Читать книгу Закат - Максим Антонов - Страница 5

За время жизни в городе я привыкла в выходные не подниматься из постели раньше девяти утра, и боялась, что в деревне у дедушки тоже буду позволять себе сон до обеда. Не то, чтобы тут было множество дел по хозяйству, да и дедушка, в отличие от бабушки, никогда не мешал мне спать, но я все равно чувствовала неловкость при мысли, что он там будет стараться ходить на цыпочках из-за того, что я все еще сплю. Именно поэтому я на всякий случай поставила себе будильник на полвосьмого утра – дедушка просыпался обычно часов в семь, а за дополнительные полчаса к моему сну ничего не изменится. К тому же в отличие от него, я не ложусь спать вместе с курами в семь-восемь вечера.

И каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что проснулась с первыми лучами солнце раньше выставленного мною будильника. И проснулась я окончательно, не просто открыла свои нежные очи и обнаружила, что у меня еще есть время поспать, сладко зевнула и перекинулась на другой бок, чтобы не заработать себе пролежни. Глаза открылись, как у робота и я почувствовала, что выспалась.

Мобильный интернет у дедушки дома совсем не ловил, поэтому посидеть в интернете по привычке у меня тоже не получилось.

За все последние года я, и уверена не одна, привыкла после того, как проснулась тут же лезть в телефон, чтобы проверить, что нового там случилось у моих знакомых и друзей за ночь. Но здесь, где не то что интернет, дай Бог мобильная связь бы работала, я обнаружила, что мне нечем заняться в постели.

Читать мне не хотелось потому, что это надолго, поэтому я села на край кровати и просто уставилась в окно, за которым по пожелтевшей траве перед домом ползли утренние золотые лучи солнца, прогоняющие ночную тень. Одна за другой дощечки забора загорались от солнечного света, будто это клавиши пианино, по которым невидимый музыкант пробегается своими волшебными пальцами.

И тут меня осенило.

Как-то в прошлом, я начинала читать книгу «Путь художника» Джулии Кэмерон, чтобы разбудить в себе Творца по совету психолога и что-то поменять в своей жизни. Далеко по книге я не продвинулась, в конечном счете осилила ее до главы «Утренние страницы» и подарила Максу потому, что он в тот момент тоже нуждался в творческом пробуждении.

Честно говоря, я уже даже не помню в чем был смысл тех упражнений с утренними страницами и к чему они должны были привести, но для себя я нашла отличную вещь в виде дневника и рефлексии. Утренние страницы предполагали собой практику написания трех страниц на бумаге обо всех своих мыслях, обо всем том, что роется по утру в твоей голове или о чем-то, что пришло с тобой с вечера. Перечитывать утренние страницы не советовали и делиться ими тем более. Ты можешь писать что угодно, главное написать три страницы с утра. Помню, автор книги даже заявляла, что таким образом ей пришла идея для нового романа. Ко мне никакие идеи для новых романов не приходили, но эта практика не раз выводила мои мысли из ступора или помогала разобраться в себе. Просто пиши о чем думаешь.

За годы эта практика превратилась у меня просто в личный дневник в виде запароленного документа на ноутбуке. Я уже не отсчитывала три страницы, потому что три страницы печатного и рукописного текста совсем разные материи, и заканчивала с ними тогда, когда чувствовала, что выговорилась. А писала я теперь их не только по утрам, но и днем и вечером, если чувствовала в этом необходимость. Голову это помогает прочистить однозначно. Но, к своему сожалению, должна признаться, что писала я утренние страницы не каждый день: иногда забивала на них месяцами и, открыв документ, обнаруживала, что последняя запись была сделана чуть ли не в начале сезона.

Не заправляя постель, я села на свой детский стульчик, который сейчас мне был на пару размеров меньше и грозился в любой момент рассыпаться подо мной. В гордом предвкушении от себя такой большой молодчины, я достала ноутбук, нашла документ, пролистнула в оглавлении до последней даты и провалилась в чистый лист. В чистый лист пока еще не впитавший мое нытье или жалобы, в чистый лист, который было кощунством марать утренними мыслями и минутными паузами после сказанного, но недосказанного. Но сегодня я беспощадна к этой чистоте и невинности.

Мои пальцы зашелестели по клавишам. Я рассказала утренним страницам, как вчера приехала в деревню, как мне некомфортно было находиться в этом доме, как мне хотелось вернуться обратно в город потому, что это место стало мне чужим. Я ругала себя за то, что утратила родство с этим домом и этими лугами, полями, лесами. Пожаловалась на чертову траву, которая вымахала так, что не пропустила меня к моим любимым местам. Не забыла я и пожалеть себя потому, что это нормально приехать на, так сказать, каникулы спустя столько лет и не чувствовать того же, что и раньше. Рассказала я и о том, что мне немного жутко было ложиться спать в этом доме, где не стало бабушки и иногда я прислушивалась к шорохам в доме, страшась, что обиженная она придет меня бранить и отчитывать за предательство.

Я писала, писала, писала. А потом утренние страницы подсказали мне, что ничего не мешает мне сейчас прогуляться по утру около дома и подышать свежим морозным осенним воздухом.

Так я и сделала, поставив точку на сегодняшнем дне и закрыв крышку ноутбука. Я даже позволила себе не заправлять постель, чтобы не упустить мое смелое решение. Сама бы я ни за что не решилась на такое мероприятие, скорее всего я пролежала бы в постели в ожидании, когда дедушка заскрипит половицами в сторону кухни. Но утренние страницы подарили мне отличную идею и я не могла ее проигнорировать.

Как вор я прокралась на кухню, схватила с вешалки бабушкину куртку, даже не стала надевать ее – решила сделать это в сенях, чтобы лишний раз не привлекать внимание котов. Улыбаясь сама себе я вышла во двор, где все еще царили сумерки и сон, осторожно отперла ворота и вышла на улицу.

На улице оказалось тихо и как-то по-странному нежно и сонно, как будто какое-то пуховое одеяло накрыло всю улицу, и я сейчас ползала под ним наслаждаясь этой мягкостью и неповторимой осенней свежестью. Что-то невидимое потянуло меня за рукав куртки в сторону липы, потом по магическим образом появившейся за ночь тропинке повело меня к лугам. А как только я прошла границу нашего огорода, я скользнула в высокую выжженную летним зноем траву и, собирая высокими резиновыми сапогами тысячи утренних капель, поплыла дальше. Трава, что вчера силками не пускала меня вперед стала вдруг податливой, ласкала мои сапоги, омывала их от пыли, что сковала их в гараже. Мои грязные и пыльные сапоги вдруг стали чистыми и блестящими в утренних лучах. Они переродились.

Я долго шла вперед, узнавая некоторые места и удивлялась другими, которые стали совсем неузнаваемыми. Некогда крутые склоны стали пологими, а какие-то обрывы из моей юности перестали быть крутыми и сползли чуть ли не до самой реки, став новой горкой. Одни муравейники исчезли, но вместо них появились новые. Молодые побеги деревьев, что во времена наших с Максимом прогулок, были больше похожи на лысые палки, торчащие из земли, стали пышными деревьями и изменили это место. Я даже вспомнила тот самый овраг, где много-много лет назад я скатилась во время погони за Елизаром. Господи, что тогда мною управляло. Да, и было ли это правдой? Может быть, это всего лишь одна из моих попыток написать свой первый роман и я все выдумала. Но теперь никакого крутого оврага тут не было. То место, по которому я никогда бы раньше не осмелилась спускаться без какой-то важной необходимости, под силой дождей и времени съехало вниз и превратилось к небольшую яму.

Как грустно и интересно одновременно. Это место выгладилось со временем. Интересно, до конца моих дней, превратится ли оно в ровное поле? Будет ли хоть мимолетно напоминать это дорогое моему сердцу место то, что я видела в детстве?

Я бы дошла до посадки около Красной Звезды, где так часто гуляла в юности. То место для меня всегда было загадочным и таинственным. Оно казалось мне вырванным из другого мира и заброшенным в наш. Казалось дыркой в пространстве и времени между разными мирами. Но пройдя половину пути, я решила повернуть назад потому, что в любой момент мог проснуться дедушка и обнаружить, что меня нет дома. Я не предупреждала его о своей утренней прогулке, поэтому вернусь-ка я назад, а завтра непременно дойду до своего места назначения. Должна же я перед отъездом побывать там и отметиться перед своими подругами соснами. Может быть и там многое что изменилось за эти годы. Кто знает. Завтра посмотрим.

Дедушка сидел на кухне с чашкой чая и печеньями и читал вчерашнюю газету.

– Ты куда пропала? – без строгости или осуждения спросил он из любопытства.

Может быть, он и волновался, может быть, даже решил, что я убежала ночью, не утруждая себя заправкой кровати, но вида он не подал. Сидел там, где сидел обычно, когда я приходила домой и обнаруживала его на кухне.

– Ой, – устало выдохнула я, стягивая шапку и платок, повязанный на манер шарфа. – А я проснулась утром рано и решила, почему бы не прогуляться, аппетит нагулять.

– Ничего себе! – удивился дедушка, отодвигая газету в сторону и отдавая все внимание мне. – Чаю налить?

– Я сама, сиди-сиди! – остановила я рукой дедушку.

Я, по-хозяйски не снимая куртки, прошла к плите за чайником, рассказывая по пути дедушке про утренние страницы, про то, как все изменилось вокруг, про деревья и овраги, про поля и леса, про золотые листья и нереально красиво осеннее ясное небо.

Дедушка, как и подобает хорошему слушателю, слушал меня внимательно и не перебивал. Не уверена даже, что ему было это интересно, но как альтернатива радио или телевизору вполне сгодится. Потом рассказ плавно перетек в какую-то историю с работы, над которой в конце концов мы оба посмеялись.

Вот так начался мой второй день в деревне. Неплохо, ведь я совершила подвиг в своих глазах, написав утренние страницы и выйдя на прогулку. Но не могу я назвать это утро и хорошим, потому что в моей памяти навсегда отпечаталась картина такого утра, когда на нашей маленькой кухоньке мы сидели втроем и громче всех говорила бабушка, становясь центром это маленькой деревенской вселенной. Сейчас бабушки не было и, не смотря на то, что дедушка был отличной компанией, мне очень сильно захотелось, чтобы дверь в гостиную со скрипом открылась и к нам спустилась бабушка. Мне очень сильно захотелось, чтобы она спустилась и выдала какую-нибудь саркастическую шутку, а потом присоединилась к нам в своем платочке повязанным по-домашнему на затылке или без него и мы втроем снова станем одной семьей. Она в своем передничке, в котором ходила утром, когда была занята завтраком и утренними домашними деревенскими делами. Дедушка, который, накормив всю скотину, заходил домой в уличной одежде и получал от бабушки автоматную очередь чувашских бранных слов. Он тогда то ли специально, то ли нет, делал вид будто не слышит ее и проходил с ведром к крану с водой, чтобы напоить Ласку. Мне так хотелось, чтобы он не становился таким стареньким, щупленьким, слабовидящим и слабослышащим.

После завтрака дедушка даже разрешил мне не заправлять постель потому, что ему все равно и он не заходит в мою комнату. Но я не стала соглашаться на заманчивую авантюру потому, что, во-первых, меня приучили заправлять постель с самого раннего детства и я и представить себе не могу, как так оставить ее, а во-вторых, сегодня должны приехать родители и мама начнет ворчать до самого отъезда из-за этого. Скажет, что можем вообще не одеваться, не умываться и жить, как пещерные люди.

Перед приездом родителей, включив музыку на полную громкость, что, по словам дедушки, совсем ему не мешало, я вычистила весь дом пройдя по всем углам, найдя все тайники с крошками дедушки и места, на которые видимо и мама уже закрывала глаза во время генеральных уборок дома. Я не трогала лишь вещи бабушки, оставила их на своих местах: вязание все так же лежало на открытой полке под телевизором, но уже без пыли вокруг, кардиган так же висел на спинке стульчика, а на вешалке все еще висели ее платки и куртки.

После уборки я порядком устала и решила позволить себе передышку, устроившись на крыльце. Воздух на улице уже прогрелся и от утреннего холода ничего не осталось. Я отдала свое лицо в теплые ладони солнца и сидела так с закрытыми глазами просто наслаждаясь моментом. Сидела и ни о чем не думала.

Родители приехали позже – после обеда. Мама как всегда привезла кучу пакетов с продуктами дедушке, не забыв проверить, как поживают прошлые покупки. Дедушка снова не притронулся и к половине. Мама утрамбовала замороженную еду в морозильник, всячески чертыхаясь, пока папа обходил дедушкины владения и примечал, что нужно будет починить. Родители изо всех сил пытались сохранять это место живым и ухоженным, но за что бы они не брались, разваливалось что-то другое. Они не оставляли попыток поддерживать жизнь здесь, но это место больше не хотело жить. Оно стало чем-то вроде человека в коме, надежда на пробуждение которого давно покинула его близких и они продолжают навещать его только из-за того, что так заведено, а остановить его фальшивую жизнь не позволяют нормы морали.

Починили одну часть палисадника, после зимы рухнула другая часть; починили водопровод в огороде, пробило трубу где-то под домом; покрасили ставни, а ветка отвалившаяся во время урагана выбила окно. Все, казалось, шло не так. Все, казалось, противится этому продлению жизни. И имя этому «что» – дедушка. Он не хотел жить без нее и говорил нам это иногда, а с его щек срывались слезы. Мама каждый раз упрашивает его переехать к нам в Тетюши, где она сможет о нем заботиться, где не надо ходить в туалет на улице, где всегда будет горячая свежая еда, но он противится этому. Говорит, что дом, который он возводил своими руками растащат, что выбьют окна. Нет, он ни за что не оставит свой дом и спать в чужом месте, даже если это дом его родной дочери, он не сможет. И так было из раза в раз, во время каждого посещения дедушки, после каждой очередной поломки, которую он пытался починить сам, но у него не получалось и родители узнавали об этом только тогда, когда наведывались к нему с проверкой по выходным.

Телефоном дедушка так и не научился пользоваться. Бабушка быстро освоила его потому, что это чудо техники позволяло ей связываться с родственниками в любой части страны. А дедушка не хотел этого. Он не хотел, как я поняла для себя, каждый день отчитываться маме. И мама каждый раз билась головой о его стену, приводила свои доводы, говорила, что сейчас нет необходимости ходить к соседям с телефоном, чтобы вызвать в случае чего скорую. Он замкнулся, замкнутым таким он был не всегда.

После смерти бабушки, какое-то время, наши деревенские родственники регулярно навещали его, а позднее перестали. Редко кто наведывался к нему теперь кроме мамы и папы. Его оставили одного в этой небольшой деревне наполненной родственниками. Оставили совсем одного наедине со своей утратой и никто не мог представить каково ему было без нее. Никто не мог вообразить себе, что деревенский мужик тоже способен на чувства и ему нельзя оставаться одному, ему будет куда легче перенести утрату в компании с людьми. Но его оставили одного. Грустно. Внутренняя боль или потеря человека, с которым прожил всю жизнь, это вам не сенокос или картошка куда слетается вся деревня, чтобы помочь.

А что сделала я для него? Приезжала ли я сюда в отпуск? Нет. Всего на день. Приезжала утром с родителями, а вечером уезжала обратно в Тетюши, оставляя его в воротах машущего нам рукой и сдерживающего слезы, тревожащегося, что может видеть меня в последний раз. Я не думала тогда об этом. По какой-то причине эти мысли сейчас сами собой нашли брешь в моей голове и вышли из тени. Я не лучше этих родственников. А может быть даже хуже потому, что меня он считал своим маленьким другом. Друг, что возвращаясь с прогулки с Максом, рассказывает о каких-то следах, о каких-то паранормальных вещах.

Я тоже бросила его, тоже оставила одного в этом разваливающемся и умирающем доме.

Пока мама сервировала стол, чтобы выпить чая перед дорогой, она попросила меня сходить в огород за зеленым луком, который все еще не сдавался и спокойно себе зеленел на грядке. Солнце уже заползало за золотые поля на западе, но на улице все еще было тепло.

Я нарезала лук, но не торопилась возвращаться в дом. Я осторожно открыла низенькую дверь кладовой, где в погребе раньше старики хранили картошку и свеклу. Сейчас картошку там уже не хранят потому, что не сеют ее в таком количестве, да и свеклу тоже – надобность в ней исчезла после того, как продали всю скотину.

Под крышей все еще висели корзинки, которые дедушка когда-то плел сам. Пыльные и дырявые, они напоминали какие-то модные абажуры. В углу были приставлены ржавые лопаты, вилы, мотыги, а на полу на крышке старого погреба лежали исхудалые фуфайки, которыми когда-то накрывали вход. Все заволокло толстым слоем пыли, как в каком-то заброшенном музее.

Помню, как мы приезжали с родителями так же осенью по вечерам, дедушка заканчивал свои дела по двору, а бабушка сидела на маленьком деревянном стульчике в огороде среди куч свеклы и отрезала ботву, чтобы позже отправить всю свеклу в погреб. До сих пор отчетливо помню ее маленький силуэт в серой вылинявшей рабочей куртке с двумя слоями платков на голове, один из которых бордовый с золотистыми нитями. Она тогда не ждала нас, заработавшись и уйдя в свои мысли, она не слышала, как я на цыпочках подбираюсь к ней по раскопанным грядкам. Иногда я подбиралась к ней вплотную, а иногда она то ли услышав меня, то ли почувствовав своим любящим сердцем, оборачивалась и обнаруживала свою внучку. Тогда она вскрикивала от радости, а я обнимала ее теплую и так сладко пахнущую осенним яблоками и пылью. Мы начинали тараторить без умолку, я помогала ей накрыть свеклу ботвой на ночь, брала заботливо ее стульчик и, немного похромав из-за отекших ног, бабушка вела меня домой. А солнце медленно заползало за золотой горизонт еще не вспаханного поля, и в окне выходящем в огород загорался свет на кухне, где громко что-то говорил дедушка, где папа кивал с газетой в руках, уплетая что-то со стола, где мама сновала взад-вперед по кухне с едой, а бабушка стояла в центре кухни и, даже не сняв ни один из платков, пыталась доказать дедушке свою точку зрения на его историю.

На глазах наворачиваются слезы от обиды, что этого больше никогда не повторится, что тогда я даже подумать не могла, что нужно взять камеру и заснять каждый миг этого вечера, потратить всю память на телефоне только для того, чтобы этот миг остался не только в моей голове. Чтобы этот вечер не вымыло из меня никакое проклятое время, чтобы помнить какого цвета тогда были носки и передник у бабушки, чтобы запомнить ту хитрую ухмылку дедушки, когда он добивался своего и бабушка повышала голос потому, что он неправильно рассказывает, потому что он глухой, глухой и все тут.

Протерев слезы, не найдя никого в огороде, с тяжестью в груди я вошла домой, под угасающее эхо воспоминаний.