Читать книгу Кондотьер - Макс Мах - Страница 3

Дом Ростовцевых был когда-то загородной усадьбой, таким, собственно, и остался. Крестовский остров, угол Вязовой и Петроградской. Вокруг скверы да парки, и двухэтажный массивный дом с двумя крыльями в ограде чугунного литья, с просторной подъездной аллеей и собственным парком, небольшим, но устроенным, засаженным в основном вязами, дубами и липами.

– Извините, Генрих, – спросила Натали, останавливая «Кокер» на импровизированной парковке у западного крыла, – вы вполне уверены в том, что делаете? Я к тому, что не совсем понимаю ваши мотивы. То вы в анонима изволите играть, а-ля таинственный незнакомец. То в гости к родственникам едете, в неизвестное вам и незнакомое общество. Каково!

– Не понимаете? – Генрих был задумчив, если не сказать хмур. – Вот и славно! Те, кто за мной наблюдают, они ведь тоже ничего не понимают, и это их нервирует.

– А не боитесь осложнений?

– Волков бояться, в лес не ходить.

– Стало быть, лес? – Натали приняла руку Генриха, хотя по-настоящему на нее не опиралась, памятуя о сломанных ребрах полковника.

– Самое подходящее место для тамбовских волков, нет?

– А вы памятливый, даже когда пьяный.

– Вы не поверите, Наташа, но, когда пьяный, я много лучше все понимаю и запоминаю тоже. Таковы особенности моей физиологии.

– А как вы себя чувствуете рядом с женщиной, которая выше вас на целую голову?

Зачем она об этом спросила?

«Вот дура!»

– Вопрос неверный, – усмехнулся в ответ Генрих. – Правильный вопрос: как чувствует себя женщина рядом с мужчиной, который на тридцать лет ее старше?

«Сукин сын!» – Но не устраивать же сцену!

– Комфортно! – ответила она спокойно, почти легкомысленно, но, к своему удивлению, обнаружила, что все не так просто. И даже еще хуже.

– Взаимно.

Они как раз вошли в дом, где, по словам Елизаветы, предполагалась этим вечером скромная вечеринка. Было около девяти, и основная масса гостей уже собралась. Судя по их количеству, вечеринка, и в самом деле, планировалась скромная. Для определенных кругов, разумеется. Для тех самых людей, которые живут в собственных особняках, загородных домах и дворцах, то есть там, где полторы сотни гостей не выглядят забившей все свободное от мебели пространство толпой.

– Добрый вечер, Лиза!

Их никто никому не представлял. И, разумеется, новые времена – новые порядки. Частная вечеринка – по, бог весть, какому поводу – не предполагала присутствия мажордома, выкликающего имена и титулы вновь прибывших. Вошли никем не замеченные, подхватили по бокалу шампанского с подноса лавировавшего среди гостей официанта, прошлись между распавшимися на пары и группы хорошо одетыми мужчинами и женщинами и встретили хозяйку дома, спускавшуюся как раз со второго этажа.

– Рада, что пришли! Генрих! Натали! Пойдемте, я познакомлю вас с мужем!

– А стоит ли? – Генрих не отказывался, он сомневался.

– Генрих, моему Ивану интересны только тяжелые аэропланы, биржевые котировки и призовые кобылы, – двусмысленная усмешка не без иронии к самой себе и своим словам. – Ты просто мой родственник. Сомневаюсь, что он помнит в лицо хотя бы одного из них. Ну, кроме, маменьки и дядюшки Николая Никифоровича. Пойдемте!

– Что ж…

– У вас отменный вкус, – шепнула женщина Натали, когда они проходили мимо бильярдной.

– Вы имеете в виду… – но Елизавета не дала ей даже вопроса задать.

– О, да, милая! Вы одеты с большим вкусом, но я не о тряпках. Я о мужчине!

Натали непроизвольно обернулась на отставшего на несколько шагов Генриха, и их взгляды встретились.

«Черт!» – она отвернулась, но только за тем, чтобы увидеть в зеркале свое отражение.

Этот наряд она подобрала почти мгновенно, ухватив взглядом замечательное сочетание цветов, едва войдя в бутик Карлотты Бьяджи на втором этаже галереи Большого пассажа. Просто игра света, гармония цвета и тона, мозаика, сложившаяся в заполненном золотистым сиянием пространстве магазина. Рыжие сапоги из иберийской замши, шерстяная юбка в цветах поздней осени, длинный лайковый жакет в тон сапогам, салатного цвета шелковая блузка, пестрый – очень осенний по впечатлению – жилет с темно-бронзовыми пуговицами, золотой с оранжевым шейный платок и червонного золота с темно-коричневым шитьем головной платок, полностью скрывающий волосы и меняющий почти до неузнаваемости черты лица. И, наконец, очки и шляпа. Образ получился ровно таким, какой пригрезился накануне, когда Генрих рассуждал под водочку о красивых и опасных женщинах.

Что ж, красавицей ее не сделает никакая одежда. Такой уж родилась. Но выглядела она во всем этом давным-давно забытом великолепии на удивление стильно. Сама не ожидала, что так хорошо получится. Однако получилось.

– Иван, разреши представить тебе моего кузена.

– Генрих Шершнев.

«Шершнев? Не Воинов, а Шершнев?!»

– Иван, – полное лицо, рассеянная улыбка, усталые глаза. – Постойте-ка! – встрепенулся, словно ледяной водой окатили, и лицо сразу подобралось, и улыбку стерло «мановением картечи», и в глазах вспыхнул нешуточный интерес. – Шершнев? Я не ослышался? Полковник Шершнев? Это же получается…

– Иван! – Елизавета никак, похоже, не ожидала такой бурной реакции. – Остановись, Иван! Это мой кузен Генрих. А это его подруга Натали! Генрих и Натали!

– И в самом деле! – улыбнулся Генрих, подступая к Ивану. – Что в имени моем[6]? А? Просто кузен, Иван. Седьмая вода на киселе. Иван да Марья, Генрих да Натали…

– Генрих и Натали, – прищурился подобравшийся, как для драки, Иван. – И в самом деле! Извините, господа! Затмение нашло. Пригрезилось что-то про гвардейские мундиры, аксельбанты, ордена… Рад знакомству, Генрих. Спасибо, что зашли, сударыня!

Но в глазах Ивана Ростовцева выражение холодной опаски боролось с чувством жгучего интереса.

«Темная история, – решила Натали, наблюдая эту сцену как бы со стороны. – Что-то у них было, у всех троих, там – в неведомом прошлом. Что-то непростое, кажется. Способное тряхнуть воспоминанием, как ударом тока и по прошествии времени».

– Очень приятно! – она позволила Ивану поцеловать кончики своих пальцев и, благожелательно улыбнувшись, увела Генриха гулять.

– Спасибо! – буркнул он через минуту, когда они уже в достаточной мере удалились от хозяев дома. – Ваше вмешательство, Наталья, оказалось как нельзя к месту.

– Что, не ожидали такого накала страстей?

– Да, пожалуй…

– О подробностях не спрашиваю, – усмехнулась Натали, заметив тень смущения на уверенном в обычное время лице. – Девушка, видать, была несовершеннолетняя, я права?

– Мы были молоды, – дипломатично ответил Генрих, успевший за мгновение до того снова надеть личину непоколебимого спокойствия.

– Тем не менее, Иван и Елизавета были обручены… – тут и угадывать нечего, обычное дело в этой среде.

– Дело давнее, – брошено едва ли не равнодушно, но Натали видела, продолжение разговора Генриху неприятно.

«Ладно, живите, полковник Шершнев! Или и не полковник вовсе? Но тогда, кто?»

И тут Натали увидела Ольгу и даже расстроилась. Слишком много совпадений, не жизнь, а сплошные случайные встречи. И как такое получается?! Годами не встречаешь не то что знакомых, каких-нибудь случайных попутчиков или «первых встречных». И это отнюдь не удивительно. Иди найди в пятимиллионном городе родственника или приятеля, если не знаешь, где искать. Но бывает и по-другому. Вдруг, без какой-либо особой причины начинаешь встречать всех подряд. Сначала вот Генрих – не поймешь, к добру или к худу – встретил эту свою невнятную родственницу, теперь – очередь Натали.

Ольга смотрела на нее, удивленно вздернув светлые брови, отчего ее чудные васильковые глазки казались большими и круглыми, словно блюдца. Бедная глупая блондинка. Несчастная кукла Ляша, как звали ее подруги в гимназии.

– Извините, Генрих! – вздохнула она. – Теперь моя очередь. Не тревожьтесь, всего лишь гимназическая подруга.

– Здравствуй, Оля! – шагнула навстречу, едва не раскинув руки для объятия, но все-таки лишь обозначила движение, не более. – Сколько лет, сколько зим! Это Генрих! Он мой… Ну, ты понимаешь! – улыбка, смешок и удовлетворенная мысль, что очки скрывают выражение глаз. – Генрих, это Ольга. Мы учились в одном классе.

– Очень приятно, Шершнев!

– Ольга Берг.

– Берг? – переспросил Генрих. – Федор Берг вам не родственник случайно? Как же его по батюшке? Александрович?

– Да, да! – заторопилась вдруг Ольга, вполне, по-видимому, пришедшая в себя после неожиданной встречи. – Да, конечно! Вы знаете моего папеньку?

«Вот ведь, Господи, прости! Девке двадцать три года. Вдова уже, а все ведет себя, как дебютантка на выданье!»

– Федора Александровича Берга? – Генрих снова стал задумчив. – Знавал когда-то. Барон все еще служит или вышел в отставку?

– Папенька генерал, он в Белой Веже, служит… А мы разве не знакомы, Генрих?

– Я бы запомнил, – усмехнулся полковник.

– Да, нет же! – Ольга умела быть настырной, как банный лист. О таком ее упорстве, достойном лучшего применения, сложно было догадаться, глядя на это эфемерное создание. – Я точно-точно знаю! Только не помню, откуда. Но ваше лицо мне знакомо.

– Может быть, на одной из фотографий вашего батюшки? – предположил явно не слишком довольный поворотом разговора Генрих. – Не уверен… Даже, скорее, напротив, уверен, что вряд ли. Однако чем черт не шутит!

– Нет, нет! – заспешила Ольга. – Не то, не то! Но да, конечно! Изображение! Я же говорила, что видела вас раньше! Вы на портрете!

«На каком еще портрете?!»

– На портрете? – поднял бровь Генрих. – То есть, вы утверждаете, что видели мой портрет?

– Ну, да, конечно! – разулыбалась в ответ Ольга. – Портрет маслом. Вы там в статском. Фрак, манишка, галстук бабочкой, и в руке трость с костяным набалдашником! – Ольга была счастлива, она вспомнила.

«Вот как? С набалдашником?»

– Где вы его видели?

«Значит, такой портрет действительно существует!»

– У маменьки! Он у нее в гардеробной хранится. За платьями…

– Как зовут вашу мать?

Что сказать, Натали была заинтригована. Она тоже хотела знать, как зовут мать Ольги, поскольку напрочь этого не помнила. Однако в тот самый момент, как Генрих задал этот свой животрепещущий вопрос, Натали уловила краем глаза движение, выбивающееся из общего ритма вечеринки, и ей сразу стало не до глупостей.

Плавный разворот на три четверти, естественный, как дыхание или танец, и ни разу не привлекающий к себе внимание. Быстрый взгляд, выхватывающий из броуновского движения «праздно шатающихся» гостей двух мужчин, целенаправленно движущихся с двух сторон к Генриху и к ней. Мгновенная оценка ситуации – очень много слепых пятен – и степени опасности. Но тут и оценивать, собственно, нечего: оба уже обнажили оружие, но до времени держали пистолеты опущенными вдоль тела, оттого их никто и не замечал. Никто, не считая Натали, ее правая рука уже выдергивала из-под жакета «стечкин», а левая – летела вверх, чтобы лечь на затвор.

Раз! Натали довернула тело, выставив левую ногу чуть в сторону. Два! Подалась вперед, создавая прочную базу для стрельбы. Три! Сдвоенный выстрел. Так, так! Очередь. Так, так, так! Разворот вправо. Выстрел, выстрел, выстрел! Одиночными, но в высоком темпе, как учил ее Селиверстов. Так, так! Выстрел, выстрел…

Первый из мужчин дергается на ходу, его разворачивает назад от мощного удара в плечо, а вторая пуля бьет в грудь, разрывая галстук и манишку. Очередь в того, что слева, но он уходит с линии огня и вскидывает руку со стволом. Быстро, очень быстро, но все-таки медленно. Натали успевает первой. Выстрел, выстрел. Две пули, – одна за другой, как на стрельбище, – бьют в десятку, в переносицу и в лоб, а «стечкин» уже летит вместе с телом вправо… а там… Там все уже кончено. Незнакомый высокий парень, которого вроде бы и не было здесь еще мгновение назад, застрелил третьего боевика, и Натали доворачивает еще чуть-чуть вправо, чтобы перекрыть последний оставшийся незащищенным сектор.

«Поздно…»

Ствол смотрит ей прямо в глаза. Один жалкий удар сердца, и не успевающая за событиями рука со «стечкиным»…

Выстрел прозвучал над самым ухом, вломив в висок с такой силой, что ее качнуло в сторону. Но зато никто уже не целился в лоб. Пуля попала боевику прямо между глаз.

«Хороший выстрел!» – Она оглянулась и встретила понимающий взгляд Генриха, ствол вскинутого в правой руке «вальтера Эйч Пи» еще дымился.

– Все! Все! – остановил он Натали, когда та попробовала отвернуться. – Все кончено. Их было четверо. Больше нет…

* * *

Стрельба утихла, началась истерика. Была б его воля, Генрих ушел, не задумываясь. Но приходилось думать о многом сразу, и он остался. Сидел в уголке на кожаном диване вместе с Натальей, курил, пил водку прямо из горлышка и наблюдал за охватившим дом Ростовцевых безумием. Генрих молчал, что тут скажешь? Молчала и Наталья. Сидела, чуть отодвинувшись – насколько позволял диванчик – сохраняла дистанцию, но была настолько рядом, насколько это вообще возможно в данной ситуации. Во всяком случае, Генрих не только вдыхал запах ее духов и пота, но ощущал, кажется, даже тепло ее тела, что было странно, если учесть, сколько на них было надето разной одежды.

– Вы очень хорошо стреляете, Наташа, – сказал он, наконец, передавая ей бутылку.

– Да, и вы не промах! – выдохнула папиросный дым женщина. – Честно говоря, я едва не описалась. Оборачиваюсь, а он, сука, мне в лоб целится. С семи метров – верная смерть.

– Да, уж! – он посмотрел, как она пьет, и перевел взгляд на полицейских, собиравших показания. – Интересно, они хоть понимают, что тут произошло?

– Это вряд ли!

И в самом деле. Факты, как они открылись всем присутствующим уже через несколько минут после инцидента, были просты и очевидны. Четверо нападавших. Молодые мужчины без документов и других идентифицирующих предметов. Вооружены пистолетами и револьверами. Стреляли. Целились в Генриха и, возможно, но не обязательно, в Наталью. Все убиты Натальей и Генрихом в целях самообороны из зарегистрированного оружия, на ношение которого имеются разрешения, выданные Спецотделом МВД. Вроде бы – так показывают некоторые очевидцы – участвовал в инциденте еще один стрелок, защищавший, как кажется, Генриха, но про этого высокого молодого господина ничего более известно не было. Последнее, что выяснилось во время опроса свидетелей, это то, что нападавшие приехали к дому Ростовцевых на двух машинах, но автомобилей этих к моменту прибытия полиции и след простыл.

– Вы свободны, госпожа Цельге, – поклонился молодой жандармский офицер. – И вы тоже, господин Воинов. Если у нас возникнут вопросы, мы с вами обязательно свяжемся.

– Будем рады помочь следствию! – Генрих встал, вздохнул коротко, переживая волну боли, прокатившейся через грудь, подал руку Наталье. – Пойдемте, Наталья Викторовна. Ночь на дворе, а мы с раннего утра на ногах.

Наталья руку приняла и молча последовала за ним. Короткое и яростное боестолкновение истерики у нее не вызвало, но ввергло в некое подобие философского настроения. Мрачного русского фатализма, если говорить правду. Но и то верно, что, памятуя о событиях на Тюремном мосту, Генрих от нее такой прыти не ожидал. Впрочем, факты упрямая вещь: Наталья действовала на равных с Конрадом, если не лучше.

«Пожалуй, что и лучше! А ведь Конрад…»

Конрад – действующий оперативник контрразведки. Вот и думай теперь, кто же она такая, Наталья Викторовна Цельге, и отчего не добила его позавчера вечером на мосту. Одно ясно, сегодня она его, похоже, уберегла от пули во второй раз. Он ее, правда, тоже.

Между тем, вот он – двор, машина, выезд на улицу.

– Езжайте по Петроградской на Большую Зелейнину, затем налево на Барочную и сразу направо на Петрозаводскую, налево на Лодейнопольскую и снова направо на Пудожскую. Запомнили?

– Не ошибусь!

– Тогда вперед!

И они поехали. Маршрут Генрих проложил по памяти, предполагая, что Людвиг его маневр поймет и подключится так быстро, как только сможет. Игра в «левый поворот, правый поворот» известна с тех пор, как автомобилей стало больше двух. Так он думал и не ошибся. На Пудожской было пустынно – три часа ночи все-таки, и машину, мигнувшую габаритными огнями справа у тротуара, Генрих заметил сразу.

– Притормозите, когда будем проезжать! – попросил он, не вдаваясь в объяснения, но Наталья ничего и не спрашивала. Поравнялась с тяжелым крестьянским «Кочем», притормозила, и Генрих увидел за баранкой Людвига.

– Паркуйтесь, где получится. Это за нами!

– Как прикажете! – пожала она плечами.

Притерла «Кокер» к тротуару, заглушила мотор.

– Идемте!

– Ведите, сударь! – в голосе ирония, но не спорит и вопросов не задает.

«И то хорошо!»

Вышли из «Кокера», перешли в «Коч», закурили, пока Людвиг выруливал через улицы и переулки Петроградской стороны к Большому проспекту.

– Вроде бы чисто, – машина вывернула на проспект и понеслась к Васильевскому острову.

– Куда мы едем? – поинтересовалась молчавшая до сих пор Наталья.

– На прежнюю квартиру вам возвращаться не резон.

– Понятно.

– У Натальи Викторовны в Тарасовом проезде вещи остались, – Генрих достал из кармана фляжку и стал отвинчивать колпачок. – Кофр и наплечная сумка. Будете? – протянул он Наталье флягу.

– Давайте!

– Ваши вещи забирает с квартиры один мой коллега, – объяснил Людвиг. – Вернее, забрал, когда вы еще у Ростовцевых с жандармами общались. Я тогда сразу понял, что вам не стоит возвращаться в Тарасов проезд. Утром жандармские дознаватели сопоставят данные и сразу же сообразят, что это уже второй случай за два дня с одними и теми же участниками.

– Ну да, бывает! – коротко и сухо-иронично бросил Генрих, забирая у Натальи значительно полегчавшую фляжку.

– Ну, если бы у вас были настоящие бумаги, можно было бы и не волноваться, – продолжал между тем Людвиг. – Но у вас, Генрих, уж извините, липа хоть и качественная, но все-таки липа. Для того чтобы выяснить, что никакого Генриха Воинова в королевстве Вюртемберг сроду не бывало, много времени не потребуется. А у вас, госпожа Цельге, документы и вовсе стремные. В городе нет ни одной Натальи Цельге. Тут уж, как говорится, только в адресное бюро заглянешь, как вся правда и откроется.

– А если я из Новгорода или Новогрудка?

– Ну, да! – кивнул Генрих. – Империя большая, и городов в ней пруд пруди. И это еще, не считая деревень.

– Проехали! – повела плечом Наталья. – Так мы на другую квартиру перебираемся?

– Угол Малого проспекта и Пятнадцатой линии. Дом старый, но квартира хорошая. Лифт, кухня, то да се.

– Звучит соблазнительно, – усмехнулась Наталья.

– Людвиг плохого не предложит, – вздохнул Генрих. – Мне лишь бы где жить по чину не полагается, так что не бойтесь, Наталья Викторовна, будет вам, где душ принять и голову приклонить.

* * *

Квартира на Васильевском острове оказалась огромной. Семь больших комнат, длинный коридор и еще один – покороче, кухня, две уборные и две ванные комнаты, не считая кладовок, стенных шкафов и встроенной гардеробной. И все это, как ни странно, обжитое. Посуда, мебель, постельное белье, полотенца и бутылка коньяка на тумбе трюмо. Не забыли и про ее вещи. Людвиг не соврал, их забрали из квартиры в Тарасовом проезде и аккуратно разложили в ящиках комода. Не сказать, чтобы ей нравилось, когда трогают ее белье, но, с другой стороны, имелось некое извращенное очарование в том, как дотошно выполняли люди Генриха его распоряжения.

«Весьма профессиональная команда, – отметила она, открывая шкаф. – Предусмотрительные и хорошо обученные люди».

Ее платья, юбки, брюки и жакеты были развешаны на плечиках и в зажимах. Все. И самым тщательным образом.

– Наталья! – позвал из коридора Генрих. – Вы есть будете или сразу на боковую?

– Еще не решила! – ответила она и вдруг поняла, что, и в самом деле, еще не решила. Вот только думала она сейчас отнюдь не о еде. И не о сне. – Выпьете со мной?

– С удовольствием! – дверь отворилась, и он вошел.

– Без стука…

– Это что-то меняет?

– Я могла оказаться неодетой…

– На самом деле, я на это и рассчитывал.

– Разочарованы? – она стояла перед ним, смотрела в глаза, а руки сами собой расстегивали пуговицы и молнии.

– Напротив, полон предвкушения, – он подошел ближе. – Вам помочь?

– А как же ваши ребра? – дыхание сбилось, словно пробежала версту, и все по оврагам да буеракам.

– Мои ребра? – его руки оказались сильными и теплыми, почти горячими. Впрочем, чего-то в этом роде она и ожидала. – Да, бог с вами, Наташа! Разве же могу я думать о ребрах…

Еще мгновение или два Генрих балансировал на самом краю, а потом его «смыло волной», как говорил один петроградский поэт. И тут выяснилось, что она совсем не знала этого человека, потому что не ожидала от него ни такой силы, ни такого натиска. На мгновение ей показалось, что он хочет ее убить. Изломать, сокрушить, свернуть шею, чтобы услышать хруст ее позвонков. Но потом она поняла, что это не убийство, а нечто совсем-совсем другое, но додумать мысль до конца не смогла. Ее захватил ураган такой мощи, о какой она даже не мечтала, не подозревая, что так может быть. Страсть Генриха была сродни ярости и гневу, ненависти и безумию.

«Так не любят. Так убивают, но… Не останавливайся! Нет!»

И все. Остались только она и он. Все остальное смело кровавой волной, жаркой, терпкой, невыносимо сладостной, когда боль дарит наслаждение, и желание не горит, а полыхает, обращая в пепел все прочие чувства. Ненасытное и неистощимое, как жизнь и смерть…

* * *

«Вот уж, воистину! Седина в бороду, бес в ребро!» – Генрих лежал на спине и старался не шевелиться. Болела грудь, ныло, словно в предвкушении дождя, правое плечо, болезненные спазмы коротко прокатывались по бедрам и икрам. Ничего выдающегося, но и на нирвану не похоже. И, тем не менее, он был счастлив. Опустошен, выпотрошен, выжат, как лимон, и одновременно полон света, счастья и ожидания, чего не случалось с ним так давно, что он успел забыть, как это бывает и на что похоже. А еще – где-то на краю сознания, за болью и довольством – пряталось, как если бы стыдилось самого себя, чувство удивления. На самом деле Генрих был не просто удивлен. Он был изумлен, ошеломлен, обескуражен. Ему все еще не верилось, что случившееся с ним не сон, не пьяный бред, а правда, какая она есть. И дело было не в Наталье, хотя и в ней тоже, наверное, а в силе чувства, что испытал Генрих, едва его руки коснулись ее тела. Такой страсти он от себя, признаться, не ожидал. И более того, безумное вожделение, вспыхнувшее в нем, – как пожар или мятеж – охватившее его, захватившее, словно поток, испугало Генриха. Его жажда была лютой как боевое безумие. Страсть походила на ярость, желание – на гнев. Оставалось надеяться, что Наталья, которую и саму, как ни странно, «накрыло с головой», не вспомнит утром некоторых наиболее впечатляющих подробностей их ночной «битвы». Во всяком случае, вспоминая теперь, как и что он делал с ее телом, Генрих испытывал не столько гордость, сколько оторопь, и опасался, что женщина ему этого не простит. И вот это – последнее – было, пожалуй, самым странным в мешанине переживаемых им чувств. Генрих не мог понять, отчего так дорожит мнением Натальи. Вернее, не хотел этого знать.

– Шершнев…

Он повернул голову. Наталья смотрела на него, подняв глаза над краем шелковой простыни.

– Генрих Шершнев… – ее дыхание колебало тонкий шелк цвета слоновой кости.

– Я… – он колебался. Что можно сказать в подобной ситуации? Что должно говорить?

– Шершень, с ударением на второе «е».

– Так точно! – он не отвел глаза. Смотрел в бездонную синь и пытался поймать нить беседы.

– По-немецки шершень – Хорниссе, с ударением на «и», переходящим на последнее «е».

– Все-таки университет, – кивнул Генрих.

– Романо-германская филология.

– От твоего голоса…

– Что, в самом деле? – это была первая улыбка Натальи на его памяти.

– В самом деле.

– Ты меня удивил, полковник Хорн.

– По-хорошему или по-плохому?

– Об этом я сейчас и думала. Решала, обидеться или наоборот.

– Что решила?

– Решила, что если повторишь такое еще раз, я или прибью тебя на месте, или буду целовать руки.

– Странный выбор… Не могли бы мы остановиться где-нибудь посередине?

– Нет, Генрих, – она отпустила простыню, и он увидел ее припухшие губы. – Это не для нас, не так ли?

– Пожалуй, так. Наташа – твое настоящее имя?

– Почти.

– Значит?

– Натали, но, если хочешь, называй меня Татой.

– Тата… – повторил он за ней. – Мне нравится.

– Я… Я думала, мне это приснилось. – Она взяла его руку и повернула перед глазами, совершенно не стесняясь того, что окончательно сползшая вниз простыня открыла Генриху ее наготу. – Как же тебя…

Что ж, что есть, то есть – шрамы покрывали все его тело. Жизнь на войне и вообще-то не сахар, а уж долгая жизнь… Удивительно другое. Как он умудрился выжить и сохранить лицо? В прямом и переносном смысле. Вот это действительно вопрос.

– Девятый час, – констатировал он с сожалением. – День, почитай, уж три часа как начался, а мы все еще в постели.

– С кем мы встречаемся сегодня? – она соскользнула с кровати, ловкая, стройная, но отнюдь не худая.

«Женщина, как женщина. Молодая, вот в чем, наверное, дело. А я старый…»

– Желающих много, – он тоже встал. Получилось не так естественно, да и внешностью гордиться не приходилось. Желания красоваться «в чем мать родила» Генрих не испытывал, скорее, наоборот. – Но кое с кем встретиться просто необходимо.

– Возьмешь с собой? – Она одевалась без спешки, методично отыскивая детали своего туалета, разбросанные по всей комнате, и заменяя – по ходу дела – то или это на вещи из шкафа.

– Всенепременно. А скажи, Тата, ты разве не собиралась увидеться со своей подругой? Как же ее? Ольга Берг, кажется, или я что-то путаю?

– Не путаешь, – повернула голову, посмотрела из-за плеча. Внимательный взгляд, тонкая кость обнаженного плеча. – Она Станиславская по мужу, – слова медленные, с подтекстом, как капли, падающие в воду с большой высоты. – Дмитрий был военным. Служил в охотничьем полку. Поручик – парашютист…

– Кабул? – спросил Генрих, прикидывая, где мог служить офицер-разведчик, погибший, судя по подтексту, в недавнее относительно время.

– Восточный Туркестан.

– Вот как, значит, Сянцзан, – кивнул Генрих. – Восстание уйгуров…

– Там, – подтвердила Наталья, отворачиваясь.

– Не хочешь с ней повидаться?

– А ты?

– И я бы не отказался. Разговор у нас вчера занятный получился, но, как ты помнишь, завершить его мы не успели.

«Берг… – вспомнил он. Кто бы мог подумать! Но портрет Серебряковой, вот главная интрига! Как же зовут ее мать?»

– Что ж, – пожала плечами, – девятый час, говоришь? Давай позавтракаем, и я ей позвоню. Здесь есть телефон?

– Обязательно есть. Как же в наше время и без телефона?

– Я могу им воспользоваться?

– Ни в чем себе не отказывай! – он прошел на кухню и стал варить кофе. Ему было любопытно, кому сейчас звонит Наталья, но не настолько, чтобы подслушивать. В конце концов, об этом и о многом другом ему чуть позже доложит Людвиг. А пока…

«Кофе и бутерброд с ветчиной! Могу я позволить себе съесть наконец что-нибудь человеческое?»

Под «человеческим», как и всегда, понималась простая сытная пища. Не то чтобы Генрих не понимал гурманов. Понимал. И под настроение мог составить им вполне компетентную компанию. И все-таки, если речь заходила о еде, которая ему по-настоящему не надоедала, то это совсем о другом. Отварной картофель, печеная кукуруза, тушенная с перцем и томатами фасоль. Макароны по-флотски, гороховый суп на копченых свиных ребрах, холодец…

* * *

Все-таки, хочешь или нет, но положение обязывает, и по счетам попробуй не заплати. Натали прошлась по квартире, нашла телефонный аппарат, закурила папироску и начала накручивать диск. Первым делом – а начинать всегда следует с самого паскудного – набрала номер телефона конспиративной квартиры Годуна. Юрий Львович Павловский, известный в леворадикальном подполье под псевдо Годун, жил, практически не скрываясь. Он являлся – и не по легенде, а на самом деле – успешным и состоятельным частным поверенным, вполне официально вел в императорских уголовных судах дела анархистов, коммунистов и социалистов, со всеми был знаком и встречался открыто даже с теми из «этих всех», кто находился на нелегальном положении. Такое сложное существование между двумя отрицающими друг друга мирами позволяло, среди прочего, эффективно маскировать активное участие в работе боевой группы. Но вот уже об этом знали совсем немногие, и Натали – как раз по случаю – была одной тех, кто знал это наверняка. Павловский являлся ее непосредственным командиром, насколько это вообще возможно в анархистской среде. Ну, а на конспиративной квартире – во всяком случае, той, о которой знала Натали – Годун содержал любовницу, что было, ужас, как практично. Во всех смыслах, если быть искренним. Ну, а в случае провала всегда можно покаяться в меньшем грехе. Перед женой, вот в чем соль, а не перед жандармскими дознавателями.

Итак, она позвонила Годуну и сухо – то есть без эмоций – доложила, что операцию пришлось отменить, так как «буквально в последний момент» стало известно, что «мы ошиблись» и это не Кейн.

Павловский не удивился и не осерчал. Похоже, он знал в подробностях, как именно она «отменяла операцию». Выслушал, хмыкнул в трубку, сказал, молодец, конечно, но – напомнил отеческим тоном – дисциплину никто не отменял. И далее в том же роде, типа, если вышел приказ «стрелять», то сначала выстрели, а потом уже уточняй.

– Ну, да! – сказал он почти весело. – Не Генрих Кейн, а Генрих Шершнев. Не Мясник, а Шершень. Оба полковники. Оба наемники. В чем разница?

– Наверное, в том, – осторожно возразила Натали, – что, когда Кейн рвался к Саламанке, защищал ее Шершнев.

– Ну, это философский вопрос, кто, зачем и от кого защищал Саламанку, да и не телефонный разговор. Увидимся, поговорим!

– Хорошо, – согласилась Натали, но не задала вполне ожидаемый вопрос на тему, где и когда. – Увидимся.

«Будет интересно… но только одному из нас».

Следующей в ее списке значилась Альта.

– Это я, – сказала Натали.

– А это я, – ответила, словно бы потягиваясь, Альта, – белолица, весновата и черемна. Не хочешь упасть в мои объятия?

– Не хочу.

– А жаль! – вздохнула на другом конце провода Альта. – Тогда переходим к фигурам вежливости. Чем могу быть полезна?

– Мне нужен номер телефона Ольги Станиславской.

– Вот оно как! А ты знаешь, где служит Оленька Берг?

Альта к делам боевки отношения не имела. Она писала стихи, играла на флейте, рискуя сесть за совращение несовершеннолетних, клеила сопливых девчонок – едва ли не гимназисток младших классов – и устраивала всевозможные «перформансы», заканчивающиеся традиционным скандалом и мордобоем. Однако, как и положено «фурии авангарда», Лера Михеева придерживалась левых взглядов и гордилась своей «прикосновенностью» к делам подполья.

– И где же служит Оля Станиславская?

– Оля служит в контрразведке флота, – драматическим шепотом и наверняка не без закатывания глаз ответила Альта.

– Ужас какой! – подыграла, было, Наталья, но тут выяснилось, что после разговора с Годуном настроения дурачиться у нее нет и в помине. – Лера, она же филолог, как и я. Наверняка работает делопроизводителем. Жить-то ей на что?

– Ну, не знаю, – возразила Альта. – Берги, вообще-то, богатые.

– Берги богатые, – согласилась Натали, – но мы с тобой, девушка, всех Олиных обстоятельств не знаем. Телефон дашь?

– Дам, дам! – хохотнула в ответ Лера. – И вам дам, и вам. А вам – нет!

Но телефон все-таки продиктовала и ушла «играть на флейте» заумь Пендерецкого.

Повесив трубку, Натали задумалась, было, над тем, а не поменять ли ей планы, однако искушению не поддалась и Ольге звонить не стала. Позвонила Свирскому. Но это был короткий, чисто деловой разговор.

– Олег Борисович, – попросила она, – сделайте одолжение: мне срочно нужна информация на одного человека! Нет, – ответила она на вполне ожидаемые возражения. – Он не из этих. Генрих Шершнев, – назвала имя. – Полковник Хорн. Но меня интересует не его карьера наемника, а молодость, служба в Первом шляхетском, семья… И как, вообще, он заделался кондотьером?

* * *

Второй «рабочий» день в Петрограде начался со встречи с начальником штаба Отдельного корпуса жандармов Генерального штаба генерал-майором Бекмуратовым. Впрочем, по такому случаю Айдар Расимович облачился в партикулярное платье, носить которое, как выяснилось, умел не хуже формы. Одним словом, не сапог, и вел себя соответственно.

– Рад знакомству! – он энергично, но без ажитации пожал Генриху руку, вежливо кивнул Наталье и жестом указал на столик в углу ресторанного зала. – Прошу вас!

Ни одного лишнего слова, но Генрих заметил, столик накрыт на троих. Следовательно, Бекмуратов решил говорить при свидетеле.

«Любопытный поворот, – отметил Генрих, предлагая Наташе руку. – Посмотрим!»

– Должен отметить, вам удалось меня удивить! – начал генерал, едва они расселись вокруг стола. Больше в зале никого не было, даже охраны. А ресторан, судя по всему, еще даже не открывался.

«Простенько, но со вкусом. И вполне в духе нашей родной жандармерии».

– Имеете в виду вчерашний инцидент?

– И его тоже! К слову, примите мое искреннее восхищение, мадемуазель, стреляете вы безупречно. Да, и вообще… – Бекмуратов улыбнулся и изобразил рукой нечто замысловатое, словно бы вязью арабской расписался в воздухе. Однако Генриха заинтересовало не это, а та интонация, с которой генерал произнес слово «мадемуазель».

– Спасибо, генерал! – Наталья снова надела маску сумрачной жестокости. Холодное, оставляющее неприятное чувство лицо, взгляд, не выражающий ровным счетом никаких эмоций. – Ведь вы, господин Бекмуратов, не так ли?

Друг другу они представлены не были – одно из условий игры, но у Генриха возникла сейчас стойкая уверенность, что не только Наталья знает, кто таков их визави, но и Айдар Расимович знает о Тате кое-что из того, отчего не отказался бы и сам Генрих. Оставалось держать лицо. Пусть оба думают, что он умнее, чем есть.

– Так точно, Наталья Викторовна! Честь имею, Генерального штаба генерал-майор князь Бекмуратов!

– Рада знакомству! – хриплый неторопливый выдох, то ли ветер ставней скрипит, то ли повешенный на веревке раскачивается.

«Ну, просто Комиссаржевская, ей-богу! – мысленно покачал головой Генрих. – Но что если это не актерство?»

– Знаете анекдот про Петра Константиновича и королеву Голландии? – неожиданно спросил Бекмуратов и потянулся к графинчику. – Позволите? Арманьяк Шабо… Четверть века в строю…

– Наливайте, – согласился Генрих. – Наташа, ты будешь?

– Да, спасибо.

– Так вот, – разливая арманьяк, начал рассказывать Бекмуратов. – Приезжает как-то к нашему императору в гости тетка. То есть правящая монархиня королевства Нидерланды Беатрикс. Ну, как водится, приемы, балы, верховые прогулки. Охота в Пуще, балет в Ковно. И вот как-то предлагает Петр Константинович тетушке Беатрикс проехаться на его новом автомобиле. Вы, верно, читали в газетах об этом чуде технического прогресса? Говорят, инженеры господина Захарченко создали для императора нечто невероятное. Лучше роллс-ройса, ей-богу! Ваше здоровье!

Генрих предпочел промолчать. Выпил, молча, слушал с рассеянным интересом. Слушала ли генерала Наташа, сказать было сложно, но выпила она вместе с остальными.

– Так вот-с, император наш, надо отдать ему должное, известный спортсмен. И автомобили водит виртуозно, а главное – любит это дело, даже больше, чем… Ну, вы понимаете, – усмешка в седые усы. – Вот он, стало быть, за руль и сел. Выехали из замка, едут по Новогрудку. И с ветерком, как вы понимаете. А в это время выходят из корчмы два литвина, стоят, покачиваясь, закуривают. И вдруг мимо них проносится со свистом огромный черный автомобиль. «Это кто?» – оторопело спрашивает один. «Кто не знаю, – с ужасом отвечает другой, – но водилой у него сам государь-император!»

– Можно смеяться? – Наталья взяла со стола серебряный портсигар Бекмуратова, щелкнула, открывая, вынула папиросу и выжидающе посмотрела на Генриха.

– Вот и мне, представьте, стало не до смеху, – генерал говорил ровным голосом, смотрел на Генриха, прямо ему в глаза. – Разбудили в час ночи, докладывают. Так, мол, и так. Ввечеру на приеме в доме Ростовцевых появился сам… ну, скажем… полковник Шершнев, а телохранителем у него баронесса Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель…

– Смешно, – кивнул Генрих и, чиркнув спичкой, поднес огонек к папиросе Наташи. – Кто смеялся больше, вы или Варламов?

– Больше всех смеялся один профессор консерватории…

– Вот как! – похоже, планы менялись на ходу, но Генриху такой поворот событий нравился куда больше всех прежних затей.

– Он умеет смеяться заразительно, – мягко добавил Бекмуратов.

– Заразились?

– Да, пожалуй.

– А Варламов об этом знает? – уточнил Генрих.

– Нет, и думаю, пусть пока остается в неведении. Как считаете?

– Вы нуждаетесь в моем благословении?

– Вообще-то, нет, но не в этом конкретном случае. Варламов представляет в Петрограде Лаговского. Он, собственно говоря, вас сюда пригласил, Генрих Романович, он с вами и переговоры ведет. Опосредованно пока, на дистанции, так сказать. Через Карварского и меня, но потенциальный ваш наниматель все-таки он, а не я или Леопольд Игнатьевич.

– Так-то оно так, – согласился Генрих, закуривая, – но у нас только что произошла смена караула, ведь так?

– Не совсем так, – возразил Бекмуратов.

– А как?

– Давайте сделаем по-другому, – Бекмуратов вернул себе портсигар и щелкнул крышкой. – Организуем вам встречу с профессором, поговорите, обсудите варианты, подумайте, а завтра встретимся снова и обговорим детали, если будет, что обговаривать. Как вам такой план?

– Что случится, если Карварский или Варламов спросят меня об этом деле напрямик?

– Откуда им знать? – прищурился Бекмуратов и поводил перед лицом ладонью, рассеивая табачный дым.

– По-разному бывает, – Генрих стряхнул пепел и снова затянулся. – Допустим, узнали. Что тогда?

– Зависит, – усмехнулся в усы Бекмуратов. – Если сегодня, то скажете все, как есть. А завтра, может быть, и не захотите их ни в чем просвещать.

– Тогда у меня есть к вам только три вопроса.

– Постараюсь ответить.

– Первое, кто это был?

– Честно, не знаю, – вздохнул генерал. – Желающих больше трех, но кто это был конкретно, пока не знаю. Ищем.

– Ладно, – кивнул Генрих. – Тогда, второй вопрос. У вас только Корпус или есть и другие «доводы»?

– Есть, и крайне серьезные, – лицо Бекмуратова стало жестким, он больше не улыбался. – Помните, как говорили в старое время, и среди чижиков, и среди петушков. Но пока, разумеется, без подробностей. Поговорите с профессором, возможно, он вам скажет. Но я не он.

– Принято. Третий вопрос. А оно мне надо?

– Надо, – твердо ответил Бекмуратов.

– Всех денег не заработаешь.

– Верно. Но Лаговский нанимает полковника Шершнева, обещая закрыть глаза на некоторые странности вашей биографии, Генрих Романович, а профессор желает говорить с вами на равных. Ему понравился ваш выбор телохранителя, себе же он хочет кого-нибудь вроде вас и не за деньги, а за честь.

– Но что мы будем делать со «странностями»?

– Забудем.

– Совсем? – прищурился Генрих.

– Напрочь! – легонько хлопнул ладонью о стол Бекмуратов и посмотрел на Наталью. – Вас это тоже касается, мадемуазель! Так что держитесь Генриха Романовича, и будет вам счастье!