Читать книгу Сказки старого Вильнюса IV - Макс Фрай - Страница 5

– Стой, – говорит Жанна. – Не надо туда ходить.

– Почему?

Правильный ответ: «Потому что нам нельзя через дорогу и если кто-нибудь из взрослых увидит нас на той стороне, будут крупные неприятности». Но откуда бы взяться правильным ответам вот прямо сейчас, когда мне всего пять с половиной лет, а Жанне – восемь, и она скорее согласится умереть на месте, чем признаться, что ей тоже запрещено переходить улицу, как маленькой. Ну уж нет!

Поэтому Жанна начинает говорить таким специальным зловещим сдавленным шепотом, от которого белый день кажется глубокой ночью, а залитая солнцем, обсаженная кленами и сиренью улица Ванагелё – темным подвалом с пауками и привидениями. И уже, в общем, почти все равно, что именно она скажет, и так страшно, заранее.

– Там живет ведьма. Вон в том доме, сразу за деревьями. И когда кто-то проходит мимо ведьминого окна, она может… Эй, почему ты так смотришь? Ты что, не веришь?

Обычно я стараюсь не спорить с Жанной. Особенно когда она рассказывает разные интересные вещи. Если станешь возражать, продолжения не дождешься. Спросишь, что дальше, отмахнется: «Да ничего». Что в переводе на человеческий язык означает: «А вот не надо было меня перебивать». И назавтра не расскажет, и даже через неделю. Вообще никогда. Жанна упрямая. И ничего не забывает.

Но иногда совершенно невозможно промолчать. Например, когда тебе кажется, что знаешь правду.

– В том доме живет тетя Ида, – говорю я. – А она точно не ведьма. Она с мамой дружит, а однажды даже платье ей сшила. Мама часто туда ходит, и никто ее не заколдовал.

– А откуда ты знаешь, заколдовали ее или нет? Ты что, проверяла? А как?

Ничего себе постановка вопроса.

– Думаешь, заколдовать – это обязательно превратить в какую-нибудь ужасную жабу? – наседает Жанна. – Или в камень? Сразу, как в сказке – калды-балды, зузгаляба-музгаляба! – превратился, и все? А вот и нет! Можно заколдовать человека так, что он сам об этом не узнает. Наденет, например, ведьмино платье, придет в нем домой, станет жить, как раньше. Никто ничего не заметит. А однажды ночью человек каааак проснется и каааак съест всех своих детей! Потому что, оказывается, превратился в людоеда. И никто не будет знать, почему так вышло, и кто виноват. А это просто старое-престарое колдовство сработало, человека, может быть, еще в прошлом году заколдовали. Или вообще десять лет назад. И ведьма давно из города уехала. И…

На этом месте я затыкаю уши. Не хочу ее слушать. Не хочу думать, что однажды ночью мама может стать людоедом и меня съесть! И никуда от нее не денешься, она же всегда ночует дома, и я тоже там. Может быть, попроситься жить к бабушке Эле? У бабушки грустная музыка по радио и ужасная рисовая каша каждое утро, зато бабушка совершенно точно никогда не была у тети Иды, не надевала ведьмино платье, а значит, ни в кого ужасного не превратится. А вот маааама…

Нет.

Думать о маме-людоеде совершенно невыносимо. Это гораздо хуже, чем просто страшно. Это как будто я осталась совсем одна во всем мире – навсегда. Раньше у меня была моя мама, а теперь – какой-то чужой людоед. И папа, и все остальные люди могут оказаться вообще кем угодно, если уж даже мама… Нет, я так не могу!

Я вообще не могу бездействовать. Это не в моем характере. Если случилась беда, надо все исправить. Прямо сейчас, немедленно. Любой ценой.

Поэтому я бегу через дорогу.

– Ты куда? – кричит Жанна. – Туда нельзя! Там же ведьма! Ты дура! Почему ты мне не веришь?!

Да верю я, верю. В том-то и беда.

Толкаю калитку, вбегаю во двор и со всей дури влетаю в объятия ведьмы. То есть тети Иды. Ну или… Не знаю. Короче, меня держат сильные теплые руки, я пытаюсь вырваться, бодаю мягкий живот, но ведьма тетя Ида не отпускает. Спрашивает:

– Ты чего? Что с тобой случилось?

Мне так страшно, как еще никогда в жизни не было, хуже, чем в поликлинике, где в любой момент тебя могут схватить и сделать укол. Но я все равно кричу прямо в обтянутый красной кофтой живот:

– Расколдуй мою маму! Пожалуйста! Нельзя, чтобы она была людоедка! Так нечестно!

Любая сказочная ведьма на этом месте ужасно рассердилась бы и превратила бы меня – например, в курицу, которую можно зажарить и съесть на обед. Или во что-нибудь еще похуже, хотя не представляю, что может быть хуже жареной курицы. Даже думать об этом не хочу.

Но тетя Ида почему-то не сердится.

– Да, действительно нечестно, – соглашается она. – Только я твою маму не заколдовала. В последний момент забыла нужное заклинание, представляешь? Поэтому ничего не получилось. Все в порядке с твоей мамой.

И тогда я наконец решаюсь поднять голову и посмотреть ей в лицо. Тетя Ида улыбается. И говорит:

– А вообще имей в виду на будущее: превратить человека в людоеда совершенно невозможно, даже если заклинания не забывать. В принцессу или в жабу – запросто. Или, например, в розовый куст. А людоедом надо сразу родиться. А нет – значит, нет. Без обид.

Я слушаю ее, открыв рот. Ага, значит, в жабу, все-таки можно! Так и знала, хотя папа говорит, что в сказках сплошные выдумки. Это он меня просто успокаивает, чтобы не боялась, взрослые вообще довольно часто обманывают, хотя делают вид, будто врать нельзя. Хорошо, что тетя Ида честная. Не каждый день ведьмы вот так запросто открывают свои секреты. Мне очень повезло.

– Только в жабу тоже, пожалуйста, маму не превращай, – прошу я. – Тогда нам придется посадить ее в аквариум. Маме там точно не понравится. Она даже в речке купаться не очень любит, окунется и сразу бежит назад.

– Ладно, – легко соглашается тетя Ида. – В жабу не буду, договорились. А в принцессу можно? Ну, если я вдруг все-таки когда-нибудь вспомню заклинание.

Я молчу, пытаясь представить последствия подобного превращения. Вреда, вроде бы, никакого. Зато у мамы будет дворец, корона и много красивых платьев. И сундуки с драгоценностями, как в кино. Может быть она даст мне их поносить? Ну или хотя бы померить? А может быть, лучше превратить в принцессу не маму, а сразу меня? И тогда не придется ни у кого ничего выпрашивать, пусть лучше мама сама просит у меня, а я ей дам, сколько захочет. Здорово я придумала! Ведьмам же, наверное, все равно, кого заколдовывать, лишь бы заколдовать? Или нет?

Я открываю рот, чтобы спросить, но вместо этого почему-то начинаю плакать. Взрослый сказал бы «от облегчения», но я-то пока не взрослая, мне всего пять с половиной лет, и я понимаю только одно: ужасно стыдно реветь при посторонней ведьме тете Иде. Теперь она наверное не захочет превращать меня в принцессу, скажет: «Принцессы плаксами не бывают», – и будет совершенно права, действительно не бывают. Так что лучше наверное и не просить.

Тетя Ида обнимает меня крепко-крепко и гладит по голове.

– А хочешь конфету? – вдруг спрашивает она. – Она не заколдованная. Обычная, из магазина. «Белочка». Будешь?

Я беру конфету, вежливо говорю: «Спасибо», – и, не разворачивая, прячу угощение в карман. Мало ли, что тетя Ида говорит «не заколдованная». От ведьминой конфеты вообще во что угодно можно превратиться, даже без заклинаний, это любому дураку ясно, если он хотя бы одну сказку в своей жизни прочитал.

А превращаться мне пока не хочется. Даже в принцессу немножко страшно, а если не в принцессу, тогда ни за что! Зато мне ужасно хочется посмотреть, как превратится кто-нибудь другой. Только не мама, конечно. И не папа. Кто-нибудь, кого не так сильно жалко. Например…

Жанна уже во дворе, сидит на своем равновесии. Теперь я знаю, что качели такого типа называются «балансир», а в детстве мы говорили: «равновесие». «Идем кататься на равновесии», – и сразу ясно, о чем речь.

Жаннино равновесие сломалось еще зимой, что-то там внутри заржавело, застряло, и доска больше не летает вверх-вниз, а замерла неподвижно, причем под таким углом, что сидеть на ней неудобно, сползаешь. Никто там никогда и не сидит, кроме Жанны, ей нравится вскарабкаться повыше и усесться, вцепившись в края доски. Или лечь на спину, свесив руки и ноги по сторонам, – в такие моменты Жанна похожа на сломанную куклу, и я всегда немножко надеюсь – вдруг она взаправду умерла. То есть, на самом деле, я не хочу, чтобы Жанна умирала, а все-таки здорово было бы посмотреть на настоящего мертвеца и может быть даже потрогать, хотя я совсем не уверена, что решусь. Но вдруг?

Жанна видит меня и сразу демонстративно отворачивается. Но я все равно достаю из кармана тети Идину конфетой. Очень волнуюсь: а вдруг Жанна ее не возьмет? Когда Жанна такая сердитая, к ней лучше не лезть, это все во дворе знают и стараются не связываться.

Но я не могу не лезть и не связываться. Мне надо прямо сейчас! Очень не люблю ждать. От ожидания в животе делается дырка – невидимая, но самая настоящая. И все в нее улетает, становится каким-то ненужным, безвкусным и безрадостным, даже мороженое, карусель и мультфильмы, никакого от них удовольствия, пока чего-нибудь ждешь.

Поэтому я подхожу к качелям и говорю Жанне:

– Моя мама не людоед. Она вообще не заколдованная. Тетя Ида заклинание забыла и до сих пор не вспомнила. Она добрая, хоть и ведьма. И конфеты у нее обычные, из магазина. Я целых две съела и ни во что не превратилась. А одну тебе принесла. Хочешь?

Жанна неопределенно дергает плечом. Молчит. Думает. Наверное боится брать ведьмину конфету. Кто угодно на ее месте испугался бы!

– Ладно, – наконец говорит она. – Давай.

И протягивает руку. Все-таки она очень храбрая. И никогда не плачет. Наверное, из Жанны получилась бы очень хорошая принцесса, лучше, чем из меня. Обидно, но это так.

Пока Жанна ест конфету, я успеваю представить, как вот сейчас она квакнет, подпрыгнет высоко-высоко, а в траву приземлится уже жабой, противного зеленого цвета, такого же, как ее кофта, которую она как нарочно надела, чтобы легче было превратиться.

Но Жанна ни в кого не превращается. Комкает зеленый конфетный фантик и кидает его далеко-далеко, в траву. Я смотрю, куда он падает. Надо обязательно запомнить и потом подобрать. У меня таких зеленых с белкой уже много, они вообще у всех есть, ни на что интересное не обменяешь. Но это все-таки не простая конфета, а тети Идина. И бумажка, наверное, тоже волшебная, лучше ее сохранить. Но при Жанне я ее поднимать не стану. Волшебный фантик – это будет мой секрет.

Наконец Жанну зовут обедать. Значит, и меня сейчас позовут. Но пара минут, чтобы найти в траве скомканную бумажку и спрятать ее в карман, у меня все-таки есть.

Вечером Жанна не выходит гулять. Я сижу, прилипнув к окну, жду, когда она появится во дворе, но время идет, уже начинает темнеть, а Жанна все не выходит, и у меня замирает сердце: неужели все-таки превратилась? Интересно, во что?

Больше всего на свете мне хочется пойти в Жаннин подъезд, подняться на четвертый этаж, прижаться ухом к двери, послушать, что сейчас происходит у них дома. Наверное, Жаннина мама плачет? Кто угодно заплакал бы, если бы его дочка вдруг превратилась в жабу. Это, конечно, не так страшно, как мама-людоед, но тоже ничего хорошего.

Но подслушать не получится, меня редко отпускают гулять по вечерам и только если во дворе есть другие дети, а сегодня там, как назло, никого. Самый конец лета, все куда-то уехали. Некоторые даже на море. Им везет.

Впрочем, шанс выйти во двор у меня все-таки есть. Ненадолго, но забежать в Жаннин подъезд успею, а это главное.

Способ не очень приятный, зато надежный. Надо сказать маме: «Хочешь, я вынесу мусор?» Если ведро пустое, ничего не получится, но оно редко бывает совсем пустым. Чаще – полным доверху, и тогда мама спрашивает: «Тебе не тяжело?»

Мне, конечно, тяжело. Еще как! И очень противно. Все-таки мусор. Он грязный и плохо пахнет.

Когда ведро совсем легкое, можно нести его на вытянутой руке, но обычно у меня не хватает сил, и тогда ведро ударяет по ноге, это хуже всего. Но приходится терпеть. Когда очень нужно выйти из дома вечером, вынести мусор – единственный вариант. Родители очень не любят сами его выносить и радуются, что я им помогаю.

Вот и сейчас мама, просияв, вручает мне почти полное ведро, спрашивает: «Тебе не очень тяжело?» Я отрицательно мотаю головой и волоку ведро к выходу, думая об одном: только бы не уронить его, только бы не рассыпать!

Так сильно боюсь уронить мусор, что никогда не роняю.

Мы живем на втором этаже, поэтому спускаться по лестнице не очень долго. А через двор идти уже гораздо легче, тут никаких ступенек, ровная земля, отдыхать, поставив ведро, можно хоть через каждый шаг, теперь оно точно не опрокинется. Но самое худшее еще впереди: надо будет поднять ведро, придерживая одной рукой за дно, и высыпать мусор в бак. И потрясти, чтобы обязательно выпала ужасная мокрая липкая газета, которой застилают дно. Иногда мне везет, и она вылетает сразу, но чаще прилипает к стенке, и тогда приходится вытаскивать ее рукой, брррррр! Очень противно.

Вот и на этот раз так вышло, газету пришлось вынимать, а потом долго-долго вытирать пальцы об траву, пока они не стали желто-зелеными от горького пахучего травяного сока – совсем другое дело, такую грязь я люблю.

Пустое ведро стоит возле мусорных баков, а я бегу к качелям, у нас с мамой такой договор: после того, как я выброшу мусор, можно десять минут покататься, даже если уже начало темнеть. Десять минут это, на самом деле, довольно много, все можно успеть – и покататься, и зайти в Жаннин подъезд, а если даже я чуть-чуть опоздаю, мама не рассердится. Мусор-то я уже выбросила, обратно в ведро он не запрыгнет, домой не придет, дело сделано, это для нее главное. А для меня главное – побыть одной во дворе. Когда никого больше нет, тут все мое, как будто я и правда принцесса. У каждой принцессы есть свой собственный двор с качелями где-нибудь за дворцом, куда больше никто не может пробраться. Стражники не пустят, и все!

Первым делом я иду к Жанниному равновесию. Не то чтобы мне нравилось туда залезать, но я все равно иногда залезаю, просто ей назло. Жанна очень не любит, когда там сидит кто-то кроме нее. Если большие мальчишки, она, конечно, помалкивает, что с ними сделаешь. А если кто-то из младших, сразу начинает кричать: «Это мое место!» – и спихивать нарушителя. И меня тоже, хоть и считается, что мы дружим. А на самом деле, наверное, нет. Когда дружат, не жадничают. И не обзываются.

«Хорошо, что я отдала Жанне тети Идину конфету, – думаю я. – Ни капельки ее не… Ой!»

«Ой» – это значит, что на Жаннином равновесии, на ее любимом месте сидит зеленая жаба, такая огромная, что если бы захотела, могла бы, наверное, проглотить целого кота. И меня… Нет, проглотить не смогла бы, но откусить руку и ногу – запросто.

Вот все-таки не надо было Жанну заколдовывать! Жанна и так ужасно вредная, а теперь, когда превратилась в гигантскую жабу, даже подумать страшно, что она может натворить.

На этом месте мужество окончательно оставляет меня, и я бегу домой. Без ведра, зато с такими воплями, что мама выскакивает мне навстречу. Ловит, обнимает, подхватывает на руки, целует, шепчет горячо в самое ухо: «Что случилось, зайчонок? Кто тебя обидел? Все хорошо?»

– Жаба, – говорю я, обессиленно повисая на маме. – Там на равновесии сидит жаба.

– Что?! Какая еще жаба? – растерянно переспрашивает она.

– Зеленая. Огромная-преогромная. Наверное она людоед.

И тут же прикусываю язык. Не надо было говорить про людоеда, теперь мама перепугается еще больше, чем я. А папа еще на работе. И кто нас с ней защитит?

Но мама почему-то наоборот как-то сразу успокаивается. И даже, похоже, радуется. Словно всю жизнь училась сражаться с жабами-людоедами, и теперь точно знает, что делать.

– Ладно, – говорит она, – сейчас мы с ней разберемся.

И идет прямо к жабе, в смысле к равновесию, а меня при этом по-прежнему держит на руках. То есть получается, мы вдвоем туда идем. К жабе! Больше всего на свете мне хочется вырваться и убежать, но наверное нельзя бросать маму одну. Может быть ей только со мной не страшно, а без меня мама сразу испугается, и жаба ее победит? Не знаю. Но лучше не рисковать.

Поэтому я просто закрываю глаза. Будь что будет.

Мы идем, потом останавливаемся. А потом мама вдруг начинает смеяться, и я от удивления открываю не только глаза, но и рот.

– Пластмассовая! – сквозь смех говорит мама. – Твоя жаба-людоед пластмассовая! Солнышко мое, бедный мой заяц, это же просто лейка!

И ставит меня на землю. На земле тоже вполне можно жить – при условии, что ужасная жаба не притворилась пластмассовой лейкой, чтобы нас обмануть. Подманить поближе, а потом кааак…

Но мама уже держит жабу в руках, и ничего страшного не происходит. По крайней мере, никто у нее ничего так и не откусил.

– Дырявая, к тому же, – объявляет мама и сует жабу мне под нос. – Смотри, какая большая дырка!

Я отворачиваюсь и зажмуриваюсь. Это невежливо, но лучше я пока на эту жабу не буду смотреть. А то вдруг от моего взгляда она превратится в настоящую? Мне почему-то кажется, что мой взгляд может все изменить. Раньше мне такое даже в голову не приходило. А вдруг я сама теперь ведьма? Наверное, когда даешь кому-то заколдованную конфету, от этого становишься ведьмой. Жалко, что я раньше не подумала. Ведьмой я быть не очень хочу. Я бы лучше все-таки превратилась в принцессу. Но теперь наверное ничего не исправить.

– Сейчас мы ее выкинем, – говорит мама. – И ведро заберем. И пойдем домой. И знаешь, что будем там делать? Нажарим много-много гренок. И будем их есть с клубничным вареньем. Хочешь?

Я киваю, хотя на самом деле не знаю, чего я сейчас хочу. Но пока мама несет пластмассовую зеленую жабу к помойке, понемногу начинаю понимать: больше всего на свете я хочу, чтобы Жанна превратилась обратно. Если бы она стала живой жабой, тогда еще ладно, даже интересно. Но быть мертвой дырявой пластмассовой лейкой – это как-то чересчур. Живой человек не должен превращаться в мертвое, даже такой вредный как Жанна. Тем более, не такая уж она вредная. Только иногда. И с ней интересно… было.

Было.

Это слово крутится у меня в голове, круглое, темное, гладкое, как каштан. «Было». Оказывается, это очень страшное слово. Оно означает, что кого-то уже больше нет.

Например, Жанны.

Я больше не хочу идти в ее подъезд и подслушивать под дверью, как плачет Жаннина мама. Или не плачет, а ругается? Не знаю. Ничего не хочу об этом знать. Было бы здорово вообще больше никогда не видеть Жаннину маму. Это непросто, когда живешь с человеком в одном дворе, но все-таки может повезти. Например, она будет очень рано уходить на работу. А возвращаться когда мы сидим дома и обедаем. Или наоборот, уходить во время нашего обеда, а приходить поздно ночью, когда все спят. А в выходные пусть куда-нибудь уезжает. Или еще лучше, пусть переезжает отсюда совсем, навсегда! Тогда мне не придется на нее смотреть и вспоминать, что я натворила. А если не вспоминать, то наверное и не считается? Как будто не было ничего.

«И вообще, – думаю я, пока мама за руку ведет меня к дому, – никто никогда не узнает, что это сделала я. Никто не видел, как я давала Жанне ведьмину конфету. А тетя Ида сама будет молчать, такими вещами ведьмы не хвастаются. Они вообще все время притворяются нормальными людьми, чтобы их не поймали. И я теперь тоже буду притворяться. Я научусь».

К тому моменту, когда мы приходим домой и мама начинает резать хлеб на гренки, я уже почти торжествую, убедив себя в собственной неуязвимости. Никто не догадается, что это я дала Жанне конфету. Никогда!

Ночью я просыпаюсь от того, что совсем рядом кто-то плачет. И только потом понимаю, что это плачу я. Подушка уже совсем мокрая. Хорошо, что мама с папой спят, а то стали бы спрашивать, что случилось. А я сама не знаю. Никогда раньше не плакала во сне. Во сне у меня обычно все хорошо.

Вообще-то я не очень люблю просыпаться ночью. Ночью в квартире совсем темно, только на стенах пятна света уличных фонарей и тени, такие густые, черные, плотные, что лучше бы мне их не видеть, а то как потом в одной с ними комнате спать? Но теперь я ведьма. Хоть и нечаянно ею стала, а все равно, должна буду жить как ведьма. И наверное мне придется полюбить темноту. Ведьмы же ее вроде бы любят? Или не обязательно?

Все вдруг стало так сложно. И посоветоваться не с кем.

Я вылезаю из постели, подхожу к окну и смотрю во двор. Мусорных баков отсюда не видно. Наверное, это хорошо. Потому что там сейчас лежит Жанна. То есть, бывшая Жанна, пластмассовая лейка-жаба. Наверное страшно ночью лежать на помойке? Или когда ты пластмассовая, тебе уже все равно?

Я смотрю в окно и плачу, потому что мне жалко Жанну. Оказывается, заколдовать кого-то совсем не так весело и интересно, как я думала. То есть, вообще ни капельки не весело, а наоборот грустно. Я хочу, чтобы Жанна превратилась обратно. И пусть потом дразнится, пусть командует и дерется, пусть вообще никогда со мной не дружит, мне все равно. Лишь бы она опять была.

Жалко, что я не умею расколдовывать заколдованных. Зато тетя Ида наверное умеет. Надо будет ее попросить. Но что делать, если она не согласится? Скажет: «Сама дала ей конфету, сама теперь и расколдовывай». Засмеется, превратится в сову и улетит.

Или не в сову, а в ворону.

В этот момент мимо окна, совсем близко пролетает какая-то большая ночная птица, и я отпрыгиваю назад, обеими руками зажимая рот, чтобы не заорать. На самом деле мне очень хочется заорать, разбудить родителей, нажаловаться им на тетю Иду, птицу и темноту, но нельзя. Я теперь ведьма, у меня свои секреты и свои дела. Их не касается.

От этих мыслей я снова ощущаю себя самым одиноким человеком в мире, как днем, когда думала, что мама может стать людоедом. Только теперь мама не при чем. Теперь все из-за меня.

Я снова подхожу к окну. Птица уже улетела. Наверное, это была тетя Ида. Я о ней только подумала, а она сразу превратилась и прилетела, чтобы сказать мне: «Расколдовывай свою подружку сама». Наверное, так и сказала, просто я не расслышала. Окно же закрыто.

«Но я же не знаю никаких заклинаний, – думаю я. – Вообще ни одного! Какая-то глупая из меня получилась ведьма, только и умею, что чужие заколдованные конфеты другим детям раздавать».

А потом вспоминаю, что одно заклинание я все-таки знаю. Из книжки про волшебника Изумрудного Города. Мама мне ее на ночь читала зимой, по кусочкам, пока не засну. Это очень длинная сказка, почти на весь январь ее хватило. И там было заклинание: «Бамбара, чуфара, лорики, ёрики». Я еще спросила: «А ничего плохого не случится от того, что ты заклинание вслух говоришь?» – а мама тогда сказала: «Случится что-нибудь хорошее, в этой книжке все заклинания добрые, потому что она для детей».

Я тогда решила, что такое полезное заклинание, от которого случается что-то хорошее, обязательно надо запомнить. Лишнее хорошее никогда не повредит! Но потом уснула, а утром уже все забыла. Зато сейчас вспомнила. Какая я молодец!

Осталось придумать, что бы такое сделать, чтобы хорошее случилось не какое попало, а какое мне надо. Чтобы дырявая пластмассовая жаба снова превратилась в настоящую Жанну. Вот как бы это заклинанию объяснить?

И тут я вспоминаю про фантик. У меня же есть фантик от волшебной конфеты! Не зря я его подобрала, теперь он мне поможет. Обязательно должен помочь.

Я достаю из кармана кофты скомканную зеленую бумажку с белкой, аккуратно ее разглаживаю, а потом складываю из нее самолетик. Я умею, меня папа научил. Правда, таких маленьких мы с ним не делали, наоборот, большие, из целой газеты. Но сложить маленький самолетик, оказывается, даже проще. Совсем легко!

Залезаю с ногами на подоконник и открываю форточку. Этого мне, конечно, делать нельзя, но ничего, никто не узнает. А даже если узнают, ладно, пусть наказывают, другого выхода все равно нет. Я шепчу, прижав зеленый самолетик к губам: «Бамбара, чуфара, лорики, ёрики, – а потом добавляю от себя, как Злой Магрибский Колдун в кино, он тоже после заклинания объяснял, чего ему надо: – Пусть Жанна расколдуется и опять превратится в девочку, как была раньше!» И выбрасываю самолетик в форточку, в надежде, что ветер подхватит его и понесет куда надо, к помойке, где лежит дырявая жаба. Я зажмуриваюсь, чтобы не увидеть, куда он полетел – на всякий случай, потому что если мой самолетик с заклинанием просто упал на землю, я не хочу об этом знать. Пока я не знаю, не считается.

…Утром я сразу подбегаю к окну и смотрю во двор. И сразу же вижу Жанну – сидит на своем равновесии в той же самой кофте противного зеленого цвета, как вчера. Расколдовалась, получается. Заклинание сработало. По-настоящему! Вот это да.

Я смотрю в окно и думаю: «Значит, я теперь настоящая ведьма. Умею колдовать. Если вдруг что-то пойдет не так, я знаю заклинание: бамбара, чуфара, лорики, ёрики. Я его скажу, и сразу случится что-то хорошее. И все спасутся, и все исправится навсегда».