Читать книгу Хищник - Макс Мах - Страница 4

25 декабря 1929 года, нейтральная территория Водская Падь, Вольный город Ландскрона

Карл Мора

В конце концов, как это уже случалось раньше, Грету занесло, и она едва успела позвать на помощь. Позвала Карла, хотя могла бы – для разнообразия, – обратиться к Марку. Однако Марка Грета, похоже, по-прежнему побаивалась, а вот с Карлом чувствовала себя вполне комфортно.

– Иди! – приказал он ей, оглядев «поле боя». – Иди, Грета! И не высовывайся пока. Отдыхай!

«Отдыхай…»

Ну, что ж, так распотрошить цинского офицера – большого умения не надо. Одной старательностью можно обойтись, но Грета, очень может быть, себя не контролировала. Вернее, не вполне контролировала. Пошла бы вразнос, просто порвала бы мужика на тряпки, а так – да. Потрудилась, устала, но убила все-таки не сразу и умучила не без пользы. Однако теперь ей следовало отдохнуть, а то потянет на кровь – не остановишь. А Ландскроне еще один серийный убийца никак не нужен. Он никому не нужен. Даже Карлу, который вполне мог представить себя в роли нового Джека Потрошителя. Забавно, наверное, но бессмысленно. А Карл неразумных действий стремился не совершать. И другим не позволял. Грете, например.

Он прошелся по гостиной, разглядывая с умеренным интересом тела и разбросанные вещи. Собрал портмоне и документы, просмотрел и отложил до времени. Осмотрел оружие, но ничего ценного не нашел. Интересные вещи, впрочем, обнаружились в черном кожаном футляре от гавота. Хороший футляр. Дорогой. Отменная работа, шлифованная кожа, серебро. А внутри коллекция отмычек, набор механика-универсала для работы со сложными, но малогабаритными машинами, и небольшая, но впечатляющая коллекция пыточного инструмента, включая шприцы и весьма продвинутую допросную химию.

«Недурно!» – Карл добавил найденные в гостиной документы и портмоне и закрыл футляр. Его он предполагал забрать с собой. А пока следовало исследовать спальню. Цинцы люди практичные и таскают с собой массу полезных и «необходимых в хозяйстве» вещей. К тому же они патологически влюблены в вычурную технику, и Карл прикинул, что вполне может найти здесь несколько особо впечатляющих экспонатов для их общего с Марком и Гретой музея. И, разумеется, не ошибся.

В спальне Карл нашел футляр с гогглами венецианской работы. Бронзовые, покрытые тонкой резьбой и накладками из черненого серебра, это были весьма замысловатые гогглы с телескопическим прицелом под левый глаз и бифокалом под правый, позволявшим исследовать отпечатки пальцев и рассматривать микроскопические детали наподобие часовых.

«Хорошая вещь!» – уважительно кивнул Карл и спрятал оптический прибор в карман.

Следующей находкой оказался трехлинейный[18] офицерский револьвер-трансформер системы Карнбах-Пластун. Сейчас он был в сборке с кургузым смешным стволиком для скрытого ношения. Из такого недомерка да еще со спецпатроном под ослабленный пороховой заряд стрелять можно только в упор или по неподвижной цели. Самое то для действий в помещениях. Другое дело «винтовочный» восьмигранный ствол длиной в аршин, спрятанный в рукоять зонта. Вот в комплекте с ним – да еще с развернутым на максимум телескопическим прицелом в гогглах – стрелять из «карнбаха» можно и на триста сажен[19]. Но и патрон для такой стрельбы требуется усиленный.

Карл повертел оружие в руках, прикинул, как стал бы сбивать из «пластуна» подвижную низко летящую цель – решив между делом, что фламандская подкалиберная пуля с сердечником из деплеталя[20] подошла бы для этого как нельзя лучше, – и совсем было вознамерился собрать карабин, но вовремя сообразил, что порыв неуместен. Время позднее. Снаружи наверняка уже светает, а в «Королеве Роз» следы ужасающей резни. Оставаться и далее в этом вертепе – верх легкомыслия. Как всегда, главное – понять «суть происходящего», остальное – дело техники. Для человека, напрочь лишенного чувства самосохранения, Карл на редкость хорошо научился выживать. Отсутствие страха он заменял здравым смыслом и логикой. Получалось неплохо. Так случилось и на этот раз. Сообразил, что к чему, оценил риски, начал действовать.

Карл быстро, но систематически затер следы и отпечатки пальцев Греты, да и за собой прибрал тоже. Переоделся в один из костюмов покойного господина Коноплева, оказавшийся ему почти впору, и в его же уличные ботинки, и, бросив свою забрызганную кровью одежду в камин, вышел из «Королевы Роз», прихватив с собой футляр для фагота, длинный зонт и небольшой саквояж светлой кожи.

«Пожалуй, – думал он, поскрипывая снегом в направлении станции надземки, – можно будет сделать для цинских трофеев отдельную витрину».

Дарья Дмитриевна Телегина

Остаток ночи она провела в суомском готеле «Гоглант». Не спала, разумеется. Куда там – спать! Взяла номер с ванной – благо в поясном кошельке «завалялось» триста рублей золотом, – села в горячую воду, «набулькала» полстакана старки и выпила залпом.

«Как парное молоко…» Или как нарзан.

Выпила, не чувствуя, что пьет, взглянула с удивлением на пустой стакан.

– Ну, надо же!

Пятидесятиградусный алкоголь не забирал. Даже не пронял как следует.

«В десять на Фурштатской…»

Тем не менее налила еще полстакана и вдруг вспомнила, как Грета вырвала Кириллу верхнюю губу.

«Ужас какой!»

И в самом деле, ужас. Но и то, что случилось с ней за считанные минуты до этого, тоже ведь не «блядки на сеновале». Опоздай Грета хоть ненадолго, и, возможно, не сидела бы Дарья сейчас в горячей воде. В смысле, не смогла бы в ней сидеть.

«А если бы ее и вовсе рядом не оказалось? Если бы они вообще не встретились, тогда что?!»

Вот это уже был настоящий ужас. И не просто «ужас, ужас, ужас, ужас!», как в старом анекдоте про шлюх, а подлинный, забирающий человека целиком и полностью – кромешный ужас. Воображение-то у Дарьи было о-го-го какое! Всем бы такое! Но не в данном случае. Представив последствия своей опрометчивости, Дарья опрокинула в рот и вторую порцию старки. Но и та прошла, на удивление, нечувствительно. Так что о факте «опрокидывания» Дарья узнала, что называется, постфактум, отставив стакан в сторону, чтобы закурить.

– Н-да…

Руки тряслись – но явно не с перепоя, – в ушах стоял гул, однако голова не кружилась, и перед глазами не плыло.

«Вот же дура! А еще штаб-офицер!»

Получалось, ума у нее было ровно столько, сколько нужно, чтобы математикой заниматься. На все остальное даже обыкновенной предусмотрительности не нашлось.

«И ведь предупреждали!»

Разумеется, предупреждали: контрразведка только что плешь всем офицерам Арсенала не проела. И объясняли доходчиво, и рассказывали – «без утайки», – и пугали, чего уж там, как детей в ночном. А она возьми да забудь все, чему учили и о чем предупреждали. Легла под выблядка цинского и думала, что крутая, как Красноярские столбы.

«Случай…»

Случай и есть. И случай этот зовут Грета, но Грета…

«Грета знает про Марка… и про меня…»

Невероятное знание Греты должно было иметь объяснение, но ничего путного в голову, увы, не приходило. Однако же факт – Дарья «чувствовала» Грету точно так же, как некогда Марка.

«Кто она?» – но для того, чтобы сказать, кто такая эта Грета, следовало прежде объяснить, кто таков Марк, и что в нем такого особенного. Однако про Марка Дарья не знала ничего. Даже того, человек ли он?

«Человек, наверное…» – подумала она неуверенно, вновь наполняя внезапно опустевший стакан.

«Возможно, человек».

Однако могло случиться и так, что всего человеческого в Марке одна лишь наружность. В то давнее теперь время, когда они встретились, мысль эта не раз навещала Дарью, и однозначного ответа на этот странный вопрос она так и не получила. Даже «метаморфоза» не расставила точек над «i». Не зная истинной природы вещей, за чудо можно принять и взрыв снаряда, и уж тем более эффекты «технической левитации».

– У тебя, Дари, светлая голова. – Марк сидел напротив, курил трубку, смотрел сквозь дым. – Острый ум… Ракицкий сказал «мужской»? Дурак он этот Ракицкий, хоть и профессор. У тебя не мужской ум и не женский. У тебя ум математика. Дар божий. Интеллект огромной мощи, и то, что он «живет» в голове женщины, это всего лишь факт биографии.

– Исключительный факт, – выдавила Дарья, чувствуя, как стекает из угла рта вниз по подбородку очередная струйка слюны.

– Женщины-математики твоего уровня редкие птицы, – не стал спорить Марк.

Он был единственным, кто смотрел ей в лицо без сострадания и печали. Кто воспринимал ее такой, какая есть, не испытывая – во всяком случае, так представлялось – никакого особого неудобства, то есть без ущерба своему эстетическому чувству.

– Тем не менее, полагаю, что ум твой все-таки более женский, чем мужской, хотя ты и умнее абсолютного большинства мужчин. Быть женщиной не оскорбление, Дари. Вот что я хотел сказать.

– Я не женщина, – возразила Дарья. – Я урод.

– Одно другому не мешает, – отмахнулся Марк и достал из внутреннего кармана пиджака маленькую серебряную фляжку. – Ты инвалид, Дари. С этим не поспоришь, но ты женщина-инвалид. Это тоже факт.

Он отвинтил крышечку и сделал маленький глоток.

– Очень крепкий напиток… Почти девяносто градусов.

– Спирт? – спросила она.

– Нет, но по содержанию близок к тому, чтобы быть им. Шдэрх.

– Что? – не поняла Дарья.

– Этот напиток называется. Шдэрх, – объяснил Марк. – Это не по-русски, а в переводе что-то вроде «Грозового перевала». Да, пожалуй, так и есть – «Грозовой перевал».

– Где? – ей трудно было произносить длинные фразы, и везде, где возможно, она ограничивалась короткими.

– Далеко, – вздохнул Марк, пряча фляжку в карман. – Ты не знаешь.

Такое возникало иногда в их беседах. Они набредали на тему, которая была Марку неприятна, или, что случалось чаще, он просто не хотел объяснять нечто, связанное с его прошлым. А оно у Марка было, надо полагать, ой какое непростое. Это Дарья знала наверняка. «Чувствовала». Хотя и не смогла бы, наверное, облечь это «знание» и это «чувство» в слова.

– Чувствуешь? – неожиданно спросил Марк.

Врать не хотелось. Хотелось говорить правду.

– Да.

– Ну, и что ты там «увидала»?

– Не знаю… словами… не объяснить.

– Попробуй! – сказал мягко, но по ощущениям, как если бы отдал приказ. Не ослушаешься, не убежишь.

– Две луны… – она смотрела на него с мольбой, ожидая если не похвалы, то хотя бы уверения, что не сошла с ума.

– Точно, – кивнул он после короткой паузы. – Две луны над тихой водой… «Сладкие воды»… У тебя, Дари, не только интеллект. У тебя еще и Дар. Талант немереный. Вот какое дело.

– Всё зря…

– Как знать…

Дарья очнулась, когда вода остыла. Сидела голая в просторной мраморной ванне, наполненной едва теплой водой, и держала в одной руке окурок папиросы, а в другой – пустой стакан. Бутылка старки успела опустеть, а когда и как это случилось, не вспоминалось, да и вспоминать не хотелось.

«Могла и утопнуть…» – но смерть отчего-то не пугала.

Дарья нехотя вылезла из воды, накинула на плечи махровый халат и вышла из ванной. Часы на каминной полке показывали четверть десятого. Если сразу же одеться и, не мешкая, приказать портье кликнуть извозчика, вполне можно успеть к десяти на Фурштатскую, и даже не запыхаться.

«Успею…» – подумала Дарья, начиная вытираться. От капель влаги на коже ее начал бить озноб, но от мысли, мелькнувшей вдруг в голове, пробило холодным потом. Она ведь могла опоздать на встречу. Прийти в чайную и не застать там Грету. И что тогда? Упустила Марка, упустит и Грету? Упустит свой шанс? Свою судьбу?

Страх, овладевший Дарьей, был так велик, что все остальное она делала в дикой спешке, приехав на Фурштатскую, 52 за пятнадцать минут до назначенного Гретой времени. Выскочила из паромобиля, едва ли не опрометью перебежала тротуар и, только увидев большие настенные часы в чайном зале, поняла, как быстро сюда добралась.

«Царица небесная!» – Дарья вздохнула и заставила себя успокоиться.

«Все будет хорошо!» – она села за столик у окна, улыбнулась через силу девушке, подошедшей, чтобы предложить меню.

– Соловецкий взвар[21], – сказала тихо и отодвинула кончиками пальцев брошюру меню. – И пряничков медовых махоньких… Есть у вас?

– У нас есть, – с улыбкой поклонилась девушка. – Ждать не заставим, через пять минут принесу.

– А курить у вас?..

– Можно, – девушка достала из кармана фартука и поставила на столешницу глубокую расписную плошку. – Вот! Это пепельница, если что. Просто наша хозяйка стиль соблюдает.

– И слава богу! – снова, но уже несколько более искренно улыбнулась Дарья. – Я этот стиль люблю.

Сама она была родом из Холмогор, так что Русский Север, кому бы он ни принадлежал – Новгороду или Вольным городам, – был ей родным. И уж точно, что после всего, что пережила этой ночью, пить китайский чай казалось неправильным.

«Не сегодня… не сейчас! Что?»

В просторном чайном зале об эту пору было немноголюдно, чтоб не сказать – пусто. Два-три посетителя, никак не больше. И вот один из этих любителей чая спозаранку встал неожиданно из-за столика у противоположной стены и шел теперь к Дарье. То есть, учитывая, как и на кого, он смотрел, у нее и сомнений не возникло, он шел к ней.

Смотрел неопасно, но пристально, словно бы изучал, оглаживал, но без страсти. Раздевал, но необидно. Просто исследовал, так, наверное, будет правильно.

Высокий, худощавый, но с первого взгляда видно – крепкий, выносливый и очень сильный. Лицо по-мужски красивое, вернее – интересное, значительное. Крупные правильные черты. Волевой подбородок, высокий, хорошей лепки лоб, длинный прямой нос. Глаза большие, но глубоко посаженные и оттого казавшиеся при первом взгляде меньше, чем были на самом деле. Карие, по-видимому, однако на расстоянии – почти черные. Волосы короткие, темно-каштановые. И одет хорошо. Дорого и со вкусом, но не в этом дело. Дело в том, как он смотрел, и что она чувствовала под его взглядом. И еще в том, как он шел. А шел он, как всякий молодой и здоровый мужчина его комплекции. Только вот Дарья видела иное. Она заметила почти незаметную здесь и сейчас особую грацию движений, которую ни с чем уже не спутаешь, если увидишь хоть раз. А она видела…

– Доброе утро, Дарья Дмитриевна! – мужчина подошел к столику и чуть склонил голову в вежливом приветствии. – Разрешите представиться! Карл Мора, к вашим услугам! Госпожа Ворм просила меня встретиться с вами этим утром.

– Она не придет. – Дарья не спрашивала, ответ был очевиден.

– Обстоятельства, – Карл пожал плечами, но Дарье показалось, что движение это нарочитое, а не естественное. Будь его воля, этот Карл не стал бы, наверное, вообще выражать свои чувства. Так ей представилось.

– Я понимаю, – кивнула она. – Присядете?

– Если позволите.

– Я настаиваю!

– Благодарю вас! – Он сел. Показалось, просто перетек из одного состояния в другое. Стоял, теперь – сидит.

– Она?..

– О, вы не должны беспокоиться! – чуть приподнял он ладонь, мог бы, впрочем, и не стараться, Дарья его и так поняла. – С Гретой все в порядке. Просто она… Как бы это сформулировать? Перенервничала? Да, пожалуй, что так. Нервное напряжение, бессонная ночь, вино, кокаин… Вы меня понимаете?

– Да.

– Ваш заказ, сударыня! – подошла давешняя девушка, начала расставлять угощение.

– Что это? – кивнул мужчина на чайник.

– Соловецкий взвар, – услужливо улыбнулась ему девушка. – Не желаете попробовать?

– Там ягоды?

– Да, сударь, там…

– Какие?

– Брусника, смородина, клюква, – стала перечислять Дарья. – Что еще?

– Морошка и калина, – подсказала девушка.

– Звучит заманчиво, – шевельнул верхней губой Карл. – Заварите мне тоже. Нам, видите ли, предстоит долгий разговор, так что не помешает.

Он говорил по-русски правильно. Так стал бы произносить звуки русской речи тверич или москвич, но у Дарьи создалось впечатление, что он не русский. И дело не в имени. Просто интуиция подсказывала.

Карл Мора

– Вы знакомы с Марком? – неожиданно спросила женщина.

«Молодец, девочка! – отметил Карл. – Хороший вопрос. Правильный. Уместный. И вовремя».

– Да, мы знакомы.

– А Грета тоже с ним знакома?

– Да. Мы все давно и хорошо знакомы, – он говорил правду, поскольку не видел смысла лгать. Другое дело – детали, но о том, о чем не спрашивают, он рассказывать не обязан.

– Родственники? Друзья? – Дари смотрела на него с таким выражением, словно видела насквозь. Но он знал, она этого не может.

– Отчасти родственники, – ответил Карл, – отчасти друзья.

– Компаньоны, – добавил он через мгновение.

– Значит, про меня вы знаете?

– Да, Дари, знаю.

– Дари… Смешно, я и забыла это имя… – возможно, в ее голосе прозвучала грусть, но Карл не был в этом уверен. Он знал, что такое грусть. Мог объяснить, и даже показать. Однако опознать по интонации удавалось не всегда, а лицом девочка владела на редкость хорошо.

«Ладно, примем за грусть!»

– Хотите, чтобы я называл вас Дарьей?

– Да, пожалуйста.

– Что ж, – согласился Карл, – значит, Дарья.

– Знаете… Он рассказывал?

– Я был в курсе с самого начала, – счел необходимым объяснить Карл. – Поддерживал его в решении помочь вам, забрать к нам.

– К вам?

– Это два вопроса, не правда ли?

– Правда, – признала женщина.

– Я на них отвечу.

– Многообещающее начало.

«Сарказм? Лучше бы Грету не заносило! Она понимает такие вещи, а я нет. И потом, она женщина, а я…»

Карл не любил об этом думать. Он испытывал чувство дискомфорта, признавая истинную природу своего Я. Человеком он себя не считал, но к определенному мнению по поводу альтернативы так и не пришел.

– Все должно было закончиться иначе, – сказал он, словно бы и в самом деле, оправдывался, одновременно испытывая по этому поводу нечто, что можно было бы назвать «раздражением». – Но обстоятельства…

– В который раз оказались сильнее нас.

– Не так, – возразил Карл. – Если бы Марк остался, вас не было бы нынче в живых.

– А он? – нахмурилась женщина.

– Возможно, тоже, – Карл не хотел ее обманывать, – но не факт. Марк живучий, да и вообще… Справиться с Марком это надо быть чем-то серьезнее номадов[22].

– Номадов?

– Так мы называем тех, кто сорвал тогда наши планы. Номады.

– А вы?

– Это второй ваш вопрос, не так ли?

– Да, вы правы.

– Знаете слово «фрилансер»? – спросил тогда Карл.

– Да, – ответила женщина.

– Тогда представьте себе группу людей, которые живут сами по себе, – попробовал объяснить он. – Вне государств и обязательств, вне иерархии…

– Так не бывает, – покачала она головой.

– Бывает, – Карл достал сигару и повертел ее в пальцах. – Вопрос лишь в соотношении уровня потребностей и возможностей. А наши потребности, Дарья, с лихвой покрываются имеющимися в распоряжении сообщества возможностями. Вот и судите! Однако мы все-таки не боги, свои ограничения есть и у нас. И одно из них – номады. Они наши конкуренты и наш естественный враг. И в тот раз на кону стояли ваша жизнь и жизнь Марка. Он решил увести погоню за собой и, похоже, преуспел.

– Да… Я… – женщина явно не знала, что сказать.

– Вы живы, – напомнил Карл. – Молоды и красивы, здоровы, наконец.

– Да, но я… я думала…

– Я слышал, Марк может вскружить голову любой женщине… – осторожно сказал Карл. Ему было неприятно об этом говорить, поскольку Марк был ему куда ближе, чем любая из всех этих женщин, и важнее, разумеется.

«Вот разве что Дари…»

– Я догадывалась, что он тот еще Дон Жуан, – мягко улыбнулась женщина, – но сердцу не прикажешь.

– Да, тут и спорить не о чем, – согласился Карл. – По сути же вашего вопроса…

– Которого из двух? И, к слову, я ведь их даже не озвучила. Мысли читаете?

– Нет, разумеется. Это было бы любопытно, но, увы, недостижимо. Не читаю. Догадался, вычислил. Такой ответ вас устроит?

– Да. Извините!

– Не за что, – Карл снова обозначил пожатие плечами. – Вы в своем праве. Но вернемся все-таки к теме разговора.

Тут их прервали ненадолго, но оно и к лучшему: пока официантка расставляла перед ним чайные принадлежности, Карл раскурил сигару, и к разговору приступил уже во всеоружии. С дымящейся сигарой в одной руке и парящей кружкой взвара – в другой.

– Мы живем коммуной. Знаете значение этого слова?

– Я же из Тартара, Карл, – усмехнулась женщина. – У нас коммунисты в правящую коалицию входят. И коммуны учредить обещают. А у вас, значит, коммуна уже есть. И как оно?

– На нашем уровне благосостояния вполне сносно.

– Могу представить.

– Не можете, – возразил Карл. Он знал, о чем говорит. – Но там, с нами, вам было бы лучше, чем здесь, с ними.

– С ними это с тартарцами?

– С людьми, – пора было расставлять точки над «i».

– А вы что же, не человек?

– Не знаю, – Карл счел необходимым чуть покачать головой, как сделал бы на его месте не уверенный в своих словах человек.

– То есть как? – вскинулась Дари. – Так не бывает!

– Скажем, так не должно быть, – попытался внести ясность Карл, – но допускаю, что запутал вас из-за своей любви к философии. Я, видите ли, склонен к размышлениям на философские темы, и один из наиболее интересных для меня вопросов как раз и касается определения человечности.

– Дефиниция человека? – недоверчиво переспросила Дари.

– Что вас удивляет? – пыхнул сигарой Карл. – Человек – суть эмпирический объект, так отчего бы его не определить?

– Хорошо, – Дари отпила немного взвара и потянулась за новой папиросой. – Хотите сказать, что в вашей компании, то есть, простите, в вашей коммуне объединены не только те, кого с определенностью можно назвать человеком в узком, практическом смысле этого слова?

– Вы умница, Даша! – кивнул Карл, испытывая некоторое подобие гордости за собеседницу и в то же время род облегчения оттого, что разговор начал входить в конструктивное русло. – Именно так и обстоят дела. Очень разные персонажи. Но тем не менее мы уживаемся. И неплохо, как мне кажется. Главное, не мешать. Не вмешиваться без нужды. Не агитировать и не пропагандировать. Не проповедовать. Позволить каждому оставаться самим собой и жить так, как хочется.

– А разве это возможно? – снова удивилась Дари. – Собрание индивидуалистов? Но где же тогда коммуна?

– Коммуна в данном случае есть неизбежное зло. Общежитие в целях выживания, вы понимаете? И Марк предполагал забрать вас к нам. Вы математик, светлый ум, вам с нами будет куда интереснее.

– Но не безопаснее? Что там с вашими номадами?

– Безопасность понятие относительное, – объяснил Карл. – Кирпич может упасть где угодно и на кого угодно. В фигуральном смысле, разумеется. Но у нас вам будет куда безопаснее, чем здесь, во всех смыслах комфортнее, да и интереснее, чего уж там!

– Приглашаете?

– Повторяю приглашение, которое вы, напомню, уже однажды приняли – двадцать лет назад.

– Марк…

– Он не постарел, если вы это имеете в виду! – Сейчас Карлу стало легче вести разговор: чуть меньше эмоций, чуть больше здравого смысла.

– Это то же, что у меня?

– Разное, но похожее. Вы ведь не старитесь… пока.

– А когда начну?

– Не знаю. – И это была правда. Метаморфанты – редкие птицы, никто не знает, как и что с ними происходит после нового рождения. Одно очевидно – живут они долго, если, конечно, не пресечь их линию жизни каким-нибудь решительным жестом.

– И там… у вас…

– Все со странностями, – улыбнулся Карл. Сто часов упорных тренировок в зеркальном шаре не пропали зря, улыбался он почти естественно и по-разному в разных обстоятельствах.

– Чего хотели номады? И вообще, кто они такие? – правильные вопросы, уместные, необходимые.

– Они, как мы, но живут не коммуной, а стаей.

– Племенем? Организацией? – предположила Дари.

– Стаей! – Карл не хотел ее пугать, но от правды не скроешься.

– Что им нужно?

– Полагаю, вы, Дарья. Им нужны были вы, но, к счастью, они не знали, что именно ищут. Искали артефакт – изделие, произведение, образец, – а не живую плоть. Оттого и кинулись за Марком, а на вас и внимания не обратили. Однако второй раз могут и не ошибиться, как думаете?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Поэтому давайте обсудим оставшиеся вопросы, допьем чай, и в путь.

– Почему он не вернулся? Потом… Двадцать лет – это большой срок.

– Не такой уж и большой, – вздохнул Карл. Вздох получился отменно, хоть на сцене выступай, но суть дела он не менял. Надо было ее искать! Карл знал это твердо. Однако сначала было не до того, а потом – при беглом изучении вопроса – пришли к выводу, что Дари не выжила.

– Мы думали, что вы не пережили трансформацию, – сказал он после паузы.

– А я выжила.

– Вижу… А кстати, почему Дарата Эгле? И почему Дарья?

– А вы разве не знаете? – удивленно раскрыла глаза женщина. – Марк оставил там… в том домике… Он оставил одежду, деньги и документы… Паспорт на имя баронессы Дараты Эгле из Великого княжества Литовского. Я по этим документам и в Геттингене училась, и на службу в Тартар нанималась. А тамошние флотские чиновники предложили зваться на русский лад. Вот и стала я снова Дарьей. Дари-то это уменьшительное как раз от Дарьи. Ну а потом замуж вышла, за инженера-мостостроителя – Ивана Телегина – и все, метаморфоза свершилась. Стала я русской тартаркой Дарьей Дмитриевной Телегиной. Там и карьеру сделала, оттуда и в Ландскрону приехала…

Дарья Телегина

– Куда теперь? – они вышли из чайной и неторопливо прогуливались вдоль улицы. Впрочем, улицей Фурштатскую называли только местные и те по привычке. Дань традиции, и ничего больше. Если не знать, что улица, любой скажет, что бульвар. В весеннюю пору, тем более летом, тут, верно, замечательно красиво. Кроны деревьев, трава на газонах, цветники… Но Дарья отчего-то попадала в Ландскрону исключительно осенью или зимой.

«Не везет…»

– Куда теперь?

– В Юрьев, – не задумываясь, ответил Карл. – Здесь нам оставаться ни к чему. Не сегодня-завтра цинцы нагрянут, да и свои правоохранители в Ландскроне строгие, а вы, Дарья, за собой три трупа оставили. Я имею в виду в «Домино».

– Два, – поправила его Дарья. – Или господин Коноплев тоже в ящик сыграл?

– Преставился, – подтвердил Карл. – И хотя это не ваших рук дело, видели-то в клубе именно вас. И на постоялом дворе вы с Коноплевым были вместе, так что не стоит, я думаю, задерживаться.

– А как же Грета?

– За нее не волнуйтесь, она сама о себе позаботиться может. Видели, чаю, как она умеет? Так это еще не высший пилотаж, а так – первый подход к снаряду. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – призналась Дарья, почувствовав, как мороз пробегает по позвоночнику. Вспоминать ночные ужасы не хотелось ни разу. Хотелось все это забыть.

– Значит, в Юрьев… – сказала она, чтобы не молчать. – А с документами как быть? Литовцы наверняка визы потребуют, а у меня даже паспорта с собой нет.

– Нет и не надо, – равнодушно бросил Карл. – Мы нелегально въедем. Вернее, влетим. ПВО человеческое они построить еще не озаботились, так что, если зайти со стороны Чудского озера, да идти над самой водой…

– Да на рассвете… – подхватила Дарья, наслушавшаяся на службе и не таких сказок; авиаторам похвастаться, что девушке подкраситься. – На чем полетим?

– На виверне, – своим обычным, несколько равнодушным тоном бросил Карл, как если бы говорил о чем-то обыденном до крайности.

– На виверне? – удивилась Дарья. – У вас что, здесь своя виверна есть?

– Не у меня, – Карл взглянул на нее сверху вниз – он был, оказывается, даже выше, чем она подумала вначале – и кивнул, – но мне ее одолжат.

«Виверну? И кто бы это мог вам ее одолжить?»

Виверна, насколько было известно Дарье, являлась самой последней и наиболее засекреченной разработкой шведской фирмы «Сааб». Тяжелый штурмовик по классификации Народно-Освободительной армии Тартара, истребитель-бомбардировщик – в армиях Швеции, Литвы и Пруссии. Но дело не в этом. На полигоне Арсенала виверны до сих пор не было. Был новгородский аспид-тиран, был шведский василиск 7-й серии, был даже литовский авижунас, но виверны не было не только в Тартаре, ее не было ни у кого.

«Интересно девки пляшут, – пропела она мысленно, представляя себе не столько этих девок, сколько „виверну в кустах“, – по четыре прямо в ряд…»

– А порулить дадите? – спросила вслух.

– Умеете или просто из интереса? – Карл, похоже, не удивился, спросил по существу вопроса.

– Я вообще-то капитан первого ранга.

– Капитан-инженер, – поправил ее Карл.

– Я строю воздушные корабли, – это был сильный довод, но Дарья понимала разницу между конструированием и эксплуатацией. – Я пилотировала аспидов и василисков, думаю, и с виверной управлюсь.

– Ладно, – кивнул Карл, соглашаясь, – полетаем. А сейчас идемте, ради бога. Нам надо убраться с улиц. Не ровен час, кто-нибудь опознает.

– Мне кажется, я вас не задерживаю.

– А я не о вас, – Карл смотрел куда-то вдоль улицы, – да и не вам, собственно. Впрочем, – он словно очнулся от зачарованного сна, – не важно, возьмем извозчика, я думаю, – и резким взмахом руки остановил проезжавшего мимо «лихача» на поджаром «туземце» – английской самобеглой коляске с двигателем внутреннего сгорания.

– Отвези-ка нас, любезный, в Ораниенбаум, да побыстрей! – приказал Карл, едва они уселись позади извозчика и прикрыли ноги овчинной полостью. – С ветерком!

Ну, и помчались, благо дороги хорошие, а шоссе Ландскрона – Ораниенбаум – и того лучше. Ниже сорока верст в час стрелка тахометра[23] и не опускалась, почитай. Но, с другой стороны, чтобы на «туземце» и без ветерка, о таком ужасе Дарья даже не слышала никогда. Доехали быстро. Но в дороге Дарья не только успокоилась, чего и следовало ожидать от быстрой езды, но и проголодалась. Да и замерзла так, что хоть голой задницей на печь садись.

Однако до излишеств не дошло. Приехали в приятное место – сосны и ельник, а на опушке леса – резной терем, оказавшийся на деле постоялым двором. Подкатили к крыльцу, выгрузились и прямиком отправились в трактир, где им с Карлом и водки с мороза поднесли, и грибной похлебки – с пылу, с жару, то есть прямо из печи – в обливные миски плеснули. А похлебка – это каждый россиянин подтвердит – под хлебное вино тройной выгонки, да с костромским жирным сыром и белым духовитым – тоже, видать, только из печи – хлебом, идет влет. Миг, другой, а серебряная в завитках ложка уже скребет по обнажившемуся дну тарелки.

«Вот же бл…ь!» – подумала Дарья в раздражении, но, видно, она была не первой, кто «прибегал» в «Сосны» зимой да с мороза.

Половые, сменяясь, как заряжающие у казенника артиллерийского орудия, метали на стол все подряд: семгу холодного копчения, маринованных угрей и кетовую икру, пельмени с олениной и котлеты из медвежатины, ну, и водка, разумеется, лилась рекой. Крепкая местной выгонки, настоянная на морошке, она не пьянила, а согревала, дарила жаркую истому, которая, в конце концов, и уложила Дарью в постель, да так, что едва коснулась головой подушки, и все – отключилась враз.

26 декабря 1929 года, Великое княжество Литовское

Карл Мора

Пока Дарья спала, Карл съездил на извозчике в Ораниенбаум. Прошелся скорым шагом по гостиному двору, покупая вещи строго по списку, составленному еще в чайной на Фурштатской, и складывая покупки в два кожаных баула, которые тащил за ним «пароход» – самоходный паровичок с «релейными» электромеханическими мозгами. Получилось немного, хотя и недешево, так как жалеть местные «фантики» Карл не привык. Впрочем, никакой радости от хождения по лавкам он не испытывал. Относился к покупкам чисто прагматически: нужно, вот и покупал.

Закончив с вещевым довольствием, Карл наведался на телеграф и сообщил «Ингвару Ольгердовичу», что «попечением Всевышнего жив и здоров, чего и другим желает. А сам он нынче обретается в городе Ораниенбауме, на центральном почтамте, где и ожидает ответа в течение следующего получаса».

Текст выглядел вполне по-идиотски, но на нем настоял контрагент, и Карл не нашел нужным оспаривать требования «высокой договаривающейся стороны». Отписался и вышел на мороз. Дело шло к вечеру, но небо очистилось, и солнце заливало своими лучами заваленные снегом улицы. Снег искрился, воздух пах зимой.

Карл раскурил сигару и достал из кармана пальто фляжку с коньяком. Пара глотков и пара затяжек, а его – глядишь ты – уже зовут в контору. Оказывается «любезный друг Ингвар Ольгердович» соизволил ответить так быстро, что становилось ясно – аппарат Бодо стоит у Ингвара Ольгердовича едва ли не дома.

«Наверняка дома и стоит, а иначе как он смог ответить так быстро? Впрочем, кроме телеграфа существуют еще и телефоны. Сюда-то он позвонил, а не телеграфировал!»

– Здравствуй, Ингвар! – сказал Карл, выслушав цветистые приветствия Сени Шершня. – Я тоже рад тебя слышать. Встречаемся в полночь на мызе у твоего дедушки. Лады?

– Лады, – голос Шершня звучал уныло, но отказать Сеня не посмел.

Было это и в самом деле уныние или нет, но Карл решил считать прозвучавшее в словах Шершня настроение именно «унынием».

«Люди…» – подумал он с чувством, напоминающим сожаление.

Люди, где бы он их ни встречал – здесь или там, – озадачивали Карла своими эмоциями. В этом, если подумать, и заключалась их сила, и их слабость тоже. Чувства мешали им, но мешали они и Карлу. Ему приходилось все время корректировать свое поведение с поправкой на чужие эмоции, которых он порой не в силах был даже отождествить хоть с чем-то, известным ему по прежнему опыту. «Поверять алгеброй гармонию», выстраивая модель чувственного образа с помощью одной только логики, совсем непросто. И уж точно – не гарантирует от ошибок.

Ему потребовалось полчаса, чтобы «вычислить», куда и как ударит господин Торопов, известный также как Сеня Шершень. Вернее, основное время ушло на опознание самого факта предательства, а шверпункт своей обороны Карл мог назвать и без подсказки. Не знал он только одного – как быстро способны действовать те, кто прибрал к рукам вынужденно брошенные на произвол судьбы «старые связи». А они действовали быстро и решительно, вот только «шверпункт» на поверку оказался чем-то совсем не тем, чего ожидал от Дари Карл, и на что мог рассчитывать противник.

Постоялый двор представлял собой замысловатый терем с переменным количеством этажей, так что покои Дари, по случаю, находились аж на третьем. Оттуда – через окно, увлекая за собой осколки стекла и разбитую в щепки раму – один из нападавших и вылетел как раз тогда, когда Карл подъехал к «Соснам». Удар, резкий как выстрел треск и вслед за тем звон бьющегося стекла и заполошный вопль. Мужчина, что характерно, не просто выпал из окна, он из него вылетел. Пролетел по воздуху метр или два, отчаянно маша в пустоте руками – крыльев-то ему Бог не предусмотрел, – да и упал с ускорением десять метров в секунду за секунду. Шлепнулся о булыжную мостовую, разбрызгивая кровь на белый девственный снег, да и замер, то ли лишившись чувств, то ли отойдя разом в мир иной.

«Неплохо!» – Карл выскочил из локомобиля и с ходу бросился на стену.

Чем хороши эти бревенчатые хоромы, так это тем, что по их стенам можно идти, как по Новгородскому променаду. Карл оттолкнулся от декоративного гранитного ограждения, взлетел вверх и вдоль, уцепился кончиками пальцев за угол сруба повалуши и резким усилием мышц взметнул свое тело дальше и выше. А там уже и носком ботинка удалось подработать и левой рукой за карниз второго этажа уцепиться, и еще что-то где-то, но по факту Карл очутился на балконе третьего этажа так быстро, как только смог, а мог он так, как мало кто другой. Однако события развивались еще быстрее. Грянул выстрел, потом другой, третий, и, когда, вынеся телом раму балконной двери, Карл ворвался в спальню находившейся под его опекой женщины, все было кончено. Причем эксцесс, судя по тому, что увидел Карл, оказался исчерпан в связи с тем, что закончились желающие его продолжать. Один лежал на улице – под окном, двое других – в покоях Дари, и оба, что характерно, все еще были живы.

«Но ненадолго», – отметил Карл, стремительной тенью проносясь по огромной комнате. Краем глаза он отметил, что дверь не высажена, а открыта – «Ключом или отмычкой», – мебель сдвинута тут и там и порядком побита – «Дрались по всей комнате», – ковер залит кровью, как, впрочем, и находящаяся в диком беспорядке постель.

«Недурно!»

Дари стояла, прижавшись спиной к дальней стене, в левой руке держала какой-то устрашающих размеров револьвер – «И как ей только запястье не вывернуло?!» – а в правой трехрожковый шандал, тяжелое основание которого было заляпано кровью.

Итак, события, как понял Карл из своего вынужденно беглого осмотра, развивались по классической схеме. Трое нападавших, зная, что в апартаментах находится спящая женщина, беззвучно открыли дверь и вошли, намереваясь…

«Захватить! – понял Карл. – Они собирались захватить Дари и действовали соответственно».

При этом бандиты – а Карл уже догадался, что это не контрразведка и не спецназ – толком и не знали, кого берут и что ищут. Знали, по-видимому, – выяснив это простым опросом обслуги, – что в апартаментах находится молодая блондинка, и что наелась и напилась красотка с мороза так, что «лыка не вяжет» и «заснула еще по пути в номер». Так, собственно, дело и обстояло. По виду Дари больше двадцати пяти никогда не дашь, а о том, что ей уже близко к пятидесяти, никто в трезвом уме даже не подумает. Так что, да – молодая интересная блондинка, а значит, слабая женщина, и никак иначе. И, разумеется, осоловевшая от выпитого и съеденного. Карл ее у всех на виду сам в номер и отволок, поскольку ноги Дари тогда не держали. Подкашивались они, вот в чем дело.

Однако события прошлой ночи женщину кое-чему все-таки научили, и второй раз беспомощной жертвой обстоятельств она становиться не желала, да и «особые способности», дремавшие столько лет, начали оживать. От стресса, да и от общения с Гретой и Карлом тоже. Так что Дари своих неурочных визитеров почувствовала и встретила, как полагается. Все-таки чему-то она на армейской службе, видать, научилась. Пропустила всех троих в комнату, треснула замыкающего бронзовым шандалом по затылку, отобрала оружие, и… Тут, собственно, все и началось, но и закончилось быстро и без последствий.

– Одевайтесь, Дарья! – приказал Карл. – Сейчас народ набежит! Так что давайте, не тяните! У меня извозчик внизу, сразу и уедем. Пошел вон! – рявкнул он на какого-то сунувшегося в номер мужичка. – Ну же, Дарья, скорей! Вы молодец, хорошо поработали, и я бы хотел этой возможностью воспользоваться.

Он склонился над одним из раненых и посмотрел тому в глаза.

– Я могу забрать тебя с собой и показать, на что я способен, когда не спешу, – сказал Карл, удерживая зрительный контакт.

– Нас послал Герасим! – у бандита, заглянувшего через глаза Карла прямо в ад, не возникло даже мысли уходить в несознанку, он был готов к диалогу. – Сказал, вас двое – женщина и мужчина. Ты опасен, про женщину ничего не известно. Надо захватить и допросить.

– Что ищете?

– Ключ.

– Ключ? – переспросил Карл.

– Не… не так… Герасим сказал, Сойсшерст. Сказал, что на каком-то языке – на каком не помню – эта вещь называется «отворяющий двери». Ключ, значит…

– Ключ, – кивнул Карл. – А как выглядит этот ключ, Герасим сказал?

– Нет, – выдохнул со стоном бандит. – Сказал, допросите. Они… вы то есть… должны… должны знать.

– Герасим был один?

– Нет… он…

– Кто-то новый, незнакомый? – перебил умирающего Карл.

– Да… Такой… Красномордый… Лицо словно кипятком обдали…

– Молодец! – Карл был доволен. Не эмоционально, но интеллектуально. Впрочем, суть дела от этого не меняется. – Кто такой Герасим? Где его найти? Как выглядит?

Однако обстоятельства тщательному потрошению не способствовали. Время уходило, причем куда быстрее, чем следовало бы по логике вещей, а на Карле, кроме прочего, лежала еще и ответственность за Дари.

«Что ж…» – он услышал сирену полицейской машины. Полиция или жандармерия… чего на самом деле и следовало ожидать. Однако в общении с этой публикой Карл по понятным причинам смысла не находил. Он быстро «успокоил» собеседника, и, взглянув на Дари, перешел ко второму.

– Готовы?

– Да.

– Тогда, пошли! – Он свернул шею раненому, подхватил Дари на левую руку и выпрыгнул в окно.

Дарья Телегина

Вылетели из окна – Дарья даже охнуть не успела. А вот испугаться должна была, но, как ни странно, «не испужалась». Как-то сразу поняла – Карл знает, что делает. И все-таки, все-таки…

Ее странный спутник действительно знал, что делает, но главное – умел это делать. Где-то схватился свободной рукой, где-то оттолкнулся ногой или, напротив, ногой притормозил, и, хотя все это было невероятно и невозможно в принципе, через пару мгновений – за один удар спокойного сердца – они оказались на земле и бежали к ожидавшей Карла на подъездной аллее машине. Локомобиль стоял под паром, так что тронулся сразу, едва беглецы успели протиснуться в салон.

– Молодец! – коротко похвалил Карл извозчика.

– О тарифе, чаю, договоримся? – меланхолично ответил тот, прибавляя оборотов.

– Один к десяти?

– Куда едем?

– На Лубенское озеро, – Карл достал портсигар и щелкнул, открывая перед Дарьей. – Папиросу, сударыня?

– Благодарю вас! – Пальцы не дрожали, это Дарья отметила мимоходом, трезво оценивая свое состояние как не вполне нормальное. Дыхание спокойное, сердцебиение тоже. Голова ясная, и страха как не было, так и нет.

Она взяла папиросу, прикурила, глубоко затянулась, хотя обычно этого не делала, и, задержав дыхание на пару-другую секунд, выдохнула табачный дым.

«Никакого эффекта!» – Но против фактов не попрешь, как говорится.

«Ладно, – решила тогда, – поживем – увидим, но эффект любопытный!»

Карл тоже закурил. Помолчал мгновение, словно решал для себя, что теперь делать и как, но когда заговорил, обратился прежде не к извозчику, а к Дарье.

– Вы как? – спросил нейтральным тоном, словно бы говорили о пустяках.

– Нормально, – пожала она плечами.

– Молодцом! – похвалил тем же ровным голосом. – Выпить хотите?

– А у вас и бар с собой прихвачен? – словно не слишком удивившись предложению, спросила Дарья, хотя человек этот не переставал ее изумлять.

– Я предусмотрителен… – Он достал из кармана серебряную фляжку, удивительно похожую на ту, что была когда-то у Марка – а может быть, и ту же самую, – протянул Дарье.

– Шдэрх? – спросила она, принимая фляжку.

– Шдэрх? Ну, нет, конечно! – вежливо улыбнулся Карл. – Коньяк какой-то…

– Вы не помните какой? – она отвинтила крышечку и сделала осторожный глоток.

– Я не разбираюсь в коньяках, – Карл пожал плечами, но движение вышло странное, какое-то натужно. Так ей, во всяком случае, показалось.

– По-моему, Пьер Ферран, – сказала она.

– Это хорошо или плохо?

– Скорее все-таки хорошо.

– Ну, и ладно тогда. Вот что, любезный, – обратился Карл к извозчику, – езжай-ка ты по старой дороге на Гостилицы и Лопухинку, а оттуда уже грунтовкой к озеру и вдоль южного берега на Мустово. Лады?

– Как прикажете! – Извозчик даже не обернулся. Дорога петляла, и ему стоило быть внимательным.

«А мне?» – вопрос не праздный. Ей, если разобраться, стоило бы быть предельно внимательной, поскольку вокруг нее и с ней самой творились странные дела. Полная чертовщина, если откровенно. И дело даже не в цинских шпионах – «Приключится же такое!» – и не в доморощенных водских бандюках. Тут, если Дарье и не все было понятно в отношении мотивов некоторых действующих лиц и исполнителей, то, во всяком случае, все это не выбивалось из рамок «возможного и объяснимого». Но вот ее сегодняшняя реакция…

– Здравствуйте, госпожа инженер-лейтенант! – мужчина был в статском, и оттого, должно быть, обращался не по уставу. Но вот в том, что он военный, у Дарьи даже сомнений не возникло.

– Разрешите представиться, поручик Голицын, – подтвердил он ее предположение.

– В отставке, – пояснил мужчина с полуулыбкой на красиво очерченных губах. Усики чуть приподнялись вместе с губой, обнажив край верхних зубов, и опустились. – Я буду учить вас выживать.

– Чему, простите? – удивленно переспросила Дарья.

– Выживание – есть первейшая из наук, необходимых военному человеку, тем более офицеру.

– Но я инженер! Рыцарь говна и пара[24]!

– Глупости! – отмел ее возражения поручик Голицын. – На войне вы, Дарья Дмитриевна, прежде всего, объект применения силы. То есть жертва, если говорить общепринятым языком. Противнику, извините за выражение, глубоко насрать, кто вы есть или кем себя считаете. Вы женщина, притом женщина молодая и красивая, и уже вследствие этого объект приложения его – нашего гипотетического противника – агрессии. А кто это будет, цинцы или ниппонцы, новгородцы или просто хунхузы какие-нибудь или кочевники-казахи, вам, уважаемая, будет без разницы. Первым делом вас изнасилуют и, хорошо, если единожды, а после убьют. Так на войне обычно и происходит. Куртуазные излишества только в романах господина Дюма присутствуют, а в жизни – тем более в нашей с вами, госпожа инженер-лейтенант, – никак нет. Поэтому вам, как даме и офицеру, следует уметь выживать даже в самых неблагоприятных обстоятельствах, и я вас этому научу!

Голицын был из пластунов-лазутчиков, людей отчаянной храбрости и невероятных умений. Он учил Дарью убивать и не быть убитой, в общем, выживать. Он занимался с ней два-три раза в неделю в течение нескольких лет, и чем дальше, тем больше ей нравился. Любовником, впрочем, так и не стал. Оказался активным педерастом, но из песни слов не выкинешь. Нравилось это его пристрастие Дарье или нет, она признавала его силу, мастерство и ум. И научил Голицын ее многому, но, положа руку на сердце, Дарья ни на мгновение не поверила, что выпади ей жребий «выживать» по-настоящему, выживет на самом деле. Однако, слава богу, до вчерашнего дня и проверять сию гипотезу ни разу не пришлось. А когда случилось все-таки, то по всему выходило, не справилась инженер-капитан 1-го ранга Телегина с поставленной задачей. Не выжила.

Но это вчера. Не то – сегодня. В «Соснах» она действовала на «ять» – в лучших традициях тартарских пластунов. Трех бандитов за две минуты сделала вчистую, так что не зря, выходит, старался поручик Голицын! Совсем не зря!

– Я…

– Лишнего только не говорите, – по-алемански сказал Карл. Предостерег, типа. Но когда и как он успел узнать, что Дарья говорит по-алемански? Вопрос, стоящий ответа.

– Чего они от нас хотели? – так же по-алемански спросила она.

– Не знаю.

– Что будем делать? – крайне удивившись такому ответу, поинтересовалась Дарья.

– Что и планировали, только с поправкой на изменившуюся ситуацию, – ответил Карл. – Я предполагал за виверну заплатить. Теперь без денег возьму! Слетаем в Юрьев?

«Юрьев? Логично», – она, впрочем, ожидала другого, но про Авалон теперь никто не говорил.

– Отчего бы и не слетать! – пожала плечами Дарья. Простота, с которой она принимала нынче повороты судьбы, удивляла безмерно. Но и то сказать – удивление это носило скорее декларативный характер, чем эмоциональный. Знать что-то и прочувствовать свое знание – суть разные вещи. И Дарья это хорошо понимала, но чувства словно бы притупились, ослабли, выцвели, зато невероятно ясной стала голова. Думалось легко и быстро, как когда-то давно, в юности, еще до того, как в ее жизнь вошел Марк.

– Ты умная, – Марк сидел в продавленном кресле, свежий, элегантный, полный удивительной энергии. Сидел, заложив ногу на ногу, курил папиросу.

– Не сейчас, – слова давались с трудом, мышцы, сведенные судорогой, горели огнем. Изматывающая боль, и с каждым приступом все сильнее.

– Уже нет…

– Ну, значит, прежде ты была редким гением, – улыбнулся Марк. – А сейчас ты гений обыденный. Я бы сказал, заурядный. Но учти, Дари, я таких скромных гениев, как ты, пожалуй, трех-четырех за всю жизнь и встретил.

– Ты молодой, – возразила Дарья.

– На мой счет многие заблуждаются.

– Сколько тебе лет? – в его словах было что-то, что заставило ее спросить.

– Семьдесят три.

– Разыгрываешь?

– Открываю тайну.

– Зачем? – ей стало вдруг страшно. Их разговор напомнил старый сон. Она стоит у двери и боится ее открыть. Не знает, что там, но знает, что открыв дверь, не сможет ее уже закрыть…

– Затем, что хочу тебе кое-что предложить.

Открыв дверь, ее уже не закроешь…

– Что?

– Родиться заново, – оказалось, Марк уже не сидит, вальяжно развалившись в старом обтертом кресле. Стоит перед ней, смотрит в глаза.

– Родиться?

– Знаешь, от чего дети родятся?

Странный вопрос.

– Мне подруги рассказывали.

– Это они тебе о том, как это выглядит на бытовом уровне, рассказывали, – Марк не шутил, взгляд его был тверд, как никогда. – О биологическом механизме знаешь?

– Читала кое-что…

– Чурилова? Конверса?

– Да, – подтвердила Дарья. Она чувствовала, разговор затеян неспроста, но все еще не могла ухватить его суть. Его скрытый смысл.

– Хорошо. А про генетику знаешь? Понимаешь, о чем речь?

– Это Мендель, кажется…

– Да, но не так примитивно… – поморщился Марк. – Как же тебе объяснить? Впрочем, изволь! Представь себе, что мать и отец – это две толстые книги, исписанные с первой строчки до последней математическими формулами. Одна книга описывает женщину, которой принадлежит яйцеклетка, другая мужчину, оплодотворившего эту яйцеклетку своим сперматозоидом. Я ясно излагаю?

– Вполне! – Дарье не нравилась эта тема, и причин тому было множество. Но главная состояла в том, что все это было не про нее.

– Плод получает часть текстов обеих книг, так возникает его собственная особая книга, в которой формулы описывают то, каким ему предстоит родиться. Каким он станет, когда обретет плоть.

– Моя запись…

– Твоя запись была повреждена, Дари. Ошибки в формулах. Ты меня понимаешь?

– Что это меняет?

– Многое, но только для одного человека на всем земном шаре. Для тебя.

– Как?

Марк не ответил. Отошел к окну, посмотрел сквозь стекло в ночь.

– Ты ведь уже поняла, что я чужой? – спросил, не оборачиваясь.

– Чужой? – переспросила Дарья.

– А как скажешь по-другому?

– Ну…

– Поняла, – он обернулся и снова смотрел ей в глаза. – Только не придумала пока, откуда бы мне вдруг взяться.

– Откуда? – спросила Дарья, чувствуя, что все-таки открыла свою заветную дверь.

– Не скажу, – усмехнулся в ответ Марк. – До времени сохраню свою тайну. Но обещаю, ты попадешь на мой «остров Авалон». Сейчас же поговорим о другом. Там у нас есть всякие вещи, Дари… Разные… Такие, что и не сразу придумаешь. В общем, я могу сделать так, что ты родишься заново.

– Как это?

– Тело, каждая его клетка, – Марк изобразил руками нечто, что должно было, по-видимому, иллюстрировать его слова, но на самом деле испугало Дарью еще больше. – Твое тело, Дари, претерпит что-то наподобие трансформации. Ошибки будут вычеркнуты из формул, и ты возникнешь как бы заново, но уже по исходной записи. Не знаю, какой ты станешь, красивой или нет, но ты будешь такой, какой должна была стать, если бы в исходный код не вкрались ошибки. Во всяком случае, будешь здоровой. Это я тебе обещаю.

– А душа? – как ни странно, она ему поверила. Сразу и безоглядно.

– Душа, твой мозг… Эта магия, Дари, изменить их не сможет. Только тело. Только оболочку.

– И тогда ты возьмешь меня с собой? – спросила она.

– Ну, не оставлять же тебя гнить в этом болоте? – улыбнулся он в ответ. Так и решилась ее судьба.

Дарья Телегина

Как-то на досуге – а досуги, что бы ни думали о ней на Старой верфи и в Арсенале, у Дарьи все-таки случались, – прочла она от нечего делать книжку про ниппонских синоби. Обученных будто бы тайному искусству убийц, позволявшему скрытно проникать даже в наиболее защищенные здания и помещения, убивая при этом врагов многими, иногда чрезвычайно вычурными способами. Поручик Голицын, правда, отчасти подтвердил существование сих ниппонских ассасинов, обладающих едва ли не мифической смертоносностью. Однако между делом заметил, что бивали тартарские пластуны и тех, и других. В смысле и ассасинов арабийских, и синоби этих узкоглазых. Тем не менее все прочитанное тогда так и осталось в памяти Дарьи скорее литературным образом, тяготеющим к сказке или мифу, чем документальным описанием реальных многоопытных бойцов.

Вспомнила она об этом, когда в уже сгустившихся сумерках увидела условный сигнал фонарем, поданный Карлом, и, выйдя из-под сени деревьев – лес близко подходил к людским строениям, – пришла, наконец, в старинный каменный дом, напоминающий своей архитектурой германские замки позапрошлого века. Но это был, разумеется, не замок, а старинная ингерманландская мыза. Впрочем, увиденное в доме разом выбило из головы Дарьи всю эту архитектурно-историческую дурь.

Судя по всему, Карл пришел незамеченным, хотя как это возможно, так и осталось для Дарьи тайной. Однако же пришел, проник в дом и убил всех, кто в нем находился. Дарья увидела семь или восемь трупов, пока шла через комнаты к задним дверям. Ей просто в голову не пришло начать их считать. Так что, возможно, трупов было даже девять, и еще неизвестное число мертвых тел наверняка находилось на втором этаже. Во всяком случае, кровь на лестнице, ведущей туда, не оставляла в этом сомнений.

«Один против дюжины… И ни одной раны?!» – на мгновение Дарья забыла, что и сама намедни справилась с тремя супостатами. Однако в любом случае три не двенадцать. Дюжина – это уже нечто такое, что даже представить себе «в здравом уме и твердой памяти» крайне сложно.

«Да, Карл, признаю, вы круче тартарских пластунов!»

– Кстати! – остановил ее Карл на полпути. – Вы, кажется, спрашивали о номадах? Вот полюбуйтесь! – и он указал на два основательно растерзанных трупа.

Что он с ними делал и зачем, оставалось только гадать. Скорее всего, допрашивал, хотя черт его знает! Может быть, просто убить таких, как эти, ему показалось мало? В любом случае эти двое прожили достаточно долго, чтобы вполне испытать силу его чувств. Однако Дарья не была уверена, есть ли у Карла чувства вообще. Мысль эта пришла к ней вдруг, пока стояла и рассматривала мертвые тела, и бессмысленной не показалась. На отсутствие души указывало множество признаков, просто Дарье было недосуг об этом поразмышлять.

– Запомните! – предложил Карл. – Пригодится.

«Возможно…»

Впрочем, номады ничем, кажется, от прочих людей не отличались. Люди как люди. Обычные, одним словом, и вовсе не примечательные. Вот разве что лица у них при жизни – да и после смерти, если честно – были такие, словно кипятком ошпарены.

– Полагаете, еще встретимся? – спросила, чтобы не молчать.

– Все может случиться, – равнодушно пожал плечами Карл. – Но, если приведется, мой вам совет – не мешкайте. Или бегите от них, да побыстрее, или валите нахрен без всякой пощады. Причем сразу и без предупреждения! Впрочем, идемте! Вы ведь хотели полетать на виверне, не так ли? А она у них как раз тут – на заднем дворе. В каретном сарае стоит!

Предложение, разумеется, интересное, и Дарья ни в коем случае не собиралась от него отказываться, но мысль о том, что и Карл, увы, не герой ее романа, на память отложила. Он был всем хорош, этот таинственный Карл Мора: красив, высок и невероятно силен. Умен, наверное. Возможно, образован. И к Дарье относился, как к родной. Вот только чем дальше, тем больше он напоминал ей Бецалелева голема. Так же смертоносен и настолько же бездушен.

«Но человеком притворяется просто виртуозно!»

– Вот, наслаждайтесь! – Карл распахнул ворота каретного сарая и поднял рычаг на распределительном щите.

Вспыхнул свет, и Дарья увидела стоящий на козлах, заменяющих ему амортизационные стойки, аппарат причудливой формы, склепанный из листов серебристого металла, местами становившегося сизым, то есть темно-серым с синевато-белесым отливом, а местами отдававшего в фиолет. При этом штурмовик оказался большим – шесть косых саженей[25] в длину, никак не меньше – и кое-где довольно широкий, так что понять, на что он похож, Дарья смогла, лишь обойдя его кругом. А похож он оказался не на дракона, как можно было заподозрить, имея в виду его название, а на рыбу-молот. Всей разницы, что нет вертикального плавника, да, «молот» – массивнее.

– Хорош! – Она сняла перчатку и провела кончиками пальцев по броне. – И дорогущий, видать!

– Что вы имеете в виду? – Карл стоял поодаль, курил сигару и, как обычно, выглядел невозмутимым, то есть таким на самом деле и был.

– Какой-то сплав титана, – Дарья плохо разбиралась в металлургии. Тем не менее понять, что видят ее глаза, умела. – Титановая броня. Мы и алеманы используем иногда алюминий. Алюминиевая броня, приходилось слышать?

– Да, – кивнул Карл и пыхнул сигарой. – Я в курсе. Но, кажется, в Китае тоже широко используют титан.

– Так и мы не брезгуем, – отмахнулась Дарья. – Но лить из титана корпус штурмовика? Впрочем… Ладно, посмотрим! – она нашла наконец крепежные винты, заглубленные для улучшения аэродинамики в специальные прикрытые спереди ниши, и беспомощно оглянулась в поисках инструментов. Но искать не пришлось: Карл оказался рядом – чуть сзади за ее правым плечом – и держал в руке кожаный несессер весьма специфического вида.

«Ну да! – покачала Дарья мысленно головой. – Ну, что я за дура! Раз есть виверна, должен быть и ЗИП!»

– Спасибо! – Она взяла из рук Карла довольно тяжелый несессер и, поставив у ног, сразу же щелкнула замками. Дарья не ошиблась – это был ЗИП № 3 – бортовой комплект инструментов. Она пробежала пальцами по укладкам и карманам, выхватила из крепления рукоять универсального ключа и, подобрала – на глаз – подходящий наконечник. Оказалось, талант не пропьешь – отвертка подошла как родная, и уже через пару минут левая боковая и нижняя центральная плиты броневого кожуха оказались – впрочем, не без помощи Карла, – сняты с креплений, и перед Дарьей открылись волшебные потроха саабовской машины.

«Обалдеть!» – Виверна оказалась даже шикарней, чем Дарья могла себе вообразить. Двенадцатицилиндровый двигатель штурмовика работал на сухом паре сверхвысокого давления. При этом энергия отнималась от сгорания бразильского гранулированного алиментигниса[26], а давление пара в малых рабочих контурах компенсировалось использованием керамитового[27] литья.

«Царица небесная! Да, где же они взяли так много керамита? – ужаснулась Дарья, осматривая почти ювелирно выполненный радиатор охлаждения. – А это? Они что, научились делать такие маленькие левитторы[28]?»

– Что скажете, Дари?

– Дарья, – почти автоматически поправила она Карла, продолжая осматривать внутренности виверны.

– Старым людям трудно перестраиваться.

– Это вы-то старик? – оглянулась она через плечо.

– Мне кажется, мы это уже обсуждали, – пыхнул сигарным дымом Карл.

– Не припомню! – возразила Дарья, которую ни с того ни с сего начало ощутимо потрясывать.

– Ну, извините! – попробовал отступить Карл, но Дарья его не отпустила.

– Сколько вам лет? – спросила она.

– Много, – уклончиво ответил Карл.

– Отчего вам не нравится имя Дари? – спросил он, переходя в контрнаступление.

– Оттого, что Дари умерла родами, – криво усмехнулась Дарья. – Итак, сколько вам лет?

Казалось бы, простой вопрос, но он походил на ту самую дверь, которую когда-то – двадцать лет назад – страшилась открыть Дари.

«Девяносто три?»

– Ну что ж, – Карл оставался совершенно невозмутим, – если вам так приспичило, Дарья, извольте. Мне восемьдесят один год. Вполне достаточно, чтобы считаться старым, не правда ли?

Карл Мора

– У вас есть семья? – спросила Дари, все так же смотревшая на него через плечо. Бледная кожа, прищуренные глаза. Голос подрагивает. Совсем немного, но Карл эти вибрации заметил. Ему и вообще много не надо. Он и об изменениях в ритме ее дыхания знал, и частоту сокращений сердечной мышцы на слух считал.

В известном смысле Карл Мора являлся богом. Во всяком случае, таковым отчасти полагал себя и сам, рассматривая в часы досуга некоторые гносеологические вопросы, например проблему атрибуции. Разумеется, он не был всесилен, но, если честно, боги тоже разные бывают. Карл мог назвать по памяти не менее двух дюжин пантеонов, в которых состояли отнюдь не одни лишь зевсы и брахмы. А с остальными, в той или иной мере, он был вполне сопоставим. И не важно, как и при помощи каких «хитростей» он этого достигал. У всех свои уловки и тайны, а по факту он мог многое, чего не могли обычные люди. Но раз так, то, «по факту» или «по умолчанию», он являлся кем угодно, но только не человеком. Не то чтобы это обстоятельство радовало Карла или являлось для него предметом особой гордости, тем более причиной разочарования и печали, однако и пустым звуком не было тоже. Ведь от того, кто он на самом деле – бог, сверхчеловек или просто чудовище – зависела не только самоидентификация существа, звавшегося Карл Мора, но и его поступки.

– У вас есть семья?

На первый взгляд, простой вопрос.

«Что скажешь, Карл? Есть у тебя семья?»

– Я холост, – ответил он, прекрасно понимая, что Дари такой ответ не удовлетворит, но он не был готов не только говорить, но и думать о своей семье. Нынешнее положение дел его устраивало, попытки же дать точное определение своему вычурному бытию заводили в тупик и вызывали приступы жесточайшей мигрени. А поскольку Карл никогда по-настоящему не болел – он ведь являлся богом или как минимум полубогом, – приступы головной боли доводили его до опасного состояния, которое даже он сам называл не иначе, как «безумием».

– А?..

К счастью, Дари потеряла мысль, ухватившись за более привычную ей ассоциацию.

– Да, Дарья Дмитриевна, – «технически» улыбнулся Карл, – ничто человеческое мне не чуждо, если вы это имеете в виду. И еще раз – да, Дарья Дмитриевна, я предпочитаю лиц противоположного пола.

– Исчерпывающий ответ, – криво улыбнулась Дари и, отвернувшись, продолжила копаться в недрах летательного аппарата.

«Что ж, это было близко…» – отметил он мысленно, и в этот момент с ним связался Ватель.

– Это кто? – Ватель даже не поздоровался, но он и вообще редко снисходил к общепринятым нормам поведения. Впрочем, во всем остальном он был вполне вменяем.

– Карл, – коротко ответил Карл.

– Что происходит?

– Ничего особенного, – Карл не видел необходимости драматизировать, ведь по большому счету все складывалось не так уж плохо. – Но имей в виду, тут оперируют номады, и еще одно – надо бы проверить, кто там приторговывает со свеями.

– Интересный факт. А подробности?

– Три тонны технологических новинок в крайне нетривиальном корпусе из титанокса[29].

– Титанокс? Шутишь?

– Я? – вопрос был не по существу.