Читать книгу Мастер марионеток - Макс Гордон - Страница 4

Своих ребят я нахожу в кабинете – небольшая комната на третьем этаже. Каждый занят своим делом, хотя на первый взгляд, это выглядит совсем не так. Дарья согнулась над рабочим ноутбуком и напряженно вглядывается в мерцающий экран: челка растрепана, очки на переносице, в стеклах поблескивает включенный дисплей. Увлеченная делом, она выглядит очень сексуально, не удивительно, что Вадим не сводит с нее глаз.

– Отрадно видеть, как вы работаете, – вместо приветствия говорю я.

Дарья на мгновенье подняла лицо от дисплея самсунга и, одарив меня дежурной улыбкой, пригласила жестом присоединиться к ней. Вадим, застигнутый за изучением куска настенной штукатурки, чуть не свалился со стула, на который залез, мое неожиданное прибытие настолько выбило его из привычной колеи, что парень выронил из рук увеличительное стекло, по всей видимости, позаимствованное из настольного набора покойного профессора, и сдавленно чертыхнулся.

– Что удалось нарыть моей опергруппе, пока начальник в пробках стоял? – не могу припомнить, как часто задавал коллегам один и тот же шутливый вопрос, по сколько, ситуация вовсе не нова, обстоятельства часто складываются таким образом, что я, застигнутый врасплох звонками вышестоящих, приезжаю на место расследования в лучшем случае к шапочному разбору, а то и вовсе, когда уже и показаться стыдно.

И меня с порога огорошивают неожиданной новостью – у них есть видеозапись момента суицида, – так вот о чем Марчиков внизу умолчал, подумав, видимо, что я и от своих такое узнаю. Все еще не веря ушам и сомневаясь в своем рассудке, подхожу к Дарье и присаживаюсь рядом, – нет, ну, когда еще такое везенье было, что и расследовать ничего не нужно, все доказывает запись происшествия?

– У него что, где-то здесь установлена камера? – бегло оглядываю кабинет профессора.

– Не тут, а на фонарном столбе через дорогу, – вместо Дарьи отвечает Вадим. – Охранник пояснил, что в прошлом году в поселке участились квартирные кражи и администрация решила усилить систему видеонаблюдения, установив круглосуточный мониторинг за положением входных дверей.

Подхожу к окну, напрягаю зрение – действительно, на верхней части фонарного столба, торчащего из асфальта, подобно грибу вырос небольшой круглый объект, очень похожий на видеонаблюдение, но несколько странно, что он захватывает не только входную дверь, но и большую часть окна жилой комнаты, расположенного на два этажа выше, нежели сам объект наблюдения. Как по мне, так это уже смахивает на вторжение в личную жизнь, не может быть, чтобы охрана только сейчас обнаружила, что хранит запись с камеры…

Как будто прочитав мои мысли, а нужно сказать, что в этом Дарья специалист отменный, Романова поясняет для вновь прибывшего, – такие камеры установлены напротив каждого жилого дома, но, в отличии от большинства остальных коттеджей, этот дом, – Даша цокает каблучком по лакированному паркетному полу, заставляя Вадика смущенно отвести взгляд, – находится на углу улицы, то есть, в некотором удалении от объекта видеонаблюдения, соответственно, и в объектив камеры попадает больше пространства.

Я киваю и говорю, – понятно, – хотя на самом деле, вопросов в голове лишь прибавилось. Вадим ищет мой взгляд, видимо хочет прибавить к этим сведениям и свою находку. Хлопаю его по плечу, показывая, что понял и к этому еще вернемся, а сам возвращаюсь к Дарье и сажусь на предложенный стул. Изображение на ноутбуке снова оживает, черный квадрат рассыпается на цветные точки, которые за пару секунд выстраиваются в черно-белое немое кино. В камеру попадает машина, а за ней и другая, большой внедорожник загораживает экран, потом наступает пауза минут на пятнадцать, Романова умело перематывает ее. Вижу, что без меня они время зря не теряли, Дарья сверяется с блокнотом и останавливает перемотку в нужный момент.

В кадр попадает немытая «десятка», после увиденных ранее джипов и дорогих седанов, эта невзрачная, простая модель отечественного автопрома выглядит жалкой пародией на соседский автопарк. Жигули подъезжают к парадному входу в дом профессора и снова пауза, видимо, Бороздкин общается с водителем, а возможно расплачивается с ним, если это было такси.

– Номер сохранился? – спрашиваю у Дарьи.

Не отрываясь от экрана, она кивает, – сохранился, хоть и в камеру не попал.

Смотрим дальше отснятое видео, профессор выходит из машины, время по камере: двадцать два часа и девятнадцать минут.

– Этим часам доверять можно? – указываю кивком на светящийся экран.

– На две минуты спешат, но не критично, – за Дарью опять ответил Вадим.

Достаю блокнот и делаю запись: профессор вернулся в двадцать два часа, девятнадцать минут, мысленно делаю поправку на неточное время, хотя навряд ли это существенно повлияет на что-нибудь. У входной двери Бороздкин задержался до неприличия, видимо на корпоративе Семен Михайлович все-таки пил. Дверь закрылась, но запись продолжилась, теперь все внимание на темное окно. Дарья снова перематывает свое видео, попутно задаю ей вопрос, – сколько времени прошло между тем, как он вошел в дом и появился на третьем этаже?

Двадцать три минуты, – я снова записываю в своем блокноте. Конечно, все эти данные есть у подчиненных, но мне привычнее вести свой учет. Итак, двадцать три минуты, – повторяю я, – что могло случиться за это время?

Романова останавливает ускоренную перемотку, но мрачное окно третьего этажа, с которого я в этот момент не спускаю глаз, остается таким же темным, пустым и безжизненным. Она стучит по монитору ноутбука, указывая пальцем на второй этаж, но это лишнее, я уже и без нее заметил, как на втором этаже частного коттеджа ярко вспыхнули оба окна, ослепив на время камеру наблюдения. Мимо окна прошла тень, шторы белые, полупрозрачные, возможно человеческий глаз и уловил бы подробности, но цифровая техника оказалась незрячей. Тень прошла мимо окна и исчезла из видимости, дом снова кажется пустым, о том, что видеозапись все еще движется свидетельствуют лишь бегущие цифры часов. Что он там может делать? – да все, что угодно, человек находится у себя дома, тем более, он там один.

Я настолько пристально всматривался в видеозапись, что аж вздрогнул, когда на кухне неожиданно погас свет, – вот так и становятся параноиками, а потом мерещится всякая чушь… Через несколько минут свет зажегся уже на третьем этаже – не такой яркий, как этажом ниже, но шторы не задернуты и комната вся видна. Профессор с кружкой в руках подходит к окну, что налито в кружке, естественно, не разобрать, но по его виду, как он морщась прихлебывает, делаю вывод, что в кружке плещется горячий чай. Семен Михайлович ставит кружку на подоконник, с минуту думает и открывает окно, затем поворачивается лицом к комнате, берет кружку и исчезает в правом углу.

Обвожу взглядом комнату профессора – именно та комната, в которой мы сейчас сидим, с той стороны, где пропал из записи Бороздкин, как раз и находится письменный стол, – возможно это кресло, в котором сейчас раскинулась Даша, и есть то самое место, которое меньше суток назад занимал ныне покойный профессор философии, – от этой мысли мне становится не по себе, видимо я подцепил от Вадима его суеверия – ну, с кем поведешься, как говорят…

В доме снова невидно движения, окно распахнуто, свет горит. Ждем, но теперь медленно и напряженно, смотрим на секунды, бегущие внизу. Делаю вывод, что человек был серьезный, ну кто бы еще вечером после корпоратива, вернувшись домой сел за рабочий стол? Опять в окне мелькает макушка профессора, а через секунду он стоит в полный рост – в руке телефонная трубка, прижатая к уху, – мне кажется, или я вижу недоумение за очками в его глазах? Недоумение в глазах быстро сменяется гневом, Бороздкин что-то отвечает в трубку и с размаху бьет по стене кулаком – рука отскакивает от стены, ему должно быть сейчас очень больно, но в глазах я вижу застывший гнев.

– Поставь на паузу, – говорю я Даше и вскакиваю, оглядываясь по сторонам.

Вот здесь, – Вадим указывает на свежую вмятину – штукатурка продавлена, очевидно под ней гипсокартон.

Подхожу к тому месту, на которое нацелен палец Вадика и изучаю вмятину на белой стене. Как раз под вмятиной и стоит этот стул, поставленный Соколовым для неизвестных целей, – интересно, зачем он изучал потолок? Что ж, с вмятиной понятно, во всяком случае ее происхожденье, возвращаюсь к Дарье и сажусь за ноутбук, – давай смотреть дальше, – командую подчинённой, она щелкает мышкой и запись пошла…

Оказалось, что смотреть-то особенно нечего, до конца видеофайла осталось несколько секунд. Профессор неуверенно подошел к подоконнику, теперь мне кажется, что его глаза абсолютно пусты. Обе ладони ложатся на нижний край оконной рамы, телефонная трубка по-прежнему возле уха, прижатая плечом. Бороздкин всматривается в улицу, лицо расслаблено, его глаза бездонны и пусты, но мышцы напряженные, я вижу по фигуре, а главное – пальцы, впившиеся в окно.

Вот его губы приходят в движение, что он говорит, естественно, не понять, но плечи напрягаются сверх всякой меры, на столько, что ключицы вот-вот проткнут рубашку. Человек у окна становится выше, я вижу – это не оптический обман, вероятно, он уже не стоит, его ноги повисли в воздухе, упершись о подоконник ладонями. Смотрит вниз, как будто там что-то увидел и выталкивает свое тело в окно при помощи рук. Не знаю, как такое для пожилого человека, но действует он, как заправский спортсмен – ни лишнего движения, ни усилия воли, сплошная грация и волшебство. И лицо при этом остается бесстрастным, а внизу под человеком целых три этажа. Запись обрывается в тот момент, когда тело профессора философии окончательно вываливается из окна…

Я смотрю на экран, пытаясь разобраться в случившемся, на лицо случай суицида, это глупо отрицать. Но ловлю на себе внимательный взгляд Дарьи, ее глаза спрашивают – готов ли я? Смотрю на экран, слежу за курсором – ну точно, рядом вижу еще один видеофайл. Разбить эту запись на два отдельных файла, как бы с пометкой на после и до, – запускай, – киваю я Даше Романовой и экран ноутбука вновь оживает. И снова на экране цветные точки, – ну почему видео всегда начинается именно с них?

Человек в рубашке и синих брюках стремительно падает вниз, рискуя приземлиться прямо на голову, ни выставленных рук, в попытке защититься, ни рывков ногами – совсем ничего. Ужасная смерть – я смотрю через силу, как Бороздкин бьется о газон головой, но его мучения на этом не заканчиваются, дальше творится непонятно-что.

Удар о землю, аж тело содрогнулось, к счастью видеонаблюдение не записывает звук, а дальше человек приходит в движение, вернее только руки шарят по земле. Телефон выпал из окна вместе с несчастным профессором и приземлился в двух шагах от него, но у профессора действуют одни руки, а если точнее, то правая рука. Пальцы шарят в поисках телефона, выдергивая с корнем пучки травы, левая рука, видимо сломана, также, как шея, тело более не слушается его. Мужчина застыл в нелепой позе, сложившись и скрючившись, как гибкий акробат – перед лицом очутились разутые ноги, а за ногами сотовый телефон. Лицо багровеет, глаза наливаются кровью, я возношу мысленно неслышные мольбы – мольбы человеку, установившему на столбе видеонаблюдение, а главное за то, что не сделал его цветным.

Все тело несчастного сотрясают конвульсии, шея раздулась, как футбольный мяч – ну точно, у бедняги сломан позвоночник, и он не в силах в такой позе дышать. Колени неподвижные, но пальцы ног слегка вздрагивают, движения заметны и в трясущихся пальцах рук – секунда, две, уже три, – я отсчитываю мысленно, понимая, что для профессора в этот момент проходят года, наконец человек содрогнулся всем телом и замер, так неподвижно и остался лежать.

Видео кончилось, лицо Дарьи бесстрастно, Вадим отвернулся обратно к стене, а вот я не спокоен, мне чертовски страшно, чтобы скрыть эмоции, медленно подхожу к окну. Стоя у подоконника, я вспомнил про Вадима Соколова, что-то важное он намеревался мне показать. Подхожу к нему и останавливаюсь рядом, хлопаю по плечу, мол давай, покажи.

Соколов указывает пальцем на притолку, – Сергей Петрович, лучше взгляни сам.

Залезаю на стул и смотрю на стену, туда, куда только-что указал Вадим. Замечаю под потолком неясный рисунок, размером со старый советский пятак. При таких размерах, да при таком освещении мне трудно что-либо разглядеть, но Вадим уже рядом, протягивает мне лупу, беру в руку ее, а следом фонарь.

Картинка под потолком мне не понятна, и главный вопрос – как она могла сюда попасть? Напоминает церковный символ, которые наклеивают при освящении квартиры, вот только передо мной нечто чуждое… совсем не оно. Поднимаю лупу и смотрю сквозь увеличение, изображение на глазах начинает оживать: идеальный круг, а внутри треугольник, острый угол указывает вниз, по сторонам какие-то символы, но букв уже не могу разобрать. Алфавит незнакомый, напоминает греческий – быть может и он, в этом я не мастак, но что-то в символе кажется противоестественным, настолько отталкивающим, что я сдаюсь и отвожу взгляд.

Слезаю со стула в тяжелом молчании – удивительно, но этот символ произвел на меня гнетущее впечатление, даже сильнее, чем запись смерти, которую я только-что лицезрел. Тру глаза после той мерзости и чувствую, как в зрачках появляется неприятная резь.

– Не три, Сереж, сейчас станет легче, – участливо советует мне Вадим. Он, то на Вы меня, то по имени-отчеству, а то и на Ты – его не поймешь.

– Два вопроса к тебе, Вадим Леонидович, – я не выдержал и тру глаза, – что это было, – указываю макушкой на оштукатуренную стену, – и зачем это художество мне показал?

– Как зачем? – Соколов смутился не столько от моего вопроса, заданного грубо и бестактно, сколько от того, что попал в объектив Дашкиных очков. – Считаю, что этот символ имеет непосредственное отношение к нашему делу, – заканчивает он неуверенно, но громко.

И он, конечно же прав, в нашей работе случайностей быть не должно. Любую мелочь надлежит проверить, а этот символ… не знаю, как его называть, но не думаю, что кто-то в здравом уме и твердой памяти будет свою стену подобными письменами украшать.

– Хорошо, – хлопаю по плечу растерявшегося Вадима, зря нагрубил, он все правильно сделал, – но сам понимаешь – кто проявил инициативу, тот и дальнейшее выясняет, – прозвучало не очень, да и Дашин смех был явно лишним, но Соколов не смутился, он такие дела любит, все, от чего тянет мистикой – медом не корми, дай в таких расследованиях поучаствовать. – Сфотографировал? – уточняю я.

Вадим хлопает себя по наружному карману, где оттопыривает куртку здоровый телефон – дорогая модель и камера подходящая, про фотографии я мог бы не уточнять. Подхожу к окну и облокачиваюсь на подоконник, сгибаю колени, упираясь пятками в собственный зад, пытаюсь представить себя на месте профессора, как он минувшей ночью вывалился из окна. Получается не очень, вернее – не получается вовсе, правая ладонь соскальзывает с подоконника, и я в последний момент успеваю выпрямить ноги, чтобы не приземлиться задницей на пол. На видеозаписи у погибшего все выглядело гораздо проще и изящней, а ведь Бороздкин много старше и тяжелее меня.

Что-то тут не сходится, – прикидываю мысленно и тут же замечаю внизу грузную фигуру, пересекающую двор. Понятия не имею, сколько глаз у хитрозадого журналиста, но толстый шнобель Хорька моментально взмывает вверх, встречаюсь взглядом с представителем прессы. Два бесстыжих, прищуренных глаза смотрят на меня снизу-вверх, в дорогих линзах модных очков отражаются блики полуденного солнца. Мои руки машинально шарят по подоконнику – чем бы кинуть, как в нашкодившего кота.

– Дарья Алексеевна, обращаюсь я, вместо этого, – ты эту запись у охранника взяла? – Даша кивает, и я продолжаю, с целью кое-что прояснить, уж больно взгляд у журналиста довольный, – там, где ты взяла, больше этого нет?

Дарья замялась, но все же ответила, – больше нет, я стерла с жесткого диска, единственная копия находится у меня…

– Тут такое дело, понимаешь, Серега, – на помощь Соколовой пришел Вадим, – когда мы пришли в будку к охраннику… в общем, у него уже был заготовлен видеофайл, даже скопирован в отдельную папку, а ведь из полиции к нему никто не заходил…

– Да твою ж дивизию! – не удерживаюсь от возгласа, понимая, что Хорек нас опередил.

– Думаю, это был Семен Давидович, – голос Дарьи звучит хрипло и печально.

Смотрю на Дашу в недоумении, ей снова на помощь приходит Вадим, – охранник не признался, но есть мнение, что это был Штольц.

– Хорек Давидович, – хлопаю ладонью по лбу, – ну конечно, то-то у него с утра вид такой довольный.

В тесном помещении кабинета профессора философии, теперь уже бывшего кабинета, звучит неуместный, хриплый смех, – от безысходности, – понимаю я, глядя, как и мои коллеги не смогли сдержать эмоций.

– Итак, – обвожу взглядом Романову и Соколова, – на текущий момент у меня обозначились следующие вопросы. Первое – это кто звонил по телефону профессору, к тому же в несколько-поздний час.

– Входящий вызов происходил по Ватсапу, абонент появился в списке под именем Макс. Данный контакт в телефонной книге Бороздкина не найден, возможно, он ранее никогда не звонил, – Дарья не дала мне возможности закончить, видимо, на этот счет она уже выяснила все, что смогла.

– Глушняк, – комментирует Вадим с грустным видом.

– Глушняк, – соглашаюсь с ним, – глушняк, да не совсем! Дарья Алексеевна, запусти еще раз свое видео, – с этими словами пододвигаю свой стул ближе к ней. На мониторе снова оживает видео с того места, как к дому профессора подъехал автомобиль, – перемотай вперед, – командую Дарье и с напряжением всматриваюсь в небольшой экран. Хлопнула входная дверь, автомобиль уехал и на втором этаже коттеджа зажегся свет. На этот раз действия происходят гораздо быстрее, уже через две минуты свет на кухне погас и тут же зажегся в рабочем кабинете профессора, лысина Бороздкина блеснула возле окна, – стоп, – говорю, обращаясь к Романовой, – с этого места можно не спешить.

Семен Михайлович забирает кружку с освещенного подоконника и идет в дальний угол, по всей видимости, усаживается с чаем за письменный стол. Какое-то время на экране ноутбука ничего не происходит, но вот голова профессора начинает вставать, за ней показывается шея и плечи и вот уже фигура Бороздкина стоит на экране в полный рост. Его глаза удивленно-рассерженные, казалось бы – мелочь, но я ни разу в людях подобного не замечал, губы профессора беззвучно шевелятся, и я интуитивно слышу его вопрос, – кто это? – повторяю мысленно, а в следующим миг мужчина с размаху бьет кулаком по стене.

– Поставь на паузу, – командую Даше, – и перемотай немного назад.

Мы снова наблюдаем как на экране появляется стариковская лысина, скорость воспроизведения заметно снижена, теперь каждое движение можно изучить и разобрать. Эмоции в глазах опять повторяются, сначала удивление, а за ним неминуемо следует гнев, потом шевелятся губы профессора, а потом…, я командую Романовой, – стоп! Правая рука мужчины очень медленно отходит в сторону, но какая же пустота в этот миг поселилась в его глазах! Мне еще ни разу не доводилось видеть такого отстраненного и неживого взгляда, как будто человек в одно мгновенье вышел из себя – в полном смысле этого выражения, а его тело уже занял кто-то другой.

Или не занял – я смотрю в остекленевшие, пустые глаза и думаю, – что же мог услышать в телефоне этот умудренный годами, несчастный старик? Что заставило благополучного и адекватного человека с размаху ударить кулаком по стене?

– А еще медленнее можно, Даш? – обращаюсь я к своей сотруднице, – можно? Тогда давай – вперед!

Видеозапись на экране снова оживает, очень медленно, как в старинном немом кино. Кулак профессора безвольно падает, он поворачивается и рывками движется в сторону окна. Шаг, второй, третий, четвертый и вот мужчина уже стоит возле окна. Взгляд в никуда, но плечи подняты, мышцы рук под белоснежной рубашкой начинают медленно набухать. Голова стала выше – значит мне не почудилось, упершись о подоконник ладонями, он действительно поднял свое тело вверх, но вот его губы во второй раз за вечер пришли в движение, – Дашка, мы можем узнать, что он сейчас говорит?

Три головы приближаются к монитору, но слова профессора совершенно не понять, – не могу разобрать, – признается Дарья, – покажу нашим лингвистам, думаю, они что-нибудь смогут пояснить.

– Уже кое-что, – отмечаю я мысленно, в надежде что это фамилия, а звонит коллега или студент.

– Вы видели эту вспышку? – спрашивает Вадик, – Даша, отмотай, пожалуйста, немного назад.

Бедняга-профессор снова шаркает по направлению к подоконнику, пока палец Вадима с хрустом не упирается в экран, – вот оно! – восклицает Соколов, тыча пальцем в монитор ноутбука, Дарья недовольно морщится, но молчит. На экране и правда что-то блеснуло, в замедленном повторе видно место, откуда исходит необычный блеск. Оборачиваюсь через плечо и смотрю направо, на то место, где возле стены Соколов притащил и поставил стул.

– Ну что же, – говорю я, вставая с места, – давайте подведем краткий итог, – стараюсь, чтобы голос звучал твердо и жизнерадостно, несмотря на то, что в данный момент лично у меня больше зародилось вопросов, чем появилось ответов. Начинаю мерить шагами комнату, на ходу продолжая размышлять. Беру с полки фотографию в рамке и пытаюсь поставить себя на место профессора… Итак, что мы имеем: я мужчина в возрасте семидесяти лет, человек науки, причем оба слова следует держать в голове с большой буквы, работаю в престижном университете города на кафедре философии и гуманитарной подготовки. Оборачиваюсь вокруг себя, рассматриваю дорогой интерьер комнаты: шкафы и мебель – красный дуб, и кожаный диван – по нынешним временам целое состояние стоит. Поворачиваюсь обратно к роковому окну, в которое шагнул злополучный профессор – открывается вид на озеро с лесом, не представляю, сколько в таких местах одна сотка земли может стоить…

Итак, – продолжаю я свои мысленные заключения, но произношу это уже вслух, – я состоятельный человек и солидный профессор, возвращаюсь с университетского корпоратива, посвященного празднованию моего юбилея. Меня поздравляют и дарят презенты, – мой взгляд падает на письменный стол, где в числе прочих дорогих подарков, на глаза попадается покрытый золотом набор авторучек и ключи от водного скутера, – кому же пришла в голову идея подарить такое семидесятилетнему старику?

Вадим и Дарья смотрят на меня с восхищением, как, впрочем, бывает всегда, когда я, увлеченный своими гипотезами, начинаю жестикулировать и говорить. Давно пытался искоренить эту привычку, но повторяю ее каждый раз.

– Корпоратив, поздравления, – я загибаю пальцы, – дорогие подарки и новый контракт. Меня просят остаться работать в институте и… что из этого может подтолкнуть человека к самоубийству? Мои ребята слушают и молчат. Ответ очевиден – ничего из перечисленного, всему виной телефонный звонок. Но что мог услышать несчастный профессор, что вынудило его в тот же вечер вывалиться из окна?

Кажется, я не задал вслух последнего вопроса, но мои ребята начали строить гипотезы в поисках ответа именно на него.

– Звонила любовница, – предположила Даша, – она беременна и использует шантаж.

– Какая любовница в его-то возрасте, – без всякой уверенности возражает Вадим.

– А что мы знаем о семье профессора? – обращаясь к обоим, спрашиваю я.

– Жена с сыном живут в Италии, ей сорок пять, а сыну двадцать два. Есть еще старший сын от первого брака, ему тридцать восемь, он сейчас в Москве. Про первую супругу ничего неизвестно, после развода она эмигрировала в США.

– На шантаж не похоже, – говорю Даше, – дети взрослые, а с женой они фактически разведены.

– Тогда телефонный звонок от лечащего врача, – выдвигает Вадим свою гипотезу, – ему сообщили неутешительный прогноз и Бороздкин, что б не мучиться, совершает самоубийство, в порыве отчаяния выпрыгнув в окно.

– Ага, что б не мучиться, – усмехнулась Дарья, – меня передернуло, а ей хоть бы что.

– Хорошо, – констатирую по итогам беседы, ни до чего дельного мы так не дойдем, – озадачь лингвистов, – обращаюсь к Даше, – пусть выяснят по записи, что профессор перед смертью сказал. Вадим, а ты займись, пожалуйста, водителем, выясни, кому принадлежит эта машина и найди того, кто вчера вечером сидел за рулем.

– И на счет того символа, – Соколов указывает пальцем на стену, – на счет него тоже нужно кое-что прояснить.

– И на счет того символа, – отвечаю я со вздохом, не представляя, где и как он собирается прояснять.