Читать книгу Про всякую жизнь… - Макс Игнатов - Страница 2

Вот у нас часто спрашивают – почему заведующего отделением Врунгелем за глаза зовут? Вроде и не капитан, и не моряк вообще, и не врун вроде, и по национальности – татарин какой-то нерусский (это я сейчас не разжигаю, точно-то нацию не знаю, а потому просто факт констатирую). Медицина – и вдруг Врунгель! Казус? Сейчас расскажу.

В хирургии все всегда было спокойно. Нет, конечно, и операции сложные были, и врачи на Новый год выпивали, но так, чтобы шум какой, гам там поднимался – нет, никогда. Строго все. Это все ж хирургия, надо понимать, не терапия там какая-нибудь, или гинекология, прости Господи.

Так что больница наша – самая типичная, безо всяких там наворотов. И палаты, скажу честно, обычные, на пять-шесть человек. Нет у нас этих блатных палат, с телевизорами да с холодильниками, даже одно- и двухместных нет. Социализм. Ремонт сделан – и то хорошо. Не нравится – лечись за границей, или плати бабосики и дуй вон во всякие платные центры, их сейчас как грязи. У меня шурин раз пошел в такой, выяснить, почему у него ноги сильно потеют, сдал анализов на 20 тысяч, и дальше бы сдавал, пока не увидел, как его типа лечащий врач из последней модели «Мерседеса» вылазит. Плюнул он на все, послал к херам этот центр со всеми их анализами. Живет спокойно, меняет каждый день носки и горя не знает. Но это так, отступление.

И вот однажды, в теплые июньские дни, когда и болеть-то грех, в одной из палат собрался коллектив. Пал Палыч, мужик из деревни. Приехал в гости к свояку, тут его леший и прибрал с аппендицитом. Дядя Саша, – он так и представился всем: дескать, зовите дядей Сашей, хотя лет-то от силы сороковник! – из тех, у кого острое шило сзади и дымящийся шлямбур спереди. Не успел из-под ножа выйти, как уже сестер за задницы начал щипать. Гриня, студент. Был на юге, налупасился там на халяву абрикосов с улиц. Как приехал – на вторые сутки и привезли. Валера, спортсмен. Качался до одури, и вот съел что-то не то – теперь лежит и охает.

Последним к ним привезли Антоху Петриченко, бизнесмена. Случай стандартный: подозрение на перитонит, ну, то есть – аппендицит по полной, вот-вот там все лопнет внутри. Хотя обычно лопается редко, слава Богу, но лучше перебдеть, не допустить, как говорится, и все это оттяпать вовремя. В общем, привозят его, быстро оформляют его в «приемыше» и на каталочке тараканят в операционную. Там его, как всех, режут, сушат, зашивают, все под местным наркозом: незачем тратиться на общий, мужик ведь взрослый, лет двадцать пять – тридцать, должен вроде перетерпеть, – и он там на «сушке», когда ему жилы тянут, начинает орать благим матом на всю больницу. Все слышат, все понимают: местная анестезия не помогает, но деваться некуда – всем надо терпеть: и тому, кто ТАМ, и тем, кто слышит.

В палате у всех одинаковые диагнозы, у всех вырезан один и тот же отросток в разной степени напряжения. Сроки только у всех разные. Кого только привезли, как Петриченко, кто, как дядя Саша, уж к выписке уже готовится. На кроватках у всех, как положено – дощечка, на ней табличка с данными по больному: как зовут, год рождения, когда поступил, температура, давление, и т. д. И у новичка написано: Петриченко Антон Сергеевич, и все там дальше, что нужно. Сам Антон Сергеевич еще этого не видит, он весь день лежит, почти не двигаясь, спит или просто кемарит, отходит от операции – ежу ясно, что не сладко ему пришлось. Не ест, не пьет, естественные надобности не справляет. Это потом надо будет обязательно начать ходить, и жрать что-то надо будет тоже, а первый день – пусть отдохнет.

И вот дяде Саше стало скучно. Ни поговорить не с кем, ни в домино поиграть. Но, учитывая то, что человек он был веселый и неунывающий, это его сломить не могло. Сначала он предложил пройтись по коридору Грине, но тот отказался. Потом начал было беседу с Валерой, но атлет был не в духе, разговор не поддерживал и все ковырялся в повязке, стараясь разобраться, насколько большим окажется шрам после операции и как это скажется на его культуристической карьере.

– Ну, вы, блин, вообще к кроватям приросли! – вздохнул дядя Саша. – Как же у вас швы будут затягиваться, если вы постоянно лежите? Надо же двигаться, ходить. Вот я не лежу, и смотрите, – он продемонстрировал чистый пластырь на животе, – меня скоро выпишут, и я пойду баб щупать! А вы так и будете тут другой геморрой отращивать заместо вырезанного!

– Ты такой простой, дядя Саша, – заныл Валера, глядя на свой пластырь, – может, у тебя организм другой? Может, на тебе как на собаке все заживает?

– Да, – поддержал его Пал Палыч, – вот у меня за два дня что-то там явно не схватывается. И я боюсь вставать, честно скажу. Буду вставать, да, но потом.

– А ты, дядя Саша, скажи, кстати, – вступил в разговор Гриня, – ты сам-то откуда знаешь, что там у тебя все заросло? На перевязке тампон уже убрали?

Дядя Саша почесал голову.

– Да вроде нет, – озадаченно ответил он. Но тут же, словно вспомнив о своей веселой натуре, улыбнулся и сказал: – Но я же сам чувствую. И пробежаться могу, и наклониться. Да хоть станцевать!

– Ой-ой, только не надо, – Пал Палыч махнул рукой в сторону такого бодрого на словах соседа.

– Что? Не веришь? – Дядя Саша обвел всех презрительным взглядом. – Все, что ли, не верите? Ну, смотрите…

Надо отметить, что указанной палате – да ладно, ладно, номер у нее был 303, – так вот, 303-ей палате не очень повезло с пейзажем за окном. Выходило оно во двор, на внутреннее больничное хозяйство. И непосредственно к указанному окну подходила крыша нижестоящего зданьица – небольшого склада. Так вот дядя Саша тихонько встал на стул, потом на стол, открыл окно и вышел на эту самую крышу цвета замерзающей фуксии. Все в палате, по возможности и необходимости, устремили свои взгляды в сторону окна. Все – потому как Петриченко, как оказалось, очнулся от своей нирваны и тоже пялил глаза в направлении машущего всем дяди Саши, благо Антохе никуда разворачиваться не требовалось.

Увидев полный аншлаг на своем выступлении, дядя Саша снял тапочки, и – пошли танцы! Сначала чечетка, потом нечто вроде русских народных, дальше больше. Народ, услышав громыхание жести, стал подтягиваться к окнам и в других палатах. Дядю Сашу это еще больше раззадорило. Он вошел в раж, при этом успевал кивать, махать и подмигивать всем жаждущим зрелища. И все это его так опьянило, что закончить свое выступление иначе он просто не смог – дядя Саша аккуратным фуэте повернулся к зрителям спиной, нагнулся в псевдопоклоне и в этот же момент… снял с себя больничные штаны. А так как выдавать трусы аппендицитникам вроде как не подразумевалось в свете заботы об их здоровье… ну, дальше вы понимаете.

Эффект был ошеломляющий. Даже через стены шум раздавался такой, что его можно было сравнить по громкости с теми воплями, что господин Петриченко издавал в операционной. Кажется, там было все: крики «бис», хохот, вопли работников администрации больницы… Как настоящий артист, дядя Саша выдержал мхатовскую паузу, потом, выпрямившись, натянул штаны и тапки, повернулся и, отвесив всем воздушный поцелуй, почапал обратно в окно.

– Цветов, не дождался, жаль, – с упреком заегозил он, слезая со стола.

– Ну, ты… – Пал Палыч, согнувшись и сморщившись, всеми телесами колыхался от смеха. Остальные однопалатчики тоже в меру возможностей давили улыбки – а смех после аппендицитной операции, мягко говоря, дается тяжело. Что и сказалось на Пал Палыче – в какой-то момент его смех перешел в мычание, да такое громкое, что свежеиспеченный танцор побежал за медсестрой, поняв, что с соседом творится что-то неладное.

Однако в 303-ю палату уже направлялся соответствующий контингент административных органов в составе заведующего отделением и дежурной сестры. Столкнувшись в дверях палаты с дядей Сашей, они начали с главного:

– Да как вам не стыдно? – и лишь увидев и услышав (или наоборот?) Пал Палыча, просвистали нужные команды по перемещению больного в соответствующее помещение и удалились. Через полчаса они появились снова и встали рядом с кроватью Петриченко. Первая фраза не отличалась от сказанной ранее:

– Как вам не стыдно? – с некоторым характерным акцентом спросил завотделением. – Больной Монахов, вы взрослый человек, разве так можно? Это вам что, балаган? Это же больница. А вы ведете себя так, как будто вам 18 лет.

Гриня тихонько кашлянул в кулачок. Завотделением посмотрел на него.

– Не в возрасте дело, – понял он свой промах, – а в поведении. А самое страшное в том, что вашему соседу по палате больному Дресвянникову сейчас делают повторную операцию. У него разошлись швы.

– От чего? – спросил из угла Валера.

– Что, извините?

– От чего швы, говорю, разошлись? – по виду атлета было видно, что его это действительно очень сильно интересовало.

– Хм-м… от смеха, так понимаю. Дело в том, что мышцы живота – прямые, косые и поперечные… – и тут завотделением углубился в таинства анатомии и медицины.

Дежурная медсестра весь разговор стояла рядом и молча подтверждала каждое слово руководителя основательными кивками. Тема хоть и касалась смеха, но была серьезной, и даже дядя Саша озабоченно внимал доктору. Но тут произошло то, что… в общем, Антон Петриченко громко пукнул. И не только громко.

– Е-мое, поможет мне кто-нибудь сходить по-большому или нет? – прохрипел он.

Дядя Саша и дежурная сестра одновременно нагнулись за судном, что лежало под Антохиной кроватью, и треснулись лбами. Но дядя Саша как настоящий мужчина не отступил перед болью и продолжил начатое. Он сунул судно куда-то под одеяло Антону Сергеевичу, а потом посмотрел на него и спросил:

– Я попал?

– Да, – просипел Антоха.

– Давай аккуратно, не спеша. И не напрягай косые мышцы живота, ты нам еще нужен.

Гриня уже просто мелко трясся, двумя руками придерживая место наложения пластыря. Валера лежал, закрыв руками голову. Не смеяться было невозможно, и все пытались этого не делать. Но сама атмосфера, выпученные доктора, отрастающая шишка на лбу дежурной сестры… И это амбре! Но даже дядя Саша играл свою роль до конца. Он повернулся к завотделением и, потирая лоб, спросил:

– Я все правильно сделал для больного Петриченко? Я все ему правильно объяснил?

Доктор уже открыл рот для ответа, но начинающая смахивать на единорога медсестра потянула его за рукав и, назвав по имени-отчеству, попросила: мол, пойдемте, а? Тут к ним повернулся Антон.

– Как вас, извините? – прохрапел он и вопросительно взглянул на завотделением.

Тот мотнул по-бычьи головой, словно отгоняя тяжелый дух, и представился.

– Как??? – сморщился Петриченко.

Завотделением повторил. Теперь устало помотал головой Антоха. Повторить ему это было явно тяжело, а еще в нынешнем состоянии! В итоге он прошуршал:

– Короче, Христофор Бонифатьич! Ты бы шел отсюда по-бырому, и медлительную эту с собой захватил. Не могу я при такой аудитории, вот хочу, но не могу. Понимаешь?

У завотделением еще больше выпучились глаза, и он с удовольствием бы ответил наглецу на столь неделикатное обращение, но для этого надо было, во-первых, набрать в грудь побольше воздуха, а его вблизи от больного Петриченко еще было не в достатке, а, во-вторых, его за руку тащила однорогая медсестра. В итоге, как баржа с маленьким буксиром, они плавно покинули 303-ю палату.