Читать книгу Проект особого значения - Макс Алексеевич Глебов, Макс Глебов - Страница 5

Ю_Шутова. «Ген бессмертия»
Агинор

Оглавление

Месяц в ожидании заказа для Джо они провели на острове. Гена бы с удовольствием поболтался по Дриме еще, но он видел, что Ксения здесь, среди людей была слишком напряжена. «Привыкла там у себя, к одиночеству, и толпа давит на нее. Бывает такое», – рассудил он и заказал этот островок, крохотный, не больше носового платка. Жилая капсула на двоих да длинный пирс. Нырять в глубины океана он не хотел, купался по утрам, стараясь не уплывать далеко. Да и почти ледяная вода не располагала к долгим заплывам. А вот Ксении на температуру было плевать, она уплывала далеко, а биогеновой защитой пренебрегала, говорила: «Ну его, нравится кожей чувствовать воду».

Зато ночи были жаркими. Не в погодном смысле. Жаркими были объятья под прозрачной крышей капсулы, и только утыканный чужими звездами космос, привалясь плечом, заглядывал внутрь. Тело Ксении, светло-коричневое днем, в темноте, превращалось в эбеновую статуэтку, но гибкую – живую и горячую. Ее руки, ее губы ласкали, не задумываясь о приличиях, и Петров плыл в этих черных волнах, тонул, выныривал для короткого томительного вдоха, и вновь опускался в океанские глубины наслаждения. Он весь до краев был наполнен звенящим счастьем, и каждая клеточка, каждый ген в каждой клеточке пели: «Я люблю!»

Задумываясь, куда бы еще махнуть, Гена открывал Атлас фронтира, рассматривал миры, выбирал. 3-D картинки вставали перед глазами, и повинуясь движению ладони, исчезали. Наконец, Гена выбрал. Это была экзопланета Агинор, и в Атласе про нее не было практически никакой информации, даже картинка не всплыла. Все, что выдал виртуальный гид, укладывалось в три предложения, сказанные задушевным женским голосом: «Кремль – единственное поселение. Уровень цивилизации –5. Посещения не рекомендованы». Координаты, правда, прилагались.

Вот он, таинственный, неизведанный мир. Особенно зацепил Петрова цивилизационный индекс: «Минус пять! Они что, в эпохе Двигателя Внутреннего Сгорания застряли? Реконструкция прошлого в масштабах планеты. Обалдеть».

Ксению уговорил быстро. Она, вообще, легко соглашалась с ним, и Петров был уверен: это то самое родство душ, что возникает между любящими людьми.

* * *

Телепорт забросил их под купол орбитального причала. Хотелось глянуть на корабль Ксении, но никак: рукав ведет прямо к входному шлюзу, так что знакомство с Джо состоится прямо у того в брюхе.

Они уже успели расположиться в рубке, когда раздался приятный баритон:

– А, это ты, Шесть-Восемнадцать, извини, не заметил. А кто это с тобой? Питомца завела?

Ксения улыбнулась в потолок:

– Привет, Джо. Это мой друг, Гена. Он полетит с нами.

– Друг – приятель, или друг – э-э-э?.. – бестелесный голос имитировал смущение.

Ксения рассмеялась в кулачок:

– Прекрати, Джо. Вторая каюта не нужна.

– Ну вот, теперь старый тупица Джо уяснил, – игриво проворковал голос корабля, и уже более деловым тоном добавил, – с ремонтом я закончил. Протестирую системы, и можно лететь. Спасибо за элероны, они очень миленькие, порадовала старика, Шесть-Восемнадцать.

– Почему он зовет тебя Шесть-Восемнадцать? – спросил Петров.

Пальцы Ксении бегали по панели управления, не поднимая головы, она ответила:

– Ну, он все-таки машина, цифры ему нравятся больше.

Джо завибрировал – пошел на взлет. Ощутимо вдавило в кресло. Потом невесомость. Не будь привязан ремнями к креслу, Гена взлетел бы. Современные межзвездные круизники давно лишились подобных забавных моментов.

Корабль скользил по орбите Дионы, выбирая место для гиперпрыжка.

Джо оказался антикварным грузовиком-дальнобойщиком. Гена удивленно хмыкнул, когда на глаза попалась надпись на стабилизаторе внутренней гравитации: «Сделано людьми на Земле». Уже веками космическая техника собирается на орбитальных заводах, и это вовсе не земные орбиты. Коконов для гиперсна предусмотрено не было, поэтому две недели полета они провели в блаженном безделье: смотрели старые фильмы, лопали не слишком разнообразую пищу из десублиматора, разговаривали. И Джо частенько вклинивался в их беседы, отключить его было невозможно, а на призывы: «Хорош подслушивать, жестянка!» он не реагировал.

Он был любопытен, или умело делал вид. Расспрашивал. И Гена часами рассказывал, как они гоняются за чертовым геном летальности, то с метилированием, то с ацетилированием, про генные каскады, паттерны, маркеры и экспрессию. Джо сопоставлял, анализировал, и уже через неделю Гена поймал себя на мысли, что их беседа вышла на вполне профессиональный уровень. «Я обсуждаю рабочие проект с доисторическим грузовиком! Расскажу Сашке, он со стула свалится», – усмехался про себя, но к словам Джо прислушивался и его формулы сохранял на флеш-кристалл. Но с одним тезисом спорил до хрипоты и раздражения, до выкриков: «Что ты можешь понимать, жестянка?! Я полжизни лет на это угробил, а ты за неделю проникся?»

– Вам не хватает фактора случайности, – говорил Джо. – Вы отметаете все, что кажется нелепым, не влезающим в жесткие рамки. Сначала ставите эти рамки, а потом пихаете туда – что влезло, то влезло, а что нет – обрезать.

Ну какие случайности? Бегать за каждым случайным фактором? Да они погрязнут в разборе информационного шлака.

Время летело быстро: разговоры, кино и книги, негромкая музыка и Ксения: матовая темная кожа, тусклая медь волос, апельсин, корица, пьянящая винная нота – терпкая страсть.

Они опустились на Агинор вечером, уже стемнело. Здесь не было орбитального причала, корабли опускались прямо на покрытый красноватой спекшейся массой пустырь: местный космодром. Из маленькой будочки вышел человек – невысокая щуплая фигурка, лысая голова с хрящевым гребешком, пол и возраст не определить, – помахал рукой:

– Эй, сюда давайте!

Человечек трещал без умолку: «Туристы, да? Откуда? С Земли? Это с Большой, что ли? Мне откуда знать, может и Малая есть, а может и еще какая, в Альянсе чего только нет. Меня Бо звать. Да, так и зовите: Бо. Я тут слуга за все. Счас вам пропуск в Кремль выпишу и пойдете. Без него не впустят. А я вот что, я вас провожу. У меня и смена кончается. Всяко уж никто не прилетит больше. А я вам Кремль покажу, то-се. Продукты опять же и всякое такое…» До поселка они доехали в тарахтящей, воняющей чем-то не до конца сгоревшим, колымаге без крыши. Рыжая пыль щедро летела в лица. Кроме пыли и пустой равнины, прячущейся в стылый сумрак, вокруг ничего не было. Наконец, из пылевых завихрений вынырнул холм, на нем – стена, башни с круглыми антеннами на макушках. Машинка, поднапрягшись, пошла в гору и посигналив, остановилась у высоких, наглухо запертых ворот. Бо, сунув пальцы в рот, свистнула. Открылась крохотная форточка и оттуда крикнули хрипло:

– Не фулюгань, Свистулька! Погодь, сервера скрыпят. Щас откроетси.

Створка ворот, и впрямь, поехала вбок, колымага Бо просквозила внутрь периметра.

Улицы, образованные рядами стандартных домов, одноэтажных, с плоскими крышами, фонари, тусклые от залепившей стекла пыли. Бо тормознула у дома побольше. У входа загордка – высокий штабель серых мешков.

– Во, супермаркет. Продпакетов прихватим, и я вас на ночь устрою. Завтра утром экскурсию по Кремлю вам проведу, потом на шахту сгоняем. Пошли скоренько, пока не закрылось.

Ведомые Бо, они обошли мешочный полустенок. Дверь, скрипнув, открылась. Внутри – стеллажи, заставленные коробками, целый город, выстроенный из коробок, коробочек и коробищ. Как из кубиков. Стол. Какой-то мужик в продавленном кресле, ноги в тяжелых башмаках задраны на пыльную столешницу. В зубах сигара.

– Кого привела, Свистулька? – мужик даже не шелохнулся, лишь прищурил один глаз сквозь сигарный дым.

– Здорово, Суслик. Это туристы. Прикинь?! Давненько к нам никто не жаловал. Выдай им, чего полагается. Да не жлобись, не жлобись, – быстро добавила, видимо, усмотрев в Сусликовом лице нежелание выдать. – Ну и мне тоже. Рацион на неделю.

Мужик завозился, выгребаясь из кресла, как из раковины. Помахал сигарным окурком, разгоняя дым. Выглядел он гораздо старше Петрова: лицо, как кусок вяленой говядины, набрякшие синюшные мешки под глазами, глубокие морщины у рта. Коротковатая верхняя губа, открывала пару длинных передних зубов. Он пошурудил по полкам, вывалил на стол какие-то пакеты, разобрал на две кучки, ткнул пальцем:

– Это тебе, Бо, это этим. Куда ты их?

Бо, засовывая своя порцию в рюкзачок, неопределенно махнула рукой:

– В хибару Нельсона отведу. Там чисто. Он бы не стал возражать. Как думаешь?

Суслик, пожал плечами:

– А есть разница? – и, уже явно адресуясь к Петрову, спросил, – чего стоите-то? Забирайте жорево.

– А платить? – Гена покрутил запястьем, демонстрируя желание приложиться уникомом к какому-либо терминалу.

Суслик отмахнулся:

– Не надо. У нас тут коммунизм, – и мрачно усмехнувшись, добавил, – военный.

Сграбастав все пакеты, опять загрузились в колымагу Бо. И еще через пару минут она высадила своих пассажиров у типового дома с темными окнами:

– Вот, ночуйте. Тут Нельсон жил. Теперь свободно. Там все работает: свет, душ, сортир, разберетесь. А я завтра подъеду с утреца. Ну покеда.

* * *

Но утра не случилось. Ночь вдруг взорвалась: содрогнулась, жахнула глухим, будто подземным, взрывом, застрекотала, заорала мятущимися срывающимися в крик голосами.

Петров вскочил: «Что? Что происходит?» – за окном, где-то позади домов вспыхивало и гасло. Наскоро одевшись, выскочили на улицу. Мимо бежали люди. В едва подсвеченной фонарями мутной жиже они казались тенями, бесплотными призраками, которых несет инфернальный ветер. Кто-то толкнул Гену в плечо:

– Чего встали?

Обернувшись, он признал давешнего мужика с продпайками, кажется, Бо обозвала его Сусликом. В руках у того был бластер.

– Давайте к арсеналу! – проорал Суслик.

– Что случилось? – крикнул Гена, и тут же подумал: «Почему я кричу? Почему он орет? Ведь и так все слышно. Это страх. Он пропитывает нас, заставляет орать, бежать».

– Муравьи периметр прорвали!

– Муравьи? Насекомые?

– Да кабы! Люди!

Они с Ксенией уже бежали рядом с Сусликом. Пригибались, когда казалось, что жахает совсем рядом. Вдруг Петров споткнулся и, выставив руки, влетел в мягкое и влажное. Поднявшись на коленки, он уткнулся взглядом в лицо: серое, измазанное пылью, мертвое лицо Бо. Ниже лица и тоненькой торчащей из расстегнутого ворота рубахи шеи было черное мокрое месиво. Посмотрел на свои ладони – они тоже были черными и мокрыми. Нет, не черными – просто темно – красными, кровавыми.

Суслик поднял валявшийся рядом с трупом бластер, сунул Петрову прямо в измазанные чужой кровью руки:

– Умеешь?

Гена покачал головой, на слова сил уже не было.

– Я умею, – Ксения отобрала бластер, чем-то пощелкала, – заряжен.

Они опять побежали. Но тут почти рядом просвистело.

– Ложись! – крикнул Суслик, и Петров, уже не думая ни о чем, рухнул в рыжую пыль.

Взорвалось, засыпав комьями земли и щебенкой.

– Сюда давайте, – Суслик метнулся в дверь ближайшего дома, Ксения с Геной влетели следом.

Он устроился у одного окна, распахнул створки, выставил ствол наружу. Ксения, как зеркальное отражение, с точностью повторила маневр, залегла у противоположного окна. «А что делать мне?» – растерялся Гена, но спросить не успел, Ксения, обернувшись, ткнула пальцем в угол комнаты:

– Туда. На линии огня не стой.

Он отполз к стоящему в углу дивану, привалился спиной, закрыл глаза. И сразу всплыло мертвое лицо Бо. «Мы бьемся над задачей продлить человечью жизнь, растянуть ее почти до бесконечности, счастливую, здоровую, созидательную жизнь. А они, мало того, что коверкают свой облик, они берут в руки эти штуки, убивают друг друга, крушат тела, прекрасные храмы наших душ. Во имя чего? Что можно не поделить здесь, на затерянной во фронтире пыльной планетке? Что может стоить дороже жизни Свистульки Бо? Моей? Ксении?»

Стало тише, бой сместился куда-то в сторону. Суслик отполз от окна чуть в сторону, устроился на полу под стеной. Ксения продолжала высматривать что-то на улице.

– Надо идти? – встрепенулся Гена.

– Посидим еще, – теперь Суслик говорил тихо, хрипло, он поминутно кашлял, прикрывая рот грязным кулаком, – отдышусь.

Он завозился, вытащил из кармана пакет, разорвал, показалось что-то белое. Не сразу Петров сообразил, что это медицинская накладка для обработки ран. А Суслик, расстегнув куртку, засунул накладку себе на грудь. Опять закашлялся – в уголках губ скопилось алое.

– Вы ранены? – Гена видел, как тот морщится от боли.

– Фигня, чиркнуло только. Главное, живы.

– А из-за чего это? Ну, война… Муравьи эти… Кто это?

– Да нечего рассказывать. Из-за денег все. Как обычно. Агинор – сплошные таафеитовые копи. Ну про таафеит ты, я чай, знаешь. На Земле его с гулькин хрен, а тут навалом. Раньше его только на бабьи цацки пускали, он же дороже брюликов…

– Да знаю я, – перебил Петров, – лет десять назад его к делу пристроили, оказалось на кристаллы таафеита столько информации записать можно, мама не горюй. Но война-то почему? Я не понимаю.

– Ага. Кристалл в каждой флешке. А откуда?

– Синтезировали…

– Размечтался. Один чел случайно на наш Агинор наткнулся. Колупнул ногтем, а тут он, кристальчик вожделенный.

– Это вы про Илью Замазкинда? Дак он же… Его же…

– Посадили. А знаешь, за что?

– Ну да, новости смотрел. За монополию. Ну за нарушение антимонопольного…

Суслик засмеялся, подавился кашлем, на подбородок сбежала тонкая алая струйка, он размазал ее тыльной стороной ладони.

– Замазкинд рейнджером был, эту планету нашел, начал качать минерал, разбогател за раз. И в Альянс не заявил, просто к рукам прибрал. А три года назад Альянс планету заново открыл. Прилетели, а тут шахты, поселки рудокопов. Удивились: это кто тут хозяйничает? А Замазкинд уперся: моя планета! Ему: нет в Альянсе собственности на миры. Планеты, их недра и тэпэ принадлежат человечеству. Ему даже компромисс предложили – руководить разработками и освоением Агинора. А тот ни в какую: моя, и все! Короче, посадить – посадили, а проблему не решили. У Илюхи тут не только шахты, у него тут собственная армия была, те еще отморозки.

– Муравьи?

– Ну. Они рудокопов под землю загнали. Вместе с семьями. Работайте! И не вылазьте. Кто шеро́хнется – мало не будет.

Гена представил холодные темные пещеры, полные сжавшихся в ужасе людей, вокруг мужики с бластерами: шаг влево, шаг вправо – побег, расстрел на месте.

– Что, убьют?

Суслик опять попробовал рассмеяться, заперхал, выдувая розовые пузыри:

– Убьют… Кабы… Там за главного Папа Сью, тот еще говнюк. Не смотри, что имечко бабье. Вся его кодла – сектанты. Носители последнего света. Слыхал? Вряд ли. Для них смерть – всего лишь шаг к следующей жизни. Значит, не наказание, а наоборот, типа, билет на следующий уровень. А вот боль… Они в этом специалисты. Могут заставить тебя жить болью годами, привыкнуть к ней и испытывать от нее наслаждение. Извращенцы. Суки.

Петров еще хотел спросить что-то, но не успел, Ксения полголоса сказала непонятное:

– Трое на одиннадцать.

Суслик среагировал сразу: согнувшись, перебежал к ней, и, чуть высунув нос, глянул на улицу.

Дальше все произошло так быстро, что Петров даже не успел испугаться.

Жахнуло. Стена, та, под которой сидела Ксения, пузырем вдулась внутрь комнаты, лопнула, осыпаясь, увлекая за собой куски потолка, оконной рамы, зазвенели осколки. Все затянуло едким дымом, сквозь который сверкал плавящийся карбопласт.

И стало тихо. Не абсолютно: пощелкивание, разрывы и крики остались, но превратились в почти неслышный фон. Тишина давила на уши, ломила виски – норовила сдавить голову так, что она лопнет перезрелым гранатом, выплеснув во все стороны красное и белое.

Куча шевельнулась, оттуда, ругаясь сквозь зубы, выполз Суслик. Куртка на нем тлела, он охлопал ее ладонями. Раскидал обломки. Отвалил кусок оконной рамы, присвистнул, обернулся измазанным кровью лицом к Петрову:

– Сюда ползи.

Гена увидел Ксению, ее лохматую голову, присыпанную пестрым мусором, спину. Она лежала ничком. Из спины торчал узкий треугольный плавник – осколок стекла. Ксения стала похожа на рыбу, на акулу, плывущую ниже уровня реальности, и только треугольник плавника показывал, что она здесь. Петрову захотелось заорать, позвать ее, как там на берегу, но он чувствовал: это невозможно. Можно было только шептать: «Ксения, Ксения…» – несмело прикасаясь пальцами, так чтобы не задеть темное пятно, быстро расползающееся вокруг зловещего плавника.

Суслик подсунул ладонь ей под шею, замер, покачал головой, обтер окровавленные пальцы о штаны:

– Каюк. Надо двигаться. Как бы муравьи шахту не захватили.

Гена покачал головой. Он никуда отсюда не уйдет. Он не может бросить ее вот так запросто, как бросили Бо посреди улицы.

– Ладно, – Суслик сунул ему в руки бластер, – если встречу врача, пришлю, хотя… – махнув рукой: бессмысленно, мол.

Бой ушел куда-то в сторону. Крики, потрескивание выстрелов, буханье взрывов – все звучало приглушенно. Или Петров просто оглох? Оглох от горя, от невозможности принять эту потерю: Ксения умерла. Ксения умерла, и виноват в этом был только он. Не так и не увиденные муравьи, не картонный злодей Папа Сью, нет – только он. Он притащил ее сюда, на эту долбанную планету, в этот внезапный ад. Притащил просто из щенячьего любопытства, подростковой жажды запретных плодов. Он стоял на коленях над мертвым телом своей единственной и последней любви, раскачивался, обхватив руками голову и выл: хрипло и бессмысленно, по-собачьи. Как пес, потерявший хозяина, он отказывался от своей жизни. Она была не нужна ему. Все то, что еще вчера казалось таким важным: его работа, его исследования, его научный поиск – все, что по-настоящему составляло его жизнь, мгновенно превратилось в труху, в мусор. Вся его жизнь стала лишь кучкой сора в тот момент, когда умерла Ксения.

Он неотрывно смотрел на торчавший из ее спины плавник. Глаза разъедало дымом, слезами, и ему казалось, что тот трепещет, и Ксения, не двигаясь с места в этом мире, все же уплывает от него. Плавник трепыхнулся. Не показалось? Пополз вверх, словно выталкиваемый. Петров протянул руку, коснулся холодного стекла, и треугольник выпал, мелькнув измазанным кровью краем.

Ксения покачиваясь, поднялась на четвереньки, тряхнула головой. Гена рухнул рядом, заглянул в ее глаза. Они были незрячими, мутными, как болото, затянутое тиной. Но тут же стали светлеть, наливаться изумрудным огнем. В них отразилось узнавание. Облизнула серые губы:

– Надо идти, – еле слышно прошелестел голос.

– Куда? – только и нашелся спросить, он все никак не мог осознать ее воскрешения.

– Если муравьи доберутся до Джо… Если сунутся внутрь, он запустит протокол самоликвидации. Надо успеть…

– Но ты же… – хотел сказать: «Была мертва», но язык не повернулся.

– У меня ускоренная регенерация, – прохрипела в ответ.

Ксения попыталась подняться, и он подхватил ее, подставил плечо, она навалилась тяжестью. И это было счастьем: живая. С хромающей на обе ноги, отяжелевшей женщиной на плече и бьющим по боку бластером, он бы добрался до Джо, наверно, лишь к вечеру. Но через квартал им попалась машина, такая же, как была у Бо, а может, та же самая: железная открытая колымага, как и все кругом покрытая бурой пылью. Но Петров не мог понять, как заставить допотопный механизм двигаться: панели управления не было, небольшой круглый циферблат с обвисшей стрелкой не включался, сколько он по нему не хлопал, рычажки, торчащие возле штурвального колеса, тоже толку не давали. Ксения, сидевшая рядом, подтолкнула его локтем:

– Давай я.

Он выскочил, обежал машину и сел на ее место, зажав длинный бластер между колен. Ксения что-то где-то повернула, он не успел заметить, колымага зафырчала, затряслась и рванула с места. Улицы кидались навстречу, машина подпрыгивала на кочках, Петров надеялся, что это именно кочки – не тела погибших. Ксения гнала в сторону стены. «Как мы выскочим из Кремля? Ворота же заперты», – Петров подпрыгивал на жестком сидении, поминутно ловя пытавшийся выпасть на ухабе бластер. И мысли у него в мозгу тоже подскакивали и путались: «Ускоренная регенерация… Но Суслик же щупал пульс, сказал: «Каюк». Ошибся? Быстрый обмен веществ, быстрая регенерация… Кто ты, Ксения? Какими коктейлями тебя потчевали? Вот бы взглянуть на твой геном, – и тут ж в перебивку, – если не успеем, если Джо… Остаться навсегда здесь, посреди войны… Надолго ли хватит этого «навсегда»? Прилетит ли сюда еще кто-то?»

Сзади загудело – Ксения прижала машину к домам, и их обогнал большой открытый транспорт, полный вооруженных людей. Машины проскочили сквозь разверстые ворота, набитый бойцами транспорт ушел влево, а Ксения рванула прямо, в сторону космодрома.

* * *

– Джо, взлетаем! Домой! – они устроились в креслах корабельной рубки.

Едва грузовик ушел в гиперпространство, Ксения умчалась на кухню. Гена прямо видел: вот она торопливо пихает пакеты сублимированного мяса в жерло агрегата, вот выхватывает сочные, истекающие горячей кровью стейки, отчекрыживает ножом огромные куски, сует в рот. Его замутило. Надо отстегнуться, пойти в каюту, встать под душ – смыть с себя грязь внезапной войны. Но он сидел, катал в голове тяжелые камни сомнений: «Какие генные мутации могли привести к такому поразительному результату? Ее тело просто вытолкнуло этот кусок стекла и зарастило рану. Надо обязательно провести скрининг. Вот вернемся на Землю… Вдруг, то, что я найду в ее ДНК, позволит перестать, наконец, топтаться на месте. Столкнет нас с мертвой точки – и мы превратим этот ускользающий, как угорь, ген летальности в ген бессмертия. Если даже такое изменение случайно… Случайно? Фактор случайности?

Может, у нас в руках было что-то подобное, а мы, идиоты, выплеснули? Или хитрая жестянка намекала именно на Ксению? Джо, кто же она такая, моя нежная Ксения?»

– Я не обсуждаю такие вопросы с пассажирами, – буркнул Джо.

«Кажется, я спросил вслух. Да ладно, не извиняться же перед этим утюгом. Пойду лучше обниму мою девочку, я же, дурак, до сих пор этого не сделал. И пожру заодно, а то уже тошнит с голодухи», – он отстегнулся и побежал на кухню, радостно вопя:

– Ты там не все слопала, обжора? Оставь мне пару кусочков!


Три недели полета.

– Как называется твоя планета? – они лежали, обнявшись в узкой корабельной койке, едва слышно гудел кондиционер.

Гена уткнувшись носом в медные пружинки волос подруги, рукой поглаживал ее обнаженную спину. Шрам еще прощупывался: тонкая ниточка вдоль позвоночника. Скоро и следа не останется. Пора уже забыть. Но когда он засыпал, нет-нет да и всплывало перед ним тело Ксении, лежащее ничком в развороченных внутренностях чужого дома, режущее жутким плавником реальность на два шмата: жизнь и смерть. Тогда он начинал ворочаться и стонать, и Ксения обнимала его своими горячими руками, шептала в ухо что-то на незнакомом языке. Он не понимал, но слова, по-птичьи легкие, успокаивали, отправляли лодку его сна в спокойные воды.

Вот и сейчас, прижимая к себе ее горячее тело, он чувствовал покой.

– Она называется КТНА-1с, или Тланч-Атуа-Леле, или… – Ксения высвистела короткую мелодичную фразу.

– Почему столько названий? – сонно спросил Гена.

– Ну индекс ей дали люди, а названия – аборигены.

Сон отпрянул, Петров привстал на локте:

– Погоди, погоди, какие аборигены? Ты хочешь сказать, она обитаема? Этого не может быть. Если бы мы нашли обитаемую планету – это было бы сенсацией, визоры трубили бы с утра до вечера. Это ж цивилизационный поворот! Ты смеешься надо мной, – он почувствовал досаду, – ты и твоя жестянка вечно прикалываетесь надо мной. Ксения притянула его к себе, поцеловала в губы:

– Я не прикалываюсь. Это правда. На планете живут две расы. Они постоянно воюют. И скоро довоюются до полного взаимоистребления.

Петров уселся на койке:

– Джо, ты тут, жестяной вуайерист?

– Нет, я ушел в кино, – тут же откликнулся корабль.

– Джо, открой Атлас фронира и найди КТНА-1с.

– Не буду.

К необязательности и возражениям грузовика Гена уже привык, но все же спросил, почему, собственно, Джо отказывается. И тот ответил, что незачем, такой планеты там не найти.

– Ну, что я говорил?! Дурите меня. Вот обижусь и уйду спать на камбуз.

Джо хохотнул, даже это у него получалось почти по-человечески:

– Не дурим. Планеты нет в Атласе. Но она есть.

Объяснение Джо выглядело фантастично, как в романах. На планете жили две расы, воевавшие друг с другом с самого момента осознания себя. Поэтому в техническом плане они не продвинулись дальше копья с бронзовым наконечником. Зато владели им, а еще мечом, палицей, боевым серпом и другой мачистской атрибутикой виртуозно. Раса темнокожих голубоглазых атлетов называла свой мир Тланч-Атуа-Леле, что значило Страна настоящих людей. Поклонялись они крылатой богине, призванной хранить их мир от всяких там. Вторая раса, та, которую первая за настоящих людей не считала, состояла из коренастых крепышей с кожей красной, как закатное солнце. Название планеты на их мелодично-свистящем языке Петрову повторить не удалось. Поклонялись они такой же даме с крыльями, но требовали от нее защиты исключительно своих интересов. Гена так и не понял, то ли две местечковые валькирии вынуждены были постоянно драться между собой, то ли богиня была все же одна, но страдала комплексом нетерпимости к самой себе.

Еще более странно выглядело отсутствие планеты в Атласе. Джо утверждал, что Альянс Большой Земли имеет закрытый список подобных планет. Планет, где есть разумная жизнь, но она висит на волоске и скоро в силу тех или иных причин прервется. Альянс просто ждет, когда количество разумных упадет ниже критической массы, когда местная цивилизация загнется, а остатки населения попросту вымрут или деградируют до полуживотного состояния. И вот тогда планета «откроют», и человечество с энтузиазмом будет обкатывать ее под себя.

Выглядело гнусно.

Не протянуть руку помощи, а сидеть и дожидаться, пока место освободится. А потом попросту заграбастать. «Человеку нужны человеки, нам бы границы Большой Земли растянуть пошире. Землянам нужно земное», – теперь в этих словах обнаружился второй смысл. Неожиданный. Мерзкий. Но он же не обязан верить дальнобойному утюгу. Нет, конечно, никто не ждет пока эти, как их, тланч-атуа-лелельцы и вторые, краснокожие свистуны, перебьют друг друга. Просто изучают, не вмешиваясь. Поэтому и в закрытом списке. Джо может говорить, что угодно, спорить с жестянкой не пристало.

Проект особого значения

Подняться наверх