Читать книгу Золотые бархатцы - М. Тович - Страница 7

Как непривычно провести весь день дома. Бесформенное, вяло текущее время нагоняет на меня тоску. Похоже, я успела привыкнуть к размеренной, упорядоченной жизни по расписанию пансионата.

Тишину сонного безмятежно воскресного утра бесцеремонно разрывает трель телефонного звонка.

– Алё, – отвечаю я с закрытыми глазами.

– Привет, дорогая! – раздается энергичный мамин голос. – Я тебя не разбудила?

Как тебе сказать? Семь утра. Воскресенье…

– Немножко, – сиплю я.

– А кто рано встает, тому Бог подает. Как дела на новой работе?

– Мне нравится. Люди со мной работают отзывчивые, добрые. Ухаживаю за пожилой женщиной, бывшей учительницей. Кормят вкусно. В общем, все хорошо.

Я не вдаюсь в детали, потому что знаю: мама больше любит рассказывать сама, чем слушать. Её вопросы скорее носят дежурный характер. Мы вообще редко говорим с ней по душам. Вернее, совсем не говорим. Она не любит расстраиваться из-за чужих бед. А мои внутренние настроения не всегда радужные. Её всегда больше беспокоило, поела ли я, чистая ли на мне одежда. В моих детских воспоминаниях нет картин, где я на ушко рассказываю маме, что мне нравится мальчик со двора, или как я жалуюсь на свою излишнюю худобу, что меня дразнят в школе «палкой». Но я помню, как мама крутится перед зеркалом в новом наряде, а я, как зачарованная, не могу отвести от неё глаз. Может быть, кто-то обсуждает с родителями самое сокровенное. Но не я. Так уж у нас повелось. Я всё равно люблю свою маму. Она такая одна, и она моя.

Пребывая в потоке собственных размышлений, рассеянно слушаю про какие-то перуанские обычаи и с энтузиазмом поддакиваю. Когда фонтан новостей с южноамериканского континента иссяк, мама добавляет:

– Ой, ну всё, мне пора.

– Пока, мама, люблю тебя и скучаю.

– Да, дорогая. Пока.

Телефонные гудки оставляют меня наедине со своими мыслями. Может быть, некоторые люди просто не умеют словами выражать свою любовь? Вот не дано им говорить нежные приятности. Даже папу мама никогда не называла ласковыми прозвищами. Всегда только по имени или, чего хуже, по фамилии. Но это же не значит, что она его не любит. Просто это такая природа человека. Успокоив себя этим заключением, лениво потягиваюсь и наконец-таки встаю с постели.

– Привет, мне вчера Лидия Михайловна показала твою тетрадь со стихами, – Света встречает меня в коридоре и без лишних сантиментов переходит к делу. – А ты классно пишешь! Здорово! Ты должна выступить со своими стихами на концерте для дяди Стёпы.

– Постой-ка… Спасибо, конечно… Но на каком концерте? Перед кем выступить? И кто такой дядя Стёпа?

– Я совсем забыла, что ты здесь недавно и не со всеми традициями пансионата знакома. Как будто сто лет тебя знаю. Дядя Стёпа, он же Степан Алексеевич Шуфляткин, самый старый постоялец пансионата. Каждый год на его день рождения мы с ребятами устраиваем концерт, что-то вроде шоу талантов: кто на гитаре играет, кто сценки показывает. Старикам очень нравится.

– Но я никогда не выступала на сцене! – таращу глаза. – Я не умею.

– Да не дрейфь. Выйдешь, встанешь у микрофона и прочитаешь парочку стихов. Все свои. Наш повар частушки собственного сочинения обещал, местный хор бабушек будет петь.

– Света, но я стесняюсь. Было бы, что читать.

– Перестань, у тебя душевные стихи. Тем более, ты же их не профессорам по литературе будешь на суд представлять. Хотя и они бы оценили, я думаю. Поверь мне: пожилые люди – самая благодарная публика. Тебе еще понравится.

– Ладно, уговорила. Я попробую.

– И правильно сделаешь. Тем более, я уже тебя записала сегодня утром.

– Света! – от возмущения у меня отвисает челюсть.

– Но я знала, что ты согласишься, – она по-хулигански морщит нос.

– А ты что будешь делать? Какой у тебя номер? – спрашиваю я подначивающим тоном.

– Я буду вести все это действо, как конферансье, – парирует она, довольная тем, что нашла, что ответить.

– Какого числа хоть будет?

– Двадцать третьего. В эту пятницу. Успеешь еще наизусть выучить. Хотя это необязательно, можешь и по листочку прочитать. Ну всё. Мне пора. Я побежала. Пока, – она разворачивается на квадратных каблуках и торопливо шагает к лифтам, оставив меня с невысказанным вопросом на лице.

А какие именно стихи? Про природу или что-то юмористическое? Розовые сопли точно никому не будут интересны, так что любовная лирика, которой у меня как раз больше всего, не подойдет. Может быть, написать что-то новое? Время еще есть.

В растрепанных чувствах захожу в номер Лидии Михайловны:

– Здравствуйте! А вот и я. Как себя чувствуете?

– Добрый день, Витоша. Чувствую так, как можно себя чувствовать в семьдесят пять лет, – кряхтит она и разводит руками.

– Представляете, меня Света записала в концерте участвовать, стихи читать.

– А это я ей подсказала. Нам так душу согрели твои стихи. Дай, думаю, скажу, что и других стариков твоей поэзией надо порадовать.

Нервно теребя край своей синей рубашки, подхожу к окну. На газоне недалеко от больницы вижу какой-то грузовик и людей в спецовках.

– А что это за люди?

– Где?

– Там, на газоне, – тычу пальцем в стекло.

– Это строители. Лёва же церковь строить собирается. А то бабкам даже свечку поставить негде. Лёва говорит, уже и с батюшкой договорился. Будет у нас тут службы проводить.

– А, – протягиваю я, – понятно. Это он хорошо придумал.

Образ директора мгновенно всплывает у меня в голове, и сладкая волна нежности и трепета растекается по всему телу. Поймав себя на том, что я стою и глупо улыбаюсь, резко меняю тему, пока Лидия Михайловна, которая, между прочим, бывшая теща директора, не заметила распирающих меня чувств.

– Ну, что у нас сегодня по расписанию? – бодро кричу я так, что Лидия Михайловна вздрагивает.

– Через час в бассейн. Может, не пойдем? Может, лучше телевизор посмотрим? – предлагает моя противница физических нагрузок.

– Телевизор, конечно, посмотрим. У нас же еще час есть, – я беру пульт, нажимаю на кнопку, и экран плазмы оживает. – А потом пойдем в бассейн, – я кровожадно потираю руки.

Лидия Михайловна лишь тихонько вздыхает, и мы погружаемся в мир передачи о культуре и быте Древнего Рима.

***

Актовый зал пансионата очень просторный и вместительный. Современные удобные кресла с подголовниками больше походят на те, что установлены в залах кинотеатра. Широкая сцена на возвышении скрывается за шикарным бархатным занавесом цвета ультрамарина.

Да, таким подмосткам позавидовали бы актеры какого-нибудь провинциального театра.

Сегодня проходы украшены разноцветными надувными шарами. А над сценой блестят подвешенные цифры 8 и 9.

Наверное, дяде Стёпе 89 лет? Да он совсем старенький!

Зал постепенно наполняется пожилыми зрителями и их спутниками в голубом. Я сижу у прохода на третьем ряду, чтобы мне было удобнее прошмыгнуть за кулисы, когда подойдет моя очередь. В руках у меня трясутся два листка со стихами. Я судорожно вчитываюсь в слова, написанные от руки, повторяя и без того выученные наизусть строки. Весь вчерашний вечер я развлекала зеркало декламацией своей поэзии.

Рядом со мной сидит Лидия Михайловна, далее Егорыч и обе Петровны. Они все в предвкушении номеров и выглядят, как счастливые дети. Агния одета в закрытое оранжевое платье в пол. Она сегодня будет выступать вместе с хором. Кручу головой и замечаю еще несколько бабушек в таких же платьях. Света порхает по залу: то что-то обсуждает с интерном Костей, по совместительству нашим звукорежиссером, то рассаживает по местам вновь прибывших гостей. На ней ярко фиолетовое платье-футляр, которое туго стискивает её плотную фигуру. И, когда она делает вдох, создается впечатление, что ее мощный бюст, в конце концов, разорвет эти тесные оковы. Свободных мест почти не осталось. Света подходит к микрофону, проверяет, работает ли он, стуча по нему пальцем:

– Всем здравствуйте!

Шум, до этого момента царивший в зале, постепенно стихает.

– Я очень рада видеть всех, кто зашел на наш маленький концерт! Дядя Стёпа, а вас с Днём Рождения! – она обращается к кому-то на первом ряду.

Я вытягиваю шею, но вижу лишь край лысины в старческих пигментных пятнах. Безволосая голова благодарственно кивает.

– Будьте здоровы! Это главное! – воодушевленно продолжает Света. – Ну что же, начнём! Итак, на сцене человек, который каждый день балует нас вкусными изысками. А сегодня он удивит частушками, которые сочинил сам!

После её слов под дружественное улюлюканье из-за кулис выплывает Фёдор Константинович – повар пансионата. В руках у него небольшая красная гармошка, на щеках – здоровый румянец. Он начинает петь что-то про огороды смешным писклявым голосом, вызывая бурные всплески хохота. Но я не слышу слов и не могу разделить повсеместного веселья. Звуки гармошки, шуточные частушки и гогот зала слились у меня в один неразборчивый гам. Мои руки будто одеревенели, дышать трудно – на меня накатывает безжалостная волна паники.

Я боюсь выступать. Тут так много народу!

Я пытаюсь углубиться в чтение, но строки скачут и расплываются.

А вдруг я забуду слова?

Номера идут один за другим: какая-то сценка про врачей, песня, звуки гитары. Я почти не смотрю на сцену и пытаюсь сосредоточиться на повторении выученного. Вдруг меня легонько касается холодная рука Лидии Михайловны:

– Витош, тебя Света зовёт.

Я отрываюсь от чтения. Света, стоящая у сцены, беззвучно шевелит губами: «Ты следующая».

Резко вскакиваю с места и на негнущихся ногах спешу за кулисы.

Юная домристка на сцене подходит к кульминации своего музыкального произведения.

Черт! Я оставила свои листки на кресле! Я же хотела их взять с собой на всякий случай. Теперь я точно всё забуду. Мои ноги будто сделаны из желе: трясутся и подкашиваются. Желудок неприятно сжимается. Я сейчас точно в обморок грохнусь. Или меня стошнит. Главное, чтоб не прямо на сцене.

Представленная картина почему-то меня веселит, и я включаюсь в реальность. Тем временем Света уже объявляет меня по микрофону:

– Эта девушка работает у нас недавно. Но она пишет прекрасные стихи. И сейчас вы в этом убедитесь. Встречайте! Эвита Станиславовна!

После аплодисментов в зале повисла тишина. Ни звука. Мне кажется, я слышу, как мимо пролетает комар. Как зомби, выхожу на середину сцены. Моё сердце колотится так, будто хочет выпрыгнуть и убежать. Я дышу, как марафонец после преодоления непосильной дистанции. Для уверенности берусь за стойку микрофона обеими руками. Из зрительского зала, замерев от ожидания, на меня внимательно смотрит море глаз, молодых и старых, в очках и без. Мой взгляд скользит вверх по стенам. И, уставившись на какую-то точку на потолке, я негромко произношу название: