Читать книгу Анатомия посткоммунистического мафиозного государства. На примере Венгрии - Мадьяр Балинт - Страница 5

В случае повседневной коррупции частные интересы реализуются нелегитимным путем, посредством решений о государственном и муниципальном распределении средств, заказов, концессий и полномочий. Так, заключаются нелегальные сделки между отделенными друг от друга экономическими игроками и государственными должностными лицами, чиновниками различных уровней. Повседневная коррупция – это серия отдельных явлений: принимающий решения чиновник получает или просит деньги или иные льготы в обмен на благоприятное для коррумпирующей стороны решение дела. Режим считается коррупционным в том случае, если таких случаев много или если проблемы граждан и вопросы бизнеса можно решить в основном с помощью взяток. В годы после смены режима граждане вряд ли могли сказать, что чиновники изменяющейся Венгрии неподкупны. Благодаря политическим связям можно было получить собственность, безвозвратный кредит, самые различные преимущества, но, как бы часто ни встречались случаи коррупции, они не складывались в системообразующую силу. Конечно, если для получения заказа необходимо «подмазать» делопроизводителей, то это отравляет жизнь общества, но, оставаясь в рамках личной сделки между подкупающим и подкупленным, еще не подрывает основ демократического устройства, еще не затрагивает сущности режима, так как совершенно ясно, что речь идет о нарушении общепринятых, легитимных норм поведения. (Коррупция, связанная с партийным финансированием и нередко встречающаяся даже в устоявшихся демократиях, а также коррупция среди чиновников одинаково считаются отклонением от нормы.) Помимо защитных и карательных мер со стороны государства для борьбы с такими отклонениями используются антикоррупционные службы, которые посредством разоблачительной деятельности прессы и иных приемов пытаются раскрыть проявления коррупции и перевести их из негласной сферы в гласную, предполагая, что в результате разоблачения виновный понесет достойное наказание.

При социалистическом строе, до смены режима коррупция была не системообразующим элементом, а типичным сопутствующим явлением системы. В рамках плановой экономики сосуществовали три экономики:

● Основанная на государственной собственности «первая экономика», которая в результате национализации конца 40-х гг. имела определяющее значение в экономике страны.

● «Вторая экономика», образованная многообразием форм связанного с государственным сектором частного предпринимательства, заполняла рыночные щели всеобщего дефицита, порождавшегося системой центрального планирования, в мелкой торговле, в сфере обслуживания и в семейных хозяйствах при сельскохозяйственных кооперативах, так называемых приусадебных хозяйствах.

● A термином «третья экономика» можно было охарактеризовать множество торговых «лазеек» в сфере товаров повышенного спроса, которые возникали на фоне экономики всеобщего дефицита и функционировали в режиме коррупционных сделок. Самые различные формы коррупции и взаимной коррупции практически равномерно пронизывали все общество от вахтеров до чиновников и партсекретарей. При государственной монополии экономики дефицита почти во всех точках экономических связей у кого-то имелись предлагавшиеся к продаже вещи, услуги или компетенции принятия решений, за которые можно было получить чаевые, «подмазку» или коррупционную ренту. Бытовые венгерские названия, как, например, подмазка, одновременно указывали и на то, что если механизм не подмазать, то вся система плановых директив будет парализована. Обязательный для функционирования режима характер взаимных услуг, колебавшихся между законным и незаконным, делал этот клубок коррупционных сделок морально допустимым. Ведь эта система действовала по принципу псевдоравенства, поскольку в условиях экономики, основанной на монополии государственной собственности, возможности нелегитимного обогащения высших руководителей были тоже сильно ограниченны, в то время как сотни тысяч людей на нижних уровнях системы могли собирать «ренту» благодаря имевшимся у них мини-монополиям.

Однако смена режима породила невиданное ранее неравенство не только в материальном отношении, но и в отношении позиций, открывающих возможности для коррупции. После того как экономика дефицита прекратила существование в отношениях между игроками частного рынка, пространство коррупции перешло в экономическое русло отношений между государственно-муниципальным и частным секторами. Но в этой обменной торговле заказчиками все чаще были уже не мелкие потребители режима Кадара, а круг богатевших предпринимателей от мелких арендаторов муниципальных торговых помещений до крупных воротил, заказывающих нужное им правовое регулирование. В рамках повседневной коррупции, сложившейся после смены режима,

● во-первых, сузился круг коррумпируемых, коррупция потеряла всенародный характер и затрагивала главным образом работников государственной администрации и политический класс в широком смысле этого понятия;

● во-вторых, изменилась структура принятия решений, подверженных коррупции: вместо преимуществ, связанных с повседневным потреблением, на передний план вышла государственная поддержка, обеспечивающая преимущества в конкурентной борьбе за обогащение, например при приватизации, получении государственных и муниципальных заказов, успешном участии в тендерах, изменении статуса недвижимости, оформлении официальных разрешений;

● в-третьих, значительно возросла прибыль, получаемая от отдельных коррупционных решений: теперь за определенную взятку можно было получить не просто белый фарфоровый унитаз из-под прилавка, а целый завод по производству унитазов вместе с принадлежащей ему сетью магазинов, да еще за счет государственного кредита;

● в-четвертых, роли в коррупционных сделках четко разделились: теперь уже нельзя было говорить о том, что «все» коррумпируют и коррумпируются в широком социальном пространстве, порожденном дефицитом; инициаторы коррупционных сделок из экономической и гражданской сферы сами обращались с предложениями к государственным работникам.

К аномалиям в области партийного финансирования и коррупционной зараженности этой области привели ошибочные предположения и неточные представления. На основании западных образцов в процессе смены режима возникло убеждение, что членские взносы и легальные пожертвования обеспечат партиям значительные доходы. Хотя было очевидно, что действовавшие после смены режимы партии даже в совокупности не смогут достичь рекордного количества членов бывшей коммунистической партии, Венгерской социалистической рабочей партии (ВСРП), насчитывавшей 800 тыс. человек, а также суммы выплачивавшихся ими в обязательном порядке членских взносов, никто не думал, что даже на пике 1990–1991 гг. совокупное количество членов новых партий достигнет лишь десятой доли этой рекордной цифры. В дальнейшем реальная численность членов партий непрерывно сокращалась. Больше того, вследствие сокращения общественной активности между избирательными кампаниями, ухудшения материального положения граждан, роста безработицы и инфляции приходилось ограничиваться лишь символическими членскими взносами, так как в противном случае из партий как бы исключались те, кто не мог их вносить, а причиняемый этим организационный и коммуникационный ущерб существенно превышал бы прибыль от форсированного сбора членских взносов. Сокращение членства в новых партиях неизбежно сопровождалось уменьшением суммы членских взносов, вследствие чего возникали трудности в поддержании даже минимальной организационной инфраструктуры.

В то же время годовая бюджетная система государственного финансирования партий не учитывала реальных нужд избирательных кампаний, уже начиная с 1994 г. покрываемая из государственного бюджета доля растущих расходов на кампании была незначительной. Поначалу объем партийных затрат на избирательную кампанию не лимитировался. Лишь в 1996 г. был установлен действовавший до 2013 г. лимит в 1 млн. форинтов на каждого кандидата. Он стал проблематичным не только потому, что не изменялся в соответствии с действовавшей тогда двузначной инфляцией, но и потому, что расходы, тем или иным образом связанные с избирательной кампанией, вышли за рамки как юридически установленных сроков кампании, так и непосредственно относящихся к ней событий. Все это вместе привело к эскалации расходов на проведение компании и невозможности контроля за этими расходами. К тому же Государственная счетная палата имела право контроля лишь за заявленными партиями расходами на выборы, то есть возможность проверки правильности суммирования отдельных расходных статей.

В результате недостаточности официального партийного финансирования всевенгерские партии, пытающиеся обеспечить свою деятельность только за счет членских взносов и государственных дотаций, заранее обрекались на недееспособность, хотя в мэрии небольшого городка работало больше служащих, чем во всевенгерском аппарате крупнейших партий, участвовавших в смене режима. Необходимость в дополнительных источниках средств и практическая бесконтрольность неофициального, небюджетного финансирования привели к «размытию» бюджетного барьера партийного хозяйствования. Пределом или стимулом привлечения материальных ресурсов становились реальное и ожидаемое политическое влияние, а также напористость партий, а в действительности – лишь их способность к самоограничению.

Ожидаемые доходы партий от членских взносов и бюджетных дотаций не покрывали расходов, выходящих за рамки обеспечения их основных функций. Помимо непрозрачных доходов, о которых можно было догадываться на основании огромных затрат на выборы, частью системы финансирования стали значительные кредиты. При получении кредитов партийное руководство заранее рассчитывало на то, что сумеет погасить задолженность за счет продажи недвижимости, полученной, как правило, бесплатно, или на льготных условиях, или за счет капитала связей, образующегося при овладении властными позициями. В то время как бескорыстная поддержка партий, основанная на политических симпатиях, постепенноисчезала, задолженность партий росла, а коррупция, связанная с партийным финансированием, неизбежно расширялась. Центр тяжести доходов, получаемых вне государственных дотаций, не просто сместился от членских взносов в сторону иных, идущих из сферы экономики поступлений. В этих поступлениях все яснее наблюдался непосредственный экономический интерес и расчет на ответные услуги, выходящие за пределы возможных политических симпатий.

Теперь уже инициатива стала двусторонней, не только экономические акторы искали связей с членами нового политического класса, но и наоборот. Эта взаимная помощь оказывалась в широком пространстве, колеблясь между законным и незаконным. Подобные связи несли в себе не только перспективу партийного хозяйствования в обход законов, но и возможности личного коррумпирования членов политического класса.

Опасность переплетения интересов возрастала там, куда не доходили ресурсы из центра. Поскольку избирательные кампании членов местных муниципалитетов, бургомистров также требовало и значительных затрат, aномалии партийного финансирования из центра проникали во все уголки страны. К тому же при использовании денежных средств на местах круг потенциальных спонсоров партий еще непосредственнее совпадал с кругом лиц, получавших льготы на основе взаимности. Хотя распространение коррупции в значительной степени привело к потере доверия к политической элите, ее рутинное функционирование все же не превратилось в системное функционирование, в основном определяющее политические цели. Эта коррупция скорее породила слабо контролируемый из центра мир, в котором властные позиции обеспечивали хаотичную автономию и часто вспыхивала внутренняя конкурентная борьба. Партии, за исключением Союза молодых демократов («Фидес»), не создавали собственного доходного бизнеса, а лишь изымали ренту, выкачивали деньги из экономических предприятий. Правда, это они делали крайне систематично.

Появление организованного криминального подполья, мафии, означает качественную перемену по сравнению с миром повседневной, «свободноконкурентной» коррупции. Теперь организованные преступные группы пытаются методично установить свое влияние над носителями государственной власти. Если это им удается, то можно говорить о том, что организованное криминальное подполье нашло подходы к высшей, политической сфере государственной власти и пытается повлиять не просто на вынесение отдельных решений в области распределения средств и доступа к ним, но и на сам механизм регулирования, на законодательство. В таких случаях очень трудно провести ясную границу между легитимным лоббированием и давлением, оказываемым организованным криминальным подпольем путем подкупов и шантажа. В отличие от повседневной коррупции, а деятельность этого подполья основано не просто на добровольном согласии сторон, на взаимном предоставлении незаконных преимуществ. Оно стремится принудить к исполнению его воли с помощью угроз и насилия: шантажирует, собирает плату за «крышевание», старается установить контроль над обещающими крупные прибыли отраслями бизнеса. Пытаясь монополизировать определенные сферы незаконной экономической деятельности, оно действует на рынке, сегментированном как в территориальном, так и в отраслевом отношении, то есть не в состоянии распространить свое влияние на всю экономику или на всю страну. Тот факт, что раздел рынков достигается путем прерываемых войнами соглашений между мафиозными семьями, которые иногда принимают институциональную форму совета глав семей, не упраздняет иерархического характера внутрисемейных, внутриклановых отношений. (В заокеанских, обновленных формах мафии, то есть организованного криминального подполья, постепенно изживаются присущие традиционным формам «коллективные» функции.)

Мафия уже не просто создает для себя экономические возможности незаконной прибыли с помощью взяток, но и накладывает дань, принуждая платить за «крышевание». Представителей государственной власти она стимулирует взятками, а акторов экономики принуждает платить за «крышевание». Kлассическим примером этого служит сицилийская мафия, полипообразные щупальца которой снизу обвивают мир политики. Организованное криминальное подполье уже представляет собой опасное, трудноустранимое явление, однако оно изменяет характерные для правового государства установки лишь в том случае, если его представители получают доступ к политической власти. Даже при наличии, причем в немалом количестве, продажных чиновников и политиков может сохраняться непоколебимая вера в то, что государство борется с мафией. Иначе говоря, отдельные люди могут оступаться, но государственные институты ведут борьбу с преступными группами организованного криминального подполья. В таких случаях ситуация еще более однозначна: методы организованного криминального подполья, мафии, не служат в глазах политических носителей государственной власти образцом для систематического подражания. Однако если инфильтрация на продолжительное время выходит за определенную границу и некоторые ответственные политики оказываются завербованными экономической, то есть не берущей на себя публичной политической роли, мафией, то происходит пленение государства, или по-английски – state capture. В таких случаях может быть принят целый ряд законов, правовых норм и решений для реализации нелегитимных частных интересов.

После смены режима организованные криминальные группы, пытавшиеся добиться политического влияния, появились и в Венгрии, однако в этом случае нельзя говорить о state capture. Правда, в первой половине 1990-х гг. некоторые, воспользовавшись иногда искусственно сохранявшимися пробелами в законодательстве, разбогатели на нелегальной торговле нефтью, деятельности ночных увеселительных заведений или оказании охранных услуг. Однако организованное криминальное подполье не стремилось к главной политической роли, причем не стремилось уже потому, что в 1990-х гг. наблюдалось активное проникновение на молодой венгерский рынок иностранных (главным образом российских и украинских) организованных преступных группировок. Организованное криминальное подполье намеревалось прежде всего расширить и безнаказанно вести свою нелегальную деятельность. На рубеже столетий новая политическая элита, сложившаяся после смены режима, отчасти покончила с этим подпольем, а отчасти установила ему определенные границы и приручила его. Источник огромных доходов от нефтяных махинаций был закрыт законодателями уже в 1995 г. A вследствие рыночных войн и разборок между охранными фирмами, навербованными из отставных работников службы безопасности и правоохранительных органов, кто-то из представителей этих фирм сел за решетку, а кто-то стал министром.

Затоорганизованное криминальное «надполье», мафиозное государство, уже далеко выходит за пределы аномалий партийного финансирования и стремления криминального подполья к политическому влиянию. В этом случае характер отношений изменяется в обоих аспектах. С одной стороны, обогащению частных лиц служит не часть незаконных средств, порожденных необходимостью партийного финансирования, – здесь для накопления частных состояний используется уже весь потенциал политической партии в принятии решений, причем не от случая к случаю, а систематически. С другой стороны, содержание принимаемых решений не просто искажается криминальными устремлениями «снизу» и «извне», напротив, процесс управления и нормативного регулирования с самого начала целенаправленно приспосабливается к нелегитимным партикулярным интересам «сверху» и «изнутри». В мафиозном государстве исчезает характерная для организованного криминального подполья двойственность практики по принципу «наверху подмазываем – внизу собираем крышеванные деньги», поскольку организованное криминальное «надполье», обладая государственной властью, лишь накладывает дань и собирает ренту, выполняющие функции платы за крышевание.

Классический мир процветающей коррупции характеризуется хаотическим сплетением конкурирующих друг с другом малых и крупных нелегальных сделок, оно приобретает все более структурированную форму и проходит ряд ступеней эволюции.

● Первая ступень эволюции – мир свободноконкурентной коррупции. Главным средством в нем является взятка, то есть заказчиком выступает экономический игрок, а представитель сферы государственной власти оказывает коррупционные услуги. Коррупционные сделки заключаются от случая к случаю, и ни один из ее участников не представляет собой организованной группы.

● На этом строится вторая ступень коррупционной эволюции, олигополистический мир мафиозных груп (организованного криминального подполья), порожденный снова и снова вспыхивающими войнами и разборками и состоящий из локально-парциальных монополий. Его зеркальное отражение в государственной сфере возникает тогда, когда той или иной политической силе также удается создать свои олигополистические принудительно-коррупционные механизмы, держащие под давлением игроков экономической сферы. На этом этапе экономические и политические акторы уже взаимно и привычно обращаются друг к другу.

● На третьей ступени эволюции мафиозное государство (организованное «надполье») уже ограничивает, ликвидирует организованное криминальное подполье, уничтожает анархический, отчасти автономный мир олигархов, а также создает в области коррупции единый субординационный порядок, централизует ее в масштабах всей страны и устанавливает государственную монополию на коррупционную деятельность. Оно борется не с коррупцией как таковой, а с неразрешенной, партизанской коррупцией. На государственном уровне оно осуществляет то, чего классическая мафия добивается в сфере своих интересов, – упраздняет «частного вора»[3]. Американская острóта «Не укради! Правительство не любит конкурентов!» получает практически дословный смысл.

Быть может, имеет смысл проиллюстрировать разницу между тремя ступенями эволюции на простом примере махинации с недвижимостью в одном из районов Будапешта[4]. Если арендующий муниципальное торговое помещение предприниматель пытается получить право собственности на это помещение посредством взятки муниципальному чиновнику, то это является повседневной формой коррупции. Даже если подобных случаев много, совершающие такие попытки арендаторы не находятся с чиновником ни в родственных, ни в дружеских отношениях, и речь идет о частных действиях чиновника. Коррупционная операция состоит из одного этапа, на котором взятка обменивается на незаконное или труднодоступное разрешение на получение собственности. Если организованное криминальное подполье различными насильственными средствами принуждает немалое количество арендаторов продать или передать ему право на аренду, чтобы позже, сговорившись с муниципальными чиновниками, купить помещения по льготной цене, на которую имеют право арендаторы, то это уже относится ко второй эволюционной ступени коррупции. В этом случае получатели выгоды от подобных операций овладевают собственностью будучи ячейками сети, они уже не обособленные бенефициары, а части приемной криминальной семьи. Такая коррупционная операция уже двухэтапна: внизу в отношении первоначальных арендаторов применяются шантаж, угрозы и принуждение, а наверху муниципальным чиновникам дается взятка. Если же для осуществления коррупционной операции необходимо изменение правовых норм и многоуровневое, стабильное сотрудничество партнеров из муниципалитета, то можно говорить о частном случае state capture.

Организованное криминальное «надполье» идет еще дальше. Даже если связь с криминальными элементами сохраняется, руководители местного муниципалитета осуществляют отстранение арендаторов, их замену на своих клиентов, членов своей приемной политической семьи сами. А затем последние, пробыв несколько дней в положении псевдоарендаторов, становятся на льготных условиях собственниками арендуемого помещения. Право на замену статуса арендатора на статус льготного собственника, его перенесение с арендатора на арендуемое помещение открыли институциональный путь от единичных «махинаций» к организованной преступности, субъектом, мотором которой является не криминальное подполье, а местная властная элита[5]. Эта операция снова становится одноэтапной: внизу используются средства обмана и принуждения. Но здесь трудно говорить о коррупционной сделке, так как незаконный бенефициар и лица, осуществившие незаконную операцию, не составляют две отдельные группы, вступающие в сделку друг с другом, а одинаково являются членами приемной политической семьи. В этом случае местная администрация не оказывается во власти некой внешней силы – она сама действует как мафия с применением имеющихся в ее распоряжении административных и принудительных средств.

Таким образом, в мафиозном государстве систематическая коррупция в масштабах всей страны уже не может быть отнесена к классическому повседневному или криминальному типу, ведь на этой «ступени развития» коррупция из отклонения от нормы, которое необходимо скрывать, превращается в практику, возведенную в ранг государственной политики и направляемую из центра. Здесь уже не олигархи подчиняют государство своему контролю, а политические предприниматели присваивают себе право назначения олигархов. Иначе говоря, не какая-либо экономическая группировка берет в свои руки контроль над определенными сегментами обособленной от нее как в кадровом, так и в организационном отношении политической деятельности, а политическое предприятие само превращается одновременно и в экономическое, покоряя как мир политики, так и мир экономики и формируя с помощью всего арсенала средств государственной власти свою мафиозную культуру. В период первого прихода к власти партии «Фидес», в 1998–2002 гг., создание этой модели еще наталкивалось на сильные институциональные преграды. В то время наличие законов, требовавших конституционного большинства в две трети голосов, так или иначе еще поддерживало систему демократических институтов, которая, правда, и тогда уже была подвержена эрозии. Не имея конституционного большинства в парламенте, нельзя было добиться монополизации власти и ликвидации разделения властей, что является одной из основных предпосылок возникновения мафиозного государства. Однако после 2010 г. за отсутствием этого тормоза строительство мафиозного государства пошло полным ходом.

В мафиозном государстве частные интересы подменяют интересы общества уже не от случая к случаю, а постоянно и систематически. Практически нет такой сферы деятельности этого государства, которая не была бы подчинена совокупным интересам укрепления власти и обогащения. Мафиозное государство – приватизированная форма паразитического государства.