Читать книгу Пропонтида - Макc Сергеевич Wolf - Страница 3

В доме Шевронова после бурной беседы между рукаплескающим мужиком, с прической, как у панк-рокера, и бледного налицо, но спокойного маляра, повисло над потолком гробовое молчание, мужик ещё раз с неисчерпаемой радостью и уважением вспоминал о письмах, адресованных другу, его товарищу, его брату, с восторгом потянулся к маляру, пожать ему руку. Но тот лишь брезгливо одёрнул свою и отвернулся. Мужик с досады вздохнул и постановил: «Неинтересные Вы люди!» Горько отрубил последнее: «Хоть бы кто сплясал, да спектакль тут показал? Скучно пить и смотреть пространно в одну забеленную точку… Одно разочарование».

– А кто тебе мешает выйти и сплясать.

– Бармен наш!

– Его тут нет. Когда тебя кто смущал, действительность в быль не превращай.

– Быль – это наш бармен, был вчера, сегодня нет! Приходится самим всё…

– Да что ты к нему привязался, отбился уже от рук совсем. Пьёшь только самое дорогое, из высококачественной винодельни. Где сначала надо изготовить для пресыщения вкуса, на язычок положить, вкусить, одобрить, а уж потом приступать напиваться, а то не-то будет совсем, муть, какие привилегии, для одного-то человека, жирно будет! Благо, что чистое пьем, без нас приготовленное. А кому спасибо, тем людям, конечно.

– Ой, как заговорил. Что такое? Выпил – протрезвел ум? Откуда в тебе появилось вдруг восхищение и благодарность за труд чужих людей? Сроду о себе любимом печешься, как бы где выскочить, да показаться, показаться!

– Не болтай лишнего.

– Это я болтаю?! – рассвирепел вдруг русский мужичина с гордым профилем лица и жестким, суровым характером. – Кто тебя цапнул, что ни с того, ни с сего, ты внезапно проникся жалостью. Видно, алкоголь так действует, когда должен наоборот…

– Ты не считай меня уж совсем бездушным, – заговорил штукатур, и явно он был не особо доволен напором своего давнего товарища, который напирал и напирал.

– А кто ты? Себялюбец, самый настоящий эгоист в чистейшем роде.

– Не оскорбляй…

– Что, достоинство твоё? Таких как ты пруд пруди сейчас, не зачем тебя трогать, сам потом вразумишь, к чему дело приводит, да и алкоголь, кстати. Тебе не нужно прикладывать труда, тебя алкоголь, почему-то излечивает… Странно, но выпьем, авось совсем излечишься, как новенький предстанешь во всей натуральной божественной красе.

Одинокий, с самим собой не совладавший, капризный, обиженный и гонимый жизнью, с вечным выводом о не справедливости судьбы, жалостливый к самому себе, под действием алкоголя разом почему-то прознал истину своего не устоя жизненного порядка. Мало кому известный штукатур, коей сам прозвал себя таким прозвищем, под неким символом, что крылся в его потаенной душе, в его прозвище, выплеснулся наружу. Он еще не зашпаклевал себе дорогу в грядущем будущем, лишь её замазывая, кусками и небрежно марая ее: криво, грязно, неровно малюя каждую стену своего достижения. И лишь поэтому он малоизвестен, потому что подходит к делу неаккуратно. К тому же, причиной веской послужит и его стремление выскочить на подступ перрона раньше срока… Он вдруг опомнился, скривил губу, насупился и бросил кисть в собеседника. Она пролетела мимо, ему очередной раз повезло.

– Ох, моя духовная Пропонтида, она больна, она засыхает… – почти расплакался он, утирая слезу и показывая её, не укрывая ничем, а выставляя её напоказ собеседнику.

– И что ты разревелся тут. Ах, простите меня, голубчик, забыл, алкоголь всегда нас не прочь ранить в самое сердце. Не зря мы глотаем недешевое, в этом и смысл! А ты жаловался в прокуратуру? – усмешливо залепетал одухотворенный трудяга. – Выпьем, в этом и смысл!

– В прокуратуру, – сердито ответил Шевронов и выругался, спародировав своего товарища, – шутник!

– Они считают, что всё умеют, всему научились, теперь остается командовать, теперь их задача передать свой опыт. А кому его передавать? Детей нет, семьи нет, вот глушат эту бодягу, желательно палёную, чтобы свыкнуться с горем, сгореть… Вот так, Шевронов.

– Всё, давай помолчим, один другого стоите, ей-Богу, кого слушать, не поймешь, кто в лес, кто по дрова. Тихо, к нам кто–то идет!

– Нет, он прямо шиллеровский герой, ему не хватает мужества! Он в поисках мужества!

– Замолчи ты! – рявкнул Иннокентий и, приставив стакан к виску, выперся всем телом вперед, чтобы заглянуть через гостей, кто там пританцовывает у дверей и жмётся, не проходит.

– Прям шиллеровский герой! – повторил было тот и опустился еще глубже в кресло.

У дверей стоял посыльный. Он стучался в закрытую дверь очень тихо. Перебирая ногами, он то и дело старался усиливать свой стук, чтобы достучатся до хозяев. И пока он проводил ряд синхронных действий, из ниоткуда ощутим стал ветер… Небо тускнело еще до прихода его, а вот заморозки подоспели некстати. Прохлада оккупировала неподготовленного юношу с ног до головы, держала в напряжении, и он держал ее в напряжении, потому что до него еще не было достойных претендентов, кто так смело мог, сжав кулаки, упорно сдерживать оборону у самой Богини Земли. Но силы природы все-таки одержали вверх над юношей, и он больше не мог сдерживать ее наплыва. Он замерз и, резко махнув рукой, плюнул на всё, ринулся бежать прочь со двора, чтобы не лишиться обеих ног. Вместо него во двор вошла незнакомая девушка. Она проводила посыльного взглядом, прошла, даже нет, проплыла по окаменелым тротуарным плитам, и затвердевший лёд от её белых, гладких ступней будто бы расползался по всему гранитному полу, стекая в расщелины бетонных плит. Она вскружила голову самой природе. Солнце воспело оды по случаю ее пришествия и наклонилось, выглянув из-за туч над холодным и мерзлым небом. Прогрело его, и птицы, словно пробудившиеся ото сна звонкие свиристели, запели памфлеты по случаю прихода незнакомки. Над городом посветлело, город ожил. Стук в дверь и тонкая фигура милой женщины пробудили в Шевронове желание, страстное желание открыть незнакомке дверь. Подавляя это желание, он медленно и не спеша, чуточку конфузясь, то и дело оборачивался на своих товарищей выпросить совета, но они молчали, словно истуканы, застыли в своих нелепых позах. Он не решался идти ей на встречу. Потому что, если это та женщина, о которой он, не переставая, думал, то впускать её в дом ему крайне не хотелось. Он не готов был к её приходу… Дверь тихонько отворилась. Вошла миловидная, худенькая, стройная, как балерина, женщина тридцати лет. Она нерешительно постучалась, и так же нерешительно вошла. Он не успел их выгнать из дома, как эта девушка ловко подкралась к перегородке, что отделяла кухню и зал и, постояв немного, перевела дух, потом тихо, нешумно постучалась о низенькую перегородочку и проговорила: