Читать книгу Я забыла все на свете - Маэль Ферпье - Страница 3

Улица темна и безмолвна.

Непривычно находиться в такой час под открытым небом.

Четыре утра, город пуст. Это время кошек, летучих мышей и беглецов… Да, мое время.

Я – беглянка. Взяла и сбежала из дома.

Наверное, я с ума сошла.

Или отчаялась.

Мне кажется, и то и другое.

Покинуть родной дом, оставить свою комнату, постель, теплое одеяло – зачем вообще?

Затем, чтобы проучить родителей. Они меня не понимают. Всякий раз, когда я пытаюсь что-то им сказать, у меня появляется ощущение, что я со стеной разговариваю. Даже с двумя. Бетонной и кирпичной. Сколько бы я ни царапалась, как бы громко по ним ни стучала, все без толку. Победу всегда одерживают стены.

Вот я и пустилась в бега.

Решения вроде бы принимают на свежую голову.

Но только не я.

Внутри меня словно буря.

Я шагаю, сжимая лямки рюкзака. Это мой акт неповиновения. Мне скоро пятнадцать, давно пора принимать решения, пускай даже безрассудные. Знаю, я противоречу сама себе. Но я подросток и имею право быть противоречивой. Когда, если не сейчас?

Я люблю родителей, но они мне не нравятся.

Обожаю свою жизнь и ненавижу ее.

Я будто сломалась. Чувствую, внутри что-то барахлит. Это угнетает, меня мучают кошмары. Сны мерзкие, липкие, я вязну в темноте и задыхаюсь. Просыпаюсь, но продолжаю задыхаться, а утром ощущаю себя зомби.

Не хочется быть живой мертвячкой, вот и шагаю куда глаза глядят.

В четыре утра.

Не разбирая пути.

Просто чтобы свалить куда подальше. И перестать быть дочерью своих родителей. Или чтобы стать ею еще больше? Стать той, кого им недостает, той, за кого они начали бы переживать.

Я в себе запуталась.

И все из-за них. Из-за папы и мамы. Они – фундамент моей вселенной.

Похоже, что цель существования родителей – придумывать для меня все новые запреты. Никаких занятий, помимо школьных, чтобы домой возвращалась до наступления комендантского часа, к друзьям ни ногой. Пойти куда-то с одноклассниками? Думать забудь! Мобильник? Только без интернета.

Да они помешались на тотальном контроле: вегетарианская диета, строгая одежда, раздельный сбор мусора и переработка отходов, отказ от пищевых добавок.

Просто ад.

Чем дальше я ухожу от нашего квартала, тем легче становится на душе. Будто гору с плеч сбросила. Если так пойдет, я вообще взлечу.

Я похожа на птицу, впервые отведавшую воли. До сих пор не верю, что теперь могу поступать так, как мне хочется. Идти, куда хочу. А, кстати, я куда иду? Вот это я и не продумала.

Поэтому просто шагаю, голова пухнет от мыслей, тело напряжено, но при этом оно легкое, как пушинка. Я пересекаю вертикальный город[1], погруженный в безмолвие. В этот час спят даже самые отъявленные злодеи. Город словно парит во времени.

Нереальное ощущение!

Иногда сон наяву нарушает проезжающая мимо машина. Фары пронзают ночь, шум мотора набегает, как волна, потом все снова смолкает. Меня никто не замечает. Да и что можно разглядеть в такую темень? Фигурку непонятного пола, коротко стриженные волосы? Джинсы, куртку из искусственной кожи, лицо, спрятанное под козырьком бейсболки?

Дома сменяются пустырями. Я не сбавляю шаг. Вокруг валяются старые покрышки, громоздятся каркасы машин, из клочковатой травы торчат полиэтиленовые пакеты. Все это растворяется в неподвижном тумане. Некоторые фонари жутко ржавые, но все еще светят. Впрочем, из них на щербатый асфальт проливается не столько свет, сколько лужицы желтой рвоты.

Я продвигаюсь по незнакомой дороге, смотрю, куда ступать. Не хватает еще споткнуться о чей-нибудь труп! Или набрести на полицейскую машину. Не хотелось бы, чтобы бегство оборвалось, едва начавшись.

Внезапно я замираю как вкопанная. Впереди препятствие.

Шум воды.

Так, река. Путь преграждает темная лента, над ней туман еще гуще.

Вокруг разбросаны мертвые постройки: полуразвалившиеся склады, брошенные ангары, остатки причалов. Стены с разбитыми окнами – что лица с огромными глазищами.

Где-то тут, возможно, мне удалось бы скоротать ночь, но для этого надо рискнуть и сунуться под одну из дырявых крыш. Нет уж, не в таких потемках. Не хватало еще сломать ногу в утробе выпотрошенного дома-чудища. Проще дождаться рассвета, осторожно разведать, что к чему, и найти сносное убежище.

Я пячусь, довольная, что приняла хоть какое-то решение в своей жизни. У кирпичной стены, у самой воды, лежит длинное бревно. Вернее сказать, целое дерево. Наверное, его вытащили из реки, потому что крупные плавающие предметы – помеха для речного судоходства. Толстым деревьям дают высохнуть, потом их пилят и пускают на дрова. На этом бревне не осталось коры, древесина размокла. Я удобно устраиваюсь у самой кроны. Остается ждать: сидеть и болтать ногами.

Как же хорошо, когда не надо думать. Я – легкая бесплотная оболочка.

Через несколько часов родители проснутся, соберутся завтракать – и хватятся меня. Ох и запаникуют же они! Я заранее ликую.

Я уже засыпаю, но тут раздается оглушительный гудок, от неожиданности я чуть не падаю со своего трона.

На берегу, совсем близко, вырастает смуглый здоровяк с широченными плечами регбиста. На нем рабочий комбинезон, рукава тельняшки закатаны на бицепсах. Ему бросают канат, он ловит конец и, напрягая мышцы, тянет за него. Из серого тумана выплывает что-то громоздкое. Баржа, что ли? Читаю на корме название: «Тень на воде».

Я сжимаюсь в комок на своей коряге, приваливаюсь спиной к кирпичной стене, боюсь шелохнуться. Только бы не заметили!

Матрос уверенными движениями крепит канат к ближней швартовой тумбе, переходит к носу баржи и снова крепит канат. Потом он негромко присвистывает, и с баржи на берег перебрасывают мостик, по нему тяжелым шагом спускается второй матрос. Он переносит на сушу и разворачивает плакат, рядом ставит высокий фонарь. Матросы с заговорщицким видом жмут друг другу руки, потом не спеша достают из карманов тонкие узкие трубки и набивают их табаком. Грубые физиономии на миг освещаются красноватым светом, до чего же на висельников похожи. Я горблюсь, только бы не заметили. Не хватало попасться на глаза этим громилам!

Давлюсь зловонным дымом, еще немного и точно закашляюсь. Ну и табак у них – серу, что ли, курят. Матросы застряли на причале, перебрасываются короткими фразами на непонятном языке. Может, это румынский или еще какой-нибудь восточноевропейский.

Наконец уходят, быстро направляются в сторону пустыря и исчезают в тумане.

Я выжидаю, стараясь не двигаться.

Кажется, угроза миновала.

Сердце бешено колотится, я сползаю с бревна и тороплюсь к раскладной стойке, на которую матрос повесил плакат. Разноцветный фонарь освещает черную доску, на которой изящно, с завитушками выведено:

Ищу мальчика-помощника за кров и еду.

Обращаться напрямую к магу Эликсу на эту баржу.

Я готова прыгать от радости. То, что нужно! Какое невероятное везение! Не иначе здесь, на заплеванной пристани, сошлось все космическое равновесие, – как еще объяснить приплывший прямо мне в руки шанс?

В следующую секунду меня охватывает отрезвляющий страх.

Нет-нет-нет, это же безумие! Чтобы я ступила на борт незнакомой баржи и нанялась непонятно к кому? Да ни за что на свете! Это слишком опасно.

Пытаюсь договориться с собой. Но меня теперь двое: одна переминается в нетерпении, как наивная девчонка, другая, повзрослее, сложив руки, строит недоверчивую гримасу, совсем как мама, когда ее обуревают сомнения.

:)) Это объявление как будто специально для тебя! Идеальный способ найти занятие на ближайшие дни.

:((Опомнись! Ты просто хотела напугать родителей. Погуляла – и хватит с тебя.

:)) Тебе подворачивается блестящая возможность доказать им, что ты можешь быть самостоятельной!

:((Этот Эликс причалил среди ночи. Разве не подозрительно? Нет уж, лучше не рыпаться.

:)) Предпочитаешь забиться в сырую грязную дыру и извозиться в собачьем дерьме?

:((Фу…

:)) Здесь хотя бы обогреют и накормят. От тебя будет польза, разве плохо?

:((Слишком опасно. Видела матросов? Сама же сравнила их с висельниками.

:)) Прекрати. Ты хотела доказать, что можешь брать на себя ответственность? Вперед! Сейчас или никогда.

Я перечитываю строки с изящными завитушками и направляюсь к барже. Решение принято.

Глупо упускать шанс испытать себя.

Поднимаюсь по скользкому мостику, ступаю на борт. Путь указывает светящаяся стрелка. Проход, коридор, лесенка. Деревянная дверь. На ней вырезаны такие же вензеля, как на объявлении. Еще здесь красуются три строки нечитаемых зеленых рун. Прочь сомнения, я на верном пути.

Не зная, как поступить, делаю первое, что приходит в голову: стучу три раза.

Тишине, кажется, нет конца. Потом слышу голос:

– Войдите.

Я сдергиваю с головы бейсболку, нажимаю на позолоченную ручку, толкаю дверь. Что ждет меня за ней? Что-нибудь в африканском или цыганском стиле? Ковры, гобелены, свечи, ладан? Хрустальный шар для гадания? Или змея-альбинос, свернувшаяся в бежевом бархатном кресле?

Я далека от реальности.

Ох как далека!

Если бы не свисающие с потолка люстры, я бы решила, что попала в приемную госучреждения. За деревянной стойкой, перегораживающей всю комнату, сидит мужчина, вылитый банкир с Дикого Запада: круглые очочки, гладкие темные волосы, сдвинутая на затылок зеленая фуражка с прозрачным козырьком, белая рубашка с закатанными рукавами, подтяжки. Перед ним раскрыта толстенная книга, в которой он внимательно разбирает бисерные строчки. Вдоль стены поблескивает куча пустых с виду колб с этикетками.

– Итак, молодой человек, – начинает банкир, поднимая на меня глаза, – вы прочли объявление и у вас появились вопросы? Без вопросов никогда не обходится.

Он принял меня за мальчишку. Я привыкла, что произвожу обманчивое впечатление. В кои-то веки это меня устраивает. Не стану его разубеждать, пусть заблуждается.

– Вы маг Эликс? – спрашиваю, теребя бейсболку.

Как-то не верится, что этот тип – колдун или ясновидящий.

– Да уж, я привык, что мой облик кажется странным. Что поделать, счета требуют внимания. Обычно я доверяю это занятие рабу, но сегодня утром он меня подвел. Отсюда мое облачение и вся эта обстановка. Но вам ведь не это интересно, – замечает он со вздохом. – Вы пришли по объявлению?

Я киваю.

– Какой опыт вам требуется? Надеюсь, я окажусь достаточно…

– О, об опыте речи нет, иначе я написал бы, что мне требуется взрослый помощник, – перебивает меня он и машет рукой. – Раз вы оказались среди ночи в таком месте, значит, вам некуда деваться, я прав?

Оставляю вопрос без ответа. Ему необязательно знать, что я беглянка.

– Учтите, придется подписать договор. Не то чтобы у нас все строго по закону, но я предпочитаю соблюдать… какую-никакую процедуру.

Помалкиваю. Ясное дело, когда пристаешь к заброшенному причалу среди ночи, о законе не больно заботишься. Однако утром меня бросится разыскивать полиция, и лучшего убежища, чем эта баржа, не придумать. Я киваю в знак того, что ничего не имею против услышанного.

Псевдомаг с довольной улыбкой громко захлопывает свой талмуд, привстает и закидывает его на полку к двум десяткам таких же, только запылившихся книг. Потом, взгромоздившись на табурет, он достает ненадписанную пустую колбу. Снова усевшись за стойку, ставит передо мной колбу и откупоривает, потянув за оранжевый язычок. Негромкий хлопок. Из ящика появляется и ложится у меня перед носом длинное зеленое перо с заостренным серебряным кончиком.

– Дальше будет вот что. Вы возьмете это перо и уколете себе палец острием. Больно не будет, все продумано.

Уколоть себя? Он не мигая выдерживает мой вопросительный взгляд. Он что, серьезно? Ладно. Я решительно накалываю острием пера подушечку левого указательного пальца. Боли нет, появляется бусинка крови.

– Макните в капельку крови кончик пера и надпишите бутыль вашим именем. Вот здесь.

КАМИЙ.

Я с нажимом вывожу свое имя кровавыми буквами. Перо немного царапает стекло, которое издает довольно неприятный звук. Все это, мягко говоря, странно, и тип, мнящий себя магом, тоже странный. Протягиваю ему перо и колбу, он проверяет, разборчиво ли у меня получилось, и возвращает сосуд.

– Отлично. Теперь поднесите горлышко к губам и трижды произнесите свое имя. Только не мямлить, поотчетливее!

– Камий… Камий… Камий… – старательно повторяю я, после чего, подчиняясь жесту колдуна, плотно закрываю крышку.

И тут начинает что-то происходить, мне становится плохо.

Такое впечатление, что я резко разучилась дышать.

Да еще голова кружится.

Что случилось?

Колдун вырывает из моих трясущихся рук стеклянный сосуд. Я хватаюсь за край стойки в страхе, что сейчас упаду. Маг-колдун встает и ставит склянку, будто драгоценность, на полку к другим таким же.

– Что происходит?.. – мычу я.

Сердце бьется так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди.

– Происходит следующее, друг мой: у вас больше нет имени. Сначала это болезненно, но со временем вы привыкнете, даже не сомневайтесь.

Я лишилась имени? Силюсь его вспомнить, но в голове действительно пусто и глухо.

– Тут что главное? Отказ от имени сопровождается отказом от индивидуальности. Ваше прошлое улетучилось, – объясняет колдун, делая вид, что вытягивает из уха воображаемую нить. – Дошло?

К горлу подкатывает тошнота. Я таращусь на вцепившиеся в стойку пальцы, не могу вспомнить, кому они принадлежат.

– И что мне прикажете делать?

Но, смотрите-ка, у колдуна готов утешительный ответ на мое нытье.

– Моя обязанность – соблюдать наш договор. Вы останетесь со мной. Зарабатывая на жизнь, вы будете наблюдать явления, каких никогда не доведется увидеть никому из ваших соотечественников. У вас есть хронические болезни, аллергия на что-нибудь, о которой мне следует знать? – спрашивает он, резко меняя тему.

У меня, наверное, сейчас очень глупый вид.

– Хотя что это я? – веселится колдун. – Вы же все на свете забыли!

Мне указывают на обитую зеленым бархатом скамеечку в углу. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем у меня перестают трястись руки. Колдун не обращает на меня никакого внимания. Он снова взялся за свою писанину.

Время от времени дверь приоткрывается, в нее просовывают носы посетители. Я слишком потрясена, чтобы замечать мельтешащие туманные силуэты.

Впрочем, вскоре визитеры иссякают.

Эликс все чаще проверяет время на своих карманных часах. Кто-то, кого он ждет, явно запаздывает, отсюда раздражение. Наконец его терпение лопается, и он отдает приказ к отплытию. Раздается невнятное бурчание: два матроса отвечают «есть». Над нашими головами громыхают их шаги, урчит старый мотор, и судно отчаливает, скрипя и треща всем корпусом. На потолке начинают раскачиваться люстры, полоща комнату длинными зелеными отсветами. Гипнотический танец бликов, качка и упадок сил отправляют меня в дремоту, как в нокаут.

Я погружаюсь в одноцветный сон: передо мной бесконечный белый лист.

В центре этой пустоты меня ждет линялый ворон.

– Браво. Надеюсь, ты горда собой! – с упреком каркает он.

– Что?..

Пытаюсь сохранить хотя бы минимум вежливости, хотя совершенно не понимаю, что я здесь делаю и что еще за пернатое передо мной.

– Ты потеряла не только память, но и голову?

Говорящая птица – нормально вообще?

– Представляю себе, как ты запуталась, – не унимается ворон, качая головой.

– Прошу прощения, разве мы знакомы?

– Да, – подтверждает он и тут же идет на попятный: – Нет-нет. Вовсе нет!

– Так да или нет? Не могли бы вы уточнить?

– Это слишком сложно! – отмахивается ворон.

Похоже, птица сердится: раздувает грудь, топорщит перья, расправляет крылья – явно о чем-то напряженно думает. В конце концов звучит сухое:

– Ты меня не знаешь, зато я знаю тебя. Устраивает?

Я пожимаю плечами, понятия не имею, что и сказать, – слишком растеряна. Пытаюсь сменить тему.

– Где мы?

– В твоем сне, – следует мгновенный ответ, словно птица ждала этого вопроса. – Ну, или в том, что от него осталось.

– Что-то тут бедненько.

– Снова браво! – иронизирует пернатое. – Блестящая наблюдательность. Так и бывает, когда подписываешь договор, не зная всех условий, ну ты и дуреха!

– Сами вы…

Стоп. О чем это он? Ничего не помню! О каком договоре речь?

– Словом, пока что я мало чем могу тебе помочь. Но постараюсь что-нибудь сделать. А ты будь умницей, поняла?

Я неуверенно киваю, надо ведь сделать ему приятно. Вообще-то я слушаю его вполуха. Так устала, что не могу сосредоточиться. Лучше бы этот белесый ворон оставил меня в покое. Но нет, птица продолжает советовать раздраженным голосом:

– Слушайся Эликса. Помогай ему, и он тебя не прогонит, а я буду знать, где тебя найти. Не поступай необдуманно, ясно?

Я снова киваю, лишь бы он отстал.

– Главное, не вздумай доверять матросам. Мерзкий народец, понимаешь? И никогда не оставайся с ними наедине.

На этих словах ворон взмывает в воздух, но не улетает, а, сделав круг, возвращается.

– И последнее. Пускай тебя и дальше принимают за мальчишку. Пока Эликс заблуждается на этот счет, у него на руках не все карты. Кар-р-р!

Наконец-то улетел, исчез в бесцветной дали.

Белая точка на белом фоне.

Я одна непонятно где, растерянно верчу головой в надежде хоть как-то сориентироваться. Но где там, вокруг одна пустота. Паникую еще несколько секунд, а потом мой сон расслаивается на тысячи волокон, и я с облегчением погружаюсь в забытье.

Меня будит зловоние.

Я приоткрываю глаза, не понимая, где нахожусь. Рядом на коленях стоят два матроса. До меня им дела нет, у них важное занятие – спор, кому достанется рюкзак. Память у меня, может, и отшибло, но догадываюсь, что рюкзак мой, потому что он был при мне, когда я повалилась на эту зеленую скамеечку. Бейсболка, красующаяся теперь на бугристой башке одного из спорщиков, тоже моя. Другой тянет из рюкзака зажигалку. От злости у меня вспыхивают щеки. По какому праву они роются в моих вещах? Мне бы сейчас очень пригодились какие-то зацепки, глядишь, и память бы вернулась. Матрос, налюбовавшись зажигалкой, щелкает колесиком. Появляется огонек. Оба мародера издают почти нежное «ах!», как будто у них в руках расцвел прекрасный цветок.

Теперь я вижу, что они не люди. На их лицах нет живого места, сплошь ямы и шишки. Пухлые хомячьи щеки, здоровенные крючковатые носы, костистые подбородки. Лысые черепа скошены назад, на макушке костяной гребень. Кожа странного цвета: черная, с зелеными бликами. Какой-то болезненный окрас! К тому же от обоих нестерпимо разит серой – не слишком приятные типы. Язык, на котором они бодро переговариваются, мне совершенно неведом.

Когда один из матросов вытягивает из рюкзака что-то (вроде бы носок), я, не стерпев, кидаюсь на него, чтобы отобрать.

– Отдай!

Но не тут-то было. Тот, что завладел зажигалкой, скалит острые зубы, второй, нахлобучивший мою бейсболку, зыркает на меня красным глазом.

– Нукарит наитук пиарак! – угрожающе произносит он на своем гортанном языке. – Ивит милиак унванганернут.

– Это мое! – не отступаю я. – Отдайте мои вещи!

Я тянусь за бейсболкой, но матроса не застать врасплох. Он увертывается и контратакует – толкает меня в спину. Изумленная его силой, я падаю ничком на свой рюкзак. Меня мутит от острой боли. Несколько секунд я валяюсь, не соображая, что произошло. Потом сажусь, перед глазами все плывет, по щекам катятся слезы. Но рюкзак изо всех сил прижимаю к себе – пусть видят, что я не забыла о причине нашей потасовки.

На тыльную строну моей кисти падает красная капля. Кровь. Моя кровь.

Шмыгаю носом, утираясь ладонью, не сводя взгляд с обидчика. Он дорого заплатит за это!

– Кимирарсук налангуилап! – лает матрос в бейсболке, тыча в меня пальцем. – Раожиут кина ангажур багак.

Я глотаю кровавые сопли, вытираю о джинсы ладони и встаю, несмотря на дрожь в коленках. Закидываю за спину рюкзак – показываю, что им нечего на него зариться.

– Мое! – говорю я, сильно гнусавя.

Ни за что не покажу этим скотам свою слабость. По сравнению с ними я, конечно, пушинка, ну и ладно. У меня есть ощущение, что я уже попадала в ситуации вроде этой. Что, если в прошлой жизни я была драчуньей? Во всяком случае, от вкуса крови во рту я не пала духом. Уже неплохо.

Внезапно распахивается дверь, и мы втроем вздрагиваем от неожиданности. Перед нами – рассерженный колдун.

– Вот же пакостники! Как не стыдно! – Он грозит обоим матросам пальцем, как детям, широкие рукава придают его жестам внушительность.

– Сурусик! Китурнгак, алартибокук… – бормочет тот, на ком моя бейсболка.

– Нипангерокут! Мне все равно, кто первый начал. Немедленно сними эту шапчонку, ты в ней смешон.

Матрос со сконфуженным видом повинуется. По крайней мере у меня пропали сомнения, кто на этой посудине главный.

– Илитсик, атии суливок! Марш на палубу! Что-нибудь смажьте и смотайте, дел навалом. Найдите себе занятие, а не то я сам вам его найду. Атии!

Немногочисленная команда баржи торопится с глаз долой. Колдун подбирает бейсболку, выроненную матросом, поворачивается и надевает ее мне на голову, пристально глядя на меня.

Я так же внимательно изучаю его.

Он успел переодеться. Теперь на нем шаровары и черная туника с поясом, на шее – золотое ожерелье с зелеными камнями. Индийский раджа, да и только. Черные непокрытые волосы красиво обрамляют лицо. Темно-зеленые, как изумруды, глаза смотрят на меня не мигая.

Секунд за десять он, кажется, принимает решение.

– Иди за мной. Займешься чем-нибудь полезным, хватит бездельничать.

Он подходит к своей стойке и толкает левый угол. Оказывается, там дверца на петлях. Очутившись по другую сторону, ловлю себя на странном ощущении: это все равно что проникнуть в запретную зону.

Мы проходим вдоль стены и оказываемся в просторном помещении. Здесь куда интереснее, чем в приемной.

– Это моя мастерская, – сообщает Эликс.

То, что я вижу, уже больше соответствует моему представлению о берлоге волшебника. В глубине – ступеньки наверх, к двери. Справа от нас – аккуратный письменный стол, на нем возвышается перегонный куб с желтой жидкостью. Полки вдоль двух других стен заставлены склянками и пробирками – дорого бы я дала, чтобы узнать, что в них! На полу оплетенные бутыли, в которых – что я вижу? – копошатся черные насекомые, какие именно, не понять. В мастерской полумрак, а подойти ближе страшно.

Колдун берет меня за плечо и подталкивает к столешнице. Под ней стоят три железные клетки. В одной сидит грязная белая собачонка, в другой свернулся клубком полосатый кот, из третьей глядит во все глаза обезьяна капуцин. Троица какая-то невеселая, смахивает на ждущих приговора заключенных.

– Займешься зверьем, – обращается ко мне колдун. – Твоя задача – кормить и прибирать. Глаз с них не спускай, понял? Нельзя, чтобы кто-то издох во время плавания.

Я указываю вглубь зала.

– Что там?

– Моя спальня. Даже не пытайся. На двери волшебное заклинание, оно тебя не пропустит.

Теперь я замечаю на темной древесине зеленые письмена. Разобрать их невозможно.

– Как понять это заклинание?

– Брось, языка ты не знаешь. Здесь говорится: «Эта дверь никогда не откроется ни перед кем, кроме ее господина, это выгравировано на дереве и неизменно до скончания времен».

– Раз мне этого не прочесть, на меня оно не подействует.

Колдун закатывает глаза, потом насмешливо смотрит на меня.

– Попробуй, если не веришь.

Я делаю шаг к двери, полная решимости ее открыть. Подняться по ступенькам не составляет труда, взяться за щеколду – тоже. Но при попытке надавить на дверную ручку мои пальцы пронзает разряд тока, и я испуганно отдергиваю руку. Ничего себе! Я всей тяжестью налегаю на ручку – и кажется, будто руки парализовало.

– Как же это получается? – недоумеваю я.

Колдун играючи распахивает дверь, подтверждая свою правоту.

– Письмена здесь не для того, чтобы их читали, это колдовское заклинание. Азы магии!

– Что, если я их зачеркну или вообще спалю дверь?

Эликс не соизволил ответить, он просто кивает, мол, все предусмотрено.

– Что, если?..

– Арирсуп гунаи! – перебивает он меня, сердито насупившись.

Опять гортанный язык матросов! Но в исполнении колдуна он звучит выразительнее. Работяги выговаривают слова грубо, а у него выходит даже мелодично.

– Хватит вопросов! – переводит он мне свой окрик. – Не люблю чересчур любопытных мальчишек. Ты должен не только заботиться о выживании этих трех существ. Будешь ежедневно мыть полы и раз в неделю начищать деревяшки.

– Все полы?!

– Пойдем отсюда, – бросает он, не обращая внимания на мое неудовольствие. – Я покажу, где ты сможешь хранить свои вещи.

Мы возвращаемся из мастерской в кабинет со стойкой. Я вижу три двери: на лестницу, в коридор и наружу. Интересно, откуда я это знаю?

– Вон там, – объясняет Эликс, указывая на правую дверь, – душ и туалет. Не забывай о чистоте. Хватит с меня вонищи, источаемой братьями-догронами. Не допущу, чтобы мой мальчишка тоже испускал миазмы.

– Драконами?

– Сказано, догронами. Они – гибриды, среднее между великаном-людоедом огром и драконом. – Он делает жест, показывающий, что у него нет времени. – Если тебе интересно, вернемся к этому позже.

Эликс открывает вторую дверь, за ней – чулан, полный пыльных пакетов.

– Поройся, поищи на чем можно поспать. – Колдун делает неопределенный жест. – В общем, устраивайся сам.

Приглядевшись, убеждаюсь, что помещение, которое я сперва приняла за чулан, на самом деле крохотная комнатушка. Под кучей коробок и мешков прячется кушетка со свернутым в рулон матрасом.

– Хозяйничай, меня ждет работа.

Эликс удаляется неторопливым шагом. Я слышу, как хлопает дверца стойки, потом – дверь мастерской. Осталась одна в загроможденной конуре. Бросив у двери рюкзак, я кладу на него куртку и кепку и с облегчением захожу в ванную.

Собираюсь умыться, но застываю, увидев чужое отражение в зеркале. Я приподнимаю бровь, незнакомка в зеркале делает то же самое. В чью это оболочку я угодила? Тщательно себя разглядываю, засучиваю рукава – вдруг наткнусь на какой-нибудь шрам с историей? Но нет, я ничего не нахожу и остаюсь с неприятным чувством, что родилась всего несколько часов назад. Прилипнув к зеркалу, я различаю на бледно-розовой коже россыпи веснушек. Особенно их много на носу и на щеках. Глаза у меня голубые-голубые, брови светло-каштановые. Уши как-то слишком оттопырены, нос курносый, ну да ладно, сойдет и такой. Но до чего короткие волосы! Угораздило же меня так обкорнаться! Впрочем, именно мальчишеская стрижка меня и спасла. Лучше не гадать, как все обернулось бы, пойми Эликс, что перед ним девчонка.

Умыв физиономию, к которой придется привыкнуть, – не красивую, но и не уродливую, возвращаюсь в каморку. Судя по всему, сюда годами сваливали что попало и ни разу не пытались прибраться. Но само помещение, к моему удивлению, продумано неплохо: нахожу шкаф за шкафом, по большей части они пустые. Переношу в них содержимое коробок – в основном книги на незнакомом языке, набранные непонятным алфавитом.

Удивляет меня и другое: я навожу порядок так уверенно, словно занималась этим не один раз. Откуда у меня привычка разбирать полные коробки? Один из вариантов, говорю я себе, такой: я – дочь торговцев, приученная помогать родителям раскладывать поступивший товар. Силюсь вспомнить их лица, но в голове – сплошной туман. Я гадаю, скучают ли они по мне, любят ли меня, ищут ли, пытаются ли вникнуть в обстоятельства моего исчезновения – или довольно потирают руки, радуясь, что избавились от лишнего рта. А может, я сирота, выросшая в приюте? Это объясняло бы мой неприятный характер.

Покончив с книгами, принимаюсь за мешки. В них ношеная одежда, рабочие комбинезоны в пятнах и дырах, свадебные платья, военные мундиры, комбинезончики для малышей. От прикосновения к этим трогательным вещицам я покрываюсь мурашками. Непонятно, зачем колдуну все это тряпье. Я торопливо распихиваю его по шкафам, перед которыми оно свалено.

Освободив нишу, я разворачиваю матрас и застилаю его расшитой простыней, выуженной из одного мешка. Сверху я стелю красивое покрывало, на которое у неведомой мастерицы ушло, наверное, много часов кропотливого труда. Подушкой мне послужит старый плюшевый заяц с рваным ухом. Наконец, я с трепетом ставлю на кровать свой рюкзак. Мне не терпится его разобрать. Вдруг я найду какой-нибудь документ? Или, может быть, семейную фотографию?

Вытряхиваю рюкзак и внимательно разглядываю содержимое. Нож не будит никаких воспоминаний, зажигалка и набор лекарств тоже. Все это слишком безлично, чтобы намекать на прошлое. Я щелкаю зажигалкой, вспоминая двух чудовищных матросов и снова содрогаюсь. Догроны, помесь прожорливых огров и драконов… Разве такие нелюди могут водиться где-нибудь еще, кроме воспаленного воображения? Хочется верить, что я их придумала. Но как быть с исходящей от них серной вонью, с зеленоватым отсветом их кожи, с их страшными, прямо как у динозавров, клыками? Ну ни капельки человеческого! Стоит вспомнить их плотоядные улыбки, как меня бьет крупная дрожь. Я совершенно беззащитна! Хотя бы захлопнуть дверь, впрочем, что это даст? Прильнув к двери, я превращаюсь в слух. Баржа мирно поскрипывает, беззаботно урчит мотор. Тревожиться не о чем. Колдун засел у себя в мастерской, матросы не покидают палубы. Тишь да гладь.

Я делаю глубокий вдох и постепенно успокаиваюсь. Не завалялось ли в рюкзаке еще чего-нибудь? Целый спальный мешок на пуху – вот это находка! Радостно его разворачиваю, предвкушая, как тепло будет в нем спать. Фруктовые мармеладки в пластмассовой коробочке действуют на меня совершено по-другому. Они чудесно пахнут, я уже радуюсь своему везению, но стоит мне откусить кусочек, как наружу прорывается воспоминание – так высовывается из надкушенного яблока непрошенный червяк…

Воспоминание не из приятных: оно сопровождается головокружением, нос улавливает тошнотворный запах гари. Вот что значит обонятельная память! У меня перехватывает дыхание. Происходит что-то непонятное.

Зажав дрожащими пальцами мармеладку, жду продолжения. Но новых ощущений нет. Я осторожно возвращаю лакомство в коробку и с гримасой отвращения закрываю крышку. Не хватало, чтобы меня стошнило! Но голод уже разыгрался, а тут еще попадается батончик. Опасливо его пробую. Как будто все в порядке, никаких воспоминаний-червяков. Настоящая вкуснятина: шоколад, орешки, карамель – все мое любимое. С наслаждением жую, глотаю, запиваю теплой водой из бутылки и опять запускаю руку в рюкзак. На самом дне оказывается пакет с нижним бельем. Увы, на трусиках нет ярлычка с моим именем, на носках тоже. Зато все прочное и прослужит долго. На тонком зеленом полотенце тоже нет никаких опознавательных знаков.

Из переднего кармана рюкзака я вытаскиваю кошелек с деньгами. Ну и где мне все это тратить, на барже? Или прыгнуть в воду и плыть на берег?

Я разочарованно разглядываю разложенные на кровати находки. Сдаюсь: мне ничего не удалось разузнать. Если не считать обрывка воспоминаний от головокружительного мармелада. Пластмассовая коробка властно притягивает мой взгляд. Я хватаю ее, набравшись храбрости, срываю крышку, и впиваюсь зубами в надкушенный красный кубик. Мармелад тает на языке. Я готова ко всему, но в этот раз не происходит ровным счетом ничего. Ни воспоминаний, ни неприятных ощущений. Поев мармелада, довольно облизываюсь и прячу коробочку в рюкзак. Ни с кем не стану делиться своей драгоценностью, обещаю я себе, набрасывая сверху скудные пожитки.

Долго нежусь под теплым душем. Выйдя, я вижу застрявшего за стойкой колдуна. Который час, интересно? У колдуна довольный вид.

– Отлично! Как я погляжу, ты следуешь моим советам. Это похвально. Скоро подтянутся посетители. Забирай своих питомцев, всех трех, нечего им здесь делать.

– То есть как? Куда же мне с ними деваться? – удивляюсь я, не понимая, о чем это он.

– Поднимись по лестнице, пройди по коридору и спустись с другой стороны. Попадешь в столовую. Сидите там, так вы никому не помешаете. Смотри не открой правую дверь, она ведет в каюту братьев-догронов, не советую тебе туда попадать. Другое дело – левая дверь: за ней камбуз – судовая кухня, можешь брать там из шкафов все, что захочешь, и лакомиться вволю. Атии, шилами! Брысь отсюда!

Я оставляю свои туалетные принадлежности в каморке и хочу войти в мастерскую колдуна. Но он останавливает меня и указывает на три клетки под стойкой.

– Не смей совать нос в мои дела. Я уже перенес их сюда.

Забираю собачонку и кота. Унести сразу трех животных мне не под силу.

– Придется сходить еще раз, – предупреждаю я извиняющимся тоном.

– Нага. Ни в коем случае. На это не осталось времени.

С раздраженным выдохом он открывает клетку обезьяны, небрежно достает ее обитательницу и сажает мне на плечо. Капуцин немедленно обхватывает мою шею, как спасенный утопленник.

– Проблема устранена. – С этими словами Эликс возвращается на свое место. – Скройся с глаз!

Повинуясь, тащу две клетки, мое горло стиснула перепуганная обезьянка.

– Чуть не забыл! – кричит мне вслед Эликс. – Тусактук алок. Слушай внимательно.

Я отпускаю дверь и напрягаю слух.

– Что бы ты ни услышал этой ночью, не покидай столовую. Я дам тебе знать, когда можно будет перейти на эту сторону. Делай, что я велю, тогда, возможно, останешься в живых.

Странное напутствие…

Я качаю головой и закрываю дверь. Поднимаясь по деревянной лестнице, гадаю, была ли последняя фраза шуткой. Но от гаданий меня быстро отвлекают заботы поважнее. Лестница такая узкая, что мне приходится держать одну клетку перед собой, другую сзади. Капуцин при этом бьется в истерике, цепляясь за мои волосы. До верхней ступеньки я добираюсь запыхавшаяся и взмокшая.

В коридоре пусто и тихо. С палубы доносится возня: матросам не велено бездельничать. Внезапно раздается глухой удар, баржа притерлась к чему-то правым бортом. Похоже, мы причалили. Я бы не возражала взглянуть куда. Хотя понять, где мы, я бы не смогла, потому что вместе с памятью утратила все познания в географии.

Внезапно распахивается дверь, и в коридоре появляется матрос. Мое присутствие для него неожиданность, он останавливается и бранится себе под нос. Не желая его дразнить, я торопливо взбираюсь по лестнице впереди. Вот и обещанная столовая. К моему удивлению, там симпатично. Посередине комнаты, более узкой, чем мастерская колдуна, стоит овальный стол из черного дерева, у дальней стены – длинная скамейка под красной бархатной накидкой, к полу приколочено несколько табуреток. Я ставлю клетки на край стола и пытаюсь оторвать от себя обезьяну. Но где там! Капуцин впивается острыми коготками мне в ушные хрящи.

– Как хочешь. Три попытки избавиться от тебя оказались неудачными, так что сиди, где сидишь. Но учти, если я найду банан, то съем его у тебя на глазах и ты не получишь ни кусочка.

Животное протестует. Так, во всяком случае, я истолковываю его оглушительный визг.

Одна из двух дверей по сторонам от лестницы открыта, за ней виден камбуз. Значит, вторая дверь ведет в каюту догронов, куда я не стала бы заглядывать, ни за какие обещания. Не хочу даже думать о том, как они рассвирепели бы, увидев меня на своей территории. Впрочем, стоило бы отплатить им той же монетой – позволили же они себе рыться в моем рюкзаке?

Как ни тесен камбуз, тут есть все, что нужно. В многочисленных ящиках с руническими надписями нахожу кучу еды, в том числе, как ни удивительно, фрукты, свежий хлеб, сыр. Вывод напрашивается сам собой: без магии не обошлось. У фруктов такой вид, словно их только что сорвали, от запаха сыра текут слюнки, хлеб дышит, будто только что вынут из печи. Придраться совершенно не к чему.

Я забираюсь на табурет и нахожу в верхнем ящике все необходимое для нашей корабельной фауны: тунец в масле, собачий паштет, финики в брикетах, орехи, миндаль, сушеные абрикосы – то-то крикун обрадуется! Учуяв запах еды, он слезает, наконец, с моего плеча. Я ставлю корзинку с сухофруктами на стол, два блюдца – с рыбой и с паштетом – на пол в столовой. Обезьяна немедленно принимается за орехи. Открываю обе клетки. Собака выходит без опаски, но кот остается лежать в клетке, сердито шипя. Я чуть не тычу ему в нос блюдцем с тунцом. Хватит с ним носиться, проголодается – сам выйдет и поест.

Пора заняться своим перекусом. Я в восторге от чудес, от магии Эликса. Не могла себе представить подобной сохранности съестного! Теперь я горда тем, что состою на службе у обладателя таких невероятных способностей. Вдруг, познакомившись поближе, он согласится взять меня в ученицы?

Я долго выбираю и наконец склоняюсь в пользу толстого ломтя свежего хлеба с белым сыром и куска теплого яблочного пирога. До чего вкусно! Не знала бы, что к чему, точно решила бы, что пирог вот-вот испечен. Не могу удержаться и беру добавку. После чего засыпаю прямо на скамейке, сытая и спокойная.

Очнувшись после сиесты, я долго не могу сообразить, где нахожусь. Сколько прошло времени?

Я не могу шелохнуться и начинаю паниковать, но быстро соображаю, что опасаться нечего. Просто на моих ногах растянулась болонка. Кот предпочел свернуться у меня на животе. Капуцин занял уже привычное место на моем плече. Пошевелишься тут! Но мое сердце ликует, так они выразили свою благодарность.

Увы, идиллия длится недолго. Ее грубо прерывает один из братьев-догронов, вбежавший в столовую. От него так разит серой, что у меня перехватывает дыхание. Зверье, дружно пробудившись, шмыгает в камбуз. Я сажусь на скамейке и оказываюсь со страшилой-матросом лицом к лицу. Не знаю, с ним ли я столкнулась недавно в коридоре: их с братом не различишь.

Так или иначе, этот не сводит с меня глаз, в которых нет ни капли дружелюбия. Я кажусь себе загнанной в западню дичью.

– Привет, – произношу я, поднимая правую руку. – Я пришла с миром.

Моя попытка разрядить обстановку шуткой в индейском стиле ни к чему не приводит. Взгляд догрона становится еще более грозным.

В коридоре, потом на лестнице раздаются шаги.

Появляется второй матрос. Скользнув по мне взглядом и недовольно рыкнув, он отпихивает брата и исчезает в своей каюте, как будто потеряв ко мне интерес. Такое поведение показалось первому догрону убедительным: он пожимает плечами и исчезает за дверью комнаты следом за вторым. Дверь захлопывается.

Облегченно переведя дух, кидаюсь в камбуз, хватаю болонку и кота и сажаю их в клетки. Им, ясное дело, не хочется за решетку. Не знаю, чем питаются огры-драконы, и судя по тому, как испугались мои зверюшки, лучше мне даже и не пытаться выяснять. Капуцин отстал от меня: он повис на ручке шкафа и испуганно трясется. Я насильно сажаю обезьянку себе на плечо. Она с криком впивается коготками мне в ухо. Я глажу ее по спинке, чтобы успокоить.

– Ну-ну, огр-дракон не причинит тебе вреда.

Вообще-то я не уверена. Вдруг колдун поручил мне кормить животных только для того, чтобы позднее отдать на растерзание страшным братьям? Но с чего я взяла, что они хищники? Мало ли кто как называется! Хотя девочка-подросток может прийтись им по вкусу…

Все еще думаю о категорическом запрете Эликса, сижу на дальнем от каюты матросов краю скамейки, поставив у ног обе клетки. Заняться мне нечем: здесь нет ни телевизора, ни интернета, остается напрягать слух: что происходит за дверью, у догронов? Оттуда доносится негромкий разговор, перемежаемый всплесками недовольного ворчания. Неужели они там засели, чтобы не показываться мне?

Соблазн слишком велик.

– Месье матросы! – зову я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Может, помиримся? Простите за рюкзак и… и за все остальное.

Что такое «все остальное», я сама толком не знаю. Знаю одно: их не устраивает мое присутствие. Уж не ревность ли это к вниманию, которое мне уделяет Эликс?

В конце концов мой призыв приносит результат: дверь приоткрывается, в щели появляется голова. Смельчак – тот из братьев, кто пришел вторым, более крепкий. Решительно топая, он обходит стол и плюхается на табурет. Напуганный до истерики капуцин забирается мне под свитер и жмется к животу.

Догрон неторопливо меня разглядывает. Я, пользуясь его молчанием, занимаюсь тем же. На столе возлежат его мозолистые руки с зелеными ногтями, больше похожими на когти. Короткая шея, безволосая физиономия. Бровей и то нет. Но вообще-то он не такой уж урод. Пугает разве что цвет кожи, гребень на черепе и зверская гримаса.

Вдруг он раздувает ноздри и выпускает дым. От демонстрации его драконьей сущности у меня желудок в комок сжимается. Чтобы прийти в себя, я опускаю голову – и встречаю умоляющие взгляды собаки и кота. Не иначе, я назначена их представительницей. Киваю в знак согласия с назначением, набираю в легкие побольше воздуха и завязываю разговор.

– Как тебя зовут?

– Сафр, – следует сиплый ответ.

Я ликую: первая победа! Дальше начинаю торопливо говорить:

– Ты говоришь на моем языке! Ты меня понимаешь?

Догрон со странным именем кивает, беззвучно шевелит губами, подбирая слова.

– Атонарпок. Трудно. Я мало говорю. Не люблю, – выговаривает он, с натугой ворочая языком.

Я решаю ограничиться простыми вопросами.

– А твой брат? Как его имя?

– Маргуль.

Меня вдруг посещает гениальная мысль. И при этом отчаянная.

– А мое имя ты знаешь?

Сафр открывает рот, трясет плечами. Раздается смех – хриплый, но вполне человеческий. Час от часу не легче!

– Нага, – звучит ответ, сопровождаемый дымом, вырывающимся из щелей между острыми зубами. – Кожимангуитунга. Не знаю. Знает только Хозяин.

Засекаю периферийным зрением движение. Это осторожно вылезает из своей каюты второй брат. Он опускается на табурет рядом с первым, как можно дальше от меня. Теперь я вижу обоих, и разница бросается в глаза. Сафр определенно старше, судя по морщинам и по суровому облику. На левом виске у него длинный белый шрам, гребень на затылке сильнее заострен. Маргуль помельче, не такой мускулистый, но все равно выглядит устрашающе. У него неспокойный взгляд, будто он чего-то боится.

– А ты говоришь на моем языке, Маргуль?

– Нет, – без промедления отвечает он.

– Что означают ваши имена?

Меня не оставляет мысль, что чем ближе я с ними познакомлюсь, тем проще будет обратить их в моих союзников. И вообще, кажется, знакомых не едят. Да и момент подходящий. Они, похоже, временно сидят без дела, колдун занят – принимает посетителей, мне тоже нечем заняться. Самое время воспользоваться возможностью.

Сафр скребет затылок, подыскивая слова. Маргуль молча смотрит на брата.

– «Сафр» значит «обжора», который ест быстро и много. «Маргуль» – «грязнуля», он ест грязно.

– Эти имена дала ваша мать?

Лицо Сафра, начавшее было разглаживаться, мигом мрачнеет. Мой вопрос ему не понравился. Я спешу исправить неловкость:

– Извини, я не хотела тебя смущать.

– Матери нет, отца нет, – вставляет удрученным тоном Маргуль. – Только Сосана и Хозяин.

– Не понимаю, – честно отвечаю я.

Маргуль пожимает плечами. На более внятные разъяснения он не способен. Придется соображать самой.

– Как будет на вашем языке «не понимаю»?

– Тукисингуитунга, – переводит Маргуль. Его брат по-прежнему насупленно молчит.

– Тукисингуитунга, – неуклюже выговариваю я.

Маргуль поощряет меня кивком. Я выдерживаю паузу, потом задаю новый вопрос:

– Куда плывет баржа?

– По реке, – невозмутимо отвечает Сафр.

Маргуль меня удивляет: прыскает на неуклюжую шутку брата. Выходит, у них есть чувство юмора?

– А потом? – не отступаю я.

– Потом канал. Потом Тиваз Икиматур, Рунический тоннель.

– Рунический тоннель? – повторяю я, воодушевленная возможностью узнать маршрут. – Куда же он ведет?

– Аупалуки нуилак. Земля песка и ветра. Край колдовства.

От этих гортанных слов Сафра у меня идет кругом голова. Откуда взялась я сама, так и не узнала, зато я знаю теперь, куда направляюсь. На глаза наворачиваются слезы.

– Кто там живет?

– Сосана, – отвечает похоронным тоном Маргуль.

– Колдуны, – скорбно дополняет Сафр.

Наш разговор прерывают шаги на палубе. Сафр и Маргуль тревожно вскидывают головы. Капуцин испуганно возится у меня под свитером.

– Эй! – глухо доносится сверху. – Меня никто не встретит? Куда подевались эти двое никчемных балбесов?

При этих словах Маргуль вскакивает и мигом преодолевает лестницу. Сафр, прежде чем последовать за ним, внушительно смотрит на меня.

– Главное – не двигайся и не шуми. Это очень опасный человек. Я закрою. Сиди тихо.

Сафр покидает столовую, хлопнув дверью.

Я застываю, скованная страхом. Кто этот незнакомец на палубе, сумевший так напугать страшных догронов? Не из-за него ли колдун велел мне скрыться с глаз?

Косясь на кота и на собаку, я убеждаюсь, что опасность и впрямь велика. Об этом говорит их вид: прижатые уши, напряженные лапы, расширенные зрачки. Я кляну свою человеческую сущность, мешающую чувствовать угрозу.

Изо всех сил напрягая слух, начинаю различать двигающихся по палубе персонажей. По верхней палубе что-то волокут на нос. Тяжело топает некто грузный, мелко и быстро семенят догроны. Иногда посетитель что-то бубнит и гулко хохочет.

Мне в глаза вдруг бросается деталь, которой я раньше не замечала. Под самым потолком, на две трети длины столовой, белеет занавеска. Сначала я принимаю ее за украшение, но, приглядевшись, понимаю, что за ней что-то спрятано.

Я слезаю со скамейки. Обезьяна издает предостерегающий крик. Я глажу ком у себя под свитером, привстаю на цыпочки и дотягиваюсь до кистей бахромы. Раздвигая их кончиками пальцев, я обнаруживаю длинный горизонтальный иллюминатор.

Будь я выше ростом, я бы могла в него выглянуть.

Я озираюсь и вижу в столовой то, что мне поможет, – не привинченный к полу табурет. Беру его и осторожно приставляю к стене. Поддерживая одной рукой капуцина, я забираюсь на табурет и сую голову под занавеску. Теперь мои глаза находятся чуть выше нижнего края иллюминатора.

Снаружи ночь. Я вижу освещенный зеленоватым светом фонаря кусочек причала и часть перекинутых туда с палубы сходней. Целую минуту ничего не происходит. Потом в поле зрения появляется грузная фигура – тот самый опасный визитер. Его рост определить с моего наблюдательного пункта трудно. Зато в свете фонаря удобно изучать его багровую физиономию с густыми бурыми бровями, двойным подбородком, золотой серьгой в ухе. Здоровяк с легкостью заносит на баржу два полных мешка и через несколько секунд возвращается за новыми.

Топая по мостику в шестой, кажется, раз, он останавливается и вдруг поднимает на меня глаза. От неожиданности я отпускаю занавеску и не спрыгиваю, а падаю с табуретки.

– У вас гость? – слышу я басовитый вопрос и замираю у стены, затаив дыхание.

– Нет никаких гостей, – отзывается колдун.

– Неужели? – Краснолицый шумно нюхает воздух. – На этой посудине витает новый запашок. И я вроде как заметил…

– А, этот… – Эликс неумело изображает небрежность. – Мое недавнее приобретение. Новый невольник.

Невольник? Это слово звенит у меня в голове, как откровение. Вот, значит, кто я?

– Еще один? – грохочет краснолицый. – Мало вам братьев догронов?

– Сами знаете, невольники – они такие: то они есть, а то хватишься – нет их.

– Свеженький запашок! Может, уступите его мне? Уж я найду, куда его пристроить.

– И речи быть не может! Вы его слопаете, как всех прежних. Вы не созданы для рабовладения.

Я сползаю по стене на пол, насмерть перепуганная их речами. Получается, я для них просто зверек!

– Какое жестокосердие, Эликс! Нет в вас ни капли сочувствия к оголодавшему людоеду!

Людоед?! По моему позвоночнику сверху вниз сбегает отвратительный холодок. Парочка на палубе грубо хохочет – два мерзких душегуба.

– Лучше уймитесь, – наставительно произносит колдун. – Ваше чревоугодие вас погубит, Грюж-Каркасс[2]. Знаю я вас, ваша кладовая всегда битком набита.

– Как хотите, – ворчит людоед. – Вообще-то, меня не интересуют невольники. Тоже мне лакомство – кожа да кости! Да еще горчит, а как иначе, когда работаешь из-под палки? Нет, мне подавай людишек пухленьких. Лучше всех те, кто жиреет на фастфуде. На вертеле, да на угольках – объедение! Деликатес, да и только. Кожица лопается на зубах, жирок придает мясцу несравненный вкус. Стоит только обмолвиться об этом лакомстве – сразу слюна течет!

В последний раз сходив на берег и вернувшись с мешками, людоед громыхает:

– Готово, дражайший Эликс, погрузка завершена.

– Отлично! – Колдун щелкает пальцами. – Сейчас Сафр с вами расплатится.

В столовую с шумом вламывается старший догрон. Не глядя на меня, он открывает нижний шкафчик, достает четыре деревянных ящика с красными, как кровь, овощами и торопится с ними наверх.

– Вуаля! – При появлении из утробы баржи Сафра колдун хлопает в ладоши. – Десять килограммов красного пустынного перца, пальчики оближете!

– Solanaceae Capsicum! – звучит восторженный бас Грюж-Каркасса. – Всем деликатесам деликатес!

– Ничего вкуснее в этих краях не найти, – поддакивает колдун.

– Так и есть. Перчики такого качества вызревают только в знойном воздухе Красной пустыни. Они придают пикантность любому мясу, даже пресному. Сами понимаете, не каждый день мне выпадает лакомиться маленькими детишками. Случается довольствоваться старой, сухой человечиной. Наша сделка, как всегда, прошла как по маслу, дражайший Эликс.

– Я тоже чрезвычайно ценю наше сотрудничество, милейший Грюж-Каркасс, – воркует колдун, любезный, как завзятый торгаш. – Ваша продукция всегда наивысочайшего качества.

– Вы мне льстите. Итак, встретимся снова через шесть лун.

– Непременно, уговор есть уговор. Всего доброго, Грюж-Каркасс.

Тяжелые шаги людоеда снова грохочут. Немного погодя раздается металлический скрип – это втягивают на борт мостик. Под ногами оживает дизель, его вибрация отдается во всем моем теле.

Я позволяю себе выдох облегчения. Но передышка длится недолго. В столовой появляется рассерженный колдун с таким видом, словно у него несварение желудка.

– Аниакувик! – рычит он. – Тебе было велено не высовываться, а ты вон что вытворяешь.

– Я отсюда ни ногой! – лепечу я, так и не отлипнув от стены. – Строго, как вы наказывали.

– А кто высунул наружу нос? – Он тычет пальцем в оставшийся под иллюминатором табурет. – Твое счастье, что мне было чем расплатиться с Грюж-Каркассом, иначе мне осталось бы одно – пожертвовать тобой.

– Он настоящий? – спрашиваю я колдуна, уже отвернувшегося и готового уйти.

Эликс снова смотрит на меня, строго хмуря брови.

– Я про людоеда, – уточняю я на случай, если он не понял. – Неужели настоящий?

– Вот ведь дурень! Ясное дело, людоед – он людоед и есть, а ты что думал? Что все мы тут притворяемся? Да, он питается человечиной, как и вся его порода. Знаю, ты явился из мира невежд, но больше не смей раздражать меня такими вопросами! Заруби себе на носу: колдовство, руны и людоеды су-ще-ству-ют. Хватит корчить из себя недоумка, сынок. Отнеси-ка этот зверинец ко мне в кабинет и принимайся драить полы. Не выношу, когда мои невольники прохлаждаются без дела. Атии!

Я повинуюсь, больше ни о чем не спрашивая. Бегу вверх по лестнице, по коридору, вниз по лестнице с другой стороны. Под стойкой, куда я возвращаю животных, стоят две новые клетки. В одной нахохлилась белоснежная птица, похожая на чайку, в другой большая черепаха, втянувшая голову в панцирь. Интересно, сколько еще зверья соберет здесь колдун? Пять питомцев уже многовато. Я вытаскиваю из-под свитера обезьяну и насильно, не обращая внимания на ее визгливые возражения, сажаю в клетку. Намеренно избегая отчаянных взглядов зверей, я с тяжелым сердцем покидаю кабинет, чтобы приступить к обязанностям обыкновенной рабыни.

Это я-то, дерзко мечтавшая стать ученицей мага!

Я еложу мокрой шваброй по палубе, а у самой мозги раскалились. Сколько ни силюсь, никак не вспомню, как угодила к колдуну. Годы, месяцы, дни, предшествовавшие прошлой ночи, вязнут в сплошном тумане. Зато произошедшее после помню до боли. Руны, колдун, догроны, людоед – все вращается вокруг колдовства. Недаром сам Эликс мне напомнил, что мы с ним принадлежим к разным мирам.

Я задираю голову и дышу что есть мочи свежим речным воздухом. Баржа медленно плывет по реке, берега которой покрыты густым лесом. Вдали розовеет небо, надрываются птицы, значит, из-за леса вот-вот выкатится солнце. Честно говоря, меня вовсе не смущает неведомое. Природа и медленное движение баржи действуют на меня умиротворяюще. Желтеющая растительность на берегах указывает на время года. Каштаны гнутся от гроздьев оранжевых плодов, плакучие ивы любуются своими желтыми отражениями в спокойной воде. В высокой траве прогибается от росы кружевная паутина. В утреннем холоде я выдыхаю пар, из ведра с теплой водой, стоящего рядом с рубкой, пар и подавно валит столбом. Сафр, несущий вахту у штурвала, не сводит глаз с горизонта. Маргуль возится на корме – водит туда-сюда валиком, размазывая черную краску.