Читать книгу Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник) - Макс Фрай - Страница 3

Я помню, с чего все началось. В тот день белая колесница, что зимней порой в самые страшные бури проносилась сквозь наш лес в снежном вихре, впервые несла на себе двоих. Те из лесных жителей, что были смелее и любопытнее прочих, выбрались тогда своих из нор и гнезд, чтобы лучше разглядеть небывалое. Рядом с женщиной, правившей колесницей, сидело человеческое дитя. Ребенок заворожено глядел в глаза своей спутнице, а она ласково улыбалась ему в ответ. Светлые волосы мальчишки были ничем не покрыты, снег лежал на плечах, ресницы опушил иней – но его это как будто ничуть не волновало.

Много времени спустя, когда стихла метель и улеглась снежная пыль, мы собрались, чтобы обсудить увиденное.

Я сказал:

– Ничего хорошего из этого не выйдет. Для чего бы ей ни понадобился этот ребенок, уверен, он понадобился для злых дел.

– Все бы тебе каркать, – возразила мне белка, – может быть, она пощадила и взяла с собой этого мальчика потому, что у нее в сердце впервые шевельнулась любовь. Ты видел ее улыбку? Так улыбается мать над колыбелью.

Остальные загалдели, соглашаясь с белкой, – заяц, и олень, и синицы. Я решил было, что никто не разделит моих страхов, но тут заговорил лис:

– В сердце хозяйки льдов нет места для любви, – сказал он, и, услышав его голос, все остальные замолчали. – Я не уверен даже, что у нее вообще есть сердце. Мне кажется, ворон прав: надо ждать беды.

Желающих оспорить слова лиса не нашлось, но я видел, что многие не убеждены, просто не осмеливаются возразить.

Шли недели. Вопреки нашим страхам, день за днем не происходило ничего плохого. Напротив, холода пошли на убыль. Мы ждали суровых январских морозов – здесь, на самой границе ледяных пустошей, где даже летом лежал и не таял снег, в глухие зимние месяцы неизменно царствовала страшная стужа, заставлявшая все живое забиться поглубже в укрытие, оцепенело съежиться в комок и прижаться к себе подобным, бережно сохраняя остатки тепла до лучших времен.

Но в тот год мороз внезапно отступил. Стояли ясные, теплые дни. Словно в преддверии весны, в ветвях перекликались птицы, а по лесным полянам скакали разыгравшиеся зайцы. И ни разу с того самого дня, как мы видели ребенка, белая колесница не показывалась вблизи нашего леса.

– Ничего удивительного, – сказал мне лис. – Королева, должно быть, забавляется со своей новой игрушкой, позабыв на время о старых.

Белки, синицы и другие все громче уверяли друг друга в наступающих переменах к лучшему, твердя наперебой, что, по всему видать, настоящее живое дитя смягчило холодный нрав своей приемной матери.

Я слушал их болтовню, и мало-помалу собственные мрачные предчувствия начали казаться мне беспричинными. При ярком свете солнца, глядя, как тает снег на сосновых ветках, так легко было поверить в добрые вести!

Северная сторона леса, вплотную примыкавшая к бескрайним заснеженным равнинам, была мало пригодна для жизни. Землю здесь вымораживало ледяное дыхание пустошей, ветра дули сильнее и чаще, а бури нередко ломали деревья в яростных попытках сдвинуть границу между живыми и мертвыми землями дальше к югу. Сами деревья тут вырастали ниже, чем в других местах, кривыми, с узловатыми сучьями.

Один из таких сучьев я облюбовал для себя, чтобы сидеть на нем в погожие дни – а сейчас дни были сплошь погожими. Щурясь от солнца, я вглядывался в раскинувшиеся передо мной просторы, сияющие белизной. Где-то там, среди сугробов и торосов, стоял дворец хозяйки льдов. Сам я никогда его не видел: жители леса не заходили и не залетали на пустоши дальше, чем на несколько прыжков или взмахов крыльями.

Так было раньше, но не теперь. Я заметил несколько цепочек следов, уводивших из леса на открытое место. Заячьи, волчьи, оленьи. Я пожалел, что рядом со мной нет лиса. Он выругал бы глупое зверье – и, пожалуй, отговорил бы меня от той глупости, что собирался совершить я сам.

Я расправил крылья, готовый сняться с ветки, чтобы лететь в сторону пустошей, но остановился, увидев на горизонте движущуюся фигуру. Кто-то шел к лесу: может быть, один из тех зверей, чьи следы я видел, возвращался назад? Но через мгновение я разглядел человеческую фигуру, а еще миг спустя увидел его целиком.

Он приближался слишком быстро. Не знаю, как такое могло быть. Он шел пешком, размеренно поднимая и опуская ноги, и все же с каждым шагом оказывался намного ближе, словно мчался гигантскими прыжками. С каждым шагом я мог видеть его все отчетливее и ощутил, как меня охватывает ужас.

Он стал выше ростом и выглядел старше, чем мне помнилось, словно за неполные два месяца для него прошло несколько лет. Его кожа была мертвенно-бледной, цвета лежалого февральского снега. Волосы издалека показались мне белокурыми, но потом я увидел, что они совершенно седые. Описывать его глаза я не возьмусь, знаю только, что подумал тогда: это последнее, что я вижу в своей жизни.

Он остановился у кромки леса. Дерево, на котором я сидел, прижавшись к стволу, ни жив ни мертв от страха, стояло первым в ряду других деревьев, и вышло так, что существо, еще недавно бывшее человеческим ребенком, оказалось стоящим едва ли не прямо подо мной. Оттого ли, что он не подумал взглянуть вверх, оттого ли, что ствол был узловатым и бугристым, почерневшим и полумертвым от выпавших на его век морозов и бурь – только он меня не заметил. Это спасло мне жизнь.

Наклонившись, он взял в ладонь немного снега из-под ног, сжал и снова разжал пальцы – я видел каждое его движение – и швырнул в сторону леса получившийся снежок. Только вместе снежка из его руки вылетело облако ледяной пыли, в следующую секунду ставшее вихрем, ставшее ураганом. И этот ураган обрушился на лес.

Я видел, как валятся вырванные с корнем сосны и ели, как мгновенно чернеет и осыпается от холода хвоя. Видел оленя, что пытался бежать, но вихрь настиг его в прыжке, и мертвое, окоченевшее тело упало на землю. Я видел, как место, бывшее моим домом, превращается в ничто, в обледенелое кладбище, а на лице того, кто это сделал, не отражалось ни сожаления, ни радости, одна лишь холодная безмятежность.

Когда все закончилось, от нашего леса осталось стоять одно-единственное дерево – то, на котором я прятался. Тогда со стороны пустошей приблизилась белая колесница, в которой сидела хозяйка льдов.

– Отличная работа, Кай – сказала она. Голос у нее был нежный, словно перезвон ледяных колокольчиков.

Тот, кого она назвала Каем, подошел и стал перед ней на колени, а королева погладила его по голове, как человек потрепал бы за уши послушного пса. На лице у него расцвела улыбка, сделав его до ужаса похожим на того мальчика, каким он был, когда еще был человеком.

– Я счастлив служить тебе, – ответил Кай.

– О, ты еще послужишь мне, – произнесла королева ласково. – В этом мире еще так много лесов, полей и людских городов.

Она указала на одиноко стоящее дерево:

– Закончи с ним.

Кай небрежно хлопнул ладонью по стволу сосны, ее кора треснула, встопорщилась ледяными иглами, и дерево со скрежетом завалилось на бок.

К тому времени, как я смог выпутаться из наполовину обломанных сучьев и выползти из-под упавшего ствола, ни колесницы, ни королевы и ее слуги уже не было. Я долго кружил над тем, что осталось от моего леса, но не нашел никого живого, ничего, кроме окоченевших тел.

…Тогда я полетел на юг. Я летел много дней, останавливаясь лишь для еды и короткого отдыха. Меня гнал страх. Я желал оказаться как можно дальше от ледяных пустошей и их королевы. Но я все думал о ее словах – так много лесов, так много городов – и в конце концов понял, что если только хозяйку льдов не остановить, то нигде в целом мире не будет достаточно далеко, чтобы скрыться от нее. Потому что рано или поздно там появится седоволосый мальчик с ледяными глазами, расчищающий путь для ее белой колесницы.

Конечно, я много раз рассказывал свою историю. Поначалу я рассказывал ее каждому встречному зверю и птице. Но мне мало кто верил. Наверное, если бы мне самому рассказал подобное какой-то бродяга, я сам не поверил бы ему. Один раз я прибился к стае кочующих грачей и галок и больше недели летел с ними. К тому времени я забрался так далеко к югу, что мои рассказы о хозяйке льдов слушали, как страшную сказку. Я искал одно место, о котором мало кто знал, и которое я сам до недавних пор считал выдумкой. Беседуя с перелетными гусями, сороками и бродячими котами, я понемногу продвигался в нужном направлении, по крупицам собирая сведения. И в конце концов я нашел то, что искал.

Она жила в доме, окруженном цветущим садом. Мои поиски завершились к середине марта, и в других местах деревья едва зазеленели, но только не здесь: здесь падали лепестки с вишен, гудели пчелы над яблонями, а траву под деревьями усыпали фиалки, гиацинты и лилии. Из дверей дома с высокими цветными витражами, переливавшимися радугой в солнечном свете, мне навстречу вышла женщина, и я, как умел, поклонился ей. Сначала мне показалось, что она очень стара и идет, тяжело опираясь на клюку, но потом я увидел перед собой статную красавицу средних лет с посохом в руках, в следующий миг передо мной была молодая девушка, а затем – снова старуха. Приблизившись, она заговорила со мной:

– Кто ты и как попал сюда?

Я рассказал ей все.

– Хочешь ли ты помочь мне, маленький ворон? – спросила повелительница лета, выслушав мои слова. – Не желаешь ли ты отплатить моей сестре за то, что по ее повелению сделали с твоим лесом?

Я вспомнил, как падали снежные хлопья на рыжую шкуру лиса, лежавшего мертвым у своей норы, и ответил:

– Да.

Она объяснила мне, что я должен делать и, скрывшись ненадолго в доме, вынесла оттуда и поставила передо мной башмачки ярко-красного цвета. Схватив их покрепче, я полетел прочь из сада.

Сначала я боялся выронить башмачки, но они показались мне легче перышка, и я безо всякого труда нес их, заботясь только о том, чтобы не забыться и случайно не разжать когтей. Я летел над полями и селами, над дорогами и разглядывал людей, попадавшихся мне на пути.

Покружив, присматриваясь, над прачкой, стиравшей белье в реке, я полетел дальше: она была взрослее, чем велела мне королева. По дороге шла девочка подходящего возраста – но ее вела за руку мать. Наконец, на городской окраине я отыскал то, что мне было нужно. На крыше высокого дома, как раз над водосточным желобом, сидела, болтая босыми ногами, девчонка. Она была бедно одета, но чисто умыта, с милым личиком и светлыми волосами. Я опустился на крышу рядом с ней и глянул искоса.

– Ну, надо же! – сказала девчонка со смехом, вовсе не испугавшись. – Эй, ворона, признавайся: у кого ты стащила туфли?

Она протянула ко мне руку, но я отскочил в сторону, бросив башмачки. Девочка подняла их и в удивлении приоткрыла рот, разглядывая. Ярко-алые башмачки, казалось, светились в ее руках. Чуть поколебавшись, она попробовала их примерить, и, конечно же, башмачки пришлись как раз впору.

Сидя поодаль, я смотрел, как меняется ее лицо: из радостного оно сделалось задумчивым, потом беспокойным, словно девочка старалась припомнить что-то забытое. Потом она встала и нырнула в дом через чердачное окно.

Я ждал. Тени сдвинулись едва ли на длину моего крыла, когда девочка, обутая в новые башмаки, вышла из дома и двинулась по улице – так, словно точно знала, куда и зачем идет. Я двигался следом, перепархивая с крыши на крышу, с дерева на дерево, наблюдая за ней. Мы миновали город, свернули с дороги. Наш путь пересекал глубокий весенний ручей, но девочка в красных башмачках, ни секунды не колеблясь, перешла его вброд.

Когда она занесла ногу, чтобы войти в калитку в ограде, за которой цвел сад, башмаки сами собой свалились с ее ног и исчезли. Девочка остановилась в нерешительности, завертела головой, оглядываясь, но к ней уже спешила молодая женщина в цветочном венке, меняясь на ходу, превращаясь в старушку в шляпе, расписанной цветами.

– Как тебя зовут, дитя? – спросила она нежно.

Услышав ее голос, девочка улыбнулась, сразу успокоившись, и ответила:

– Герда.

…Много дней я летел, куда глаза глядят. Точнее, мне казалось, что я лечу, куда глаза глядят, но когда дубы, клены и каштаны почти совсем исчезли, уступив место березам и соснам, я понял, что все это время стремился назад, на север. Тогда я остановился, поселившись в первом попавшемся лесу: по большому счету, мне было все равно, где жить. Я никому не рассказывал, что встречался с королевой лета, и что для нее сделал. Меня мучила совесть.

– Моя сестра, – сказала она, – нашла способ нарушить древний договор, согласно которому каждая из нас не может посягать на владения другой. Она создала того, кто способен сражаться за нее. Есть лишь один способ остановить ее: сделать то же самое.

– Что ты сделаешь с ней? – спросил я, глядя на девочку, крепко спавшую на постели из цветов.

– О, не волнуйся, маленький ворон, – ответила королева лета. – С ней все будет в порядке.

Она погладила девочку по голове, и там, где ее рука коснулась волос, их цвет изменился, став из белокурого золотым.

– Она заставит снег растаять? Растопит льды, будет взглядом зажигать пламя?

Я представил себе битву между теплом и холодом и разрушения, которые неизбежно вызовет такая битва.

– Лети, маленький ворон, – рассмеявшись, ответила королева. – И, прошу тебя, сохрани нашу встречу в тайне.

Даже если бы она не попросила меня, я так и поступил бы. Ночь за ночью мне снилось одно и то же: как девочка, сидящая на крыше у чердачного окна, протягивает руку за красными башмачками. Кто были ее родители? Велико ли сейчас их горе? Должен ли я был отказаться от поручения королевы?

…Я не искал встреч с сородичами и старался держаться подальше от стай других воронов, ворон и грачей. В середине лета я обратил внимание на одинокую серую ворону, которая вела себя так же, как и я, из-за чего мы с ней то и дело сталкивались клюв к клюву в самых глухих уголках леса. Как-то я из вежливости заговорил с ней.

Ее звали Клара – имя, данное людьми, потому что она родилась и выросла в неволе. В лесу ей, бывшей ручной вороне, приходилось нелегко. Клара была чем-то похожа на меня: потерянная, не желающая говорить о прошлом. Она почти не умела охотиться, плохо разбиралась в ягодах и выбрала себе неподходящее место для ночевки. Кто-то должен был о ней позаботиться.

Листья с деревьев осыпались, пришли затяжные осенние дожди, а потом и снег. Мы с Кларой сидели бок о бок, склевывая с куста ягоды терновника, переговариваясь друг с другом о том, что не так уж плохо живется здесь, в этом лесу. Я сказал, что по весне я выстрою хорошее, крепкое гнездо для будущего выводка воронят, подумав при этом: если только мы все переживем грядущую зиму.

– Смотри, – сказала Клара, – как странно. Та девушка, что приближается к нам по дороге, совсем босая, в такой-то холод!

Клянусь, я понял, кто это, еще до того, как обернулся.

Герда тоже казалась старше, чем была в тот день, когда я увел ее из дома. Но я едва заметил это, все мои мысли мгновенно смыло потоком радости, охватившей меня от того, что я находился с ней рядом. Была ли она красива? Я не смог бы ответить на этот вопрос. Я только знал, совершенно твердо знал, что эта девушка прекраснее и лучше всех на свете, и чего бы она ни хотела, я должен сделать все, чтобы помочь ей.

Конечно же, она будет рада нашей помощи, она ищет любимого брата по имени Кай, которого потеряла; не видали ли мы его?

– Брата? – каркнул я. Изумление пробилось даже сквозь затуманенный счастьем от близости Герды разум.

Да, названого брата, которого она знает с детства и любит всем сердцем, так мы не знаем, где он может быть сейчас?

Я открыл было клюв, чтобы объяснить ей, как сильно она ошибается, что она даже ни разу не видела того, кого называет братом, но улыбка королевы лета встала перед моими глазами, и горло помимо воли сдавил спазм.

– Кажется, я видел его, – смог выдавить я, прокашлявшись. – Его унесла Снежная королева, слышала ли ты о ней?

Выслушав мой рассказ, Герда поблагодарила нас за помощь – я почувствовал себя на седьмом небе от счастья – и сказала:

– Но это так далеко… как я дойду туда пешком, босая?

Все мы посмотрели на ее ноги. Пока мы разговаривали, на том месте, где стояла Герда, пробилась свежая трава. Никто из нас не нашел в этом ничего странного.

Клара вызвалась проводить ее в город, чтобы она нашла там обувь и повозку с лошадьми. Я остался в лесу – мне не хотелось расставаться с Гердой, но она велела мне так сделать, сказав, что и одной вороны-проводницы более чем достаточно.

Пока я ждал их, ко мне постепенно возвращалась способность думать – если только можно назвать раздумьями сумбур, царивший в моей голове. Если бы не Клара, я бы немедленно улетел, куда глаза глядят. Мне не хотелось вновь испытать то, что я чувствовал рядом с Гердой. Но я не мог оставить ручную ворону одну.

Клара вернулась поздно вечером. Она вся была в слезах: Герда не взяла ее с собой. Девушка уехала из города в золотой карете, запряженной четверкой лошадей. Весь город наперебой старался угодить ей.

– В золотой карете? – переспросил я, не веря своим ушам.

– Да, – ответила Клара, – ее владелец с радостью подарил карету этой милой девочке!

В этом я как раз не сомневался.

– Слишком уж роскошно для здешних мест – проговорил я.

Это было ошибкой. Клара рассталась с Гердой совсем недавно.

– Мы должны лететь за ней, – сказала она. – Как мы не подумали, что подвергаем ее опасности! Я не прощу себе, если что-то случится!

Я пытался отговорить ее, но бесполезно. В конце концов Клара просто взлетела и направилась на север, не слушая моих уговоров.

Мы нашли убитого кучера и слуг. Могли ли они бежать? Вряд ли тем, кто ограбил карету, нужна была их смерть, они напали только из-за золота. Но слуги защищали не золото, они защищали Герду, сидевшую в карете, и ради нее были готовы сражаться до последнего.

Мы видели разбойничий лагерь, по которому бродили, пряча друг от друга глаза, плохо одетые, обросшие бородами люди с печальными, растерянными лицами. Совсем молодая девушка – судя по одежде и оружию, их предводительница – рыдая, билась головой о землю, твердя: я не хотела, я не виновата, пожалуйста! Один из разбойников раскачивался в петле на суку.

Выяснять, что здесь произошло, мы не стали. Дикие голуби рассказали нам, что золотоволосая девушка уехала на север верхом на олене, жившем у разбойников, хотя, насколько поняли голуби, ей предлагали взять и лошадей, и карету. Мы полетели следом.

Если сначала я всего лишь следовал за Кларой, ожидая, пока к ней вернется здравость рассудка, чтобы уговорить ее вернуться назад, то теперь я чувствовал, что должен увидеть, чем все кончится.

Через несколько дней полета перед нами открылись ледяные пустоши.

Мы нашли оленя, замерзшего до полусмерти, с ввалившимися боками, лежащим под небом, пылающим северным сиянием.

– Когда ты ел в последний раз? – спросила Клара.

– Мы мчались без отдыха, – ответил олень. Слова давались ему с трудом. – Она торопилась.

Я взял с Клары слово оставаться снаружи ледяных чертогов, пока я не вернусь. Наверное, мне и самому не стоило бы соваться внутрь, я бы так и сделал, если бы мог.

Там было холодно и совсем тихо, я не слышал ничего, кроме шороха собственных крыльев. Я летел через бесконечный лабиринт ледяных покоев, безошибочно находя дорогу по чуть протаявшим на полу следам босых ног – должно быть, где-то по дороге Герда снова потеряла дареную обувь.

Они стояли друг перед другом, Кай и Герда, зима и лето, в огромном зале, пол которого был похож на замерзшее озеро. Кай еще меньше походил на человека, чем в нашу прошлую встречу. Его кожу покрывали морозные узоры. Я усомнился, способна ли сила Герды вообще подействовать на это существо.

– Я нашла тебя, – проговорила Герда.

Услышав ее голос, я почувствовал, что любовь к ней охватила все мое существо: как я мог осуждать ее? Как мог бояться? Почему стыдился, вспоминая о том, что помог сделать ее тем, кем она стала?

Герда протянула руку, чтобы дотронуться до Кая. Тот попытался оттолкнуть ее – оттолкнуть! Ее! И я, выпустив когти, упал на него сверху, чтобы не дать ему этого сделать.

Я даже не коснулся его. Кай повел рукой, и меня отшвырнуло в сторону, я упал на груду ледяных осколков, до самого сердца охваченный холодом, не в силах шевельнуть ни лапой, ни крылом.

Рука Герды легла на его плечо, и Кай вскрикнул: от боли? От удивления? Я погрузился в темноту.

Очнулся я от того, что меня тормошила Клара. Полярное сияние освещало пустой зал, только лед в центре озера пошел трещинами, словно туда с размаху упало что-то тяжелое. Я попробовал шевельнуться, но не смог. Не чувствовал тела. Не мог понять даже, дышу я или нет.

– Они ушли, – сказала Клара, плача.

– Вдвоем? – выговорил я.

– Ну конечно. Держась за руки.

– Как он выглядел?

– А как он должен был выглядеть? – ответила мне Клара. – Как обыкновенный мальчик. Он целовал ее и спрашивал, почему она не шла так долго, ведь он так по ней скучал.

Значит, она смогла. Она снова сделала его человеком. Вылечила его. Интересно, смогла бы она вылечить и меня? Наверное, смогла бы – просто забыла обо мне в суматохе.

Мне стало еще холоднее, и свет полярного сияния потускнел. Я понял, что умираю.

– Клара, – позвал я.

– Сейчас, – ответила она.

Клювом и лапами она быстро перебирала те ледяные осколки, что я раскидал.

– Он сказал, если сложить из них слово «вечность», то исполнится любое твое желание, – проговорила она торопливо. – Подожди, я сейчас. Я попробую.

И я ждал, слушая тонкое позвякивание льдинок, пока холод и темнота не поглотили меня целиком.