просмотрел отпечатки и остался доволен. Несколько снимков, на мой взгляд, были выполнены очень удачно. Подумал, что Лени в Святой вечер, наверное, как это принято, дома с родителями и родственниками поёт различные сентиментальные песни, заученные ещё с детства, вроде Stille Nacht20, которую на днях слышал в магазине, где продаются патефонные пластинки. Интересно, есть ли у неё молодой человек, с которым она проводит свободное время? Наверное, есть, Лени красивая девушка, таких не обходят вниманием.

Убрал всё на место, лёг спать и сразу заснул.

* * *

В субботу перед обедом решил сходить в город, чтобы позвонить по телефону. Командиру дивизиона сказал, что хочу посмотреть кожаное пальто.

– Если у спекулянтки будут шубы под котик, скажи, что я зайду к ней после обеда.

– Хорошо.

Хильда-спекулянтка обслуживает весь гарнизон. К ней приезжают офицеры даже из других городов. Очень часто офицеры, приехавшие к нам в командировку из штабов дивизии и корпуса, начинают или заканчивают её визитом к Хильде. Сколько я знаю, немцы её услугами не пользуются.

Вся квартира у Хильды набита дефицитными товарами, на которых имеются этикетки многих фирм Европы и даже Америки. Швейцарские часы лежат в цветочных вазах, панбархат – под покрывалами на кроватях, шубки висят в платяном шкафу. Нейлоновые чулки и блузки, модные галстуки и рубашки с изображением обнажённых женщин из Соединённых Штатов, дамские ультрасовременные туфли из Парижа, английские шерстяные ткани, венгерские цигейки, австрийские ковры и многое другое – всё это можно приобрести у Хильды-спекулянтки, разумеется за соответствующую плату.

На звонок мне открыла дверь сама хозяйка.

– О, майор, здравствуй, – заговорила она по-русски, снимая цепочку с двери, – входи. Я только что пришла, хорошо, что ты не пришёл раньше, никого не было дома.

Я прошёл в переднюю, а Хильда тем временем проворно закрыла за мной дверь на цепочку и несколько засовов.

– Так надо. Надо крепко закрывать, – объяснила она, – у меня много вещей. Кто-нибудь вбежит, цап-царап и аuf Wiedersehen21. Я же женщина и одна в квартире. Но что ты хочешь, майор? Нейлон, часы, панбархат?

– Мне нужно кожаное пальто.

Хильда оценивающе взглянула на мою фигуру.

– Большой размер, майор. Сейчас нет. Хочешь швейцарские часы? Самая лучшая фирма.

С этими словами она приподняла какой-то стеклянный колпак в серванте и показала мне несколько наручных часов.

– Выбирай.

– Нет, мне нужно кожаное пальто.

– Будет через две недели, майор. Шведское. Стоит одна тысяча пятьсот.

– Дорого.

– Зато шведское. Долго носить будешь. Шубка под котик стоит столько же, а расползается через год. Шведское пальто будешь носить десять лет.

– Всё равно дорого.

– Очень много расходов. За пальто плати, за доставку плати. В Швеции наши марки хода не имеют, надо доставать западные или доллары. На границе тоже очень строго смотрят. Пальто под юбку не спрячешь. Нет, одна тысяча пятьсот – это ещё дёшево. Просто ты мне нравишься.

– Ладно, привози, посмотрим. А шубки под котик есть?

– Какие тебе надо? Чёрную, коричневую, с воротником или без воротника, с муфтой или без муфты?

– Точно не знаю. После обеда придёт мой подполковник.

– А, schwarz Oberst22? Пусть приходит. У меня есть для него товар.

В это время раздался звонок в дверь.

– Посиди здесь, майор, – сказала Хильда, быстро вталкивая меня в одну из комнат, – там на столе журналы, посмотри.

В передней снова разговаривали по-русски. Кто-то спрашивал про панбархат. Голос через дверь доносился глухо, но мне показалось, что это Hocов.

«Не мешало бы смыться, пока они смотрят товар, – подумал я, – но как выбраться через все её засовы?»

На столе лежали журналы, рекламирующие в основном бюсты в лифчиках и ноги в нейлоновых чулках, рядом с ними я вдруг заметил телефон.

«Что, если позвонить отсюда? – подумал я. – Только дала ли мне Лени свой настоящий телефон или назвала первый номер, который пришёл в голову?»

Голос Лени прозвучал в трубке так, словно она находилась здесь рядом. Она говорила тихо и медленно, как будто обдумывая каждое слово. Я всё время поглядывал на дверь: в любой момент может войти Хильда, одна или, что ещё хуже, с клиентом, однако положил трубку только после того, как договорился о встрече на завтра.

Положив трубку, я вытер платком невольно выступивший на лбу лот и закурил. Всё стало на свои места, тревожное ощущение прошло. Мы договорились на воскресенье, а что делать сегодня, в субботу?

Хильда открыла дверь.

– Ушёл. – Она махнула рукой по направлению входной двери.

– А кто был?

– Ваш политичный офицер, Oberstleutnant23, такой толстый. – И она показала фигуру и скопировала походку.

Точно, это был Носов. Надо идти.

– Ну ладно. Приду через десять дней смотреть пальто.

– Приходи, будет. И скажи своему шварцоберсту, чтобы сегодня пришёл.

– Хорошо.

* * *

В воскресенье у меня с утра было приподнятое настроение. Приподнятое и в то же время тревожное: как бы что-нибудь не помешало. После завтрака перебрал ещё раз фотографии, отложил в конверт самые, на мой взгляд, удачные.

Вчера вечером пришлось выдержать серьёзный натиск Сергея. До открытой ругани не дошло, но недовольный Аношин, уходя, громко хлопнул дверью.

На завтраке Сергея не было видно. Не видел я его и на обеде. На стадионе его тоже не было, хотя по идее быть там он был просто обязан. Воскресный день был отмечен массовыми спортивными мероприятиями, а организовывать их – первейшая обязанность заместителей командиров всех рангов. Тут были и состязания орудийных расчётов, и конкурсы на лучшего разведчика, вычислителя и радиста, и военизированная эстафета, и спортивные игры. Водители состязались кто быстрее устранит неисправность и заведёт автомобиль, топографы – кто быстрее проложит замкнутый ход и определит координаты огневой позиции. Для желающих даже устроили конкурс «поваров»: кто быстрее начистит бачок картошки. Желающих было хоть отбавляй, отходов при этом, правда, было значительно больше нормы, но и картофеля начистили порядочно.

Не было на этот раз только традиционного массового кросса на три километра. Вчера командир дивизии строго-настрого запретил это, любимое многими командирами и политработниками, мероприятие.

– Чтобы провести кросс, много ума не надо, – сказал генерал, – и организация самая примитивная: скомандовал «Становись», повернул направо – и затем «Бегом марш». А то ещё марш-бросок на десять километров под видом состязаний по противохимической защите. Придут после этого люди в казарму и клянут всех начальников, и близких и далёких, говорят, что дурная голова ногам покоя не даёт. А кто самый близкий начальник? Сержант. Он молчит. Молчит, потому что бегал сам и тоже не доволен. Хорошо, если не станет вместе с подчинёнными ругать других начальников, которые рангом постарше. Они-то ведь не бегали.

В офицерской столовой шумнее обычного – кое-кто по случаю выходного хватил у себя в квартире и пришёл в столовую закусить; я постарался не задерживаться, встреча с Сергеем не входила в мои планы. И не только из-за вчерашней размолвки, но и потому, что так легче скрывать свои мысли, не проговориться.

Медленно идя по улице, я часто поглядывал на часы. Хуже нет – ждать или догонять. Так и теперь, мне кажется, стрелки часов передвигаются еле-еле. В пивные заходить не хотелось, и я подолгу разглядывал витрины магазинов. «Придёт или не придёт?» – только этот вопрос занимал мои мысли. Раза два я даже прошёл мимо условленного места, чтобы, как говорится, изучить обстановку, а на третий рассчитал своё появление точно в назначенное время.

В который раз взглянул на часы. Стрелки словно замерли, показывая четыре часа. Невольно бросил взгляд по сторонам: нет ли посторонних, особенно из нашего брата – «оккупантов». Но никого не было видно, в том числе и Лени.

«Неужели не придёт? – с тревогой подумал я. – Правильно ли мы договорились о времени и месте?»

Однако вскоре сзади послышались лёгкие шаги.

Я не успел обернуться, как услышал:

– Здравствуйте, Вальтер. На вашей точности можно проверять часы. – Невольно ещё раз взглянул на циферблат, а девушка спокойно продолжала: – Хотела бы я только знать наверняка: вы уже прополоскали своё горло водкой и закусили маленьким ребёнком или ещё нет?

От неожиданности я не нашёлся, что ответить. Вид у меня был, наверное, достаточно глупый.

Лени первая протянула мне руку и сказала:

– Наверное, ещё нет, хотя как раз сегодня утром я слышала об этом в передаче из Кёльна. Что-то на мотив современной «Красной Шапочки». Только вместо Серого Волка там был русский коммунист с большим ножом, зажатым в зубах.

Она рассмеялась, её маленькая ручка скрылась в моей лапе. В течение нескольких мгновений я держал её руку и чувствовал её тепло.

Как всегда, все варианты разговора, которые я обдумывал в одиночестве, оказались бесполезными, и, чтобы скрыть смущение, пришлось сразу достать фотографии, заметив:

– Взгляните-ка. Всё-таки получилось, несмотря на плохую погоду. Поэтому не судите строго.

Еле заметные искорки смеха блеснули в золотистых глазах, а вишнёвые губы дрогнули в улыбке, приоткрыв влажно поблескивающие зубы, когда она взяла в руки фотографии.

– Вы знаете, очень хорошо. Даже больше, почти профессионально. У вас, бесспорно, большой опыт. Откровенно говоря, я была уверена, что ничего не получится.

– Вы совсем не охрипли, – заметил я.

– Почему я должна была охрипнуть? – удивилась девушка.

– От множества песен, которые вы должны были петь во время празднования Рождества, – ответил я. – Ведь вы, наверное, собрались всей семьёй и пели Schneelied24, Lasst uns froh und munter sein25 и другие песни.

Лени весело засмеялась.

– Откуда вы это знаете?

– Из литературы, конечно, ведь я никогда не праздновал Рождество в немецкой семье. В сочельник все собираются дома, под рояль, а если его нет, то и без аккомпанемента поют растроганными голосами разные сентиментальные песни вроде тех, что я назвал, и многие другие. Например, про то, что в доме, где поют, можно спать спокойно, потому что там живут хорошие добрые люди, а плохие и злые не знают таких песен.

– У вас такие подробные сведения, что я начинаю подозревать: не праздновали ли вы где-нибудь наше Рождество. Что же потом?

– Поднявшись поутру на другой день, говорят друг другу Fröhliche Weihnachten26 и снова поют.

– Всё правильно, – сказала Лени. – Давайте теперь споём вместе.

– К сожалению, я знаю только названия песен, а не слова, которые заучиваются ещё в детстве. Кроме того, должен признаться, что у меня полностью отсутствует музыкальный слух, а без него это уже не пение. А кто составил вам компанию в рождественском хоре?

– Вы хотите, чтобы я исповедалась, как провела Рождество? – Лени рассмеялась.

– Хотя бы отчасти.

– Вы уже сами ответили на свой вопрос, – сказала девушка. – Конечно, с родственниками.

– Только ли с одними родственниками? – усомнился я.

– На этот раз только с родственниками. Рождество ведь семейный праздник, в эти дни даже рестораны закрыты.

Мы медленно шли по аллее. Было непривычно сухо, светило солнце. Плохо, что на Новый год не будет снега. Несмотря на шутливый разговор, я чувствовал себя немного неуверенно. Хотя у меня и был некоторый опыт в обращении с женщинами, я не знал, как продолжать беседу дальше. Мысли, которые раньше не приходили мне в голову, теперь смущали. Кто эта красивая девушка на самом деле, что она ожидает от нашей встречи? Ведь не за фотографиями же она пришла на свидание? Неплохо было зайти в какой-нибудь ресторан – после нескольких рюмок разговор становится свободнее и живее. Но куда можно пойти в моём положении, связанном с понятием «оккупационного режима»? Возможно, девушка что-нибудь предложит сама – ведь, принимая приглашение на свидание, она знала об этом и, хочется верить, имеет свой вариант.

– Куда бы нам пойти? – спросил я как бы в раздумье, когда пауза в разговоре грозила затянуться. – Может быть, заглянем в какой-нибудь бар?

– Лучше всего в «Капитоль», – ответила девушка и лукаво улыбнулась. – Идя сюда, я как раз видела у этого ресторана автомобиль русского коменданта.

Я невольно прикусил язык, а Лени спокойно продолжала:

– Конечно, я шучу. Большая реклама не нужна ни вам, ни мне. Правда, я рискую только своим добрым именем, ну а вы, может быть, и большим: своей карьерой офицера, а то и чем-то посерьёзнее. Поэтому давайте просто побродим. Вы знаете, что эта аллея выходит на окраину города?

– Примерно.

– Обычно здесь много гуляющих. Зимой на лыжах и санках, но когда нет снега, нет и людей. А до лета ещё далеко. День сегодня такой чудесный.

– Идёмте, – согласился я.

– Вы извините меня, Вальтер, за шутку в отношении «Капитоля». Это было, конечно, бестактно с моей стороны и очень обидно для вас, но мой язычок не мог удержаться, хотя я и приказывала ему: «Молчи!» Ведь все немцы знают, что русским нельзя посещать те места, где они могут встретиться с немцами в непринуждённой обстановке. Вот недавно проходил месячник германо-советской дружбы, вы были хотя бы на одной встрече?

– Нет, – смущённо ответил я. – Откровенно говоря, даже не знал, что такой проводился.

– Вот видите. А я была на одном вечере. Немцев было много – полный зал, а русских только двое: офицер из комендатуры и ещё один, который выступил с небольшим докладом и призвал к укреплению германо-советской дружбы. Потом один молодой человек, а на встрече была в основном молодёжь, спросил его прямо из зала: «Почему вы всё время говорите „дружба“, а на деле делаете всё наоборот, запрещаете своим солдатам и офицерам встречаться с нами?» Так вот, этот офицер ничего не ответил по существу вопроса и только снова призывал укреплять дружбу. Правда, концерт в заключение вечера был очень хороший, особенно ваш военный ансамбль с песнями и пляской.

Девушка держалась просто и уверенно, словно она знала всё наперёд, а с офицерами оккупационных войск встречается ежедневно.

– Тем более запретными являются рестораны, Вальтер. Там за каждым столиком сидит по шпиону или шпионке, что, конечно, опаснее, так как русские почти лишены женского общества, а вы ведь знаете, что там, где чёрт не справляется сам, он посылает женщину. Так вот, все эти шпионы и шпионки только и ждут, когда кто-нибудь из офицеров придёт в ресторан, чтобы заполучить в свои сети доверчивую русскую душу.

И Лени громко рассмеялась.

– Просто удивительно, если правда за вами, а мне кажется, что так оно и есть. Чего вам тогда бояться!

Лени продолжала лукаво улыбаться, а мне на секунду показалось, что не расставляются ли здесь сети для доверчивой души одного русского майора, но долго размышлять над этим было некогда, и вслух я ответил:

– Мне кажется, что это делается, чтобы в будущем изменить взаимоотношения наших народов, так много воевавших друг с другом. Сперва оградить побеждённых от назойливости, наглости и даже насилия со стороны победителей. Без этого нельзя, слишком свежи в памяти жертвы этой кровавой войны. Потом же ввести эти отношения в рамки равноправия.

Я говорил медленно, часто с трудом подбирая нужные слова и внутренне про себя удивлялся: как это у меня получается, ведь эти мысли только что пришли мне в голову? Мне было трудно строить длинные фразы по-немецки, да и словарь этих предложений был на пределе моих познаний немецкого языка. Это давало мне возможность подумать, а закончив, поверить, что это действительно так.

– Мне не приходили в голову подобные мысли. Возможно, что это действительно и есть настоящая причина или, вернее, одна из причин. Боюсь только, что этот период будет длиться ещё очень долго, и мы с вами успеем состариться, Вальтер.

Слова эти, произнесённые несколько грустно, почти с сожалением, позволяли мне надеяться, что Лени вообще-то не возражала, чтобы это время наступило поскорее, пока мы ещё молоды. Но, может быть, мне только показалось, а на деле это простая вежливость?

Наверное, я только теперь понял, что самое трудное – это идти вдвоём с девушкой, которая тебе по-настоящему нравится настолько, что ты боишься, как бы не обидеть её, не оскорбить, и которая, в силу сложившихся обстоятельств, бесконечно далека, хотя и идёт рядом. Можно говорить о чём угодно и понимать, что всё это словесная шелуха, только прикрывающая невысказанные мысли и желания.

В свои тридцать лет я имел, конечно, любовные, нет, скорее, просто интимные увлечения, знакомых женщин – и даже не одну. Но всё это было не слишком серьёзно. Просто после окончания войны мы радовались жизни, которой во время её могли лишиться в любой момент, и спешили, спешили. Сейчас же всё иначе, может быть, совсем так, как в те последние мирные дни, когда, окончив школу, познакомился с тоненькой девочкой с длинными косами из девятого класса. Мы ходили вместе в парк и кино, говорили о литературе, о театре, о жизни вообще и о многом другом, но только не о любви. Я решился как-то взять её под руку, она спокойно сняла мою руку и сказала: «Это совсем не обязательно». Через месяц меня призвали в армию, направили в военное училище, потом началась война, и так, миновав юность, я стал взрослым.

Перебрасываясь отдельными фразами, иногда делая затяжные паузы, мы шли всё дальше по аллее. Мы были словно два человека, нащупывающих дорогу навстречу друг другу через незнакомую реку: брод есть, это точно известно, но вот где он? Его надо искать осторожно, чтобы не провалиться в омут.

День был действительно чудесный: много солнца, свежий воздух, и, что особенно важно, нам никто не мешал. Неожиданно впереди послышался шум проходящего трамвая.

– Вот мы и пришли, – спокойно сказала Лени, – теперь разойдёмся в разные стороны. Признаться, я даже немного устала.

От неожиданности я не нашёлся, что сказать. Вот так просто взять и расстаться!

Молча мы вышли к концу аллей. Это было трамвайное кольцо. На остановке никого не было видно: ни людей, ни трамвая. Рядом среди группы коттеджей я заметил знакомую рекламу гастштетте.

– Может быть, мы немного отдохнём? – спросил я, кивнув головой в сторону этой вывески. – Трамвай, видимо, только что ушёл.

Лени остановилась, словно в нерешительности.

– Хорошо. Только не демонстрируйте своё знание немецкого языка. Ещё примут нас за шпионов, вышедших на рандеву. Ведите себя на уровне обыкновенного русского офицера.

Мы медленно преодолели пять ступенек, и я, открыв дверь, пропустил Лени вперёд. Зазвонил колокольчик, и к стойке вышла хозяйка. В зале никого не было. Сезон, когда городские жители буквально наводнят окрестности города, ещё не наступил, и, наверное, поэтому хозяйка, хотя в её ресторанчике и не подают горячих блюд, взялась приготовить нам две яичницы. Я остановил свой выбор на бутылке с этикеткой «Трипльгалоп», ориентируясь больше на то, что содержимое её изготовлено во Франции.

Вино оказалось неплохим, и, прежде чем хозяйка поспела с глазуньями, мы выпили почти по бокалу. Мне очень хотелось пить, с удовольствием выпил бы и всю бутылку сразу, но заставил себя медленно потягивать приятное на вкус вино, словно пил его всегда, а не глотал залпом водку, ром, коньяк и даже неразведённый спирт.

Я слышал, как тем временем пришло и ушло уже три трамвая, но Лени храбро сидела рядом. За это время она не стала мне более близкой, но вроде бы не сделалась и более чужой.

– Мне уже пора идти, Вальтер, – сказала она во время одной затянувшейся паузы. – Было очень чудесно, но сегодня с подругой я иду в театр и рискую опоздать. Это было бы ещё не страшно, но билеты у меня.

«С подругой или с другом?» – додумал я, но ничего не поделаешь. Действительно, чудо, что здесь ещё никого нет.

Попросить счёт и расплатиться было минутным делом. Я отметил про себя, что бутылка вина стоила столько же, как и два фауста вайнбранда, видимо, это было действительно хорошее вино.

Я уже взялся за ручку двери, чтобы выйти вместе, как Лени повернулась ко мне.

– Пожалуйста, останьтесь здесь и поезжайте следующим трамваем, Вальтер. Это будет самое благоразумное.

Наверное, на моём лице появилось выражение обиды, потому что Лени быстро добавила:

– Пожалуйста, Вальтер, я прошу вас. Ведь в трамвае я не смогу сделать вид, что мы не знакомы. – И, сложив руки в молитвенном жесте, прижала их к груди. – Я прошу вас. Bitte, bitte, bitte…

– До свидания, – сказал я, открывая перед нею дверь.

– До свидания, Вальтер, спасибо, – сказала Лени. – Звоните мне в пятницу, если захотите меня видеть. – И быстро сбежала по ступенькам.

Я смотрел ей вслед, пока она не села в вагон. Садясь, Лени обернулась и приветливо махнула рукой. Трамвай ушёл, а я подошёл к стойке и выпил большую рюмку, но на этот раз вайнбранда.

* * *

Приближается Новый год, ещё день – и мы вступим в I953 год. Что-то он принесёт с собой? Наверное, многие задают себе этот вопрос.

Похоже, что в общественном мнении западноевропейских стран произошёл сдвиг вправо. Коммунисты Франции и Италии уже не входят в состав правительств этих стран, и нет ничего удивительного, что во Франции, вместо подавшего в отставку Пине, формирование правительства поручено дeгoллевцу Сустелю. Про Западную Германию нечего и говорить, там и после Гитлера отношение к коммунистам осталось враждебным, они даже не имеют своих депутатов в бундестаге, где идут дебаты об отношении к Боннскому и Парижскому договорам, которые, я в этом уверен, будут одобрены.

Ненадёжно положение и в странах народной демократии. Все они рассчитывают на помощь Советского Союза, и мы помогаем им – чем можем, в ущерб себе, но помогаем.

Много шума наделал процесс Рудольфа Сланского в Чехословакии. Со всех сторон сыплются обвинения в антисемитизме и даже в том, что этот процесс отдаёт гитлеризмом.

Восьмой год Европа живёт в мире, но полыхает пламя войны в Корее. Для того чтобы хотя бы сравняться в военной мощи с Соединёнными Штатами, Советскому Союзу необходимо иметь своё атомное оружие, над созданием его работают – уверен, что очень напряжённо, – но сколько нам это стоит и ещё будет стоить!

В Соединённых Штатах президентом избран Эйзенхауэр – бывший главнокомандующий войсками союзников в Европе. Сталин положительно отозвался о возможности встречи с ним. В ответе Джеймсу Рестону – корреспонденту «Нью-Йорк таймс» – он сказал, что СССР и США могут жить в мире и мы заинтересованы в каком-либо новом дипломатическом мероприятии, имеющем цель положить конец войне в Корее.

Волков пришёл из штаба полка злой: полковник приказал разработать такой план спортивных мероприятий на первое января, чтобы занять весь личный состав с полным охватом офицеров, а самого Волкова назначил ответственным дежурным на всю новогоднюю ночь.

– Только этого ещё не хватало, – добавил командир дивизиона со злостью, которую никогда раньше не проявлял в присутствии подчинённых в отношении приказов старших начальников, – помогать дежурному по полку в исполнении им своих обязанностей! Переворачивать его с боку на бок, что ли?

– Это формальность, – заметил Безрукавый. – Как обычно, будете находиться у себя в гостинице. Если возникнет необходимость, то вам сообщат.

– На Новый год приедут контролирующие начальники. К нам назначен полковник Поляков.

– Значит, он-то и будет настоящим ответственным дежурным, – сказал я.

– Он будет в гостинице с командиром полка встречать Новый год, а мне придётся сидеть всю ночь в штабе. – Волков хлопнул дверью.

Безрукавый и я улыбнулись, но промолчали, ведь Зеленцов сидит в штабе. Он может и доложить, или, как теперь говорят, проинформировать. Составлять план и проводить спортивные мероприятия придётся всё равно мне.

Несколько раз начинает идти снег, но сразу тает. Пасмурно и грязно.

Очень хочется встретить Новый год с Лени. Мне эта девушка нравится, по-моему, наше знакомство должно продолжиться. Боюсь только, как бы она не работала на какую-либо разведку: нашу или американскую – не знаю уж, что хуже, наверное, одинаково плохо. Но пока о совместной встрече Нового года можно только мечтать, даже если она и согласится. Пошёл в город и позвонил по телефону, поздравил с наступающим Новым годом.

– Желаю вам счастливого Нового года, – ответила Лени, – счастья и здоровья, исполнения ваших желаний…

– Вы догадываетесь по крайней мере об одном моём желании?

– Если оно будет идти вразрез с моими, то не исполнится, – Лени тихо засмеялась. – Однако я слышу, что кто-то поднимается по лестнице, наверное, это шеф. Звоните мне уже в Новом году. До свидания.

Разговор меня обрадовал, и в приподнятом настроении я вошёл в книжный магазин, где продавались книги на русском языке.

– Здравствуйте, Эрика, – обратился я к продавщице, которая, как припомнила Лени, «осадила» мою попытку продемонстрировать знание немецкого языка. – Поздравляю вас с наступающим Новым годом и желаю в нём всего наилучшего.

Продавщица – молодая женщина лет двадцати трёх – посмотрела на меня. Глаза у неё голубые, поэтому Эрика красит свои волосы под блондинку. Это ей очень идёт. Многие офицеры приходят в магазин не столько из-за книг, сколько для того, чтобы перекинуться несколькими словами с красивой женщиной, предложения о встречах сыплются на неё словно из рога изобилия.

– Спасибо, – Эрика прервала свой разговор с лейтенантом из пехоты, смотревшим на неё влюблёнными глазами. – Но почему вы не хотите говорить со мной по-немецки?

– Вы же запретили мне это, фроляйн Эрика, – ответил я по-немецки.

– Я не запрещала, – быстро ответила Эрика, – только сказала, что нам лучше говорить по-русски, однако вы за это время действительно сделали большие успехи, у вас появилось даже неплохое произношение. Мне об этом уже говорили, но теперь я убедилась сама. – И сказала на русском: – Посмотрите новинки, они вот на этой полке.

Новинок было немного, но книга Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» мне понравилась своим роскошным изданием и прежде всего иллюстрациями Николая Жукова. И я выложил семнадцать марок.

– Вы хороший клиент, – сказала Эрика. – Настоящий знаток литературы, не то, что остальные, которые приходят сюда не за книгами, а чтобы ухаживать за мной и смотреть влюблёнными глазами, словно я в этом нуждаюсь.

При этих словах лейтенант покраснел, а Эрика добавила по-немецки:

– За это я предложу вам ещё «Книгу о вкусной и здоровой пище». Вот уж её-то все хотят купить. У вас она есть, я помню, но если хотите, то продам ещё одну в качестве премии. Можете подарить какой-нибудь молодой хозяйке у себя дома. Мы недавно получили всего десять экземпляров, я их даже не выставляла на витрину.

Конечно, я сразу согласился, и Эрика быстро всё завернула, чтобы никто не увидел этой остродефицитной книги. Распростившись, я ушёл, а по дороге подумал: откуда Эрика узнала, что у меня такие успехи в изучении немецкого языка? Неужели это Лени говорила с нею обо мне?

В этот день больше я не выходил из военного городка. Сидел у себя в комнате и слушал радио. Москва передавала праздничный концерт по заявкам, начав его, как обычно, с «Кантаты о Сталине».

Программа концерта была большая и в хорошем исполнении, но всё слишком официально и парадно. Впрочем, я помню, как во время учёбы в академии нашим слушателям, удостоенным звания Героя Советского Союза, иногда – в основном на празднование Дня артиллерии – предоставлялось право делать подобные заявки. Почти все, стремясь доказать, что имеют хороший музыкальный вкус, заказывали что-нибудь из классического репертуара. Мне кажется, что так обстояло дело и на этот раз с заявками знатных металлургов и шахтёров, доярок и трактористов – и сейчас исполняют «Танец маленьких лебедей».

После ужина пошёл в клуб на концерт полковой художественной самодеятельности. И не пожалел.

Концерт, по-моему, удался на славу. Никогда не думал, что у нас столько талантов. Вообще-то можно много получить и от весьма средних исполнителей, если в этот момент твоё собственное настроение соответствует репертуару и самому исполнению. Песни, в основном солдатские, лирические и задушевные, несколько комических сценок на свою полковую тематику, и, конечно, солдатская пляска. А конферанс! Старший вычислитель нашего дивизиона Ветошкин, такой скромный, я бы сказал, даже застенчивый в повседневной жизни, и бравый разведчик Яшин заставили смеяться весь зал буквально до слёз. Реплики их были коротки, но точны. Припомнив, как недавно киномеханик, получавший кинофильм на армейской базе, приехал в полк под солидными «градусами», Ветошкин отделал его под смех всего зала:

– Он шёл шатаясь, волоча по мостовой мешок с лежавшими в нём коробками с кинолентами. Ноги и мозги у него цеплялись друг за друга, он совсем в них запутался и упал.

Солдаты весело смеялись после слов Яшина:

– Совершив десятикилометровый марш-бросок, мы пришли с голыми результатами и мокрыми противогазами. Из них текла вода.

Особенно всем понравилось выразительное исполнение басни Михалкова «Лиса и бобёр», ребят вызывали на бис.

Ровно в двадцать два часа – это двадцать четыре по московскому времени – наш радиоузел передал бой курантов на Красной площади и гимн Советского Союза, после чего сидевший в зале командир полка поднялся на сцену и поздравил всех с наступившим Новым годом. На кинофильм «Свинарка и пастух» я не остался. Заглянул по пути в казарму и пошёл в гостиницу.

Придя к себе, не спеша занялся приготовлениями к встрече Нового года по среднеевропейскому времени. Поставил к столу кресла, напротив своего – на стол фотографию Лени в красивой рамке, которую недавно купил, достал два бокала и наполнил их, приготовил закуску, включил радио и в полночь, под бой часов, передаваемый какой-то немецкой радиостанцией, в одиночестве поднял бокал за Новый I953 год. «За то, чтобы моё желание в отношении Лени исполнилось», – подумал я. Потом настроил приёмник на хорошую музыкальную программу и закурил.

Не успел докурить сигарету, как после стука в дверь вошёл Безрукавый.

– Наверное, опоздал? – спросил он.

– Немного.

– Волков задержал по дороге. Злой как чёрт. Сейчас он действительно сидит в кабинете командира полка. Сказал, что для оказания помощи во встрече Нового года к нам приехал полковник Поляков, а в пехоту – даже заместитель командира корпуса.

– Как говорится, контроль на месте, помощь в приказе, – заметил я и наполнил бокалы.

– Точно, – согласился Безрукавый и, заметив фотографию на столе, спросил: – Это что за девушка?

– Знакомая. Прислала фотографию.

– Красивая. Кто она?

– Студентка.

– Красивая, – повторил Безрукавый, – пожалуй, пора тебе жениться.

– Это ещё почему?

– Потому что если скоро не жениться, то будет уже поздно. Пойдёшь по пути разврата.

Посмеиваясь, мы выпили за Новый год, за исполнение желаний, которые, конечно, были у нас разные.

* * *

Есть много законов: закон Архимеда, закон Ома, закон падающего бутерброда, закон подлости… Но есть ли закон удачи? Раньше я сомневался, но теперь думаю, что есть.

Во вторник меня вызвал полковник Савельев. Позвонил по телефону в штаб дивизиона.

Безрукавый поднял трубку, ответил:

– Так точно, он здесь. Сейчас подойдёт.

Лицо Безрукавого стало серьёзным, как будто мы только что не смеялись вместе, когда он читал вслух отрывок из «Золотого телёнка» о сыновьях лейтенанта Шмидта.

– Это тебя, – сказал Безрукавый, прикрыв микрофон ладонью, – полковник Савельев.

Я пожал плечами и взял в руки телефонную трубку.

– Майор Дежнёв слушает.

– У вас есть сейчас занятия?

– Нет, товарищ полковник.

– Тогда зайдите ко мне сейчас, Дежнёв, – голос командира полка был, как обычно, спокоен.

– Слушаюсь.

– В чём дело, Володя? – Безрукавый с тревогой взглянул на меня.

– Понятия не имею. Вызывает к себе.

– У тебя не было каких-либо приключений?

– Вроде бы нет. Может, Аношин что-нибудь натворил, но он ко мне давно не обращался.

Идя к командиру полка, я перебрал в уме все возможные варианты причин столь неожиданного вызова. Вроде бы ничего компрометирующего. Неужели доложили про воскресную прогулку с Лени? Маловероятно. Может быть, хочет направить в командировку? Тогда бы вызвал начальник штаба полка. Не натворил ли действительно Аношин что-нибудь, ведь нас продолжают считать друзьями?

Так, не придя к какому-то определённому выводу о причинах вызова, я вошёл в кабинет командира полка.

– Слушайте, Дежнёв, – сказал полковник, когда я доложил о своём прибытии и мы обменялись рукопожатием, – мне говорили, что в местном книжном магазине у вас есть определённый блат?

«Пронесло», – подумал я, улыбнувшись, а вслух ответил:

– Мой блат очень прост. Я покупаю порядочное количество книг, и мне обычно показывают и даже оставляют новинки. А что вас интересует?

– Вы понимаете, Дежнёв, жена мне в каждом письме пишет, чтобы я прислал «Книгу о вкусной и здоровой пище». Я уже посылал начальника клуба. Ему сказали, что книга была, но теперь её нет. Может быть, для книголюба они найдут одну?

– Это уже не новинка, товарищ полковник, – про себя я прикидывал, что смогу извлечь из этой услуги. Ведь одна такая книга уже давно находится дома у моей мамули, а та, что купил перед Новым годом, стоит в шкафу. – Мне надо будет узнать в магазине, может быть, у них и остались один-два экземпляра, хотя вы ведь знаете, товарищ полковник, немцы этим не занимаются.

– Все этим занимаются, майор. И немцы и мы. Если немцы ещё и не занимаются, то мы их научим. Может быть, дать машину?

– Нет, спасибо. Пусть только выпишут мне на всякий случай командировочное предписание. После обеда я вам доложу.

– Давай, Дежнёв, действуй. Если ты достанешь эту книгу, то окажешь мне большую услугу.

Первым делом я навёл справки. Начальник клуба сказал, что он уже один раз покупал для полковника эту книгу как раз перед его отпуском в прошлом году, а недавно попросил достать хотя бы с переплатой. Видимо, дело не в жене. Впрочем, может быть, книга понравилась какой-нибудь её приятельнице, какое мне до этого дело. Под предлогом поисков книги будет проще выходить в город, когда мне надо.

После обеда пошёл в город, даже впервые выписав для этого командировочное предписание. В магазине книги были, конечно, уже распроданы.

Лукаво улыбаясь, Эрика сказала:

– Зачем вам ещё, ведь я недавно продала одну. Может быть, вы хотите открыть книжную торговлю? Эту книгу хотят приобрести буквально все офицеры, даже те, что вообще не заходят в магазин. Может, через месяц-другой мы получим второе издание, тогда для вас, товарищ майор, её обязательно оставят. Я скоро уеду работать в Лейпциг, но ваш заказ передам той девушке, что меня сменит. Кажется, уже подобрали подходящую.

– Разве это так трудно?

– Конечно. Во-первых, она должна иметь соответствующее образование, во-вторых, хотя бы немного говорить по-русски. Сейчас эта девушка занимается на курсах по изучению русского языка. Ну и, в-третьих, она должна иметь такую внешность, чтобы не распугать моих постоянных клиентов.

Эрика не удержалась и посмотрела на себя в зеркало.

– Вы будете заходить почаще, ведь это действительно красивая девушка. Наверное, здесь будет полно офицеров. Сразу исчезнет ваша неприязнь к бедным немцам. Хотя, может быть, отчасти она уже исчезла.

– Неужели у меня есть такая неприязнь? – удивился я.

– Ещё какая, – быстро ответила Эрика.

– Вы действительно так думаете? – я засмеялся.

– Конечно, – Эрика немного смутилась. – Вы всегда вежливы, это правда, но при этом смотрите на нас, бедных немцев, с нескрываемым презрением.

– Если я вас сейчас поцелую, Эрика, вы тогда измените своё мнение?

– Ну-ну, товарищ майор… Уберите руки.

– Вот видите, Эрика, не я отношусь с неприязнью к немцам, а они в вашем лице ко мне.

– Очень хорошо, если я ошибаюсь, но для выяснения этого всё же целоваться не будем.

– Почему?

– Тогда вас не остановишь.

Кончился наш разговор тем, что я купил справочник по фотографии и вышел из магазина.

«Придётся отдать полковнику свою книгу», – решил я.

Потом набрался наглости и позвонил Лени. Она ответила, как мне показалось, обрадованно. Договорились, что я позвоню ей завтра.

Вечером зашёл к Савельеву на квартиру. Дверь открыл шофёр полковника, он исполняет и обязанности ординарца, из комнаты доносились голоса. Шофёр быстро метнулся в комнату, вышел обратно и пригласил меня войти. За столом сидели Савельев, Носов, Баранов и старший лейтенант Коровин – уполномоченный особого отдела. Очень уютно живут эти уполномоченные, с семьями.

Помню, как однажды Аношин сказал Коровину, тоже Сергею, вроде бы в шутку:

– Тебе, тёзка, твоё начальство доверяет меньше, чем мне.

– Откуда ты это взял? – возмутился Коровин.

– Потому, – ответил Аношин с улыбкой, – что разрешили привезти твоих Нинку и Серёжку. Наверное, считают, что если у тебя не будет жены под боком, то пойдёшь к немке.

Коровин тогда деланно засмеялся, но промолчал.

Сейчас все они сидели за круглым столом. Повариха из офицерской столовой как раз подавала горячее, на столе стояли закуски и пузатый графинчик.

Мне случалось пропускать по стопке и с Носовым, и с Барановым, не говоря уже о Коровине. Поэтому на приглашение я спокойно сел, заметив перед этим полковнику, что в магазине книги нет, но завтра обещали съездить на базу, и, как мне кажется, всё будет в порядке. Только надо будет опять выписать командировочное предписание.

– Тогда всё в порядке, – заметил Савельев, наливая мне в бокал из пузатого графинчика, – в отношении командировочного предписания я скажу начальнику штаба.

Мы выпили. Водка была, бесспорно, «Столичная» и хорошо охлаждена. Баранов рассказывал анекдоты, на которые он большой мастер, в этом отношении он и Аношин – два сапога пара.

– В поезде на нижней полке сидит импортная женщина. Косметика по последнему слову науки и техники, манеры из высшего общества. На второй – лежит солдат, едет в отпуск. Лежит, как положено, без сапог, в носках. Потом садится, и ноги его оказываются как раз перед лицом женщины. Она отклоняет голову вправо, влево, не помогает. Тогда женщина спрашивает: «Товарищ солдат, вы меняете носки?» Солдат сперва молчит, потом отвечает: «Меняю, – мямлит он сперва, а потом уже решительно: – Но только на водку».

Мы смеёмся, обстановка вроде бы непринуждённая, но я чувствую скованность. Прежде всего у себя, да и у сидящих за столом тоже, в этой компании я посторонний. Поэтому решил не задерживаться. Съев отбивную и уловив подходящий момент, ушёл, ещё раз заверив полковника, что всё будет в порядке.

Придя к себе, немного посидел в кресле, выпил большую рюмку вайнбранда и, покуривая сигарету, задумался: о чём завтра буду говорить с Лени, что смогу ей предложить. В приёмнике звучит мелодичная музыка, приятный женский голос поёт о чём-то, видимо, на французском языке. Вдруг раздался громкий стук в дверь. Я лениво поднялся с кресла и, подойдя к входной двери, открыл её. На пороге стоял Волков.

– Где вы были весь вечер? – спросил командир дивизиона повышенным голосом, едва вошёл в комнату.

Чувствовалось, что он взвинчен до предела и с трудом сдерживается.

«Подожди, – подумал я, закипая только от его наглости требовать от меня отчёт в том, чем я занимаюсь в свободное время, – я тебя сейчас ещё подверну на пару оборотов, только бы резьба выдержала».

– Как видите, сижу и перевариваю свой ужин, – ответил я, стараясь сохранять спокойствие.

– Вас не было в столовой на ужине.

– Разве обязательно каждый раз ужинать в столовой? – спросил я как можно невинней.

– Я вас спрашиваю, где вы были весь вечер? – Волков уже почти кричал.

– В гостях у командира полка.

Волков глотнул воздух. Он решил, что я над ним смеюсь.

– Не морочьте мне голову! – закричал он. – Я вас спрашиваю ещё раз, где вы были всё это время?

– А я вам уже ответил, хотя вам нет никакого дела до того, чем я занимаюсь в свободное от службы время, – я старался говорить спокойно, но тоже начал горячиться.

– У офицера Группы войск нет свободного от службы времени, он всегда на службе! – крик Волкова при открытой форточке был слышен на улице.

– Давайте сходим за справкой к полковнику, – предложил я.

– Идёмте, – Волков прямо дрожит от злости, – я вас выведу на чистую воду!

Не спеша надел сапоги, застегнул китель, взял фуражку, и вышли на лестницу. Мне уже расхотелось обеспечивать себе алиби у полковника. Подумает ещё: выпил со мной пару рюмок и уже раззвонил на весь полк. Но делать уже нечего. На улице темно, горело только дежурное освещение в подъездах. Командир полка живёт в особняке рядом с контрольно-пропускным пунктом, поэтому, проходя мимо дневального, я решил ему позвонить.

Ответил коммутатор.

– Майор Дежнёв, – сказал я, – прошу квартиру полковника.

Волков схватил меня за руку.

– Не надо, я вам верю.

– Поздно, – ответил я.

В трубке послышался голос Савельева.

– Прошу извинить, товарищ полковник. Это майор Дежнёв. Мой командир допрашивает меня как контрольного пленного. Где был, что делал, почему не сижу у себя в комнате. Чуть не под пистолетом ведёт…

– Где он, Волков?

– Рядом.

– Дайте ему трубку.

Я не слышал, что говорил полковник Волкову. Но лицо командира дивизиона розовело всё больше и больше, пока не стало совсем пунцовым. В трубке клокотал гневный голос Савельева. Волков отвечал односложно:

– Так точно… Так точно…

Наконец он положил трубку.

– Почему вы мне сразу не сказали?

– Я вам сразу сказал, что был у командира полка, – резко прервал я своего командира.

– Полковник сказал, что поставил вам задачу на завтра. Прошу извинить меня, Владимир Михайлович. Но поймите моё положение: нет Антонова и его старшего офицера на батарее Храмова.

– И вы подумали, что я примкнул к ним?

– Нет, что вы. Но надо искать…

– Где? Да и куда они денутся вдвоём, товарищ подполковник, – спокойно сказал я, – Храмов только что приехал из отпуска. Привёз, видимо, «Столичную». Не хватило – и пошли в ближайший ресторан. Вот, если бы не было кого-нибудь одного из них, то это может навести на некоторые мысли. А так ночью, самое крайнее – к утру, появятся. Кроме того, Антонов и Храмов, несмотря на все свои недостатки, ребята надёжные. Выпить они могут, но дальше ни шагу.

– Пожалуй, это верно, – согласился Волков. – Но куда они могли пойти?

– Этого я уже не знаю. В городе более 120 зарегистрированных ресторанов и баров. Это по официальным данным комендатуры. Такие точки, как «Старушка Изергиль», не в счёт.

«Старушкой Изергиль» в гарнизоне зовут старую худенькую немку, содержащую небольшой продовольственный магазинчик в двух кварталах от военного городка. Как часто здесь бывает, магазинчик совмещён с её квартирой, и достаточно ночью нажать кнопку дверного звонка, как тотчас открывается окно и любитель выпивки получает бутылку спиртного с наценкой за продажу в ночное время. Мне думается, что почти весь свой доход она получает от торговли спиртными напитками для советских военнослужащих.

Пауза затянулась, и я спросил:

– Прикажете организовать поиски?

– Нет, не надо. Отдыхайте.

Я повернулся и пошёл к себе, очень довольный всем случившимся. Второй раз командир дивизиона не станет уточнять у полковника, почему я не был на ужине или у себя дома. Кроме того, на завтра мне предоставлена полная свобода действий. Но, несмотря на то, что этот раунд был за мной и я провёл его, как мне показалось, с достоинством, меня взволновала наглость Волкова и необходимость прибегнуть к помощи полковника. Поэтому, придя к себе, хватил большую рюмку вайнбранда и только после этого смог уснуть.

Утром я узнал, что Антонов и Храмов появились около часа ночи. Волков проявил стойкость и лично встретил их перед гостиницей. Антонов буквально тащил на себе мертвецки пьяного Храмова.

– Ну что я мог с ним сделать, товарищ подполковник, – сказал он в своё оправдание. – Не бросить же его пьяного на улице.

Утром в столовой Антонов рассказывал, что Волков, ничего не ответив, плюнул и ушёл к себе. Все смеялись.

После завтрака Волков занялся выяснением обстоятельств. Посадив Храмова в штабе, а Антонова в своём кабинете, он упорно их допрашивал, но большого успеха не добился. Храмов говорил, что не помнит, как ушёл из гостиницы и как вернулся, а Антонов заявил, что пошёл искать Храмова в город и увидел его мертвецки пьяным в сквере на скамейке. Попытался привести его в чувство, а когда это не удалось, потащил в гостиницу.

Пообедав, я пошёл в город и сразу зашёл к спекулянтке.

– Долго надо тебя ждать, майор, – сказала Хильда недовольным голосом, закрывая за мной дверь на цепочку, – пальто уже здесь, а мне нужны деньги, чтобы покупать новый товар.

Открыв шифоньер, она сняла с вешалки и протянула мне приятную на вид кожанку. Пальто было мне впору и приятно не только на вид. Мягкая кожа ласкала ладонь.

– Ну вот, майор, – сказала Хильда, – как договаривались, одна тысяча пятьсот.

Спорить было бесполезно, да и не хотелось. Пальто мне понравилось. Где такое достанешь, да ещё чтобы по размеру так хорошо подошло? Вдобавок вместо двух недель прошло только десять дней, наверное, Хильда обошлась и без поездки в Швецию.

– Хорошо. Через два часа я принесу деньги и возьму пальто.

– Я буду ждать, майор.

Выйдя от спекулянтки, позвонил Лени из автомата.

– Может быть, мы пойдём сегодня в кино? – предложил я.

– Это было бы чудесно, – засмеялась Лени, – но как это осуществить?

– Это моё дело. Что мы будем смотреть?

– В «Паласте» идёт чудесный фильм «Голубая маска», – ответила Лени после небольшой паузы, – фильм этот не новый, но героиня там высший класс.

В «Паласте» начало сеансов всегда в одно и то же время, мы договорились встретиться около кинотеатра в семь часов вечера.

Придя домой, достал «Книгу о вкусной и здоровой пище». Она была в суперобложке, я её даже не раскрывал. Завернул книгу так, как это делают в книжных магазинах, и пошёл к командиру полка.

Полковник, видимо, отдыхал после обеда. Он встретил меня в пижаме и, после того как я развернул обёрточную бумагу, долго жал мне руку.

– Вы оказали мне большую услугу, Володя, – сказал он, – я вам очень признателен. Сколько стоила эта операция?

– Ну что вы, товарищ полковник, – ответил я, небрежно махнув рукой. – Это просто счастливый случай, его могло и не быть. Стоило это гроши, и деньги здесь не в счёт.

– Спасибо, Володя. Зайди-ка в комнату.

Мы зашли. Полковник открыл сервант и достал начатую бутылку коньяка, два бокала и тарелочку с ломтиками лимона. Налил в бокалы.

– Вперёд, – сказал полковник, – ещё раз спасибо тебе. Я это буду помнить.

Мы выпили, как обычно пьют коньяк люди, не знающие в нём ничего, кроме градусов, то есть залпом, и закусили лимоном. Я заметил на этикетке, что коньяк отечественной марки «Арарат».

– Ещё? – спросил полковник.

– Нет, спасибо. Мне ещё надо зайти в дивизион.

– Тогда хватит. Ещё раз благодарю тебя, Володя.

Мы расстались, и я поспешил в город, зайдя на несколько минут к себе на квартиру, чтобы снять шинель. До перехода на летнюю форму одежды было ещё далеко, и, чтобы не обращать на себя внимание, вышел из военного городка, отодвинув доску в заборе около нашей гостиницы.

«Может быть, я иду тем же путём, что вчера шли Антонов и Храмов?» – подумал я и невесело усмехнулся.

Время было рассчитано мною неплохо. Вручив деньги Хильде, я надел пальто. Всё было бы хорошо, но я забыл про шарф, прямо между лацканами пальто был чётко виден военный китель с его стоячим воротником и блестящей верхней пуговицей.

Хильда, видимо, поняла мой замысел.

– Ein Moment, майор. – Она вынула откуда-то шарф и надела мне на шею. – Теперь совсем как настоящий zivil27. Очень хороший камуфляж.

Я посмотрел на себя в зеркало. Действительно, получилось неплохо, высоко поднятый шарф скрывал даже стоячий воротник кителя. Лучшего трудно было и ожидать.

– Двадцать марок за шарф, – сказала Хильда.

Я засмеялся.

– Это должно быть как приложение к пальто.

– Знаешь, майор, ты мне нравишься. Бери за десять.

До назначенного времени оставалось около часа, я расстегнул крючки на воротнике кителя и даже верхнюю пуговицу и заправил шарф так, чтобы он случайно не сполз вниз, завернул шапку в бумагу и, заплатив Хильде ещё десять марок, вышел на лестницу.

В ближайшем гастштетте заказал рюмку вайнбранда и пиво. Умеют немцы пить пиво, чёрт возьми! Могут за одним бокалом сидеть по полчаса. К сожалению, у меня это не получается, даже если очень хочу так сделать. Пришлось взять второй бокал. Выкурил ещё пару сигарет. Никто не обращал на меня внимание, но, несмотря на это, я сильно волновался, ведь переодеваться в гражданское платье военнослужащим Группы войск строжайше запрещено, это тоже нарушение оккупационного режима. Правда, только внимательно приглядевшись, можно заметить красный кант на синих брюках и заподозрить неладное. Вдобавок многие служащие немецких государственных организаций, как, например, железнодорожники, носили форменные брюки с кантом, не помню только какого цвета. На всякий случай я спрятал ноги подальше под стол.

Времени было достаточно, и я вышел из бара с расчётом оказаться в районе «Паласта» без десяти минут семь. Лени уже стояла у рекламы и не заметила, как я приблизился к ней.

– Добрый вечер, фроляйн Лени, – сказал я, подойдя совсем близко. – Куда вы дели свою красную шапочку?

Лени вздрогнула, но, обернувшись, весело засмеялась.

– Вот это здорово, вы просто молодец, Вальтер, я вас не узнала. Но вы меня испугали, нельзя так тихо подкрадываться из темноты. Это нехорошо по отношению к Красной Шапочке, вы ведь не Серый Волк. Впрочем, моя красная шапочка, наверное, в этом пакете. – И Лени дотронулась до свёртка с моей шапкой.

– Вы удивительно догадливы, фроляйн. А как моя обмундировка?

– Выше всяких похвал и вне всяких подозрений.

Я взял два билета. Уже раздались звонки, зрители занимали свои места. Наши оказались в последнем ряду. Я никогда не был в немецком кинотеатре и поэтому удивился, когда вместо того, чтобы начать сеанс, на сцену выбежал жонглёр со своей ассистенткой, их сменила акробатическая пара, а между номерами пожилой мужчина сыпал остротами, над которыми зрители хохотали. Я не совсем понимал смысл его замечаний, наверное, это были идиомы и непонятная для меня игра слов, ну и берлинский жаргон, который я совсем не понимаю. Но Лени весело смеялась, и мне это доставляло удовольствие.

Наконец закончились эстрадные номера, замелькали кадры кинохроники. После каждого короткого фильма зажигался свет и опоздавшие зрители занимали свои места. Мне эти перерывы с зажиганием света совсем не нравились, ведь страх за последствия любого нарушения «оккупационного режима» постоянно давит на нас, а я сегодня допустил самые серьёзные: сидел с молодой немкой в немецком кинотеатре, переодевшись в гражданское пальто, и поэтому напряжённо поглядывал на входящих в зал – не появится ли и комендантский патруль. Прекрасно понимая невозможность в подобном случае незаметно скрыться из зрительного зала и забыв, что меня невозможно выделить из общей массы зрителей, я успокоился, лишь когда начался фильм.

Мы очутились в мире кино. На экране появилась Юличка из Будапешта, очень темпераментная и напористая. Она пела и о своём нраве, и о том, что она Юличка из Буда-Буда-пешта, музыка была на уровне своих задач, а герой фильма – тоже высший класс, но меня больше, чем Юличка и её любовь, кстати, завершающаяся в фильме вполне счастливо, интересовала Лени, сидевшая справа от меня. Вот она-то, по-моему, была просто восхитительна!

Как-то получилось, что во время одного очень сентиментального момента я взял руку Лени в свою, боясь, что она спокойно отнимет её, сказав что-нибудь вроде того, что это вовсе ни к чему. Этого не случилось, и я не отпускал руку Лени до конца сеанса.

– Я не смогу завтра печатать на машинке, – сказала Лени, когда зажёгся свет и я отпустил её руку, и шутливо подула на пальцы.

Никто ничего не заметил. Зрители расходились: одни, занятые своими делами, другие – оживлённо обмениваясь мнениями. Молодые парни без стеснения обнимали девушек за талию. Задымили сигареты. Покинули зал и мы.

Выходя из кинотеатра, я с опаской взглянул по сторонам: не ожидает ли меня комендантский патруль. Но всё было спокойно, и мы медленно пошли по улице.

Во время сеанса мы почти не разговаривали. Теперь Лени рассказывала о своём увлечении кино.

– Почему-то я уже давно не была в кино. Может быть, потому, что почти нет новых интересных фильмов, а старые я все уже смотрела. Вот и этот я видела несколько раз ещё девчонкой. И сегодня, думая, какой фильм будет интереснее посмотреть, решила, что этот старый всё же лучше новых. Когда же начался фильм, смотрела с интересом, как в первый раз. А вам понравился фильм, Вальтер?

– Конечно. Наверное, эта актриса хорошо известна?

– Клара Табоди? Она венгерка, как и Марика Рёкк, только Марика Рёкк стала звездой, она и сейчас пользуется популярностью в Западной Германии, а Клара Табоди умерла молодой.

Так разговор перешёл на Марику Рёкк, фильмы с участием которой «Девушка моей мечты» и «Дитя Дуная» я видел.

– In der Nacht, in der Nacht ist der Mensch nicht gern alleine, Denn die Liebe im hellen Mondenscheine ist das Schönste…28 – вполголоса запела Лени и потом, помолчав, сказала: – Несмотря на все достоинства Марики Рёкк, а я видела и другие фильмы с её участием, моя любимая актриса – это Цара Леандер.

Фильм с участием Леандер «Восстание в пустыне», который нам демонстрировали в качестве трофейного, я тоже смотрел, так что всю дорогу была тема для разговора, и мы незаметно подошли к дому, где жила Лени.

– Вот я и дома, – сказала Лени. – Спасибо, Вальтер, за чудесный вечер. До свидания.

Лени открыла дверь своим ключом и быстро скрылась в подъезде, правда махнув мне рукой на прощание, прежде чем закрыть дверь.

Домой я вернулся через лаз в заборе. Перед тем как пролезть в него, я снял пальто. Взяв его на руку, надел шапку. К счастью, никто не встретился мне по пути и я спокойно прошёл к себе. Заснул поздно, слишком много было впечатлений. Пришлось даже обратиться к бутылке с вайнбрандом.

* * *

Вот уж действительно: человек предполагает, а начальство располагает. Сразу после завтрака меня вызвал к себе подполковник Баранов.

– Владимир Михайлович, для вас есть одна, может быть и не особенно приятная, новость.

Я внутренне напрягся, ожидая, не поведёт ли он разговор о моём вчерашнем «культпоходе», но Баранов спокойно продолжал:

– Уезжаю в отпуск, а по плану должен ехать посредником на ученье, проводимое командиром корпуса. Старшим посредником от нас едет полковник, а вместо меня разрешили послать вас.

Наверное, на моём лице не появилось выражение большего удовольствия от оказанной мне чести, и Баранов поспешил добавить:

– Что поделаешь, пропуск на переход границы уже прибыл. Против замены меня Аношиным или Шевченко решительно воспротивился генерал Слепнёв, он возглавляет весь посреднический аппарат. По его мнению, первый не справился на прошедшем ученье, а второй вообще не подготовлен для этой работы. Я хотел предупредить вас ещё вчера вечером, но не нашёл.

Разговора о вчерашнем вечере следовало всячески избегать. Да и действительно ничего не поделаешь. Отпуск для офицера, служащего здесь, в Германии, дело святое. Он и готовится к нему заранее. Готовится и семья на родине. Придётся ехать.

Хотя мы с Лени и не договаривались, но я предполагал, что в следующее воскресенье встретимся снова, кроме того, она, может, будет ждать моего приглашения. Надо её предупредить.

– Что делать, – сказал я. – «Ехать так ехать», – сказал петух, когда его схватила лиса и потащила к себе. Когда надо выезжать?

– Выезжать надо сегодня после обеда поездом, чтобы к вечеру быть на месте. Командир полка выедет завтра утром на машине, чтобы прибыть на инструктаж к девяти часам. Вам документы уже заготовлены. Желаю удачи.

– А я вам желаю хорошо провести отпуск.

Баранов довольно улыбнулся.

– К чёрту. Но постараюсь. Время года, конечно, не то, что хотелось, на море не поеду, но ничего, обойдусь. «И дым отечества нам сладок и приятен», – неожиданно продекламировал он.

Мы обменялись рукопожатием.

Документы были действительно уже готовы. Я зашёл в дивизион, чтобы доложить Волкову, попрощался с Безрукавым.

– Что так неожиданно? – спросил он. – Тебя вчера искал Баранов, спрашивал меня.

Я объяснил, и Безрукавый засмеялся, услышав мотивы, по которым генерал отвёл кандидатуры Аношина и Шевченко.

– Тебе было бы лучше ехать завтра с полковником, – заметил он.

– Я тоже так думаю, – ответил я, – но полковник почему-то думает иначе. А его мнение решающее.

– Это верно, – согласился он, – но я тебе посоветую держать ухо востро, Володя. Сколько я знаю генерала Слепнёва, а я служил в его дивизии ещё в Союзе, он любит офицеров инициативных и особенно строг с теми, кто любит заглядывать в рюмку. Имей это в виду.

– Слушаюсь и повинуюсь, – ответил я. – Разрешите идти? – И я шутливо принял положение по стойке смирно.

– Идите, – так же шутливо ответил Безрукавый.

Приложив руку к головному убору и, утрированно чётко повернувшись кругом, вышел из комнаты.

Сборы посредника в дорогу не отличаются большой сложностью. Сунул в полевую сумку туалетные принадлежности, взял плащ-накидку и планшет для карты собственной конструкции, чтобы испытать его в полевых условиях, последний номер «Огонька» и вчерашние газеты. Вроде бы всё? Да, положил ещё новую коробку цветных карандашей «Тактика». Решил не ожидать обеда в столовой, надоели они мне. То макароны по-флотски, то жирный гуляш. Пообедаю лучше на вокзале во время пересадки в Эрфурте. Закажу себе шницель по-венски.

С такими мыслями, запрятав предварительно кожаное пальто в большой чемодан с замысловатыми замками, который в обиходе называется «Великая Германия», я вышел через КПП.

Позвонил Лени из телефона-автомата. Мы весело вспомнили про вчерашний вечер, затем я сказал, что сегодня уезжаю, видимо на неделю.

– Звоню с вокзала, – добавил я, – не забывайте меня, Лени.

– Обязательно забуду, – ответила девушка, – в отместку за обманутые надежды. Ведь я уже наметила для просмотра следующий фильм с Царой Леандер в главной роли.

Я даже растерялся от такой категоричности.

– Понимаете, я тоже хочу, но служба…

– Конечно, конечно, – быстро произнесла Лени. – Я шучу. Счастливого пути…

В трубке раздались частые гудки. Что-то разладилось в разговоре, начавшемся так непринуждённо. Я повесил трубку. Может быть, к Лени подошёл её шеф, она говорила, что он строгий и большой придира.

Гремит по рельсам шнельцуг29, за окном светит солнце и припекает через стекло. Стало даже клонить ко сну, и я, решив не спать, развернул «Правду».

Вот это неожиданность, я не слышал об этом даже по радио! Объявлено об аресте ряда врачей-вредителей. Им предъявлено обвинение в фактическом умерщвлении Жданова, сохранении жизни Щербакова и стремлении вывести из строя маршалов Василевского, Говорова и Конева, генерала армии Штеменко и адмирала Левченко. Оказывается, эти врачи были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой. Ничего себе, подобного сообщения в отношении вредительства врачей не было, как я помню, после того процесса, на котором были осуждены врачи по обвинению в убийстве Менжинского, Куйбышева, Максима Горького и его сына Пешкова. Просто удивительно, что история повторяется.

В остальном всё как обычно. На фронтах в Корее спокойно, видимо, никаких неожиданностей не будет. Впрочем, кто знает? То, о чём пишут в газетах, происходило в лучшем случае дня два-три назад, а то и ещё раньше. Ведь утром 22 июня мы не знали, что война уже началась.

Я снова посмотрел в окно. Красота! А в Корее напалм, отравляющие вещества, бактериологическое оружие. Мне кажется, что последнее может выйти из-под контроля и стороны, его применяющей. Впрочем, американцы настойчиво ищут способы наносить вред своим противникам и конкурентам. Помню, как летом немецкие школьники под Йеной собирали на полях колорадских жуков, мне говорили, что их разбрасывают ночью с американских самолётов, пролетающих в отведённых для них коридорах. Теперь можно будет ожидать и бактерий. В «Огоньке» как раз есть статья о белой американской бабочке, которая уничтожает плодовые сады, пишут, что американцы начали сбрасывать её личинки над странами Европы.

В Эрфурте у меня пересадка. В моём распоряжении два часа. Вышел на привокзальную площадь. Напротив «Интерхотел» и «Тюрингерхоф». Но о том, чтобы пообедать там, нечего и думать: оккупационный режим.

Эрфурт – столица Тюрингии, очень красивый город, город цветов и, говорят, город невест. Ещё в школе я слышал об эрфуртской программе социал-демократической партии, подвергавшейся резкой критике со стороны Фридриха Энгельса, но не задумывался, почему она так названа.

Сегодня меня не влекут ни цветы, ни даже невесты – милые фроляйн с белыми медальонами на чёрных бархатных ленточках вокруг шеи. Не пошёл бы и в «Интерхoтел», если бы даже и разрешалось. Покупка кожаного пальто пробила очень серьёзную брешь в моём бюджете, а слава эрфуртских невест меркнет перед красотой и обаянием Лени. Мне хотелось бы сказать «моей Лени», но не имею на это права даже в мыслях. Поэтому поворачиваю обратно в здание вокзала и вхожу в то отделение «Митропы»30, где на дверях висит табличка с надписью: «Зал для военнослужащих Советской армии».

Мне повезло: за стойкой знакомая буфетчица. Это удача. Смело подхожу и здороваюсь. Она узнаёт меня, смеётся и спрашивает:

– Снова три яичницы из трёх яиц с колбасой?

– Нет, сегодня шницель по-венски и двести грамм вайнбранда.

Буфетчица оглядывается по сторонам.

– Только для вас.

Она уходит и возвращается со стаканом, наполненным жидкостью коричневатого цвета, похожей на чайную заварку. Подстаканник и ложечка должны подчёркивать мысль, будто в стакане обыкновенный чай.

В ожидании шницеля я отхожу от стойки и сажусь за стол. В начале прошлого года, проезжая через Эрфурт, я заказал яичницу из трёх яиц с колбасой. Наверное, мой немецкий был не слишком точен, потому что буфетчица переспросила: «Три раза?» – а я, занятый своими мыслями, машинально ответил: «Да». В награду я получил три яичницы из трёх яиц каждая, да ещё с колбасой. Одну из них буфетчица сумела реализовать, а за две пришлось платить мне. С тех пор при встрече мы вспоминаем этот случай.

Спешить мне некуда, и я, совсем как чай, маленькими глотками пью вайнбранд. Наверное, начали сказываться советы Сергея – дымлю сигаретой и смотрю по сторонам. Наш зал почти пустой, хотя напротив в немецком заняты все столики. Ведь на немецких вокзалах нет специальных помещений для ожидания. Не хочешь ждать поезда на перроне, заходи в «Митропу», заказывай пиво или кофе, кури сколько влезет и сиди. Советские военнослужащие используют отведённое для них помещение как зал ожидания. Для этого вдоль стен даже поставлены длинные скамейки.

Наконец буфетчица приносит мне шницель.

– Приятного аппетита, – говорит она и смеётся.

– Спасибо, – отвечаю я и тоже смеюсь.

Разделавшись со шницелем, выпил две чашки кофе и выкурил ещё сигарету.

Наконец подходит время и моего поезда. Надев шинель и простившись с буфетчицей, выхожу на перрон. После тёплого помещения на воздухе меня словно обдало влажным холодом, и я невольно передёрнул плечами словно в ознобе. Но через несколько минут подошёл поезд и я поднялся в вагон.

* * *

На новом месте спалось плохо. В казарменное помещение, где нас разместили, офицеры прибывали всю ночь, я несколько раз просыпался от шума и поэтому не выспался. Утром для бритья не оказалось горячей воды, а завтрак был ниже всякой критики.

Наверное, комкор31 задумал провести это учение по самому высокому разряду, чтобы надолго запомнилось. Только посредников было собрано более ста человек. Мы все сидели в зале и негромко переговаривались между собой, когда в зал вошёл генерал и раздалась команда:

– Товарищи офицеры!

Генерал Ваурин был плотный мужчина с овальным лицом нежно-розоватого цвета. Немногочисленные волосы были тщательно зачёсаны назад.

Предоставив начальнику штаба корпуса полковнику Кашишкину докладывать замысел учения, комкор уселся за столом и, достав свою толстую записную книжку, стал делать в ней пометки.

Кашишкин монотонно читал по тексту, офицер штаба с указкой по ходу этого чтения переходил от одной схемы к другой, обращая внимание слушателей на детали. Судя по всему, главное внимание на этом учении уделяется вопросам управления и связи, да и среди посредников было много офицеров с эмблемами войск связи на погонах.

Начальник штаба служил в корпусе сравнительно недавно, прибыв по замене из какого-то внутреннего округа. В корпусных частях он прославился как ярый сторонник ротного барабана. Особенно достаётся от него солдатам комендантской роты штаба корпуса, которую он временами тренирует лично. Кто-то из солдат придумал незамысловатые слова, и рота, разумеется, когда поблизости нет начальника штаба, поёт:

Мне рассказывали, что во время демонстрации кинофильма «Иван Никулин – русский матрос» в зрительном зале клуба штаба корпуса все смеялись до слёз, когда царский генерал с умилением воскликнул: «Любите барабан!»

После доклада начальника штаба комкор сам вышел к трибуне и открыл свою записную книжку. В зале стало тихо. О беспощадности Ваурина к нарушителям «оккупационного режима» ходят легенды. Именно он отдал приказ, запрещающий выход в город без командировочных предписаний.

– За последнее время, – сказал генерал, – распространилось бессовестное охаивание современных средств связи. Они, дескать, и то не обеспечивают, и это делать не позволяют, и так далее.

Генерал остановился и внимательно посмотрел в зал.

– Мы задались целью заставить играющие штабы дивизии и полков прекратить подобное распутство и вести управление войсками по-современному, не допуская никакого произвола в этом деле… Для этого командиры должны иметь, а штабы им подготовить, соответствующие документы. Это должны быть не те шпаргалки, которые связисты разрабатывают для штабов, а штабы ими пользуются и при этом ругаются за неконкретность и путаницу, а документы конкретные на эту конкретную местность, на конкретные цели этого боя или учения… Наши связисты – люди, конечно, теоретически грамотные, но достаточно распущенные и думающие, что связь – это только для связи…

Сделав паузу, словно давая всем возможность осмыслить сказанное им, генерал продолжал:

– Мы не можем стоять на позициях этой вопиющей неграмотности, когда действия определяются шаблонами и нет никакого мышления, никакого здравого смысла… Замысел учения здесь был достаточно полно изложен для всеобщего обозрения. Мы не первый день этим занимается. Вот с этих позиций мы и должны продолжить нашу работу. Надо ставить командиров и штабы в самые критические положения и заставлять их шевелить своим творчеством, чтобы уже в дальнейшем не допускать повторения застарелых ошибок. На этом учении мы решили использовать так называемых концевых посредников. Это должен быть толковый офицер с толковой картой, который должен питать играющих конкретной обстановкой…

Генерал говорил около часа. Мысли его были понятны, хотя и излагал он их несколько в суворовском стиле. Закончил он так:

– Вот и всё. В этом плане нам всё ясно, и нечего толочь воду в ступе. Давайте же займёмся конкретной черновой работой.

* * *

Черновая работа началась для меня весьма приятно. Когда я подошёл к Савельеву, около него уже стоял какой-то пожилой подполковник.

– Знакомьтесь, – сказал мне полковник, – это заместитель командира полка. За нами прислали машину, но так как я приехал на своей и хочу заехать в штаб армии, то вы поезжайте вместе с ним, а я вас потом найду на месте.

Трофейный «мерседес» быстро выбрался из города и лёг на курс. Подполковник, сидящий рядом с водителем, повернулся ко мне.

– Как вы смотрите в отношении второго завтрака?

– Как всегда в отношении положительных идей – положительно.

Подполковник сделал рукой какой-то знак, понятный водителю, потом, наклонившись к нему, произнёс несколько неразборчивых слов, и автомобиль, свернув с автострады, подкатил к уютному зданию гастштетте. Водитель бывал здесь наверняка не раз, потому что автомобиль сразу занял место за небольшим палисадником так, что со стороны автострады его нельзя было заметить.

В ресторане мы пробыли ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы заказать и съесть очень приличные отбивные, конечно, в комплекте с парой стопок вайнбранда. После этого мы снова легли на курс.

Быть посредником на ученье – значительно более приятное занятие, чем подвизаться в качестве играющей стороны. Задачи штабам были поставлены после обеда. Решения, задачи частям – всё было нацелено на ночные действия. Теоретически задача для меня предельно ясна, сложность заключается в практических действиях: получить задание на марше и присоединиться к механизированному полку. Его действия должен будет обеспечить дивизион, в который я был назначен посредником.

– Володя, – сказал мне Савельев перед маршем, – конечно, охаивать средства связи нельзя, но и полагаться на случай тоже. Вот тебе наш радист с радиостанцией УКВ, он будет поддерживать связь с моим радистом. Это будет наша нейтральная связь. Переговорная таблица у тебя есть, смотри только, чтобы радист не заснул в самый ответственный момент, а он ночью обязательно наступит.

Надо отдать должное и командиру полка. Полковник Степанян предоставил в моё распоряжение свой легковой автомобиль ГАЗ-67, и мы заняли место в колонне за штабной будкой командира дивизиона.

Ночь наступала холодная, а автомобиль ГАЗ-67 справедливо называют «босоножкой», и я подумал, что полушубок был бы лучше, чем моя шинель. Внезапно идущая впереди машина командира дивизиона остановилась. Остановились и мы. Я вылез из газика и прошёл вперёд. Положив карту на крыло автомобиля, полковник Степанян ставил задачу командиру дивизиона. Рядом стоял полковник Савельев.

– Ну как?

– Холодно.

– К утру будет ещё холоднее. Какой-то там циклон идёт. Связь у них ни к чёрту. Вместо того чтобы ставить задачу по радио, Степанян вынужден ловить командира дивизиона на дороге. Правда, личная постановка задачи рекомендуется уставом, но она вышла из заданий данного учения. Сейчас самое важное, чтобы твой командир дивизиона своевременно прибыл к командиру полка, которому придаётся. Надо быть очень внимательным, ведь в случае неудачи виноваты будем мы – артиллеристы.

Задача была не из лёгких. Ночью, как говорится, все кошки серы. Машины двигаются без света в полной темноте. Подполковник Шатилов, постояв на месте после отъезда Степаняна, подошёл ко мне.

– Что делать будем, посредник?

– Не заблудишься? – вместо ответа спросил я.

– Не должны.

– Тогда вперёд, как говорится, без страха и сомнений. Если я включу фары, то немедленно останавливайся.

– Принято. Выпить хочешь?

Предложение было соблазнительное, особенно при такой погоде. Но, помня напутствие Безрукавого, ответил:

– Чая.

– Чай в походе не держим.

– Тогда вперёд.

Шатилов полез в свою штабную будку и появился с солидным свёртком.

– Держи. Запас карман не тянет, пригодится в дороге.

В свёртке на ощупь чувствовалась бутылка и несколько кругов колбасы.

Колонна тронулась. Я посмотрел назад. Радист с наушниками поверх шапки-ушанки держался руками за спинку моего сиденья. Не спал. Я разорвал бумагу и достал круг колбасы. Разломил его и половину протянул радисту.

– Рубани.

Радист снял рукавицу и впился зубами в колбасу. Видимо, на кормёжку ребят не обратили внимания.

– Ну как?

– Нормально.

– Да я не про колбасу спрашиваю, а про связь.

– Связь тоже нормально. Не беспокойтесь, товарищ майор, я не засну.

Колбаса была вкусная. Наверное, делал её какой-нибудь немецкий мясник по специальному заказу наполовину из оленины и наполовину из мяса дикого кабана – обычных охотничьих трофеев наших офицеров.

Военная служба тем и хороша, что полна неожиданностей и не даёт покоя нервам, как справедливо заметил один армейский философ. Комкор действительно рьяно взялся за выполнение задачи ставить командиров и штабы в самые критические положения, и в течение часа Шатилову дважды изменяли задачу. Первую вводную он принял сам от своего командира полка. Это было предусмотрено планом, и я, несмотря на холод, стал немного впадать в дрёму, как внезапно радист тронул меня за рукав шинели.

– Товарищ майор!

Я повернулся к нему. Радист уже снял наушники, в них слышался голос Савельева:

– У них опять что-то со связью… Быстро позови своего подопечного к нашей рации, ему поставят новую задачу. Действуйте оперативно. Помните, что в случае неудачи обвинят нас.

Пришлось посигналить фарами, и впереди идущая машина тотчас остановилась, а командир дивизиона подбежал ко мне.

– Что случилось?

Вместо ответа протянул ему наушники, и Шатилов стал быстро записывать ряды цифр.

– Чёрт знает что, – он снял наушники и достал переговорную таблицу, – опять новая задача, сколько же можно.

– Вплоть до полного посинения. Вперёд и быстрее.

Задача действительно изменилась коренным образом. Полк, с которым мы должны были действовать, понёс большие потери от атомного удара противника и выводился для ликвидации последствий этого удара, а мы переподчинялись уже другому механизированному полку, выдвигаемому на это направление из второго эшелона.

Нам повезло: минут через сорок мы уткнулись в хвост колонны. Судя по опознавательным знакам на бронетранспортёрах это были машины нужного нам штаба полка. Прихватив с собой планшет с картой, я вместе с Шатиловым побежал в голову колонны. Здесь уже стояли несколько легковых машин, рядом темнела группа людей.

Слышался недовольный голос генерала Слепнёва:

– Где же артиллерия?

– Командир артиллерийской группы прибыл, – доложил Шатилов, с трудом переводя дыхание.

– Посредник при командире группы майор Дежнёв, – представился я.

– Помню. Вас усиленно рекомендовал полковник Савельев, чтобы Баранов смог уехать в отпуск. Покажите, где мы находимся.

Быстро раскрыв планшет и включив подсветку, я указал на карте точку, где мы находились на местности, и произвёл ориентирование по всем правилам. Может быть, это и не требовалось, но скромничать в таких вещах просто неуместно. Генерал, видимо, остался доволен.

– Что у вас имеется для командира артиллерийской группы?

Выслушав мой доклад, генерал сказал:

– Всё правильно. Вы ведь уже командовали дивизионом?

– Так точно.

– Что это у вас? – Генерал указал на мой планшет.

– Планшет для работы с картой.

Я развернул планшет на этот раз полностью и натянул на дуги чехол, защищающий карту от атмосферных осадков. Генерал взял его в руки, а я, приподняв стойку с маленьким рефлектором и лампочкой от карманного фонаря, включил свет. Получилось очень эффектно: чехол прикрывал источник света от наблюдения как с земли, так и с воздуха.

– Интересно, – заметил генерал, – я ничего подобного не видел. И лёгкий.

– Корпус выполнен из листового дюраля.

– По-моему, удобно. Это вы сами придумали?

– Так точно.

– Похвально.

***

Всё ученье прошло в хорошем темпе. Вымотались не только командиры и штабы, но и посредники. Спать приходилось урывками, на ходу. Не знаю, спал ли сам генерал Ваурин, но задачу по изматыванию войск он выполнил блестяще. Все валились с ног, а про то, что 18 января было воскресенье, забыли, и, глядя на навал мотоциклов около многочисленных гастштетте в деревнях, я долго не мог сообразить, почему немцы гуляют.

В понедельник к утру ученье закончилось. Здесь показал свою мобильность штаб руководства: в двенадцать часов комкор уже начал разбор. Кашишкин сидел за столом с воспалёнными глазами, но не спал.

На разборе досталось многим. Ваурин не стеснялся в выражениях. Штаб одного полка хорошо отрабатывал охранение собственного сна, а его командир, оказывается, имеет два просвета на погонах, а третий – «в мозгах». Досталось и штабу дивизии. «Все вы шли в оглоблях шаблона», – заявил генерал. И так далее. Однако, несмотря на такие грубые замечания, общую оценку поставил удовлетворительно, а двум полкам, в том числе и артиллерийскому, при котором мы были посредниками, даже хорошую. Это заметно сказалось на настроении полковника Степаняна, пригласившего полковника Савельева и меня на прощальный обед.

Обед был превосходный. Хорошая сервировка, несмотря на полевые условия, отличные напитки и закуски и неиссякаемое армянское остроумие. Из всего, что было там сказано, запомнился анекдот, рассказанный самим Степаняном.

– Когда мой отец умирал, – рассказывал полковник, – он позвал к себе всех сыновей. Мы собрались у его постели, и отец сказал: «Дети мои, я умираю, но берегите евреев». Я был самый молодой и неопытный, – продолжал Степанян, – спросил: «Зачем нам их беречь? Пусть сами себя берегут». «Берегите евреев, дети, – повторил отец. – Если вырежут евреев, то примутся за нас, армян».

Мы весело смеялись, а я решил рассказать этот анекдот Баранову, когда он вернётся из отпуска. Обед затянулся до ужина, и к себе в полк мы прибыли перед рассветом. На этот раз я ехал вместе с полковником в машине.

– Вы произвели хорошее впечатление на командира дивизии, – сказал мне полковник Савельев по дороге. – Он спрашивал о вас и сказал буквально следующее: «Думающий офицер, есть интерес к службе».

Полковник разрешил мне отдыхать, поэтому хорошо выспался, даже не ходил на завтрак. Потом встал, привёл себя в порядок и пошёл в город. Позвонил Лени. Мне показалось, что она была чем-то озабочена.

– Куда же мы пойдём? – спросила она тихо на моё предложение встретиться сегодня, словно опасалась, что её услышит кто-нибудь из находящихся рядом.

– Куда-нибудь, – обрадовался я. – Я только сегодня приехал.

– Хорошо, – согласилась Лени после минутного раздумья. – Помните, где мы простились после нашей первой встречи?

– Конечно.

Я сразу вспомнил трамвайное кольцо и маленький ресторанчик.

– Встретимся там в семь часов.

Уже в шесть часов вечера я посмотрел в окно. Было ещё светло и идти через лазейку в заборе рискованно, так же, как и идти через контрольно-пропускной пункт без шинели. Однако темнеет сейчас только в восьмом часу. Конечно, думать об этом надо было раньше, но что делать, идти в форме, что ли?

Просить Сергея не хотелось, хотя в услуге подобного рода, несмотря на то, что наши отношения потеряли былую сердечность, он не откажет. Не хочется не только ставить себя в зависимое положение (он будет знать обо мне больше, чем я о нём), но и вообще посвящать его в мои взаимоотношения с Лени. Ведь тогда он завтра обязательно спросит: «Как? Сразу или пришлось повозиться?»

Нет, это мне не подходит. Стрелки часов хотя и медленно, но движутся по циферблату. Придётся оставить эту затею с переодеванием, пойду в форме.

Раздался стук в дверь. Кто бы это мог быть? Вошёл Безрукавый.

– Заступаю в наряд по гарнизону. У меня просьба: дай на ночь «Трёх мушкетёров». С ними мне будет веселее.

– Возьми.

Я достал из шкафа книгу.

– Когда ты едешь в комендатуру?

– Сейчас. Машина стоит у гостиницы.

У меня мелькнула мысль: а что, если…

– Ты не подвезёшь меня в город?

– Что за вопрос. Что ты там забыл?

– Хочу вернуть одну вещь спекулянтке. – Я хлопнул рукой по свёртку.

– Тогда поехали.

Я надел старую шинель – если пропадёт, то не жаль, – и взял свёрток с кожаным пальто.

– Пошли.

Машина была, как говорится, «на парах», Безрукавый сел в кабину, я – в кузов, и мы тронулись. У комендатуры Андрей вышел из кабины.

– Тебе надолго?

– Минут пятнадцать.

– Тогда пришли водителя сюда в комендатуру.

– Конечно.

Дальше было совсем просто. Мы остановились недалеко от трамвайного кольца, и я вышел из машины, оставив шинель в кузове.

– Когда поедете на ужин, отдадите шинель писарю. Пусть повесит в штабе на вешалку.

– Есть, товарищ майор.

Машина плавно тронулась с места и скрылась за поворотом, а я надел шарф и пальто.

В ресторанчике было темно. На всякий случай я нажал на дверную ручку. Дверь не открылась. Я легонько постучал и прислушался. Ни звука. Спустился по ступенькам, прошёл на трамвайную остановку, вернулся обратно. Людей было мало, трамваи изредка разворачивались на кольце. Лени нигде не было видно. Посмотрел на часы. Было уже десять минут восьмого. В чём же дело? В раздумье я прогулялся ещё минут двадцать. Прошло ещё несколько трамваев. Настроение сразу испортилось: зачем я только переодевался?

«Не до утра же мне здесь прогуливаться?» – спросил я себя с обидой и снова, в какой уже раз, взглянул на часы: было без десяти минут восемь.

Сделав ещё один круг, направился пешком в город. Спешить было некуда, надо было выждать время, чтобы при возвращении никого не встретить у гостиницы.

Может быть, у меня мелочная щепетильность, но, наверное, Лени решила меня обмануть специально, чтобы больше не встречаться. А может, пошла на более важное для себя свидание, о котором узнала уже после разговора со мной. Во всяком случае насильно мил не будешь. Что я для неё в смысле продолжения знакомства? Кроме того, я всегда считал и считаю, что выбирать должна женщина. Если я нравлюсь ей, то она даст это понять, если нет, то тоже. Так что бороться за Лени, ещё вдобавок неизвестно с кем, я не буду. Это против моих правил.

Когда я проходил мимо бара «У белой розы», показалось, что из-за зашторенных окон пробивается свет. Я попробовал дверь, она открылась, и я вошёл в бар.

Электрическая лампочка горела только над стойкой бара. За ближайшим столиком несколько немцев играли в скат32, рядом с ними стояла Херта. Как я понял, она старалась выпроводить этих игроков из бара. Увидав, что я стою у стойки, Херта подошла ко мне.

– Закрыто.

– Но бокал пива, фрау Херта…

– О… Майор… Майор Вальтер.

Она узнала меня, улыбка мелькнула в уголках губ. Взяв со стойки бокал, она пустила в него струю пива.

– Вам идёт это пальто, – тихо сказала Херта, – совсем как настоящий цивиль.

– Я специально переоделся, чтобы можно было более свободно посетить вас.

Откровенно говоря, я сказал это больше для того, чтобы что-нибудь сказать, однако женщина, видимо, приняла мои слова всерьёз.

– Я сейчас выпровожу этих пьяниц, – сказала она и, поставив передо мной бокал с пивом, решительно подошла к игрокам. – Я закрываю.

Раздались протестующие голоса, тогда Херта подошла к стойке и выключила свет. Только тонкий фитилёк газовой горели, служащий в зале для прикуривания, ещё как-то освещал помещение. Игроки с шумом выходили из-за стола и нетвёрдыми шагами, беззлобно переругиваясь с Хертой, направлялись к выходу.

Я медленно потягивал пиво, ожидая дальнейшего развития событий. Какое-то волнение охватило меня, когда Херта закрыла за игроками дверь на ключ.

Она снова включила свет над баром.

– Мы закрываем ресторан, эти картёжники уговорили меня пустить их на часок поиграть в карты, а засиделись на целый вечер.

Херта наполнила пивом ещё два бокала, поставила их на поднос, потом добавила начатую бутылку вайнбранда и два фужера.

– Мы лучше перейдём в соседнюю комнату и выключим здесь свет, чтобы никто не стучал, – сказала Херта. – Там будет уютнее.

Я обошёл стойку и приблизился к женщине.

– Держите.

Она передала поднос мне в руку, открыла дверь в комнату и включила там свет.

Одна стена была наполовину заставлена ящиками со спиртным, однако в остальном комната производила вполне приличное впечатление. Кушетка, стол и четыре тяжёлых стула. Не про эту ли комнату говорил мне Сергей?

Херта вышла, чтобы выключить свет в зале, а я поставил поднос на стол и, сняв пальто, повесил его на вешалку. Войдя, Херта плотно прикрыла за собой дверь.

– Садись, майор, – сказала она приветливо. – Правда, в цивильном ты мне нравишься больше.

– Это легко исправить.

Я снял китель, оставшись в свитере.

– Теперь совсем хорошо.

Херта разлила вайнбранд по фужерам: мне больше, себе меньше.

– Прост33!

Мы подняли бокалы, посмотрели друг другу в глаза и выпили.

– Что ты увидел в моих глазах, майор? – Херта поставила локти на стол и, подперев свой подбородок руками, с улыбкой посмотрела на меня.

– Наверное, то же, что и ты в моих, – ответил я. – Кроме того, меня зовут Вальтер.

– Я знаю только то, что ты майор, а вот зовут ли тебя Вальтер или как иначе, не знаю. Русские офицеры боятся называть себя так, как их крестили в церкви. У одного шефа в ресторане в его шварцбухе34 было записано много Пушкиных и Толстых. Но хорошо, если наши желания совпадают. Выпьем ещё, прост!

Мы выпили ещё, и Херта поднялась из-за стола.

– Надо что-нибудь поесть, – сказала она, словно успокаивая меня за то, что выходит, – я с утра ничего не ела.

Пока она ходила, я выпил ещё рюмку вайнбранда и запил его пивом. Обстановка была настолько необычной, что своё волнение хотелось приглушить порцией спиртного. Кажется, что Херта не слишком расположена к русским, что ей стоит позвонить в комендатуру? Телефон-то в ресторане есть.

Херта принесла нарезанную колбасу и хлеб. Снова садясь на кушетку, случайно или нарочно, она оказалась совсем рядом со мной. Я наполнил бокалы.

– Прост!

Мы снова выпили, и, как только Херта поставила свой бокал на стол, я обнял её. Она повернула ко мне своё лицо.

– Не слишком ли быстро, майор Вальтер?

Я снял руку с её плеча.

– Знаете, фрау Херта, один солдат пригласил молодую женщину на прогулку в лес. Она отказалась. «Почему?» – спросил солдат. «Да в лесу ты ещё что-нибудь попросишь», – ответила женщина. «А ты мне разве откажешь?» – снова спросил солдат. Женщина сказала: «Так и знала, что уговоришь. Пошли!»

Херта звонко засмеялась.

– Это очень оригинально. Видимо, совсем в русской манере сразу приступать к делу. Считай, что ты меня тоже уговорил, Вальтер. Но сначала выпьем. Сегодня мне хочется в голове иметь маленькую карусель. Прост!

Мы выпили, закусывая колбасой, потом ещё и ещё.

– Ну, теперь у меня в голове настоящая карусель, – прошептала Херта, когда я обнял её.

Она повернула ко мне своё лицо, её губы тянулись к моим. Чего уж яснее.

Поцелуй затянулся, мы медленно склонялись на кушетку.

– Айн момент, Вальтер, – Херта оторвала свои губы от моих, – я выключу свет.

В комнате стало совсем темно, но Херта и в темноте быстро нашла дорогу обратно. Прикоснувшись к ней, я определил, что она сняла платье. После такого откровения дело стало только за техникой, которой Херта, надо отдать ей должное, владела в совершенстве.

Потом Херта снова включила свет, и мы сидели рядом, пили вайнбранд, ели бутерброды и целовались. Полуобнажённая, она не стеснялась и больше свет не выключала.

– Устанешь так ходить взад и вперёд, – со смехом заметила Херта, притягивая мою голову к своей груди.

Так незаметно я уснул.

Проснулся от нежного поцелуя в ухо. В комнате было темно и холодно. Хорошо ещё, что Херта принесла одеяло и мы вдвоём были укрыты им.

– Пора, – шепнула Херта, – уже пять часов.

Я потянулся под одеялом и прижал её к себе.

– Уже достаточно, – неуверенно сказала Херта.

Пришлось прекратить её возражения поцелуем.

Спустя некоторое время мы уже стояли в зале за стойкой бара: я, уже одетый, и Херта, укутанная одеялом. Она затопила чугунную печку, и пламя весело билось в её стенки. Страшно хотелось пить, и я почти залпом выпил бокал пива. Затем, пошарив по карманам, достал пятьдесят марок.

– Нет, Вальтер, – сказала Херта, – с тебя только за выпивку. Закуска и всё остальное – моё.

Она весело засмеялась и вернула мне сорок марок.

– Не говори ничего твоему Сержу, – добавила женщина.

– Ни слова.

– И приходи, когда захочешь.

Она крепко поцеловала меня в губы и закрыла за мной дверь. А я быстро пошёл в гору.

В гостиницу прошёл уже испытанной дорогой через лаз в заборе. Никого не было видно, только несколько окон светилось на фоне тёмного здания, в том числе и в моей комнате.

После холодного ветра мне показалось почти жарко, хотя было не топлено. Ложиться спать не имело смысла, и я решил побриться.

Вроде бы всё было в порядке, получил довольно интересную женщину, причём без особого труда, но на душе было как-то неловко, мне было даже стыдно за своё поведение.

«Вот ведь как получается, – размышлял я, намыливая лицо, – дошёл на свидание к одной, а провёл ночь с другой. Подобное поведение, наверное, не одобрят и не очень строгие моралисты. Разве что Сергей… Выходит, что и мне тоже просто нужна женщина, безразлично какая. Нет, Лени мне нравится, но она обманула меня. Что касается Херты, то это просто случайное стечение обстоятельств. Ведь если бы Лени пришла на свидание, этого б не случилось».

Несмотря на то, что я попытался обвинить во всём Лени, чувство неловкости не проходило. К счастью, довольно тупое лезвие требовало повышенного внимания и это меня отвлекло от событий прошедшей ночи.

Днём зверски хотелось спать, но стойко выдержал до обеда, стараясь больше находиться на открытом воздухе. На ужин меня поднял будильник, эта ночь посвящалась ночным занятиям по тактической подготовке. Безрукавый взял под свой контроль работу на наблюдательных пунктах, я – на огневых позициях. Волков осуществлял общее руководство, то есть ничего не делал сам и всем мешал своими замечаниями. Занятия прошли напряжённо, ночью сильно приморозило, к утру я замёрз и сразу после окончания занятий улёгся в постель, махнув рукой на завтрак.

На обед меня разбудил Аношин.

– Вставай, соня! – весело закричал он, едва я открыл ему дверь. – Так ты проспишь и царство небесное!

Войдя в коридор и закрыв за собой дверь, Сергей добавил, понизив при этом голос:

– Ты просто счастливчик! Спишь себе без задних ног и не чуешь, что после того, как я показал тебя одной интересной женщине, она сходит по тебе с ума. Даже мне стало завидно. Твои акции стоят очень высоко, майн фройнд.

– Ладно, – буркнул я недовольным голосом, – что толку с этих акций, если я ещё не отогрелся и не отоспался после ночных занятий.

– Отогреться мы тебе поможем, а вот насчёт отоспаться не ручаюсь. Если ты с этой женщиной будешь только спать, то не оправдаешь возлагаемых на тебя надежд.

С этими словами Аношин достал из кармана небольшую плоскую бутылку вайнбранда и, достав из шкафа бокалы, наполнил их.

– Закусить у тебя найдётся?

– Там же, в шкафу.

Пока Сергей резал оставшуюся ещё от посредничества колбасу, я успел одеться. Это был первый его визит ко мне после размолвки, хотя мы встречались и на службе, и в столовой.

Холодная вода разогнала сон, а рюмка вайнбраңда подняла настроение.

– Ты хоть догадываешься, кто интересуется твоей особой?

– Понятия не имею.

– Херта.

– Херта? – Я почувствовал, что краснею. Как же так? Ведь она просила ничего не говорить Сергею.

– Ага, проняло, – Сергей даже подпрыгнул в кресле от удовольствия. – Понимаешь, вчера вечером прохожу мимо её заведения. Дай, думаю, зайду погреюсь. Зашёл, спросил оккупационную норму, выпил. A Херта спрашивает: «Где тот майор, с которым ты меня познакомил? Что-то я больше его не вижу».

– И что ты ответил? – с облегчением переведя дух, спросил я.

– Служба, – говорю, – фрау Херта, служба. Но скоро я вам его представлю в самом лучшем виде. Херта же смеётся: «Давай, майор, но только поскорее. Такого ещё не было, чтобы мужчина, которого познакомили со мной, по две недели ко мне не показывался. Обычно прибегали на другой день, а чаще в тот же вечер».

Мне стало весело: вот ведь шельма, что придумала, не хуже, чем в «Декамероне»!

Однако во время обеда и даже после него, собираясь в город, я старался не думать о том, что буду делать вечером, хотя откровенное приглашение Херты, переданное таким оригинальным способом, льстило моему мужскому самолюбию. Поравнявшись с будкой телефона-автомата, решил позвонить Лени, собственно говоря, для этого, пока она не ушла с работы, я и вышел, не дожидаясь наступления вечера. Может быть, ещё не всё потеряно?

В телефонной трубке неожиданно послышался мужской скрипучий голос. Мне он показался старческим и противным. От неожиданности я не ответил и повесил трубку. Выждав минут десять и выкурив две сигареты, позвонил снова. Опять тот же голос. Как можно любезнее попросил к телефону фроляйн Келлер.

– Она здесь больше не работает. – В трубке раздались частые гудки.

Мне стало не по себе. Куда же делась Лени? Что скрывается за словами «больше не работает»? Уволилась, уехала? Ведь ещё позавчера она ничего об этом не говорила. Если уехала, то куда? Что, если?.. Даже пот выступил. Вдруг в Западную зону? Правда, ни о чём, кроме самых общих вопросов, мы не говорили. Вспомнил, как Коровин рассказывал о молодой женщине, фотографировавшей наше КПП. Ей надо было подтвердить, что она действительно была в нашем гарнизоне. Чем хуже простенького снимка знакомство с майором Вальтером, ведь псевдоним никого не обманет, находили же под псевдонимами Пушкина и Толстого конкретных лиц. Не верится, что Лени способна на такое, но… Суждения её были смелы, хотя и непосредственны, к тому же я ведь слышал ещё раньше, что она не любит русских. Вдобавок она сама остановила меня на улице.

Я встряхнул головой. Что за мнительность! Надо выпить, подышать свежим воздухом, успокоиться и вернуться на время в гостиницу. Ведь до вечера, чтобы навестить Херту, ещё далеко. На пути было кафе «Зигфрид». Я не люблю это заведение: в нём основное внимание уделяется кофе, пирожным и другим кондитерским изделиям, а не пиву и водке. Может, это специально демонстрируется для «оккупантов»? Не берусь утверждать. Наверное. Хоть спиртными напитками там тоже торгуют, в этом кафе всегда чувствую себя неуютно.

Оказывается, что в «Зигфриде» теперь хозяйке помогает Карин Копф, которая раньше работала официанткой в нашей офицерской столовой. При мне она проработала недели две, но я успел отметить, что держалась очень независимо. Мне она, откровенно говоря, не нравилась. И вот теперь фроляйн Копф подошла ко мне.

– Здравствуйте, товарищ майор. Что вы хотите? – эти слова она произнесла по-русски очень чётко, но с акцентом.

– Что вы мне посоветуете, фроляйн Копф?

– Вы стали отлично говорить по-немецки, товарищ майор. Просто интересно – кто ваша учительница?

– А вы стали очень большим дипломатом, фроляйн Копф. На вопрос вы отвечаете вопросом. При чём здесь учительница?

– Просто я считала, что вы ненавидите не только немцев, но и всё немецкое. Поэтому, услышав, как вы действительно хорошо стали говорить по-немецки, подумала, что только хорошенькая женщина – назовём её условно учительницей – смогла смягчить ваше сердце.

– Вы ошибались раньше, когда приписывали мне такую враждебность, ошибаетесь и теперь, когда видите влияние любви или привязанности. Я остался таким же, как был.

– Нет, я не верю этому. Вы всегда смотрели так строго, что мы, официантки, боялись даже пошутить с вами.

– Совершенно напрасно. Просто я не домогался чего-нибудь большего, чем простая вежливость, от тех, кто работал у нас. Придерживаюсь этого принципа и теперь.

– Жалко, что вы сказали об этом так поздно.

– Что бы это изменило?

– Что вы хотите, товарищ майор?

– Знаете, фроляйн Копф, хотеть я могу очень многое, но на этот раз налейте мне по-русски: полторы порции и бокал пива.

Карин быстро подала на стол. Я выпил залпом вайнбранд и сделал глоток пива. Официантка стояла рядом. Я достал деньги.

– Как там у нас дела в столовой? – тихо спросила Копф.

– Всё так же. Всегда все спешат.

– Как-то скучно здесь после работы в офицерской столовой. А ведь многие офицеры уехали на родину?

– Жизнь идёт. Кое-кто действительно уехал.

– Майор Аношин?

– Пока на месте.

– Он учил меня говорить по-русски. А Антонов, Безрукавый, Шевченко?

– Тоже пока все на месте.

– Шатров?

– И он тоже.

– Пожалуй, по фамилиям больше я никого и не помню.

– Забудете и этих. Ведь жизнь состоит в том, чтобы узнавать новое и забывать старое.

– Этих, пожалуй, я не забуду.

Карин сказала это очень серьёзно, но у меня не было желания продолжать наш разговор. Я расплатился.

– До свидания, товарищ майор.

– До свидания, фроляйн Копф.

Мне показалось, что Карин была бы не прочь продолжить не только разговор, но и знакомство, но мне она действительно не нравится, а что касается женщины, то сегодня у меня будет Херта. Время ещё раннее, что-то около пяти, можно пока просто заглянуть в её ресторанчик и окончательно договориться на вечер. Идти недалеко, всего каких-нибудь три квартала, и я решительно повернул в соседнюю улочку.

Однако ресторан был закрыт. Я постучал в дверь раз, другой. Стук остался без внимания. Что же мне тогда Сергей трепался, что меня ждут… Может быть, это он специально? Ведь не маячить же мне в форме перед дверью. Тут я вспомнил про окно. На мой резкий стук занавеска приподнялась, Херта приветливо махнула рукой и через несколько секунд открыла дверь.

– Я так заждалась тебя, Вальтер.

Она закрыла дверь и обняла меня за шею. Я поцеловал, она ответила.

– И поэтому не открывала?

– Мы закрываем ресторан, – Херта вздохнула, – я одна не могу справиться со всем хозяйством, муж больше пил, но хоть что-то и делал, а теперь он в больнице, и надолго.

– Что дальше?

– Ничего, проживём. Проходи в зал.

В зале было пустынно. Стулья были поставлены ножками вверх на столы, и от этого казалось ещё просторнее. Херта прямо повела меня в комнату за баром.

– Я не была уверена, Вальтер, что Серж передаст тебе моё приглашение, но всё же ждала и волновалась. Ведь ресторан закрывается, а ты не знаешь моего адреса. Когда ты стучал в дверь, я находилась на кухне и, услышав стук, сразу поспешила в комнату, чтобы посмотреть, кто это. Сегодня уже много раз стучали, я смотрела из-за занавески и не открывала, – добавила она, улыбнувшись с какой-то грустью. – Раздевайся, я сейчас приду.

С этими словами Херта вышла, а я, повесив шинель на вешалку, огляделся. Ящики с крепкими напитками отсутствовали. Видимо, дело ликвидации шло быстрыми темпами.

Херта принесла на подносе бутылку вайнбранда, бутерброды, бокалы и две бутылки пива.

– Разливного пива нет уже, – сказала она, словно извиняясь, и добавила: – Тебе больше идёт в цивильном.

Я снял китель и снова остался в свитере.

– Вот так лучше, совсем как тогда…

Голос у Херты дрогнул, и она быстро разлила вайнбранд по бокалам, а я провёл у Херты часа два. Никто нам не мешал, если не считать, что несколько раз стучали в дверь, а один раз даже в окно. Но и в этом случае мы не подали виду, что в ресторане кто-то есть. Мне даже подумалось, а не Аношин ли стучит так настойчиво? Вообще-то было чуть-чуть похоже на поминки: сперва грустно, а потом, когда выпили, значительно веселее.

На улице стало смеркаться. Когда я собрался уходить, Херта осмотрела улицу сперва в окно, потом в приоткрытую дверь. Было пустынно, и я зашагал в гору по направлению к казармам. В кармане я уносил домашний адрес Херты, а на губах прощальный поцелуй. На этот раз я никакой неловкости не испытывал – вроде бы всё было как надо.

Успел даже на ужин, правда, как говорится, в последних рядах перед самым закрытием столовой. Быстро проглотил дежурное блюдо, запил бурдой, которая в нашей столовой почему-то называется чаем, и пошёл к себе. Еле успел переодеться в халат и включить радио, как появился Сергей.

– Ну как? – это было первое, что он сказал, войдя в комнату.

– Знаешь, майн фройнд, – ответил я, – надо бы накостылять тебе по шее за провокацию, да ладно. Живи, пользуйся моей добротой.

– Это ещё за что?

– Сам знаешь. За то же. Сунулся я, как дурак, по твоему адресу, а фирма закрыта. Совсем как в народном эпосе: пиво кончилось, и ресторан закрыт.

– Так ты там был?

– Конечно. Познакомился с дверной ручкой, вспомнил тебя крепким словом и пошёл домой. Тебе, случайно, не икалось?

– Нет, ничего.

– Жалко. На обратном пути зашёл в «Зигфрид» подкрепиться. Фроляйн Копф передавала тебе привет.

– Неужели? Она там работает? – Сергей оживился.

– Видимо. Вспоминала, как ты учил её русскому языку.

– Ну уж и учил, – Сергей был явно польщён, – там и без меня учителей хватало. Хотя приятно вспомнить и теперь. Не пойму только, что случилось с Хертой, она действительно хотела тебя видеть.

– Тебе виднее, ты же видел её вчера.

– Чёрт знает что, – Сергей с таким размахом сел в кресло, что пружины тяжело вздохнули. – А выпить у тебя есть?

– Не следовало бы тебя поить после такой провокации, но так уж и быть, поищи в шкафу.

– Что это у тебя за дрянь? – Сергей достал бутылку с остатками «Рейтара» – ликёра весьма солидной крепости. – Хотя на сегодня и это сойдёт. Всё ещё впереди, – продолжал Сергей, наполняя бокалы, – подберём тебе кадры. Со мной не пропадёшь.

– В этом я сегодня убедился, – ехидно заметил я, пригубливая рюмку, так как пить не хотелось.

Сергей же хватил полную и налил себе ещё.

– Надо было тебе сразу переключиться на Карин, она женщина не слишком строгая.

– Она мне и раньше не нравилась.

– Это другое дело, но большая разборчивость в нашем положении не нужна. Женщина – есть женщина. Я встречался с ней несколько раз, ничего, не хуже, чем другие. Но постоянное внимание она оказывала твоему Шатрову. Может быть, и теперь оказывает.

Ликёр был допит, тема для разговора исчерпана, Сергей пошёл к себе.

«Вот почему она о Шатрове спросила в последнюю очередь, – подумал я, закрывая дверь за Сергеем. – Впрочем, что мне до них. Впору со своими делами разобраться. Как бы не засосало, ведь недаром пословица говорит, что повадился кувшин по воду ходить…»

Заканчивать пословицу не хотелось.

***

Сегодня пасмурно, небо затянуто тучами, впечатление такое, что вот-вот снова брызнет дождь. Наверное, это последствие мощного циклона, обрушившегося на Англию и побережье Западной Европы ураганным ветром и проливными дождями. По радио передают тревожные сообщения о шторме в проливе Ла-Манш, частичном разрушении дамб в Восточной Англии, на побережье Франции, Бельгии, Голландии. Это вызвало наводнения, сообщают, что есть человеческие жертвы. У нас обошлось дождём. Он за одну ночь смыл весь снег, но к этому здесь привыкли. Хорошо, если бы на завтра установилась приличная погода, ведь в воскресенье не хочется сидеть дома. Хватит и того, что, несмотря на ненастную погоду, занимался с батареями в поле. Вымок порядком, и шинель, и плащ-накидка сейчас буквально стоят на полу перед печкой – столько на них грязи.

Волков с утра вызвал к себе Пелишенко. Старший лейтенант вчера где-то набрался. Обычно немногословный и подчёркнуто исполнительный, во время ужина он придирался к официанткам, выясняя, почему для командования готовили антрекоты, а ему подали макароны по-флотски. Присутствующие офицеры не вмешивались, но посмеивались, слушая высказывания Пелишенко с нескрываемым удовольствием. Правда, когда появился Носов, старший лейтенант сразу умолк. Встав по команде смирно, он отвечал: «Так точно» и «Никак нет». Замполит отослал его спать. Дело бы этим и закончилось, но через два часа дежурный по полку нашёл его на кухне в задушевной беседе с поварихой. На требование дежурного оставить столовую, Пелишенко ответил грубостью, и утром об этом стало известно Савельеву. Тот позвонил Волкову: «Разберитесь со своим пьяницей».

Мне порядком надоело слушать это разбирательство, и я собрался уже уходить, когда дверь открылась и вошёл пожилой майор. Он приложил руку к козырьку фуражки и доложил:

– Товарищ подполковник, майор Крякин представляется по случаю назначения на должность командира третьей батареи.

Волков поднял голову.

– У меня есть командир третьей батареи, – медленно ответил он.

– Назначен вместо капитана Антонова, – бодро заявил майор.

Я понял, в чём дело, и вспомнил Крякина. Он прибыл в полк по замене в третий дивизион на месяц раньше меня. Сразу же начал обращаться с просьбами о повышении. Это в конце концов подействовало. Как раз создавались военные комендатуры во многих маленьких городах, где не было гарнизонов, и Крякина назначили комендантом одного из них. Наверное, он в чём-то проштрафился, скорее всего за пьянку, и его после представления командира полка на Антонова решили вернуть в «родной» полк.

Волков взялся за телефон и дозвонился до командира полка. На вопрос «Что мне делать с Крякиным?» он, видимо, получил исчерпывающий ответ, потому что поднялся и, отпустив Пелишенко, сказал Крякину:

– Идёмте со мной.

По правде говоря, мне стало жалко Волкова. Сколько стараний затратил он, чтобы избавиться от Антонова, добился, что его после пьянки с Храмовым судили судом чести младших офицеров, и вот на тебе. Променял кукушку на ястреба. Антонов был всем известен, все его проделки могли сойти и за «детские» шалости. А вот Крякин – человек новый, к нему надо присматриваться, узнать, на что он способен. Как бы и для меня не прибавилось хлопот. Но сначала им пусть займётся командир. И я пошёл в город, решив зайти в книжный магазин, посмотреть, что нового, так как давно там уже не был.

Пошёл пешком, в городе всё как обычно. Много людей, особенно в центре. Захожу в книжный магазин… И кого же я вижу? Лени! Стоит у стеллажа с книгами и улыбается так мило и привлекательно.

– Здравствуйте, товарищ майор. Что вы сегодня хотите у нас купить? – всё это медленно, но по-русски. Потом добавляет уже по-немецки: – Как у меня получается, Вальтер? Я уже несколько дней учу эту фразу.

– Отлично, – ответил я.

У меня стало весело на душе, словно гора с плеч свалилась: вот она – Лени, никуда она не уезжала и стала ещё ближе, могу теперь запросто видеться с ней хоть каждый день, но я очень удивлён, хотя и приятно.

Лени снова улыбается. Мне кажется, что как-то по-особенному. Чёрный пуловер ей очень к лицу. Мне, когда я смотрю на Лени, тоже становится радостно, чувствую, что и моя физиономия излучает это. Хорошо, что пока, кроме нас, в магазине никого нет.

– Вопрос о моём возвращении в магазин был решён ещё до нашей встречи, Вальтер. Мне предложили это место, как только узнали, что Эрика уедет работать в Лейпциг. Но надо было научиться хотя бы немного говорить по-русски, и я поступила на курсы. В тот день мне никак нельзя было уйти с занятий, пришёл наш заведующий, он хотел знать, какие у меня успехи и может ли он отпустить Эрику. Ведь большинство покупателей в нашем магазине русские. Поэтому я опоздала больше, чем на час, а вы меня не дождались.

– Просто замечательно, что вы теперь работаете здесь, Лени. Мы будем встречаться теперь каждый день. Но почему вы не сказали мне об этом тогда же? Я бы ждал вас не только час, но и два, и три, сколько понадобилось.

– Я не хотела говорить это в присутствии своего бывшего шефа, он был в той же комнате. Да я и не думала, что так задержусь. Но теперь получился сюрприз, надеюсь, приятный, Вальтер?

– Конечно, но я порядком поволновался, когда противный скрипучий мужской голос ответил мне, что фроляйн Келлер у них больше не работает.

Лени громко засмеялась.

– Это был мой бывший шеф, он очень не хотел, чтобы я уходила, даже обещал прибавить в зарплате. Но вы, Вальтер, надеюсь, не подумали, что я уехала, сбежала на Запад?

– Откровенно говоря, строя догадки, почему вы ушли с работы и не предупредили меня, я подумал…

– И конечно, о том, что я вот-вот выступлю по радио или в газете с трогательной историей о наивной немецкой девушке и жестоком русском майоре? Вы, русские, все просто помешались на шпионах! Вам всё кажется, что за вами следят?

– Разве не так? Правда, о том, что вы можете выступить с таким заявлением, я не думал.

– Спасибо за доверие. Но мне кажется, что за вами следят больше свои, а лучше бы они следили за чужими. А то строгостей у вас больше, чем, скажем, у американцев и англичан, а удирают, несмотря на все эти строгости, русские. Я что-то не слышала, чтобы американцы переходили в восточную зону, разве если проворуются. Однако в моём случае я действительно уделила вам достаточно внимания.

– Я благодарен вам за это, особенно за признание.

– Теперь я изучаю русский язык. Три занятия в неделю, конечно по вечерам.

– Сегодня, конечно, тоже?

– Сегодня тоже.

– Было бы желание, Лени. Я вас быстро научу.

– Не так быстро, товарищ майор. Вы меня ещё перепугаете, и мне придётся смиренно проситься обратно в свою контору.

Наверное, у меня на лице появилось выражение замешательства, потому что Лени продолжила уже с улыбкой:

– Нет, в старую контору я, конечно, не вернусь ни при каких обстоятельствах. У меня достаточно самолюбия или упрямства, чтобы не признаться в своей ошибке. Но ваша помощь в учёбе мне необходима. – В разговоре мы переходим на русский язык.

В магазин часто заходили покупатели. Многим, очевидно, импонировала интересная молодая продавщица, и они были не прочь и задержаться. Но, к счастью, познания многих наших офицеров в немецком языке не простирались дальше вопросов о цене, кроме того их сдерживало и моё присутствие.

– Вы почаще приходите сюда, Вальтер. В вашем присутствии даже самые наглые не позволяют себе вольностей. Лейтенант, который заходил сюда несколько минут назад, вчера попросил достать ему книгу с верхней полки и, когда я спускалась по лесенке, попробовал меня обнять.

– Вот почему он так быстро ушёл. Я припомню этому негодяю…

– Не надо. Я влепила ему сильную пощёчину, и он вылетел из магазина с красной щекой.

– И пришёл сегодня снова?

– Наверное, за второй, но я допускаю, что он хотел извиниться.

Так мы проболтали до обеда. Лени уже начала посматривать на часы, собираясь закрывать магазин. У меня мелькнула мысль.

– Где вы обедаете, Лени?

– В кафе за углом.

– Может быть, мы пообедаем вместе?

– Каким образом?

– Вы пойдёте в магазин «ХаО»35 напротив и чего-нибудь купите.

– Что именно?

– Чего хотите. Но обязательно бутылку хорошего вина. Считайте, что это наше новое знакомство, затем вашу новую работу надо обмыть.

– Что?

– Обмыть. Обязательно вином. Это русский обычай и как бы продолжение ваших занятий на курсах. Вот деньги. Закройте меня в магазине. Надеюсь, вы поверите, что я ничего не украду?

– О, Вальтер… Но я, право, не знаю… Мне неудобно.

– Вперёд. Ведь время-то идёт.

– Правда, бегу.

Лени вернулась минут через пять. В сумке была бутылка того самого вина, что мы пили в гастштетте на трамвайной остановке, булочки, пирожные и какой-то рольмопc36.

– Это очень вкусно, Вальтер, – сказала Лени, заметив, что я посмотрел недоверчиво на покупку с таким странным названием.

Я покачал головой.

– По мне, самая лучшая рыба – это колбаса. А у вас есть стаканы?

Стаканы нашлись. Я открыл бутылку и разлил вино.

– За вашу новую работу, за нашу новую встречу. Ведь я уже думал, что больше вас никогда не увижу. Сегодня как новое знакомство. Чтобы мы больше знали друг друга, чтобы нам сопутствовала удача.

Мы подняли стаканы почти одновременно.

– Мне много нельзя, я ведь на работе, – Лени с улыбкой поставила свой стакан, – ещё напьюсь.

– Это же слабенькое винцо, – возразил я.

– Как насчёт выпить на брудершафт? Вас не шокирует это предложение?

– Напротив. Я бы предложил сам, если бы не боялся, что вы рассердитесь.

Мы выпили и, как полагается при этом обряде, поцеловались.

– Знаешь, Вальтер, я так решила ещё тогда, в баре на трамвайной остановке, когда ты согласился остаться и подождать следующего трамвая. Как в награду за хорошее поведение.

«Милая Лени, – подумал я, – хорошо, что ты не знаешь о моём поведении после этого».

Вслух же сказал:

– И хорошо сделала. Я ведь не хочу, чтобы ты считала меня таким же наглецом, как того лейтенанта. Лучше повторим, повторение – мать учения.

– Нет, Вальтер, не будем спешить. Есть другая пословица: тише едешь – дальше будешь. Скоро надо будет открывать магазин. Выпей ещё вина, я больше не буду.

– Оставим на другой раз.

Обеденный перерыв пролетел незаметно. Я закрыл бутылку, Лени убрала со стола.

– Теперь иди, Вальтер. Ты знаешь, где я работаю, здесь тоже есть телефон. Запиши его номер.

– Я запомню. Мы встретимся сегодня вечером?

– Не слишком ли быстрый темп?

– Я принесу своё пальто, мы сможем гулять весь вечер.

– Пальто ты можешь принести, но это будет на завтра, сегодня я занята на курсах. У тебя есть цивильный костюм?

– Конечно.

– Завтра мы смогли бы сходить в театр, если ты не против.

– Хорошо. Вечером я всё это принесу.

Оказалось, что магазин имеет два входа: парадный с витриной и прочими рекламными атрибутами на улицу и рабочий, его обычно называют чёрным, на бывший пустырь за магазином. Теперь на нём ведётся большое строительство, отгороженное от здания, в котором находится магазин, забором, оставляющим между ними узкий проход.

К закрытию магазина я притащил чемодан со своей экипировкой, пройдя через чёрный ход. Мы посидели минут пятнадцать после закрытия, выпили ещё немного вина. Было как-то спокойно, словно мы уже давно и хорошо знаем друг друга. Наконец Лени встала.

– Мне пора, Вальтер. Не хочу опаздывать. Завтра в шесть вечера приходи прямо к этой двери и постучи. Перед этим позвони по телефону.

Мы вышли. В коридоре я обнял Лени и хотел поцеловать. Она мягко отстранилась и положила ладонь мне на губы.

– Вот что значит первой проявить симпатию, – сказала она укоризненно.

Я сразу же отпустил её, мне стало неудобно. Значит, мы не так уж хорошо знаем друг друга.

– Извини, Лени.

– Только на первый раз.

Я сидел в кресле и лениво перелистывал «Все люди – враги» Олдингтона. Читать не хотелось, роман был прочитан не один раз, а новая попытка затянулась бы до утра. Любовь Тони и Катарины, это искреннее человеческое чувство, всегда доставляла мне большое удовлетворение, когда я углублялся в чтение романа.

«Не получится ли нечто подобное и со мной? – подумал я и внутренне усмехнулся в ответ: – Англичанин Тони Кларендон мог позволить себе не работать, ехать, куда ему захочется, не спрашивая никого… Я же живу в другое время и в другой стране. Наш закон, принятый лет пять назад, запрещает браки советских граждан с иностранцами. Тогда я думал, что он направлен против неразумных девчонок, вешающихся на шеи иностранцам, чтобы во что бы то ни стало уехать за границу. Что будет со мной, если я захочу последовать примеру Кларендона? Пример Пономарёва ещё свеж в памяти, но дело может иметь и другой исход: это уж как на него посмотреть. Могут не только выгнать из армии, но и послать в места настолько удалённые, что оттуда очень трудно бывает возвратиться. Что и говорить, перспектива не из приятных».

Раздался стук в дверь. Это был Аношин.

– Ты дома? – спросил он удивлённым голосом.

– Что за вопрос? Почему я должен болтаться где-нибудь, если ты здесь. Ведь если кто и вытаскивал меня по вечерам в город, то только ты. Кроме того, если ты считал, что меня нет дома, то зачем пожаловал? Уж не работаешь ли ты по заданию Коровина или Носова?

– Ещё чего. Просто я попал на ужине в компанию ваших командиров батарей. Один сдаёт, другой принимает, а в результате пьянка. Антонов сказал, что ты спешил к своему командиру. Зная твою «любовь» к нему, я подумал, что ты махнул на какое-нибудь рандеву, и решил проверить.

– Вот уж не ожидал…

– Только из любопытства. Знаешь, майн фройнд, мне не верится, что ты не встречаешься с Хертой. Она так хотела тебя видеть.

– Заведение закрыто. Где её искать?

– При желании можно найти. И наконец, мне сегодня по-настоящему скучно, – Сергей, переводя разговор, сказал это с какой-то грустью, которой я раньше у него и не подозревал. – Нестерпимо скучно. Почти три года одна только проблема: что делать вечером. Спать надоело, в карты играть не люблю, к чаю испытываю отвращение. Водку в одиночку пьют только убеждённые алкоголики, хотя порой приходится делать и это. Ты знаешь моё отношение к женщинам, вернее к женщине. Она нужна мужчине, закрывать на это глаза глупо. Знаю, что молодые солдаты даже занимаются онанизмом…

– Ну ты скажешь, – удивился я.

– Одного сам видел, кое-кого подозреваю, даже из офицеров. Но что делать? Ведь бывает, что нужна женщина, любая женщина, даже откровенно уродливая. «Ищите женщину» – говорят французы, и они правы. Наше начальство понимает это, напихало сюда солдаток. Как говорил один деятель: «Бардаки закрыть, число прачек удвоить». Лучше бы бардаки открыли, на работу туда была бы очередь. Сегодня мне скучно не поэтому, ведь недостатка в женщинах я не испытываю. Но так хочется посидеть вечером в обществе. Чтобы было уютно и красиво, чтобы были и женщины, настоящие женщины, а не потаскушки, не делающие разницы между любым физически здоровым мужчиной, и для которых любая встреча обязательно заканчивается в постели. Женщины – красивые и обаятельные, остроумные и милые. Женщины, одна из которых может стать для тебя всем.

– Вот чего ты захотел, – иронически усмехнулся я, – на любовь потянуло?

– Сам не знаю. Настроение паршивое. Надоело бродить по тёмным улицам в поисках лёгких встреч, качество заменять количеством… Что-то сегодня нашло. Видимо, старею, и надо находить ту единственную, с которой будет хорошо и дома вдвоём без весёлого и шумного общества, без попоек и преферанса… У тебя есть что выпить?

– Вот это деловой вопрос, – ответил я, всё ещё не понимая, что это накатило на Сергея, – достань в шкафу.

Сергей достал бутылку и привычно разлил по фужерам.

– Выпьем, Володя, за этих единственных. Выпьем за то, чтобы эта единственная была у каждого из нас, чтобы мы её не упустили.

Мы выпили, закуски не было, пожевали печенье, запивая его лимонадом прямо из бутылок.

– Ты, конечно, удивлён, – сказал Аношин, – что весельчак и гуляка Серёжка так заговорил. Что-то нашло сегодня, надо отвести душу. Может быть, через час и пройдёт.

Мы рассказали друг другу несколько анекдотов, в том числе я – тот, что услышал от полковника Степаняна: «Дети, берегите евреев». Сергей весело смеялся, у него даже слёзы выступили на глазах. Радио передаёт лёгкую музыку, дым от выкуренных сигарет плавает по комнате.

– Наша «Советская Армия»37 пишет об успехах народного хозяйства ГДР, – неожиданно сказал во время исполнения одного приятного блюза Сергей, – не пойму только, о каких успехах идёт речь. На многие товары, в том числе мясные и масло, у немцев карточки. Многие промтовары продаются в «Конзуме»38 по талонам.

– Местный премьер Отто Гротеволь недавно на заседании Народной палаты призвал трудящихся республики соблюдать строжайшую экономию, чтобы быстрее выполнить задачи построения социализма, – заметил я, – сам об этом читал в «Нойес Дойчланд»39.

– Вот видишь…

– И всё же положение улучшается. Как в своё время у нас, в коммерческих магазинах «ХаО» можно покупать товары без карточек, что касается положения с промтоварами, то здесь с ними лучше, чем у нас, недаром же «господа офицеры» везут их чемоданами, да ещё и посылки шлют.

– Немцы на Западе живут лучше, чем здесь. Почему?

– Видимо, план Маршалла предоставил им солидные кредиты, вот и пользуются.

– Мы же назвали этот план грабительским?

– Серёжа, я не политик и тем более не экономист.

– И я тоже, но думаю, что это опасно, когда существует такая разница в обеспечении населения ныне разделённой страны. Да и мы отстаём от побеждённых нами немцев. Ладно, это, пожалуй, действительно не наше дело. Начальству виднее, оно газеты читает…

Сергей встал.

– Спокойной ночи. Накурили мы, ты перед сном обязательно проветри.

Я засмеялся.

– Спасибо за заботу о моём здоровье.

Мы вышли в коридор.

– Ты знаешь, почему Крякина вернули из комендатуры в полк?

– Ещё нет. Но, действительно, почему?

– Приспособился к одной немке-уборщице. За умеренную плату она помогала коменданту скрашивать муки одиночества. Всё бы было хорошо, да замполит его заложил. Говорят, что даже с поличным, как говорится, на горячем. Вот и вернули к нам, как не заслуживающего морального доверия. Так-то, Володя, кадры свои надо знать. Этот кадр будет похлеще Коли Антонова.

– Я в этом тоже уверен.

Чего это потянуло Сергея сегодня на задушевный разговор о женщинах, об экономике ГДР, о том, что немцы на Западе живут лучше, чем на Востоке, что и мы отстаём от побеждённых нами немцев? Всё это справедливо, но говорить об этом опасно. Нет, для меня Сергей – потёмки, несмотря на свою кажущуюся открытость и бесшабашность.

***

– Ребята, – сказал за завтраком Сергей, – я только вчера уже ночью узнал, что три дня назад над Кессельсдорфом наши зенитчики сбили американский самолёт. Американцы передавали, что его сбили в «коридоре» и что заявлен решительный протест. Как бы не было осложнений.

– Ерунда, – решительно ответил Безрукавый. – Меньше бы ты слушал этих американцев. Наши зенитчики так заинструктированы, что не откроют огня без разрешения своего начальства, даже если самолёты будут пикировать прямо на батарею. Так что американцы сами виноваты и прекрасно это сознают. Протест заявлен для порядка, сам факт, что с момента протеста прошло три дня, означает, что ничего серьёзного этот случай не повлечёт за собой. Вот при вторжении сорока восьми американских самолётов в воздушное пространство Северо-Восточного Китая было сбито пять их истребителей – это на что-то похоже. Но, наверное, об этом «голос» молчит.

– Неужели? – удивился Сергей.

– В самом деле. Читай нашу прессу и перестань засорять мозги разными «голосами».

Сергей обиженно поджал губы, я подумал, что Андрей насчёт «голосов» ему здорово ответил. Неужели у Андрея есть подозрения?

– Китай далеко, и там война, – сказал Сергей словно в оправдание, – а Кессельсдорф рядом, и то, что там произошло, непосредственно касается нас.

– Сергей, не паникуй, – сказал я, – Андрей ведь прав. Будут протесты, будут отклонения протестов и прочая дипломатическая возня. Такое уже бывало не раз и даже в более серьёзном исполнении. Вспомни только блокаду Западного Берлина.

– Вспомнил, – ответил Сергей, – и скажу, что зря пошли на уступки. Правда, не было тогда у нас атомного оружия. Но я согласен, что нет горячего в произошедшем над Кессельсдорфом. Горячего нет, но напряжённость остаётся.

– Серёжа, запомни, что если не будет напряжённости, то отпадёт и нужда в армии. Напряжённость должна оставаться, но в разумных пределах, чтобы настоящей войны не было, – Безрукавый хлопнул рукой по столу.

Мы засмеялись и задвигали стульями, собираясь уходить.

– Вы Жихарева – заместителя командира корпусного артполка – знаете? – неожиданно спросил Сергей.

– Конечно, – ответил я, а Безрукавый и Шевченко согласно кивнули головами. Про себя я представил седого, довольно поношенного подполковника с мутными глазами, как у дохлого судака.

– Так вот, в прошлое воскресенье он поехал проверять караул. Есть там у них на отшибе. Проверял утро, проверял весь день и захватил даже вечер. Никто бы этого, конечно, не заметил, но командиру понадобилось куда-то поехать, а машины нет. О Жихареве и не подумали, решили, что шофёр уехал самовольно и начали искать. Привлеки для этого комендатуру и нашли машину у одного домика на пустынной штрассе40. Шофёр дремлет в машине, а подполковник дома на перине в объятьях одной фрау.

– Ты сильно загнул, Аношин, – недоверчиво сказал Шевченко.

– Попробуй разогни. На пятьдесят марок.

Так как Шевченко спорить не рискнул, Сергей продолжал:

– Самое занятное, что эта фрау – дочь каких-то эмигрантов из России и даже родилась чуть ли не в Петербурге. Сейчас обстановка такая: Жихарева вызвали в штаб Группы к члену Военного совета.

– Отсюда мораль: надо ходить пешком и не пользоваться машиной командира полка, – со смешком заметил Безрукавый. – Но откуда ты, Сергей, добываешь такие скандальные истории?

– Они сами идут ко мне в руки, – засмеялся Аношин, довольный произведённым впечатлением. – Ведь кто, кроме меня, вас просветит? Будете сидеть вечно в невежестве.

К вечеру я стал волноваться. Как там у Лени, достала ли она билеты? Кроме того, довольно легко согласившись на посещение театра, я потом осознал, что театр – это не забегаловка, где на тебя могут обратить внимание не более десятка полтора человек, и даже не кинотеатр, в темноте которого ты ничем не выделяешься среди зрителей. Здесь всё будет сложнее, можно напороться на «наших» ребят в штатском, которые не только говорят по-немецки, как настоящие немцы, но и обязаны постоянно быть среди них, изучать обстановку, настроение людей. Самое паршивое, что они могут даже знать меня в лицо, а я их – нет. Однако делать нечего: назвался груздём – полезай в кузов. Ведь не могу же я признаться Лени, что боюсь.

По пути позвонил из будки телефона-автомата. Лени встретила меня с чёрного хода. Она была одета для театра. Не роскошно, но как-то необычно празднично. Бордовое платье хорошо облегало стройную фигуру, подчёркивая все её достоинства, а ожерелье из каких-то камней в старинной оправе придавало торжественность.

В маленькой подсобке я быстро переоделся. Лени придирчиво осмотрела меня и осталась довольна.

– Ты просто мастерски завязываешь галстук, – заметила она.

– Наверное, мода на завязывание узлов не менялась по крайней мере уже лет десять.

– Или стала такой же, как десять лет назад. Мода – это ведь хорошо забытое старое.

Я помог Лени одеть пальто, надел своё кожаное. Лени выключила свет, и мы вышли.

Уже стемнело, горели неоновые огни реклам в витринах магазинов и довольно редкие фонари ночного освещения. Театр был недалеко, минут десять ходьбы. Мы прошли под железнодорожным виадуком, прямо за которым было расположено здание комендатуры.

– Может быть, перейдём на другую сторону? – тихо спросила Лени.

– Уже поздно, – так же тихо ответил я, – идём.

Мы шли в общем людском потоке, никто не обращал на нас внимания. Так мы прошли мимо здания военной комендатуры. Солдат у входа в неё беседовал с другим солдатом, стоявшим на балконе, не глядя на прохожих, словно они были одни.

Фасад театра, украшенный четырьмя коринфскими колоннами с лепным фризом и аллегорическими фигурами «Жизни» и «Искусства» в нишах над цокольным этажом, был ярко освещён, у входа толпилась публика. Это обычное явление в местах, где люди собираются к определённому времени, усиливало праздничную торжественность. К театру один за другим подъезжали автомобили. Одни сразу же уезжали обратно в город, владельцы других ставили свои машины на стоянку. Но большинство шло пешком: театр был сравнительно недалеко от центра. Знакомые весело приветствовали друг друга, обменивались новостями. Настроение было приподнятое, день – воскресный, праздничный.

С чувством некоторой робости и понятного волнения переступил я порог театра. Не потому, что посещение театра было для меня как бы в диковинку, просто здесь обстановка была для меня незнакома, я боялся сделать какой-нибудь опрометчивый шаг, который бы обратил на меня внимание. Опасаясь больше встречи не с офицерами комендатуры, которым, вообще-то, и не до немецкого театра, а с кем-нибудь из «товарищей» в штатском, я положился на Лени, стараясь ничем не выделяться из общей массы и, конечно, молчать.

– Я взяла билеты в ложу, – тихо прошептала Лени, – чтобы не толкаться в зале, где ещё придётся разговаривать с соседями во время антракта. Из ложи же можно и не выходить. Идём.

Билеты в ложу освободили нас и от необходимости сдавать свою верхнюю одежду в гардероб – мы повесили пальто на вешалку у себя в ложе и уселись на кресла так, что Лени сидела впереди, а я – сзади чуть левее. Только сейчас, взяв у Лени программу, я узнал, что сегодня опера Вольфганга Амадея Моцарта «Волшебная флейта».

«Моцарт?» – подумал я и сразу же вспомнилось: «Моцарт и Сальери» – одна из маленьких трагедий Пушкина. Больше о Моцарте я ничего не знал.

– Неужели Сальери действительно отравил Моцарта? – спросил я, рассматривая программу. – Какие-то здесь непонятные имена действующих лиц: Тамино, Пампина, Папагено, Папагена.

– Говорят, что Моцарт был отравлен, – ответила Лени, – и приписывают это злодеяние именно Сальери. Что касается действующих лиц, то… тише, – прервала себя девушка, – начинается.

Свет погас, и зазвучал оркестр. У меня нет музыкального слуха, в чём я уже признался Лени. Однако, когда музыка Моцарта, очаровательно бесхитростная и в то же время значительная, захватила весь зал, я тоже попал под её чары, мне послышалась в ней какая-то сказочность, а уже начальные аккорды оркестра предвещали победу чего-то светлого, доброго над силами зла.

Сзади тихо открылась дверь, и вошли опоздавшие. Стараясь не шуметь, они осторожно присели на кресла, а над залом господствовала музыка, в которой слышалась уже глубокая лиричность. Лени слушала музыку и смотрела в зал. Я смотрел на неё. Лицо девушки, на которое падал рассеянный свет, исходящий от ярко освещённой сцены, чётко выделялось на фоне полумрака зрительного зала. Оно было прекрасно.

***

В понедельник проснулся по привычке рано, но вставать не хотелось, сегодня праздник – 35-я годовщина Советской армии и Военно-морского флота. Давно ли мы говорили «Рабоче-крестьянская Красная армия», подразумевая в этом великий смысл, и так легко примирились с новым названием, подхватили его!

Вчера после театра мы быстро дошли до магазина и, после того как я переоделся, сразу же разошлись. На этом настояла Лени, как я, расхрабрившись, не уговаривал её зайти на часок в «Золотой якорь». Дело в том, что, когда мы, возвращаясь из театра, снова проходили под железнодорожным виадуком, нас обогнал военный грузовик ГАЗ-63, в кузове которого сидело несколько солдат. Я не обратил на это внимания, но Лени заволновалась.

– В кабине сидел майор, он чуть не вывалился из неё, чтобы лучше рассмотреть нас.

– Как ты это увидела?

– Я всё вижу. Тебе надо как можно быстрее вернуться в казармы.

Вернулся я благополучно, не встретив никого по пути. В гостинице светилось всего два окна, в том числе одно в моей комнате.

«Надо что-то придумать, чтобы часов в одиннадцать свет сам выключался, – пришло мне в голову, – но как это сделать?»

Вчера, как только в антракте зажёгся свет, Лени встала и пересела на маленький диванчик в глубине ложи, а я, повернувшись к ней, показал зрительному залу свою спину. Пусть кто-нибудь попробует узнать меня!

Немного погодя, заметив, что в ложах напротив совсем не осталось людей, я предложил Лени:

– Может быть, посмотрим, как там в ресторане?

Лени встала.

– Пошли, – сказала она решительно, – там порядочная толчея, и узнать кого-нибудь можно, только напоровшись на него в упор.

Театральный ресторан был набит до отказа. В основном шло кофе с пирожными, но не забывалось вино и даже коньяк. Нам с Лени повезло: опоздавшие к началу соседи по ложе не опоздали в ресторан и предложили нам места за их столиком. Мы выпили бутылку вина, прибывшую с берегов Рейна, от цены на которое мне сделалось невольно грустно, ведь я видел, что за соседним столиком пили венгерский рислинг, который был в два раза дешевле. Но отказываться было неудобно.

За столом говорили больше женщины. Я боялся, что меня выдаст произношение, Хельмут – так звали соседа по ложе, рослого мужчину с плечами грузчика, – видимо, тоже не из говорливых.

На обратном пути Лени смеялась, узнав причину моего немногословия:

– В сфере гастштетте твоё произношение почти безупречно. Кроме того, в нашем городе много выходцев из Польши и Чехословакии. Они говорят разве немного лучше тебя. Этот Хельмут родом из Силезии.

Выйдя на завтрак, прямо у подъезда встретил Аношина. Оказывается, вчера вечером Носов в сопровождении пропагандиста полка зашёл на квартиру к Шевченко, где тот живёт рядом с начальником штаба дивизиона Комаровым. Шевченко куда-то вышел, не закрыв за собой дверь, а в комнате на столе остались остатки от проводов Комарова, накрытые развёрнутой газетой. Носов приподнял газету, увидел остатки пиршества, недопитую водку, недоеденную закуску. Взял стакан с остатками водки, понюхал.

– Фу, какая гадость…

В это время и зашёл Шевченко.

– Что вы здесь всё вынюхиваете! – не выдержал всегда невозмутимый майор. – Вон отсюда!

Однако Носов успел заметить, что из газетного свёртка, лежавшего на тумбочке, видны пистолетные патроны.

– А это у вас откуда?

– Остались после стрельбы.

– Почему не сданы на склад?

Шевченко замолчал.

Hосов пересчитал патроны и, как они были в свёртке, отнёс командиру, говоря при этом:

– Несу девяносто восемь смертей…

– Ты, Сергей, был при этом?

Аношин смеётся.

– Нет, к счастью, я ушёл вместе со всеми раньше. Это пропагандист потом рассказывал. В стихах и красках. Да ведь тебя тоже приглашали, где ты был вечером?

– Пошёл в кино, а потом лёг спать.

Только мы уселись за столик, к нам присоединился Шевченко.

– Настроение ни к чёрту, – сказал он вместо приветствия, – впору рвануть целый фауст.

– Предложение заманчиво, – сказал Аношин, но впереди ещё широкая программа спортивных мероприятий. Однако, говоря откровенно, тебе не позавидуешь. Как они у тебя оказались?

– Да всё Комаров, наш начальник штаба. Спешил в отпуск. В субботу должен был проводить стрельбу с офицерами, но не провёл, всё время ходил по магазинам. Уже после проводов, которые проходили в моей комнате, принёс и положил патроны на тумбочку. Дескать, проведёшь потом за меня, а я поехал. И поехал. Теперь же я должен отвечать и за его проводы, и за несданные патроны.

– Дело, конечно, дрянь, – констатирую я. – Боевые патроны – это не шутка. Что касается тебя – всё зависит от командира. Может и пять суток влепить, может и выговором ограничиться. Не переживай, как в войну говорили: дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. Сейчас же и фронта нет.

– Зато есть Курилы, Камчатка, Сахалин, – заметил Сергей.

Что-то он часто эти места вспоминает.

– Туда я не поеду, – решительно заявил Шевченко. – Возраст у меня солидный, пусть уж лучше увольняют в запас.

– Возраст у тебя есть, а вот выслуга… Есть или нет? – поинтересовался Сергей.

– Есть. С войной уже за двадцать пять потянуло.

– Вот и выход, – заметил я. – Ты ведь уже можешь дверь ногой открывать в кабинет к начальнику.

Все засмеялись, а я добавил:

– Если есть выслуга, то ты можешь и собственное мнение иметь. В общем-то не переживай, обойдётся.

– Но ведь какой хам, – всё ещё возмущался Шевченко, – ходит по комнатам, как с обыском… А если на самого посмотреть внимательно?

– Самое страшное для всех нас, – сказал Аношин, – за что тебя все офицеры будут ругать, заключается в том, что теперь начнутся строгости. Станут нас собирать, учить, инструктировать, зачитывать приказы, как надо и как не надо выдавать, получать боеприпасы, отчитываться за них. И всё это под расписку, не иначе как мозоли от этого будут. Готов спорить на что угодно, что уже завтра с утра соберут. Слушай, Володя, – вдруг обратился ко мне Сергей, – а где Андрей?

– Безрукавый – дежурный по караулам, – ответил вместо меня Шевченко, – ему пришлось заступить за отпускника Комарова.

Только теперь до меня дошло, что в автомобиле, обогнавшем нас вчера под виадуком, вероятнее всего, сидел Андрей. Может быть, он или узнал меня, или просто что-то заподозрил. Возможно, и меня искали под вечер, чтобы заступил в наряд вместо Комарова.

Перед обедом пошёл в город. Лени была приветлива, в журнал «Огонёк», который я купил, она вложила поздравление с нашим армейским праздником. Но, когда я предложил встретиться вечером, чтобы его отметить, отказалась.

– Вальтер, не торопи события, – сказала она, когда я, воспользовавшись моментом, когда в магазине, кроме нас, никого не было, буквально загнал её в угол и обнял, – я ничего не делаю по принуждению.

И мне пришлось отступить.

– Ты же знаешь, что у меня сегодня занятия, – проговорила Лени, поправляя причёску. – И у тебя, наверное, вечер тоже занят в казармах. Приходи завтра.

Праздничный обед в полку был общий в солдатской столовой и, как говорят, «улучшенный». Вместо порционного жирного свежего мяса были приготовлены котлеты, был винегрет, напекли пирожков, подали вполне приличный компот.

Вечером в клубе было торжественное собрание, завершившееся по традиции объявлением праздничного приказа. Были почётные грамоты, благодарности, фотографирование перед развёрнутым знаменем полка. Но самое желанное для каждого сержанта и солдата – это отпуск на Родину. Поэтому соответствующий пункт приказа был выслушан, как обычно, с напряжённым вниманием. На этот раз таких счастливчиков было десять, среди них – Ветошкин.

Помня новогодний концерт, остался на художественную самодеятельность. И хотя некоторые номера явились повторением из новогоднего концерта, всё же понравилось.

Если на торжественном собрании – официальной части вечера – присутствовали все офицеры, то на концерт остались единицы. Большинство пошло отмечать праздник по квартирам, а кое-кто наверняка и махнул в город. Ушли сразу после собрания и Савельев с Носовым.

***

Судя по погоде, наступила весна, хотя по календарю ещё злющий месяц февраль. Снега нет ни в городе, ни на полях, только и осталось, что в лесу и на дне глубоких оврагов. Немцы уже пашут на своих маленьких тракторах.

Аношин как в воду смотрел. До обеда я должен был заниматься приёмом зачётов по строевой подготовке. Шесть часов подряд это утомительно. Всё одно и то же: направо, налево, кругом, подход и отход, отдание чести, приёмы с оружием, движение строевым шагом – одним словом, всё, что входит в понятие одиночной подготовки. Примерно за час до обеда прибежал посыльный и доложил, что всех офицеров вызывают в клуб.

– Хорошо, – ответил я, а сам подумал, что вот оно – начинается. Собственно говоря, я уже всё закончил, а окончательные итоги можно подвести и сидя на совещании.

Подполковник Котлов зачитал целую серию приказов и инструкций о порядке выдачи оружия и боеприпасов. Не обошлось и без расписок об ознакомлении со всей этой кучей документов. Под конец пришёл командир в сопровождении замполита. Савельев был предельно краток: объявил Шевченко выговор в приказе. Носов, видимо, был этим недоволен, всё время молчал.

Перед тем как идти к Лени, заглянул в гастроном «ХаО». На витрине увидел бутылку «Трипльгaлoп», и появилась идея. Во исполнение её купил вино, так любимый Лени знаменитый рольмопс и полдюжины пирожных. В магазине почти не было посетителей, и миловидная продавщица, упаковывая всё это в аккуратный пакет, заметила:

– Вы говорите почти как настоящий немец…

Это уже высшая степень похвалы, она всегда приятна, даже если сам сознаёшь, что оценка сильно преувеличена. Девушка была довольно привлекательна, если бы не Лени, ею можно было увлечься. Поэтому, пока не было других покупателей, мы поговорили несколько минут, и я даже позволил себе привести ей четверостишие из Гейне:

Удивительно, что Гизела – так зовут продавщицу – не знала этого стихотворения. Впрочем, Гейне еврей, и в лучшем случае немцы знают его «Лореляй». Однако Гизела, видимо, поняла мои слова буквально, намекнув, что роль исцелительницы очень ответственна и она не возражает это попробовать. Живёт же она недалеко от казарм. Просто удивительно, как мне стало везти на знакомства с молодыми женщинами после встречи с Лени! Херта, Карин, теперь вот Гизела. Пришлось поспешно отступать, но не сжигая мостов, мало ли что может случиться, ведь с Лени пока только «брудершафт». Воспользовавшись тем, что подошло сразу несколько человек, как можно приветливее простился, сказав, что теперь знаю, где её искать.

Было уже время окончания работы, посетителей не было, и Лени быстро закрыла за мной дверь на ключ. Я сразу же перешёл в подсобку, чтобы никто не заметил меня через стекло витрины. Лени вошла вслед за мной.

– Очень устала сегодня. Пришлось два раза ходить в наш центральный магазин, да и здесь было много работы. Полно покупателей. И русские, и даже немцы – что-то их потянуло на литературу на русском языке. Мне трудно объясняться с русскими, ты не учишь меня, Вальтер. Наоборот, используешь меня, чтобы совершенствовать свои знания в немецком.

– Мне кажется, что большинство офицеров приходит, чтобы посмотреть на тебя. Для этого не надо хорошо знать русский язык, достаточно просто мило улыбнуться.

– Я последую твоему совету, – Лени улыбнулась.

Тем временем, положив свёрток на стол, я снял шинель.

– Ты надолго решил здесь располагаться? У меня сегодня другие планы.

– Какие?

– Идти в кино. Твои доспехи ведь ещё здесь, а сегодня идёт фильм с моей любимой Царой Леандер.

– Цара Леандер может немного и подождать.

– Что у тебя в свёртке?

– Наш ужин. Там твой любимый рольмопс, Лени, ведь смотреть кино натощак нелогично. Даже если это фильм с такой знаменитой артисткой!

Лени тяжело вздохнула, и, закрыв дверь из подсобки в магазин, зашторила окно, заходящее на стройку, и зажгла свет.

– Ты просто большой фершвендер, Вальтер, – сказала она, развернув свёрток.

– Что такое фершвендер?

– Не знаю, как это по-русски, а по-немецки фершвендер есть фершвендер.

Слово это было для меня совершенно ново и могло означать всё что угодно. Поэтому я взял лежавший на столе словарь и прочитал: «Verschwender – транжира».

Тем временем Лени разложила всё на тарелочки, а я открыл бутылку вина и разлил его по стаканам.

– Давай ещё раз выпьем на брудершафт, Лени?

– На брудершафт пьют только один раз, – серьёзно ответила девушка.

– А если есть желание поцеловаться вторично?

Лени весело засмеялась и, наклонившись через стол, поцеловала меня быстрее, чем я успел её обнять.

– Нет-нет, – Лени уже снова сидела за столом напротив меня, – это тебе в награду за честность, но надо быть джентльменом до конца. Лучше выпьем это замечательное вино, мне оно очень понравилось.

– Мне тоже. Но за что мы будем пить?

– Не знаю. Пить за самих себя, по-моему, нескромно, а пить за кого-то… При чём здесь кто-то? Да и зачем тосты, когда мы одни.

– Ты права, Лени. Выпьем за судьбу, за то, что она нас познакомила. Пусть она и дальше помогает нам.

– Вот тебе и тост.

В кино мы так и не пошли. Сидели друг против друга, понемногу пили превосходное французское вино, говорили о литературе, театре, вспоминали известные кинофильмы, киноартистов.

Мне очень хотелось встать, сделать несколько шагов вокруг стола и, обняв Лени, крепко, по-настоящему её поцеловать. Но какая-то робость удерживала меня, боязнь увидеть в её глазах осуждение и даже презрение за попытку заставить её внести свою как бы долю за сегодняшний ужин.

Словно по взаимной договорённости, мы вначале избегали говорить о войне – слишком ещё свежи шрамы, которые она оставила на теле человечества. Но разве можно забыть её последствия, которые возникают в уме чуть ли не после каждой фразы, лезут, словно тараканы из щелей?

– Конец войны застал меня недалеко от Мейсена, – вспомнил я, когда разговор зашёл о кинофильме «Голубые мечи», – а уже потом я посмотрел этот фильм о человеке, который открыл секрет изготовления фарфора для европейцев.

– Был ли ты в то время в самом Дрездене?

– Нет, Дрезден мы обошли стороной, так сильно был он разрушен.

– В Дрездене погибли моя мама и родители моего отца, – лицо Лени стало серьёзным, а я пожалел, что вспомнил эти «Голубые мечи». – Вообще-то мама почти всё время жила здесь со своими родителями. Отца я почти не видела с осени 1939 года до самого конца войны. Он всё время воевал, сперва в Польше, потом до Франции, в Северной Африке у Роммеля, наконец в Италии. Его приезды были кратки: на несколько дней мы выезжали в Дрезден к его родителям, потом он возвращался к войне, а мы сюда. В конце 1944 года состояние здоровья родителей отца ухудшилось, и мама переехала в Дрезден, чтобы присматривать за ними. Она, кроме того, работала там на заводе, отбывая трудовую повинность. В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года, я на всю жизнь запомнила эту дату, более трёх тысяч самолётов союзников подвергли Дрезден самой опустошительной и варварской бомбардировке. Погибло почти сорок тысяч мирных жителей. Пожар в городе продолжался пять дней. Через неделю обеспокоенный дедушка поехал навести справки. Развалины квартала, в котором жили мама и родители отца, ещё дымились, и к ним никого не подпускали.

– Во время этой войны было совершено много жестокостей, – заметил я осторожно, – но эта была ещё, пожалуй, и самая бессмысленная: ведь война явно шла к своему скорому окончанию.

– Ты знаешь, Вальтер, я всё понимаю. Немцы сами начали эту жестокую войну, принёсшую огромные страдания и погубившую миллионы и миллионы людей. Германия напала на Россию, а не русские на немцев, но, конечно, бесполезно и опасно говорить это даже тебе, что я, наверное, никогда не прощу Сталину то, что он поздравил Черчилля с успешной бомбардировкой беззащитного города, назвав это злодеяние выдающейся победой союзников.

– Я никогда об этом не читал и даже не слышал в то время.

– Текст поздравления был опубликован во всех газетах.

– Что стоило Геббельсу соврать ещё раз…

– Может быть, конечно, и так. Правда, об этом передавало и английское радио, люди слышали. И след в сердце остался. А ты, Вальтер, испытал на себе ужасы бомбёжек?

– Конечно. И даже не один раз. Самое страшное при этом чувствовать себя совершенно беспомощным. На тебя сыплют сверху бомбы, а ты гадаешь: попадёт, пронесло, попадёт, пронесло.

– Ты мужчина и солдат, Вальтер, а я была девочкой. Наш город тоже бомбили несколько раз, но обычно это были одиночные самолёты, видимо отколовшиеся от основной массы. По-настоящему я испытала бомбёжку только один раз, и это было ужасно. Ровно за неделю до того, как в город вошли американцы, налетела их авиация. Я помню всё, словно это было вчера. Налёт застал меня недалеко от вокзала, нас сразу загнали в бомбоубежище, а минут через десять началось… Сперва бомбы рвались где-то вдалеке, затем вдруг раздался страшный взрыв, от которого задрожало бомбоубежище. Потом второй, третий, четвёртый. Бомбоубежище ходило ходуном, я потеряла счёт взрывам. Люди кричали и молились. А я от страха потеряла способность двигаться. Наконец всё кончилось, через обвалившиеся кирпичи и камни мы вылезли из бомбоубежища на улицу, окаймлённую сплошными развалинами. Вокзал горел, весь город задыхался в дыму. Когда я наконец, вся в грязи, добралась домой, бабушка заплакала от радости. Она испугалась, что и я погибла.

– Так ты и сейчас живёшь со своими дедушкой и бабушкой?

– Нет, они умерли. Сперва бабушка, а примерно через полгода и дедушка. Но это уже после того, как я окончила коммерческую школу и начала работать. Знаешь, Вальтер, они очень любили друг друга. Когда умерла бабушка, дедушка был ещё довольно крепок, он никогда не жаловался на своё здоровье, да я и не помню, чтобы он когда-нибудь болел. Но за эти полгода он буквально уморил себя. Мне кажется, что он хотел умереть.

– Как же ты одна?

– Приехал отец. После похорон он предложил мне переехать к нему в Лейпциг. Там у него была новая семья: жена, ребёнок. Что мне было делать у них? Я уже была взрослая, да и от отца отвыкла и осталась здесь.

– И больше у тебя никого нет?

– Есть старшая сестра. Она старше меня на пять лет и живёт в Веймаре. Сразу после окончания войны она вышла замуж, у неё двое детей, моих племянников. Они близнецы. Но у сестры своя жизнь, у меня своя. Иногда мы встречаемся, я была у неё на Рождество. Мне повезло, что смогла закончить своё образование. Знаешь, коммерческая школа – это та же гимназия, но с практическим уклоном. Во время войны мы последний год не учились, а отбывали трудовую повинность. Я работала здесь на станкостроительном заводе. С нами работало много иностранных рабочих, в большинстве своём женщин. Нам было строго-настрого запрещено вступать с ними в какие-либо разговоры, почти так, как сейчас вам с немцами, – Лени улыбнулась, но как-то грустно. – После окончания войны пришлось ещё два года учиться. Хорошо, что дедушка и бабушка в это время были ещё живы, иначе мне бы не удалось закончить образование.

– Было тяжело, Лени?

– Очень. Трудно было с работой. Дедушка был уже старый, но ещё крепкий, он нанимался на работу к зажиточным крестьянам. Плохо было с продуктами и топливом. Сколько вещей было продано за бесценок, а наиболее ценных – обменено на продукты. В городе были специальные магазины, где вещи менялись на продукты питания. Хорошо было крестьянам – у них всё же кое-что оставалось и для себя, хотя за выдачей продуктов следили очень строго. Наиболее предприимчивые русские офицеры, особенно из тех, что жили с семьями и получали на них паёк, хорошо этим воспользовались. Ну а всякие, как их называют, интенданты, что ли, те вообще могли позволять себе, что хотелось. Ох и негодяи же попадались среди них!

– А как сейчас?

– Лучше, но если говорить правду, то трудно. Товары есть, но разве хватит зарплаты, чтобы покупать продукты в магазинах «ХаО»? Кроме того, надо и одеваться, платить за квартиру и многое другое. Плохо с электричеством. В некоторые дни в городе по вечерам выключают свет.

– Неужели?

– Русские казармы, конечно, не отключают. Народ молчит, его приучили молчать. Но те, кто имеют близких родственников в западной зоне и надеются получить там работу, понемногу тихонечко уезжают. Многие уезжают через Западный Берлин. На Западе особенно ценятся хорошие специалисты, для них работа всегда найдётся…

Лени спохватилась первая, посмотрела на часы.

– Уже поздно, быстро уходим.

Было десять часов. Мы долили вино и встали. Лени быстро убрала со стола все следы нашего ужина. Я подал ей пальто и помог его надеть, а когда Лени повернулась ко мне, увидел совсем близко её глаза и губы и, почувствовав её дыхание, нежно притянул к себе. Мы поцеловались по-настоящему.

Однако Лени не позволила поцелую затянуться так долго, чтобы перейти в последующие, и провожать её домой.

– Если ты, Вальтер, действительно относишься ко мне с уважением, то не позволишь никакого принуждения. Если нет, тогда нам незачем дальше встречаться.

Это было как ведро холодной воды. Мы молча миновали стройку и вышли на улицу.

– Не сердись, Вальтер, – сказала Лени, – пойми, что иначе я не могу.

Она повернулась ко мне, лицо её приблизилось, и я ощутил на губах быстрый поцелуй.

– До свидания, Вальтер.

Лени перебежала улицу и, обернувшись, перед тем как скрыться за углом, приветливо помахала рукой. Я направился к вокзалу, где всегда стоят свободные такси, и через четверть часа был уже дома.

Переодевшись в пижаму, включил приёмник и, медленно вращая рукоятку настройки, стал прослушивать эфир. Вена передавала вальсы, и я остановился на них. Потом достал трубку, набил её «Золотым руном», что делаю в особо торжественных случаях, и закурил.

Я ещё не знаю, как назвать мои чувства к Лени. Пока понятно только одно: она очень красивая, и мне нравится. Для интимной близости этого более чем достаточно, но пойдёт ли она на это просто так, без большого чувства ко мне? Ведь ничего серьёзного я не могу ей предложить, и она понимает это. С Хертой, да и с другими женщинами до неё, дело обстояло проще: они хотели только радости в обмен на радость, и ничего большего. А что хочет Лени, было пока как в тумане. Мне кажется, что такая девушка не станет размениваться на мимолётный роман. Люблю ли я её? Этого, пожалуй, ещё не знаю, но не исключено. Во всём этом надо разобраться.

Раздался резкий стук в дверь. Когда я открыл её, на пороге стояли Носов и Коровин. Последний никогда в одиночку не ходит по квартирам, у него для этого, наверное, достаточно стукачей. В случаях же, не терпящих отлагательств, он использует замполита как прикрытие. Не такой ли случай у него сегодня?

– Прошу, – сказал я как можно спокойнее, хотя почувствовал, как неприятный холодок пополз по спине и от волнения заколотилось сердце, – проходите.

Замполит и уполномоченный прошли в комнату. Звучала лёгкая музыка, на столе лежала раскрытая книга. Это были всё те же «Три мушкетёра». Безрукавый вернул мне книгу ещё позавчера, а я всё забывал убрать её со стола. По комнате плавали облака табачного дыма.

– У тебя тепло, – заметил Носов, привычно обшаривая глазами комнату.

– Зачем же мне мёрзнуть? – спросил я.

– Что это за табак с таким приятным запахом? – спросил Коровин.

– Это «Золотое руно», Серёжа, – ответил я, – хочешь затянуться?

– Нет, спасибо, мы к тебе по другому вопросу. Ты не знаешь, где могут быть Крякин и Шатров?

«И ты пришёл только за этим? – подумал я. – Да ещё в сопровождении замполита! Хорошо, что Лени выпроводила меня».

Вослух же ответил:

– Понятия не имею, а в чём дело?

– Вы понимаете, Дежнёв, – сказал Носов, по-хозяйски усевшись в кресле, – их нет уже с обеда. Если пошли в город, то пора и вернуться. У вас они никуда не отпрашивались?

– Нет, не отпрашивались. Но ещё не так уж и поздно, – я посмотрел на часы, было без четверти одиннадцать. – Может быть, они сидят у кого-нибудь из офицеров? Сколько я знаю, Шатров – заядлый преферансист.

– Возможно. Мы и решили постучать к вам в надежде, что они у вас.

– Вы пришли явно не по адресу.

– К сожалению. Будет очень неприятно, если они попадут в комендатуру.

– Крякина я ещё не знаю и не могу судить, на что он способен. В отношении Шатрова уверен, что он не позволит себе ничего подобного, – заметил я уверенным голосом, хотя в голове и промелькнуло кафе «Зигфрид» и Карин. Правда, кафе уже должно быть закрыто.

В это время в коридоре послышались шаги, дверь открылась, и на пороге возникли Аношин и Безрукавый. Конечно, они не рассчитывали встретить у меня такое общество. В руках у Сергея был свёрток, в котором безошибочно угадывалась бутылка, но смутить его было трудно.

– Вы что же, товарищ майор, устроили такой приём и не пригласили своих лучших друзей? Нехорошо, нехорошо. К счастью, Андрею пришла в голову гениальная идея прийти без приглашения. Вот мы и здесь.

Носов встал.

– Ну, мы пошли. Вы не знаете, Аношин, где могут быть Крякин и Шатров?

– Случайно знаю. Шатров сидит у начфина и пытается сыграть мизер с двумя ловленными картами, а Крякин, видимо, у себя. Я видел, что в его комнате горит свет.

Носов и Коровин переглянулись.

– Хорошо, если это действительно так…

– Это действительно так, товарищ подполковник, – прервал Носова Сергей, – если хотите, то можете убедиться сами.

– Тогда спокойной ночи вам всем. Советую не засиживаться, ведь завтра рабочий день.

Я закрыл дверь за непрошенными визитёрами, думая при этом: «Почему они начали искать этих майоров у меня? Просто, наверное, хотели убедиться, дома ли я сам. Приходится удивляться предусмотрительности Лени. Но только ли это предусмотрительность? Что я знаю о ней, кроме того, что она сама мне рассказывала? Разве она не может быть связана с „оперсектором“, занимавшим в городе целый небольшой квартал, и иметь задачу встречаться с офицерами с целью их проверки? Меня же решила не подводить и отправила домой…»

Я даже улыбнулся своим мыслям, до того они мне самому показались нелепыми. Но всё может быть, мы запутаны и задёрганы всякими слежками, в том числе и друг за другом: как бы чего не вышло, вдруг кто-нибудь сбежит на Запад, и полетят головы. Виновных и невинных.

Сергей тем временем распоряжался за столом, на котором уже стояла принесённая им бутылка вайнбранда. Он достал из шкафа и расставил фужеры и теперь резал колбасу. Безрукавый сидел в кресле, в котором только что перед ним сидел Носов, и наблюдал за его действиями.

– Сергей, – засмеялся он, – у тебя исключительная сноровка во всём, что касается организации выпивки.

– Весьма польщён вашей оценкой, – отозвался Аношин, заканчивая резать колбасу. – Давайте же приступим к делу, завтра ведь действительно рабочий день, как только что совершенно справедливо изволил заметить наш уважаемый замполит.

– Ты совсем испортился, Володя, – сказал Сергей, поднимая фужер. – Даже не поинтересовался причиной нашего появления. Ну я, скажем, это в порядке вещей, а вот Андрей? Ты же знаешь, что он по ночам не бродит.

– Во-первых, ещё с детства, начитавшись куперовских романов, стараюсь подражать выдержке и бесстрастности индейских воинов, никогда не задающих напрасных вопросов. Во-вторых, все мы знаем, что русские люди пьют как по случаю какого-нибудь случая, так и по случаю отсутствия такого случая, в-третьих, рано или поздно…

– Хватит, оправдания приняты, – прервал меня Сергей. – Один случай наметился. Во-первых, ваш любимый командир товарищ Волков, наверное, скоро покинет наш полк и перестанет морочить вам головы. По просочившимся сведениям, он будет назначен вскорости вместо прогоревшего Жихарева.

– Неужели?

– Вероятность почти равна единице. Волков уже написал рапорт с просьбой перенести ему замену на будущий год. Но это ещё не всё.

– Что же ещё?

– Ты же знаешь, что свято место пусто не бывает. Старый командир уходит, новый приходит. Это во-вторых.

– И этот новый?..

– Один наш друг, некий майор Дежнёв.

– Шутите? – я с удивлением взглянул на приятелей.

– Какие здесь шутки… Разве такими вещами шутят?

– Это совершенно серьёзно, – вмешался в разговор Безрукавый. – Сегодня я был в штабе дивизии и случайно слышал один разговор по телефону. Мне надо было позвонить подполковнику Котлову, я уже дозвонился до нашего коммутатора, как вдруг линия срочно понадобилась генералу Слепнёву. По невнимательности, а может быть растерявшись, телефонист не отключил меня, и я невольно подслушал разговор генерала с Савельевым.

– В этом разговоре…

– Генерал сказал, что назначение Волкова практически решено и спросил Савельева, есть ли у него кандидат на выдвижение. Полковник сразу назвал твою фамилию, и генерал одобрил, сказав, что и он такого же мнения.

– Мне что-то не верится.

– Поживём – увидим, – сказал Сергей, – а пока есть повод для предварительного обмывания. Когда будет приказ, ты сам, наверное, поставишь, а сейчас выпьем за дружбу!

Мы пропустили по стопке.

– Не пойму, что хотели найти у меня Носов и Коровин?

– Очень просто, – ответил Безрукавый. – Во-первых, Шатров и Крякин действительно где-то болтались и появились буквально несколько минут назад, когда мы шли к тебе. Во-вторых, был предлог зайти к тебе, проверить на месте твоё присутствие, не вызывая подозрений о слежке.

– Володя вне подозрений, – сказал Аношин. – Если он не поддался на мои уговоры, то это признак высокой моральной устойчивости.

– Или большого серьёзного чувства, – ответил Безрукавый.

– Это почти одно и то же. Но как вытянулись физиономии у Носова и Коровина, когда мы сказали, что Шатров и Крякин на месте! Уже раззвонили командиру, что их нет, теперь оказалось, что ложная тревога!

– Если мне придётся вступить в командование, то с ними хватит мороки.

– Важно изолировать от них Наумова, – сказал Безрукавый, – да и Шатров, если разобраться, мужик неглупый. Вот Крякин отпетый дурак.

– У Шатрова может быть своя определённая точка в виде кафе «Зигфрид».

– Откуда ты знаешь, Володя? – встрепенулся Сергей.

– У тебя что – склероз? Мы же с тобой говорили об этом.

– Правда. Когда понадобится, я обеспечу тебя информацией, где их искать.

Андрей и я засмеялись, услышав это бахвальство.

– Имей в виду, – сказал Андрей, – ты теперь попадёшь в историю.

– В какую? – спросил я.

– Историю американской разведки. Ведь там ведут специальную картотеку на офицеров нашей Группы, начиная с командира батальона.

– Оставить след в истории – здорово, – засмеялся Сергей, – даже если для этого придётся пьяному попасть под извозчика.

Так за разговором прикончили фауст, и ребята ушли.

Я лёг в кровать и задумался. Возможность продвижения по службе приятно взволновала, и спасительный сон не приходил на помощь. Я понимал, что разговор, невольно подслушанный Безрукавым, ни к чему не обязывал и мог остаться только разговором. Ведь после Слепнёва есть ещё две инстанции: комкор и командарм41. В каждой из них могут быть свои планы, затем существует ещё и «закон подлости».

Однако, несмотря на эти трезвые суждения, надежда теплилась в душе: а вдруг? Ведь я уже командовал дивизионом, за моими плечами академия, «поплавок». Если дела пойдут хорошо, можно рассчитывать и на присвоение звания подполковника… А как же быть с Лени? Так вот сразу и оборвать?..

Замечание Безрукавого об американской разведке наводило на размышления. Я и сам знал об этом, но стать теперь конкретным объектом, которым интересуются? Знакомство с Лени усиливало опасность – ведь наши встречи выводили меня из-под прикрытия казарм.

«Ладно, – наконец решил я, – как-нибудь уладится. Недаром говорят: всё, что ни делается, делается к лучшему. Приживём – увидим. Как говорится, утро вечера мудренее».

С этой успокоительной мыслью я решительно перевернулся на правый бок. Спать пора.

***

Вчера мне не удалось встретиться с Лени. С утра до обеда был занят в дивизионе. Дело в том, что Волкова эти дни почти не было видно. Появится утром на разводе, примет рапорт и куда-то исчезнет. А вчера не появился и на разводе. Поэтому мне пришлось чередовать винтовочный полигон со стрельбищем, в то время как Безрукавый взял под свой контроль занятия, проводимые в военном городке, и, конечно, специальную подготовку разведчиков, вычислителей и связистов.

Сегодня после обеда просмотрел полученную почту. Есть письмо от мамы. Переписка с родителями для меня дело святое. Это ещё с войны, когда мама писала мне: «Пойми, как я беспокоюсь. Получив твоё письмо, сразу же смотрю на дату – значит, в тот день ты был жив. Если тебе писать нет времени, пиши только одно слово: „Жив“. Этого для меня достаточно». Я взял за правило писать домой не реже, чем раз в неделю, пишу и теперь, хотя война и закончилась. Пишу по очереди: одно письмо маме, другое отцу, и так далее. Они мне отвечают так же. Маму, конечно, волнует моё холостое положение. Она, как мне кажется, боится, чтобы в этом я не допустил опрометчивости и поспешности. Вот и в этом письме после жалоб, что ещё далеко до моего отпуска, и советов беречь своё здоровье, она пишет:

И в заключение следует ссылка на авторитет: древнегреческая литература VII и VI веков до нашей эры.

Умные люди были древние греки, что и говорить. Из-за Елены разгорелась Троянская война. Медея, как я помню, сперва, спасая своего любовника Ясона, убила брата, совершала другие злодеяния, вплоть до того, что, когда Ясон оставил её, то из мести ему убила даже своих сыновей.

Но где в наше время найдёшь невесту, готовую спокойно зреть четыре года? Теперь все норовят выскочить замуж пораньше, если девушка не заимеет мужа в эти годы – значит, она никому не нужна, в том числе и тебе.

Формулировка, что девушкам легче внушить благонравье, по-моему, сомнительна. Мой однокашник женился на восемнадцатилетней девушке, но это нисколько не мешает ей, как говорят, успешно наставлять ему рога.

«Неплохо, конечно, найти такую, чтобы жила по соседству, но как это сделать нашему брату-вояке, ведущему полукочевой образ жизни? – думал я. – Вот если бы такую, как Лени… Почему если, а не её саму? Мои старики здорово бы удивились! Удивились – пожалуй, что да. Но вот обрадовались ли? Пожалуй, что нет».

Заметив это, про себя усмехнулся: «Согласится ли она на это – это тоже ещё вопрос. То, что я впервые думаю о Лени как о возможной жене, значит, что она мне больше, чем нравится…»

Зеленцов, видимо, что-то пронюхал. После обеда он обратился ко мне с вопросом:

– Владимир Михайлович, вы не знаете, где пропадает ваш командир? Что-то его не видно.

– Он мне не докладывает, – ответил я. – Вы бы спросили у него самого.

В это время я сидел в штабе и вместе с Безрукавым проверял и вносил исправления в расписание занятий третьей батареи. Крякин, наверное, пропустил мимо ушей указания начальника штаба полка по особенностям планирования боевой подготовки в связи с предстоящими боевыми стрельбами и теперь, переминаясь с ноги на ногу, высушивал наши замечания. Мне вспомнилось выражение одного начальника, которого можно причислить даже к числу полководцев: «Он так обленился, что перестал пререкаться».

– Товарищ майор, – официальным тоном обратился ко мне Безрукавый, – может быть, отпустим майора Крякина, он, кажется, всё понял…

– Да, вы можете идти, товарищ Карякин, – согласился я. – Все изменения немедленно доведите до руководителей занятий.

– Слушаюсь, – изрядно порозовевший Крякин сгрёб своё расписание со стола и, неуклюже повернувшись кругом, вышел из комнаты.

Зеленцов посмотрел сперва на меня, потом на Безрукавого, похоже, что-то хотел сказать, но раздумал и вышел вслед за Крякиным.

Безрукавый кивнул на закрывшуюся за замполитом дверь и иронически заметил:

– Не иначе, как что-то почуял.

– Возможно, но что именно? Ведь полковник со мной так ни о чём и не говорил.

Вечером, когда я снова предложил Лени посетить «Золотой якорь», девушка спросила:

– Что тебя, Вальтер, так тянет в ресторан?

– Хочется побыть вместе с тобой в непринуждённой обстановке: посидеть наравне со всеми, посмотреть варьете, потанцевать – одним словом, повеселиться. Как у нас говорится: на людей посмотреть, себя показать. Правда, показывать себя мне не следует в целях конспирации. Ведь ко мне нам идти нельзя, к себе ты не приглашаешь…

– Пока я и к тебе не пойду, даже если бы это было возможно, и ко мне рано. Всё это по одной причине: я тебя ещё недостаточно знаю, чтобы полностью довериться. Но сегодня ты храбрее, чем был в театральном ресторане. Почему?

– Ты внушила мне уверенность.

– Мне не хочется в «Золотой якорь». Там я могу встретить кого-нибудь из знакомых, они-то и могут нас разоблачить. Мы ведь с тобой против широкой рекламы?

– Почему они могут нас разоблачить?

– С ними придётся разговаривать не только на вариации обстановки гастштетте, и ты можешь себя выдать даже в таких мелочах, как знание немецкого быта. Кроме того, в «Золотой якорь» иногда заходят офицеры комендатуры, зачем тебе неприятности?

– Но в городе же не один «Золотой якорь»?

– Конечно, можно поехать как-нибудь в загородный ресторан, но это не сегодня.

– Почему не сегодня?

– Туда надо ехать.

– Возьмём такси.

– А обратно?

– Что, там не будет такси?

– Конечно, нет.

– Как же остальные?

– Кто приезжает на своих автомобилях, кто заказывает такси из города.

– Закажем и мы.

– Это дорого, Вальтер.

– Один раз можно. Сегодня есть настроение, поедем?

Лени заколебалась, это отразилось на её лице.

– Давай, соглашайся.

– Хорошо, но с одним условием…

– Каким?

– Даже двумя. Чтобы к одиннадцати часам вечера мы уже вернулись в город и ты сразу же отправился к себе в казармы.

– Согласен.

Загородный ресторан «У старой мельницы» был расположен на красивом холме недалеко от шоссе. К зданию старой мельницы, в котором разместилась кухня, было пристроено просторное помещение для ресторана. По субботам и воскресеньям ресторан работал до утра. Он был всегда табу для нас, советских офицеров, поэтому слухи о нём ходили самые дикие. Когда я приехал по замене, один капитан – командир батареи – с самым серьёзным видом уверял меня, что по ночам там танцуют на столах голые женщины. «Откуда ты знаешь?» – недоверчиво просил я. «Сам видел, – ответил капитан, – один камрад привёз меня на своей машине».

Проверить это не было возможности – капитан скоро заменился и вместо него приехал Наумов, – а слух остался. Стосковавшись по женскому обществу и развлечениям, офицеры верили.

Много раз я проезжал мимо этого ресторана. Бывало, когда дивизион, возвращаясь с учений, проходил колонной по шоссе, из окон доносились музыка и хор пьяных голосов.

Лени договорилась с шофёром такси, чтобы тот приехал за нами в половине одиннадцатого. Я было запротестовал, но Лени взяла меня за руку.

– Так надо, Вальтер. Я беспокоюсь только о тебе.

И мне пришлось уступить.

Теперь мы сидим за отдельным столиком недалеко от окна, выходящего в сторону леса. Маленький столик на двоих избавил нас от соседей. Официант принял заказ, и Лени, когда он ушёл, сказала, что моя речь на уровне гастштетте была вне подозрений. Оживился оркестр, зал быстро наполнялся посетителями.

Всё было как нельзя лучше. Здесь были и целые семьи: пожилые родители с невестами, дочерями, зятьями и сыновьями, были и отдельные пары, вроде нас с Лени, были и ищущие приключений мужчины-одиночки, любители потанцевать и познакомиться во время танцев с женщинами. Главное, что на нас не обращали внимания.

Уже через час в этом зале, несмотря на тесноту, танцевали все: и пожилые, и молодые, и толстые увальни, страдающие одышкой, и стройные красавицы, подчёркивающие своё изящество и мастерство. Танцевали и мы. Порой, сдавленные лавиной тел, мы топтались на месте, не в силах сделать ни шагу. Лени прижималась ко мне, а я старался защитить её от толчков, что не всегда удавалось. Волосы девушки касались моей щеки, иногда я целовал их.

Оркестр играл с подъёмом. Ударник отбивал соло на своих многочисленных инструментах, и в эти мгновения зал отстукивал бурный ритм, а он метался между разнокалиберными барабанами и прочими атрибутами своего ремесла, успевая жонглировать палочками, и широко улыбался. Не отставали от него и другие солисты: трубач, саксофонист и тромбонист, а очень приятный молодой человек пел в микрофон наиболее модные песенки, вроде Вravo, Вгavo, Beinah wie Caruso42 или Domino, Domino, Warum hast du so traurige Augen43 и другие.

Между танцами мы славно поужинали, выпив две бутылки венгерского рислинга, и я не заметил, как стрелка часов перешла уже за десять.

– Пора, – сказала мне Лени, посмотрев на свои часы, – зови официанта.

– Ещё один танец, – взмолился я.

– Такси нас уже ждёт.

– Откуда ты знаешь?

– Я видела в дверях нашего шофёра.

Как это она сумела его увидеть! Но делать было нечего, такси действительно ждало нас, и минут через пятнадцать мы были в центре города. Переодевание не заняло много времени, но Лени отклонила моё предложение проводить её.

– Попрощаемся здесь, Вальтер. Я хочу, чтобы ты как можно быстрее вернулся в казармы. Сегодня и так всё было очень замечательно, я давно так не веселилась. Но ты пойми меня: я хочу быть уверена, что ты благополучно вернулся к себе домой. Если у тебя из-за наших встреч будут неприятности, я себе этого никогда не прощу. Прошлый раз после театра я долго не могла заснуть, волновалась за тебя.

– Ты, наверное, боишься, что я постоянно буду ходить по твоей улице, перед твоим домом, стараясь вызвать тебя?

– Нет, Вальтер, этого я не боюсь и не боялась раньше, иначе бы не стала встречаться с тобой. Ты и так знаешь, где я живу, и если по-прежнему будешь меня уважать, то добьёшься, что я приглашу тебя в гости. Это будет не раньше, чем я окончательно поверю в твою порядочность и у меня будет закончен ремонт. Теперь уже поздно, и иди, пожалуйста, Вальтер. Ну пожалуйста, bitte, bitte…

И руки Лени снова, как и в тот раз, легко и привычно сложились в молитвенном жесте – ладонь к ладони.

Я привлёк Лени к себе.

– Это тебе на прощанье и за хорошее поведение, – она быстро поцеловала меня и также быстро отстранилась. – Иди быстрее.

***

Перед обедом меня вызвал Савельев.

– Вот что, Дежнёв, – сказал он, как только я вошёл в кабинет, – командующий артиллерией позвонил мне, сказал, что уже подписаны приказы о назначении Волкова заместителем командира корпусного полка и вас – командиром дивизиона вместо него. Надеюсь, вы не в обиде, что я предварительно даже с точки зрения формальности не спросил вашего согласия?

– Конечно нет, товарищ подполковник, – ответил я, – какой заместитель не мечтает стать командиром. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность.

– Слов и не надо, Дежнёв, нужны дела. Волков последнее время совсем отошёл от дел, беритесь за работу без раскачки, но и не порите горячку. Впереди проверка, а ещё раньше, может быть через неделю, боевые стрельбы. Завтра постройте дивизион, и я введу вас в командование. Кого бы вы рекомендовали на должность заместителя из своих командиров батарей?

– Затрудняюсь ответить сразу, товарищ полковник. Шатров самый опытный, но, говоря откровенно, на должность заместителя уже староват. Крякин вообще отпадает, он пьяница, а к Наумову надо ещё присмотреться.

– Хорошо, что наши мнения совпадают. На первых порах обойдётесь без заместителя, его пришлют со стороны. Так уже решено. Если говорить откровенно – это цена вашего назначения. Но пусть об этом никто не знает: командиры батарей будут проявлять больше рвения, видя возможность продвижения по службе.

Когда я вошёл в офицерскую столовую, там было непривычно тихо, все говорили вполголоса.

Я сел за наш общий стол. Аношин, Безрукавый и Шевченко уже обедали. Размышляя, как бы поскромнее и с достоинством поделиться с ними своей радостью, я придвинул бутылку кефира и, разболтав её, налил полный стакан. Все молчали, и мне стало как-то не по себе. Сделав солидный глоток, я обратился к Безрукавому, желая прервать это непонятное молчание в такой радостный для меня день.

– Что у нас нового?

Все уставились на меня, словно я в доме покойника выпил за его здоровье.

– Ты разве не слышал радио? – спросил Сергей.

– Нет, а что?

– Передавали бюллетень о состоянии здоровья товарища Сталина.

Вот это да! Я мог ожидать всё что угодно: сообщения о начале войны, землетрясении, наводнении – а тут словно обухом по голове, ведь у нас начинают передавать бюллетень о состоянии здоровья, когда надежд на выздоровление нет.

– И как?

– Состояние очень тяжёлое: кровоизлияние в мозг, частичный паралич, отнялся язык.

Теперь я понял, почему в столовой так тихо: личность Сталина обсуждению не подлежала. Здравницы и хвалебные эпитеты были привычны, о них кричали во весь голос, а как теперь? Наверное, теперь лучше молчать. Мы привыкли видеть в Сталине вождя, почти бога и хотя догадывались, что, в отличие от богов, он не бессмертен, но о том, что Сталин может заболеть и даже умереть, никто не осмеливался сказаться вслух.

Вспомнил тот единственный раз, когда видел Сталина достаточно близко, чтобы его рассмотреть, а не как обычно – на трибуне мавзолея. Это было в 1948 году, когда хоронили Жданова. Мы, слушатели академии, стояли шпалерами на Манежной площади напротив гостиницы «Москва», а мимо нас от Колонного зала Дома Союзов к Красной площади двигалась траурная процессия. Спереди выстроились солдаты внутренних войск – им доверяли больше, чем нам, офицерам, но всё же расстояние до идущих за лафетом людей было не больше десяти метров, и я внимательно рассмотрел Сталина. Он шёл один, за ним Берия, Маленков, до неприличия загорелый Ворошилов и остальные. Только тогда я понял, что Сталин уже старый человек, лицо его всё в морщинах, не то что на портретах, и подумал: «Ведь ты уже старик, товарищ Сталин». Правда, свои мысли я оставил при себе.

– Как вы думаете, – Сергей был удивительно скромен, – выдержит?

– Конечно, – Шевченко, поднявший голову и посмотревший на Аношина в упор, сказал это громким, уверенным голосом, – для чего же тогда этим медикам лауреатов давали, звания академиков присваивали? Теперь ведь не то, что было, когда умер Ленин…

– Что-то нет у меня большого доверия к врачам, – задумчиво заметил Сергей, – вспомнить только, как подло с их помощью были убиты Менжинский и Горький, а после войны Жданов и Щербаков. Связь медиков с сионистами это не шутка, ведь многие врачи – евреи.

– Со Сталиным это не должно случиться, – решительно сказал Шевченко, – бросят лучшие медицинские силы, а присмотреть за ними есть кому.

Разговор не клеился. Из столовой я ушёл вместе с Безрукавым.

– Знаешь, Володя, – тихо сказал Безрукавый и посмотрел назад через плечо, – но это только между нами. Мне кажется, что дело безнадёжное.

– Пожалуй, – согласился я, – раз дело дошло до публикации бюллетеней о состоянии здоровья, то шансов, что выживет, мало. Правда, медицина действительно сделала большой шаг вперёд.

– Но не в лечении болезней сердца, поверь мне. Я хорошо это знаю, ведь моя жена и её родители врачи, – Андрей снова оглянулся, – не хочу, чтобы кто-нибудь настучал Коровину о нашем разговоре, ведь, если Сталин и умрёт, останется Берия и другие, которые могут даже в этом разговоре усмотреть что-то крамольное, вроде радости от смерти вождя. Я полностью согласен с тобой, что если бы была надежда, то не стали бы сообщать о болезни. Кроме того, присмотр, о котором говорил Шевченко, как бы парализует творчество, каждый боится предложить что-нибудь новое, оригинальное, из-за боязни, что в случае неудачи именно его сделают козлом отпущения, и следуют по уже накатанной дороге лечения сердечных болезней. Вспомни, как это было с Лениным – тоже публиковали бюллетени, а фактически он даже не смог назначить себе преемника.

– Значит, и Сталин?..

– Кого ты считаешь преемником Сталина?

Я задумался. Действительно, кого? Крепче всех, наверное, чувствует себя Берия, и я невольно поёжился. В его руках огромный аппарат. Правда, на XIX съезде с отчётом выступал Маленков…

– Ну что? – нетерпеливо спросил Безрукавый.

– Пожалуй, ничего определённого сказать не могу.

– Вот видишь. А ведь настоящий преемник должен уже иметь определённый авторитет и внутри страны, и за рубежом. Внутри страны его создать легче, а вот станет ли Мао Цзэдун признавать преемника Сталина?

– Трудно сказать, – ответил я, вспомнив, как однажды в ресторане пьяный китаец, по-видимому студент, тяжело опершись руками о стол, чтобы не упасть, выговаривал молодой женщине, убежавшей от него во время танца, так как он чуть не падал: «Вы презираете меня, потому что я жёлтый, но запомните: мы – великий китайский народ».

– Что мы знаем о Маленкове, кроме того, что он был членом Государственного Комитета Обороны, а теперь секретарь Цека44, и Сталин доверил ему сделать отчётный доклад на XIX съезде?

– Значит, ты думаешь, что Маленков?

– Если Берия не выдвинет себя сам. Все этого боятся, поэтому и молчат. Сейчас именно его время.

Берия. Вспомнил по портрету его глаза навыкате за стёклами пенсне. По-моему, лицо его выражает одновременно и безразличие и презрение. Неприятное впечатление произвело присвоение ему звания Маршала Советского Союза вскоре после окончания войны, тоже мне полководец! Но аппарат его всесилен, того и жди, что полетят головы несогласных.

К вечеру офицеры знали о моём назначении и на ужине я принимал поздравления. Ввиду чрезвычайности положения обошлось без вспрыскивания.

Поздно вечером, когда я в одиночестве обдумывал всё случившееся за день, услышал передачу на немецком языке, потом на русском. Все откровенно радуются, считая, что смерть Сталина вызовет раскол, борьбу за власть между различными группировками и вообще междоусобицу в Советском Союзе. Действительно, что будет, если Сталин умрёт?

***

Рано утром шестого марта проснулся как от толчка. Рядом за стеной слышался громкий голос диктора. Сразу же включил свой приёмник. Передавали «Обращение ЦК КПСС, советского правительства и Президиума Верховного Совета СССР к членам партии, ко всему народу о смерти товарища Сталина». Образована правительственная комиссия по организации похорон под председательством Хрущёва, открывается доступ к гробу с телом Сталина в Колонном зале Дома Союзов, по всей стране в дни 6, 7, 8 и 9 марта объявлен траур.

На казармах в военном городке и на домах в городе уже вывешены траурные флаги. Толком никто ничем не занимается. Из штаба дивизии приехали начальник политотдела и начальник штаба, собрали командиров частей и их заместителей.

После обеда полк был построен для проведения траурного митинга. Полковник Савельев зачитал обращение, потом были выступления. Говорили без лишних слов, от души. Слушали внимательно.

Радио уже передаёт о прощании советского народа со своим покойным вождём. Всё время звучит траурная музыка. «Гроб с телом Сталина установлен в Колонном зале Дома Союзов, куда широким потоком устремились люди, – передают дикторы. – В почётном карауле у гроба Маленков, Берия, Молотов, Ворошилов, Хрущёв, Булганин, Каганович, Микоян и Шверник, другие члены ЦК и правительства».

Вечером по радио передали «Постановление совместного заседания Президиума Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, Совета Министров СССР, Президиума Верховного Совета СССР», в котором указывалось, что «в это трудное для нашей партии и страны время считают важнейшей задачей партии и правительства – обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны, что в свою очередь требует величайшей сплочённости руководства, недопущения какого-либо разброда и паники, с тем, чтобы таким образом обеспечить проведение в жизнь выработанной партией и правительством политики как во внутренних делах нашей страны, так и в международных делах…»

Есть перестановки в руководстве, для нас существенное значение имеет назначение одним из первых заместителей военного министра Маршала Советского Союза Жукова. Впавший в немилость при Сталине, он снова у руководства вооружёнными силами страны. Видимо, в это трудное время понадобилось опереться на авторитет полководца, чьё имя связано с победами в основных операциях Великой Отечественной войны.

Время действительно трудное. Американцы бряцают атомной бомбой, продолжается война в Корее. И нет у нас человека, который бы сразу же смог заменить Сталина. Судя по постановлению, ставка делается на Маленкова: он – секретарь Цека, назначен Председателем Совета Министров. Однако в том же постановлении говорится, что Хрущёву необходимо сосредоточиться на работе в Цека и поэтому он освобождён от обязанностей первого секретаря Московского комитета КПСС. Так кто же: Маленков или Хрущёв? Не следует ли считать, что вывод на арену Жукова преследует попытку хотя бы немного ограничить влияние Берии?

Повышенная боевая готовность, постоянные доклады по команде о положении в подразделениях, присутствие в гарнизоне начальников политотдела и штаба дивизии нервируют. Можно в любую минуту ожидать вызова к командиру полка, не исключена возможность и провокаций. По предложению Коровина организовано постоянное патрулирование военного городка, усиливаемое в ночное время. У меня просто нет возможности переговорить с Лени хотя бы по телефону. Правда, в подразделениях спокойно. Понимая всю ответственность в подобной ситуации, народ сидит смирно. Нет самовольных отлучек среди солдат и сержантов, не покидают военного городка и «господа офицеры».

Сталина хоронили в понедельник девятого марта в двенадцать часов по московскому времени, то есть в десять по берлинскому. Остановилось всё движение, заводы включили на три минуты свои сирены, был артиллерийский салют. Я слушал трансляцию траурного митинга с Красной площади, речи Маленкова, Берии, Молотова. Речь Маленкова напомнила мне клятву Сталина у гроба В. И. Ленина, показанную в одноимённом кинофильме. Совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, в речи Берии прозвучало славословие Маленкову, как талантливому ученику Ленина и верному соратнику Сталина. Молотов от такого славословия воздержался. Означает ли это, что Берия уже выбрал Маленкова, а Молотов пока нет? Во всяком случае, солидная заявка.

После обеда уехали все проверяющие, и я позвонил Лени. Мне показалось, что она обрадовалась.

– Я глубоко вам сочувствую, – сказала она тихо, – хотя…

– Что «хотя»? – переспросил я.

– Об этом как-нибудь потом.

– Лени, мы так давно не виделись, – сказал я.

– Уже пошла вторая неделя, – Лени сделала паузу. – Но разве я виновата?

– Конечно, нет, – ответил я. – Хочу тебя видеть.

– Что тебе мешает?

– Приду перед закрытием.

– Ты же знаешь, что в понедельник у меня занятия. Кроме того, сегодня траур, куда мы пойдём?

– Значит, не хочешь?

Послушался тихий вздох.

– Нет, хочу. Приходи.

Войдя в магазин, от неожиданности остановился в дверях. Два молодых офицера из пехоты – старший лейтенант и лейтенант – наперебой любезничали с Лени. Проигрыватель наигрывал мелодию из «Мулен Руж»45, и все трое очень мило беседовали и улыбались при этом.

Увидев меня, Лени встала со стула.

– Здравствуйте, товарищ майор, – сказала она по-русски, тщательно выговаривая каждое слово. – Я думала, что книги вас больше не интересуют.

Оба офицера тоже встали и заторопились уходить. Как я заметил, они ничего не купили.

– Ты довольно весело проводишь время, несмотря на траур, – сказал я, когда дверь за офицерами закрылась.

– Это очень милые ребята, – ответила Лени, – особенно старший лейтенант. Он учит меня правильно говорить по-русски.

– По-видимому, с успехом, прогресс налицо, – с лёгкой иронией заметил я.

– Правда? – обрадовалась Лени. – Вот видишь. Тебе я нужна для совершенствования знаний немецкого языка, а они помогают мне изучать русский.

Настроение было испорчено, и я промолчал, чтобы не показывать своё недовольство. Пауза грозила затянуться.

– Мне говорили, Вальтер, что ты теперь стал, как это говорят, большой шишка, и я подумала, что тебе книги больше не нужны.

– Кто это сказал?

– Неважно. Я получила точную информацию. А как тебя зовут на самом деле?

– Владимир, Володя, – несколько смущённо ответил я, застыдившись, что до сих пор не сказал это сам. – Я думал, что в Германии лучше, когда имя звучит по-немецки. Как-то привычнее, что ли.

– Володя, – повторила Лени, – да, это похоже на Вальтер. Но я буду тебя звать Володя, хорошо?

– Конечно, Лени. Володя, Володя Дежнёв.

– Я знала это, конечно, но хотела, чтобы ты сам сказал.

– Откуда ты знала?

– О, у меня есть собственная разведка. Но ты выйди сейчас, Володя, и зайди через стройку. Уже время закрывать магазин, может, кто-нибудь наблюдает.

Когда я осуществлял этот конспиративный манёвр, мне показалось, что оба офицера прогуливаются, как принято говорить, в пределах зрительной связи.

– Неужели? – рассмеялась Лени, когда я рассказал ей об этом. – Однако они стремятся форсировать события. Впрочем, все русские хотят скорее перейти от слов к делу. Это что, национальная черта характера?

– Значит, и я тоже?

– Нет, Володя, нет. Я, конечно, шучу и не имею никакого желания зачислять этих офицеров в число своих поклонников, хотя они довольно мило развлекали меня эти дни, несмотря на траур. Тебя так долго не было, Володя…

– Лени, ты же знаешь… Умер Сталин.

– Я всё знаю и всё понимаю. Наверное, все русские, кроме этих офицеров, сидели в казармах, словно чего-то испугались. Кругом траурные флаги, все ходят с постными лицами, даже те, кто, как и я, имеют причину радоваться смерти Сталина. Ведь до сих пор не могу простить ему поздравления Черчиллю за бомбардировку беззащитного Дрездена. В субботу же после обеда небо почернело, сделалось совсем темно, и над городом пронёсся снежный шквал…

– Точно-точно, я как раз вышел в это время на улицу и заметил, как сразу похолодало.

– Я же перепугалась и зажгла электрический свет, так стало темно в магазине. Только вот до сих пор не пойму: или господин бог послал этот шквал в знак траура на смерть Сталина, или это черти тащили его душу в пекло. Но дело не в этом. Просто вчера в воскресенье я пришла сюда в магазин и, как дурочка, ждала, что ты хотя бы позвонишь.

– Лени, я настоящий осёл!

– Ничего, Володя, я всё понимаю. Но сегодня мне надо идти на занятия.

– Плюнь ты хоть раз на них!

– Как-как?

– Плюнь и не ходи.

– Это, пожалуй, идея, – Лени улыбнулась. – Но куда мы пойдём? Сегодня ещё траур, и везде всё закрыто.

– Посидим хотя бы здесь. Я схожу в магазин и что-нибудь куплю.

– Здесь? – переспросила Лени. – Нет. Приходи ко мне в гости. Ремонт у меня уже закончен.

– Лени! – Я вскочил и, крепко обняв девушку, поцеловал её.

– Спокойно, товарищ майор, – Лени положила ладонь на мои губы. – А то я испугаюсь и передумаю. Тебе только дай палец…

– Тебе не следует меня бояться, Лени. – Я поцеловал её пальцы. – Но как мы это сделаем? Мне надо будет переодеться?

– Нет, Володя. Мне не хочется потом идти обратно в магазин, чтобы ты снова переодевался. Приходи в восемь прямо к моему дому. Я буду ждать и открою дверь, как только ты подойдёшь. Но смотри, чтобы в это время не было прохожих. Тогда лучше пройди мимо и повтори снова.

– Хорошо.

Я взял Лени за руки и притянул к себе.

– Пошли, – Лени прервала поцелуй, – у нас мало времени.

На Гётештрассе я появился ровно в восемь. Уже смеркалось, поверх шинели я надел свой трофейный плащ из чёрной клеёнки, который, наверное, носили полицейские. Подходя к дому, я снял фуражку и спрятал её в портфель, где лежала бутылка шампанского. Накрапывал дождь, и плащ был вполне уместен, прохожих не было видно.

Первый раз я иду в немецкий дом, нервы напряжены. Внимательно огляделся по сторонам – на улице никого нет – и решительно направился к двери, которая тотчас открылась. Лени стояла на пороге, и я вошёл в подъезд.

– Молодец, – сказала она, поворачивая ключ в замке, – ты настоящий конспиратор. Откуда у тебя этот дождевик?

– Ещё с войны, – ответил я, – нашёл его в самый последний день в одном брошенном роскошном автомобиле. Возвращаясь из отпуска, взял его с собой на всякий случай.

– Наверное, имел в виду его использовать. Tы предусмотрителен.

Я привлёк Лени к себе, но она легко ударила меня по рукам.

– Вдруг выйдет кто-нибудь из соседей, – прошептала она, – пошли.

Я обнял Лени, как только мы вошли к ней и за нами закрылась дверь. Она возмущённо замахала руками.

– Подожди, у меня дела на кухне.

Но всё-таки я её поцеловал.

– Посиди в комнате, а я закончу дела по хозяйству.

Лени надела фартук и вышла, а я, усевшись в одно из двух кресел, стоявших у стены напротив окна, огляделся: в немецкой квартире я находился впервые.

Комната была обставлена просто, но со вкусом. Широкий спальный диван, покрытый золотистым покрывалом, под которым угадывалась хорошо взбитая перина, стоял у стены справа от окна. Около него сундучок для белья и дальше шифоньер; напротив небольшой полусервант для посуды и книжный шкаф с раздвижными стёклами. Рядом – низкая книжная полка, на которой стоят приёмник и проигрыватель. Простой зелёный ковёр покрывал пол, акварель с каким-то пейзажем висела над диваном, а писанный маслом натюрморт в золочёной рамке – над полусервантом. У окна рядом с небольшим туалетным столиком на специальной подставке стояли цветочные горшки с цикламенами. Само окно было завешено широкой тюлевой гардиной.

Вечером, уже когда надел шинель, чтобы идти к Лени, и буквально у дверей мне вдруг показалось подозрительным, что она так просто решилась пригласить меня к себе домой. Вернувшись в комнату, на листе бумаги написал адрес, где следует искать мои следы, и сунул его под подушку.

Теперь вот этот шифоньер напротив. В нём свободно может спрятаться человек. Что в нём?

Быстро встал и открыл шифоньер. Кроме платьев, там ничего не было, и мне стало стыдно и смешно за свои подозрения. Послышались шаги, и я быстро сел обратно в кресло.

Открылась дверь, и Лени вкатила низенький столик для сервировки.

– У меня всё готово.

Лени стала быстро накрывать стол.

– Вот это для тебя. – Она достала из серванта бутылку вайнбранда.

– Для тебя тоже есть подарок. – Я достал из портфеля шампанское.

Лени захлопала в ладоши.

– Как ты догадался, что я люблю шампанское?

– Вспомнил, что мы с тобой его ещё не пили.

– Чудесно.

Давно я не сидел за так хорошо сервированным столом. Собственно говоря, ничего необычного на нём не было, но всё, начиная от хорошо выглаженной скатерти, радовало глаз и создавало обстановку домашнего уюта, которого большую часть своей самостоятельной жизни я был лишён. Ведь выше уровня военторговской столовой удавалось подняться только изредка – в ресторанах, и ещё реже во время отпуска дома у родителей.

– Ты часто готовишь дома?

– Что ты, Володя, – Лени рассмеялась. – Утром мне страшно хочется спать, я успеваю что-нибудь съесть только на ходу. Обедаю в кафе, на ужин пара бутербродов и чай. Просто сегодня захотелось показать, на что способна как хозяйка, вроде рекламы.

– У тебя всё замечательно, на пять с плюсом.

– В немецкой школе пять – это самая низкая оценка. У нас самая высокая – это единица, но я принимаю твою оценку по русскому правилу, ведь все женщины любят, когда их хвалят как хозяек. Это приятно.

Собрав посуду со стола, Лени укатила столик на кухню и быстро вернулась, имея на нём чайник и пирожные. Мы закурили, и я осторожно открыл шампанское. Благородный напиток искрился в бокалах.

– Вкусно. Советское шампанское мне нравится даже больше, чем французское.

– Неужели?

– Да. И его трудно у нас купить. В магазинах продаётся немецкое – «Красная шапочка», но оно мне не нравится.

Лени включила проигрыватель, поёт Цара Леандер. Это из кинофильма «Восстание в пустыне».

– Я люблю её, – говорит Лени про артистку.

– А мы будем с тобой танцевать?

– Послушаем, потом я поставлю что-нибудь более подходящее для танцев.

Лени подошла к окну и задёрнула штору. Потом она зажгла толстую свечу, стоящую на полусерванте, включила электричество. От колеблющегося пламени причудливые тени заплясали по комнате. Мы понемногу пили шампанское и танцевали. Я обнял Лени за талию, она положила руки мне на плечи. Так можно танцевать целый вечер.

«Домино, домино, почему у тебя такие печальные глаза?» – спрашивает квинтет Корнеля, а мы, забыв, что это вальс, придерживаемся одного только нам понятного ритма.

Я посмотрел на Лени. Глаза её были полузакрыты, на губах улыбка. Я поцеловал её.

Мы остановились около кресла. Я сел и взял Лени к себе на колени. Она полулежала в моих объятьях.

– У тебя очень предприимчивые руки, – сказала она в перерыве между поцелуями. – Отпусти меня, я встану.

Ей, видимо, нравится осаживать меня, проверять, не теряю ли я контроль над своими поступками, и одновременно подразнивать и испытывать. Я тоже встал. Мы стоим вплотную друг к другу, и я поднимаю Лени на руки. Она обхватила мою голову руками, её волосы спутались с моими.

Мне почему-то вспомнился рассказ Лени про кёльнский вариант «Красной шапочки», и я шепчу:

– Ты не боишься, что я тебя зарежу и съем?

Более глупый вопрос было трудно придумать для этого момента. Лени тихо смеётся и качает толовой, её волосы шевелятся у меня на лице, и я целую их.

Она шепчет:

– Нет, тебя я не боюсь… Я боюсь сама себя.

Медленно с Лени на руках я приближаюсь к дивану.

– Отпусти меня, Володя, – тихо просит Лени, но я не отпускаю.

Проснулся я от того, что прохладная рука Лени гладила мои волосы.

– Не спи, – шепнула она. – Когда ты спишь, я тоже могу уснуть. И тогда мы проспим. Расскажи лучше что-нибудь.

– Что именно?

– Что хочешь. О себе, о нас, просто что-нибудь забавное, чтобы не спать.

Я положил голову на плечо Лени и снова закрыл глаза. Мне было приятно чувствовать движение её руки, её дыхание. Всё стало для меня просто и естественно. Я и Лени, мы вдвоём, это наша ночь сегодня. Может ли она длиться долго, очень долго, всю жизнь?

– Не спи, – снова шепчет Лени.

– Нет-нет, я не сплю.

– О чём ты сейчас думаешь?

– Конечно, о нас, о том, что мы наконец вместе.

– Я вела себя страшно бесстыдно, просто заманила тебя к себе. Ты будешь презирать меня…

– Что ты, Лени, за что? Как я могу презирать тебя за то, что ты пошла навстречу моим желаниям? Как вообще можно презирать любимую, которая приносит жертву?

– Ты любишь меня, Володя?

– Конечно люблю.

Лени – первая женщина, которой я сказал это великое слово. Остальные обходились без него.

***

Я ещё не успел привыкнуть к тому, что я командир дивизиона, как полк получил приказ о выезде на боевые стрельбы. И всё завертелось, как в хорошей карусели, бешеным темпом. Для меня это было сложнее и потому, что пришлось отдуваться и за командира, и за заместителя одновременно.

Однако, как бы то ни было, а погрузка и следование в эшелоне прошли без особых замечаний. На станцию Ордpуф мы прибыли в пять утра, через сорок минут, когда колонна дивизиона была построена, приехал полковник, и я доложил о готовности к маршу.

– Дайте карту, – сказал Савельев.

Я открыл планшет, и полковник ухмыльнулся.

– Считай, что планшет тебе тоже здорово помог. Слепнёв так и сказал: «Надо назначить майора, который мыслит». Выдвигайся сразу на боевые порядки. Смотри…

Чёрный карандаш полковника обвёл на карте район огневых позиций, прочертил линию наблюдательных пунктов.

– Огневые задачи получишь в девять часов вот здесь. – И карандаш упёрся в точку на карте, у которой стояла надпись: «Гора Мускетир».

Отстрелялись мы просто замечательно: ни одной невыполненной стрельбы, хотя не обошлось и без критических положений.

Так, Шатров – признанный мастер артиллерийского огня в полку, к удивлению всех, заработал трояк, несмотря на очень уверенную стрельбу. Получилось, что данные он подготовил не по цели, а по вспомогательной точке, нанесённой на карте, и сообразил об этом, когда с огневой позиции доложили: «Выстрел». Не глядя на разрыв, оказавшийся большим недолётом, он сразу скомандовал новые данные уже по цели и быстро и уверенно её пристрелял. Однако точность подготовки данных была оценена неудовлетворительно, а, следовательно, вся стрельба – только удовлетворительно.

– Хорошо ещё, что вы не подготовили данные по наблюдательному пункту, – сказал полковник Поляков, приехавший на боевые стрельбы, – тогда бы нам всем несдобровать.

– Припоминаю такой случай, – полковник Савельев улыбнулся, – стрелял командир миномётной батареи, с огневой позиции. Как и сегодня, доложили о выстреле, и вдруг стреляющий поднимает голову и говорит: «Товарищи офицеры, через двадцать пять секунд мина разорвётся в районе наблюдательного пункта, прошу всех в укрытие».

Мы посмеялись: миномётчикам хорошо, у них полётное время может быть порядка минуты, есть время разобраться.

– Это ваша вина, Дежнёв, – сказал Поляков, – руководитель должен иметь контрольные данные.

Полковник прав, и я отвечаю традиционно:

– Виноват.

Крякин же получил хорошую оценку, хотя чуть не запорол стрельбу в самом начале. Наблюдая разрыв в непосредственной близости от цели, он крикнул: «Минус!» – и сразу же уткнулся носом в расчёты. Ветер же пронёс облако разрыва за целью, был перелёт. Я не утерпел и изо всех сил ткнул его карандашом в бок. Несмотря на толстую шинель, он почувствовал боль и, обернувшись, посмотрел на меня. Подсказать я не мог, рядом стояли командующий артиллерией дивизии и командир полка. Пожевав губами, Крякин неуверенно сказал:

– Пожалуй, плюс, – потом, немного подумав: – Вернее, в непосредственной близости от цели, – и почти обрадованно скомандовал: – Два снаряда беглый огонь!

Все с нетерпением ожидали разрывов. Особенно волновался я, взяв своим вмешательством ответственность за исход стрельбы. Но получилось как по заказу: один разрыв оказался перелётом, другой недолётом. Накрывающая группа.

– Всё ясно, – заметил Поляков, – но хотел бы я знать, кто, всё же, ему подсказал.

– Я ничего не слыхал, – ответил Савельев.

– Я тоже, но уверен, что подсказали. – И Поляков с подозрением посмотрел на меня.

– Я сам засомневался, товарищ полковник, правильно ли определил, что минус. Никто мне не подсказывал, – начал оправдываться Крякин.

– Ладно, ладно, – Поляков махнул рукой, – у меня всё равно своё мнение. Получил положительную оценку, и радуйся, что не позволили испортить хорошую стрельбу.

Удачно провели и управление огнём. На разборе полковник Поляков отметил в положительную сторону применение нами короткой базы для засечки целей – предмета особого внимания Безрукавого.

На следующее утро стреляли прямой наводкой. Тут отличилась батарея Наумова, все задачи она выполнила с оценкой отлично, и вечером мы погрузились в эшелон для следования обратно.

– Пусть начальник штаба командует эшелоном, – сказал Савельев, когда я доложил ему о готовности, – садись ко мне в машину, мы приедем быстрее.

– Хорошо начал, Дежнёв, – сказал мне полковник в дороге, – так держать.

– Постараюсь, – ответил я и добавил: – хороший начальник штаба Безрукавый, во многом это его заслуга.

– Знаю. Если будет возможность, то и его выдвинем командиром дивизиона. Но ты был вне конкуренции. Генерал сразу вспомнил про твой планшет, хотя он Безрукавого знает ещё по службе в Союзе. Но это, конечно, в порядке юмора, – заметил полковник. – У тебя за плечами академия, ты уже командовал дивизионом, и за битого двух небитых дают. Да, а кто же подсказал Крякину?

– Я. Стало обидно, что угробит стрельбу.

– И как же ты ему подсказал, я ведь ничего не слыхал?

– Со злости изо всех сил ткнул его карандашом в бок.

Савельев засмеялся.

– Подействовало.

– Докатилось, как до жирафа. Но я тоже переживал, вдруг ошибся.

К себе в военный городок мы приехали ночью. От нечего делать включил приёмник. И сразу же на меня обрушился поток информации. Оказывается, в тот день, когда мы грузились для проведения боевых стрельб, в Москве прошла скоропалительная сессия Верховного Совета. Западные политики уже подсчитали, что она продолжалась всего шестьдесят семь минут, что на ней не было никакого обсуждения поставленных вопросов: просто кто-то выступал с предложением, которое сразу же единогласно принималось. Прямо как машина голосования. Задаётся уйма вопросов, на которые нет ответов. Почему Шверника вернули на профсоюзы, почему убрали Горкина – секретаря Президиума Верховного Совета – и много других «почему». Делается вывод, что сессия просто проштамповала принятые руководством решения. Оказывается, за это время умер Готвальд. Это, несомненно, большая, потеря. В Москве во время похорон Сталина были многочисленные жертвы: люди гибли, растоптанные и задушенные толпой, стремившейся попасть в Колонный зал, чтобы проститься с вождём. Сняты со своих должностей начальник милиции и военный комендант Москвы. На Западе это окрестили «второй ходынкой», а у нас, как обычно, об этом ни слова.

Утром я встретил дивизион на станционной рампе.

В полку началась усиленная подготовка к предстоящей проверке. Говорят, что проверять будет штаб корпуса. Если приедет сам генерал Ваурин, то держись! Генерал Слепнёв не терпит никаких послаблений, но у него всё логично, подчинено требованиям уставов, и только. Комкор же может сделать такой зигзаг, как на генеральском погоне, и его офицеры стараются в этом ему подражать. Недаром говорят, что каждый генерал сам себе устав. Пока же в военном городке гремит духовой оркестр: вместе с пехотой мы репетируем проведение строевого смотра, тренируемся в прохождении торжественным маршем. На стрельбище днём и ночью идёт стрельба. Винтовочный полигон и учебные поля тоже не пустуют.

В среду только после обеда удалось выбраться в город. На улицах полно людей, несут плакаты с лозунгами: «Долой Боннский договор», «Немцы за один стол» и другие. Магазины закрыты. Как я понял, идёт демонстрация протеста против подписания так называемого Боннского общего договора. Книжный магазин тоже закрыт, неужели Лени ушла на демонстрацию?

Присмотревшись через витрину, заметил, что кто-то ходит между стеллажами. Будка телефона-автомата – через улицу, миновав которую, я вскоре услыхал знакомое «Алло».

– Здравствуй, моя любимая. Что, сегодня в городе всеобщая забастовка?

– Нет, любимый, пока только демонстрация, – Лени смеётся. – Немцы – народ дисциплинированный, приказа выступить против русских ещё нет, вот мы и тренируемся в проведении разрешённой демонстрации против Боннского договора.

– А что будем делать мы?

– Что будешь делать ты, не знаю, а я сейчас иду на демонстрацию. Все магазины закрыты с шестнадцати часов, сейчас подойдут мои коллеги из центрального магазина, и мы пойдём вместе.

– Как же наша встреча?

– После окончания демонстрации я вернусь в магазин. Наверное, это будет как раз ко времени его закрытия. Приходи. Но вот уже подходят мои коллеги и я ухожу.

Лени положила трубку, и я увидел, как она, закрыв магазин, вошла в колонну демонстрантов.

Возвращаться в казармы не хотелось. Савельев и Носов уехали в штаб дивизии по вопросам предстоящей проверки, поэтому я, медленно идя по центральной улице, стал размышлять, куда бы зайти, чтобы время прошло побыстрее. Вспомнил про один из баров, удобно расположенный на выходе с Марктплац. Как раз около него троллейбус делает поворот на улицу с довольно крутым подъёмом, ведущую в сторону казарм. В баре имеется и второй выход через двор, и я решительно открыл дверь. На звонок дверного колокольчика вышла хозяйка, и я, заказав рюмку вайнбранда и бокал пива, сел рядом со стойкой. Почему-то всегда, когда бы я ни заходил, здесь было мало посетителей. А ведь это, пожалуй, один из старых пивных баров и он знал лучшие времена. Стены до половины своей высоты были облицованы деревом, потолок расписан акварелью, в зале стоит массивная мебель: столы без скатертей и старинные скамьи. Видимо, теперь дела в этом заведении идут неважно. Над деревянной облицовкой стен и на потолке заметны плесень и подтёки, да и сама облицовка местами покоробилась от сырости.

Пока хозяйка не спеша занималась моим немудрёным заказом, вспомнил, что первый раз был здесь с Сергеем в прошлом году вскоре после своего прибытия по замене в Группу войск. Он тогда на правах старожила вводил меня в курс дела. Нам подали на закуску по порции сыра. Настоящий рокфор с прожилками голубовато-белой плесени на поверхности. Я, недоверчиво посмотрев, как Сергей уплетал его, брезгливо разрезал сыр и намазал на хлеб только ту массу, которая была внутри, стараясь, чтобы корка с плесенью не попала на него. Воображаю, как смеялась хозяйка, когда убирала со стола! Сейчас, поставив передо мной вайнбранд и пиво, она любезно сообщила, что их бар попал в число контролируемых комендатурой. Я вежливо поблагодарил за информацию и просидел больше часа, выпив ещё по вайнбранду с бокалом пива и выкурив пару сигарет. Потом расплатится и ушёл. Сегодня комендатуре не до ресторанов, кроме того, как мне показалось, хозяйка просто хотела, чтобы я ушёл побыстрее.