Читать книгу Гэкачеписты - Максим Артемьев - Страница 2

Этот день навсегда вошел не только в историю, но и в мою жизнь. Утром 19 августа 1991 года, разбудив меня, отец сказал о ГКЧП. Я бросился к телевизору и следующие три дня почти не отходил от экрана, одновременно слушая западные радиоголоса. Помню, что, с одной стороны, ощущал какую-то гнетущую безнадежность и отчаяние от того, что перестройке пришел конец и не будет больше ни свободы слова, ни свобод вообще, а с другой стороны, – охватило чувство сопричастности к великому историческому событию, сродни тому, что Федор Тютчев описывал словами «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!», острого осознания, что на моих глазах происходит нечто грандиозное, сопоставимое только с событиями 1917 года, и я всему этому свидетель.

Двадцатилетний провинциальный юноша, книжный червь, живший радио- и телепередачами, я испытывал острую потребность поделиться распиравшими меня ощущениями, но не знал с кем. Я выходил из дома на тульские улицы, ожидая увидеть бурную реакцию жителей на происходящее в Москве. Но – и это было едва ли не бо`льшим шоком, чем само известие о ГКЧП, – я не видел никаких стихийно собирающихся толп, обсуждающих последние известия, в транспорте не слышал никаких разговоров о происходящем. Шла привычная жизнь – как вчера и позавчера.

Мой отец был тогда вторым секретарем Тульского обкома КПСС – должность на 1991 год не столь значительная, как прежде, ибо партия стремительно теряла рычаги управления и подвергалась бесконечному поношению. Двумя месяцами ранее Тулу посетил Борис Николаевич Ельцин в рамках своего предвыборного тура (именно тогда состоялось его знакомство с Павлом Грачевым, имевшее столь значительные последствия в дни ГКЧП). На площадь перед местным «белым домом» его вышли встречать десятки тысяч людей. Эйфория от его личности еще не проходила, население Тулы, как и других городов РСФСР, измученное беспрерывно ухудшающейся ситуацией в стране, возлагало на Ельцина самые невероятные ожидания.

В памяти остался следующий эпизод. Весна 1991 года. Я захожу в овощной магазин в Туле. Громко включено радио: выступает Михаил Сергеевич Горбачев. Продавщица – крепко сбитая женщина средних лет, в типичной для своей профессии ватной безрукавке, громко восклицает, возвышаясь над грязным прилавком с мелкой картошкой и вялой морковью, густо облепленными землей, – «как же он надоел! Кажется, сама бы взяла в руки ружье и застрелила!». Таково было отношение людей к центральной власти. Бесконечные пустопорожние речи Горбачева раздражали своей беспомощностью. На его фоне Борис Ельцин – такой же партработник и его одногодок, оказавшийся более хитрым политиком, выглядел свежим и многообещающим.

Провал ГКЧП имел для моей семьи большие последствия. 23 августа Ельцин эффектно подписал, во время выступления Горбачева в Верховном Совете РСФСР, как выразился российский президент, «для разрядки», указ о запрете Коммунистической партии Советского Союза. Генсек запрещаемой партии беспомощно пытался возражать с трибуны, лишь подчеркивая свою никчемность. И сразу же по всей России прокуроры начали опечатывать помещения партийных органов, позволяя выносить из кабинетов лишь личные вещи. Отец позвонил мне, велев срочно прийти к обкому – вышеупомянутому «белому дому». Он хотел передать электрообогреватель, который где-то купил, но все не удосуживался принести домой, чтобы тот не пропал в суматохе опечатывания. Поскольку входы в здание были перекрыты и вынести его было невозможно, обогреватель положили (отец или его помощник) под решетчатую ограду, преграждавшую вход во внутренний двор четырехугольника обкома, и мне надо было его из-под нее вытащить.

Но не тут-то было – «белый дом» по периметру оцепили откуда-то взявшиеся дружинники с красными повязками, и одним из них был мой бывший однокурсник, активист местного демократического движения, выгнанный из института. Я, естественно, не рискнул приближаться к ограде, и электрообогреватель пропал в хаосе революции. Так в моей персональной истории трагическое смешалось с комическим.

Но куда важнее была потеря отцом работы – его вместе с другими работниками обкома вывели из здания под улюлюкающие крики собравшейся толпы. В одну минуту обнулилась вся его предшествующая комсомольско-партийная карьера, и в 46 лет надо было все начинать сначала и как-то кормить семью. Тогда я этого не понимал. Напротив, в душе я был рад, что наконец-то никто не сможет назвать меня «сынком партийного работника», что нависало надо мной как проклятие, особенно в последние три года, когда партию стали поносить все кому не лень, и я чувствовал себя как еврей в нацистской Германии в первые годы нацизма.

После трех дней ГКЧП страна кардинальным образом изменилась. Запрет КПСС – станового хребта советской империи – означал ее кончину, и через четыре месяца она исчезла с лица земли.

Сегодня, спустя почти 30 лет после описываемых событий, история с ГКЧП воспринимается не так серьезно. Многие современники о ней уже забыли, а для молодого поколения она и вовсе не существует. В поведении людей, «не замечавших» переворота в Москве и живших своей привычной жизнью, я вижу больше житейской мудрости, нежели в моем исступленном состоянии юноши, не умудренного опытом. Ныне действия ГКЧП представляются мне лишь эпизодом, хотя и ключевым, в трагическом распаде страны.

* * *

История распада СССР представляет собой уникальное событие в мировой истории. Огромная империя рухнула всего лишь за шесть с половиной лет в результате действий его верховного руководства. Советскому Союзу ничто не угрожало извне. В 1985 году, когда к власти пришел Михаил Горбачев, в стране отсутствовала внутренняя оппозиция – диссиденты в основном были разгромлены, Александр Исаевич Солженицын находился в изгнании в Америке, а Андрей Дмитриевич Сахаров в ссылке в Горьком. Именно генеральный секретарь ухитрился своими руками создать себе оппозицию – вопреки собственным намерениям, а экономические реформы, призванные поднять народное хозяйство, обрушили его.

СССР в 1985 году выглядел невероятным явлением. В нем жили люди, которые не представляли себе иного существования. Да, они были многим недовольны, в первую очередь постоянным дефицитом товаров и продовольствия, но в целом не видели альтернативы системе, которая худо или бедно давала работу и крышу над головой и не допускала голода.

За три поколения советского времени историческая память об имперской России до 1917 года была полностью утрачена. Перемен хотели, но именно в рамках сохранения привычных порядков. Та жизнь, которая по меркам любого иного общества воспринималась бы абсурдной, самим жителям СССР представлялась в основных своих чертах вполне нормальной. Но что это была за жизнь?

В магазинах имелся лишь самый элементарный набор продуктов, гарантировавший невозможность голода, но не более того. Сельское хозяйство было вопиюще неэффективным – и это видели все. Десятки миллионов школьников, студентов, научных работников, инженеров, рабочих, солдат ежегодно отправлялись в деревню для помощи в работах. Но все равно – мяса в магазинах практически не бывало, а зерно миллионами тонн закупали за границей. 90 процентов картофеля – основной пищи советского человека – выращивалось на приусадебных участках. Потребительские товары были низкого качества, и их приобретение также превращалось в охоту. Говорилось «достать», а не «купить». Любая модная вещь являлась дефицитом по определению – от дубленки до магнитофона, от автомобиля до мебельной «стенки».

Помимо нехватки продуктов и товаров, остро стояла жилищная проблема – жилья не хватало, и семьи ютились по три поколения в маленьких квартирах. Миллионы семей, особенно в частном секторе, были лишены канализации и водопровода. Десятки миллионов людей проживали в бараках, общежитиях, коммунальных квартирах.

Молодежь раздражало отсутствие доступа к популярной музыке и фильмам, вообще к современной западной массовой культуре и к модной одежде. Собственно политической цензурой были недовольны лишь немногие, равно как и подавлением религии, вытесненной на обочину жизни общества. Вспоминаю, что впервые я взял в руки Библию в 18 лет, в 1989-м, да и то, как я теперь понимаю, это было одно из протестантских изданий.

Следствием как идеологических, так и социально-бытовых неурядиц был массовый алкоголизм. Поколениям, не заставшим СССР, хотя бы и поздний, трудно представить то повсеместное пьянство, которое буквально захлестывало страну, в первую очередь славянские республики – РСФСР, УССР, БССР.

Технологически Советский Союз во многом отставал от Запада, в частности в сфере IT-технологий. Вновь не могу не поделиться личным опытом. В школе у нас в десятом классе (1987/88) уже были введены уроки информатики. Но компьютеров мы в глаза не видели, и вся «информатика» сводилась к пересказам учителя о том, что из компьютерной техники он видел в областном центре. А наблюдал он, что теперь понятно, совсем примитивные ЭВМ, тогда как в США уже в 1985 году была создана программа Windows, а население обладало более чем миллионом персональных компьютеров.

Достижения по части военно-промышленного комплекса и космических исследований не должны вводить в заблуждение. К 1985 году отставание СССР в освоении космоса было уже налицо. Американцы не только побывали на Луне, утерев Советам нос, но их летательные аппараты достигли Меркурия, Марса, Юпитера и Сатурна, и корабль «Вояджер-2» двигался к Урану и Нептуну. Помню свой восторг от снимков этих планет, черно-белых и редко публиковавшихся в советских газетах и ярких цветных в журнале «Америка». Кроме того, у США имелся космический челнок, казавшийся техникой XXI века на фоне привычных советских ракет и кораблей «Союз», а 25 апреля 1990 года на земную орбиту с помощью космического корабля многоразового использования «Дискавери» был выведен телескоп «Хаббл», расширивший человечеству границы непознанного.

Идеологически СССР также сильно проигрывал Западу. Советская культура – музыка, фильмы, живопись, книги – не котировалась. Происходило своего рода паразитирование за счет давних достижений в классическом балете и т. п., но ничего современного СССР предложить не мог – в эпоху массовой культуры страна безнадежно отстала, все новое приходило только с Запада – рок-музыка в первую очередь. То же касалось и кино, второго массового продукта поп-культуры. За редким исключением продукцию советских киностудий нельзя было даже сравнивать с Голливудом.

Левая идея в мире давно уже видоизменилась, если сравнивать с началом XX века. На первый план выходили гендерные, экологические и другие нестандартные проблемы. А СССР все топтался вокруг диктатуры пролетариата. Крупнейшим «достижением» стала теория «развитого социализма», в мире мало кому интересная. «Советская религия» – марксизм-ленинизм, предлагавшийся в качестве единственно допустимой идеологии, вызывал лишь усмешку. Население массово слушало западные радиоголоса и привыкало жить двойной моралью.

Советский Союз даже социалистами разных мастей воспринимался как закосневшая в своей негибкости и архаичности держава. В послесталинское время страна потеряла ключевого союзника – Китай, который стал прямым противником, на противостояние с которым также приходилось выделять огромные средства, помимо расходов на холодную войну с Западом во главе с США. Раскол с Китайской Народной Республикой (а кроме того, с крошечной, но вполне себе «социалистической» Албанией) дискредитировал СССР, он больше не мог позиционироваться как главная страна социализма, ибо в Поднебесной проживало почти в три раза больше населения, чем в Советском Союзе вместе с его союзниками. Вышли из-под контроля Румыния и Северная Корея, еще со сталинских времен оставалась независимой Югославия. В послесталинское время приобретений оказалось немного – Куба, Вьетнам с Кампучией и Лаосом, Ангола и Эфиопия. Но, говоря современным языком, все это было «проблемными активами», поглощавшими огромные средства без какой-либо явной отдачи.

В третьем мире имелось еще несколько союзников разной степени близости, попадавших под понятие «сферы влияния», – Никарагуа, Мозамбик, Южный Йемен и т. д. В целом же явного перехода к социализму от капитализма, феодализма или родо-племенного строя в планетарном масштабе не происходило. Даже в «старых» социалистических странах Восточной Европы, сохранявших безусловную верность СССР, время от времени случались волнения и бунты, показавшие всю эфемерность их идеологического выбора, – в Венгрии в 1956-м, в Чехословакии в 1968-м, неоднократно в Польше, в последний раз, наиболее масштабно, в 1980—1981-м.

Но самой острой проблемой к 1985 году стал Афганистан, не признаваемая война в котором доставляла СССР множество неприятностей во внешней политике, гибли люди, затрачивались огромные средства. В условиях того времени открытых антивоенных выступлений быть не могло, но раздражение подспудно нарастало. Политинформаторам задавались неудобные вопросы, на кладбищах росло число солдатских могил без указания причин их гибели, это было запрещено, сотрудникам военкоматов давали большие взятки, чтобы сыновей не направляли в Афган, а неприятные объяснения с начальством нередко заканчивались знаменитым «я вас в Афганистан не посылал».

Гонка вооружений протекала так давно, что не вызывала такой реакции, как афганская война, к тому же она не имела явно выраженных последствий, но они были отчетливо заметны тем, кто принимал решения в СССР, впрочем, было понимание и у простых людей – «многого у нас нет, поскольку надо крепить оборону». Огромные военные расходы ложились тяжелым бременем на бюджет страны. Каждый виток холодной войны требовал все более сложной техники, рейгановская инициатива 1983 года – «Стратегическая оборонная инициатива», более известная как «Звездные войны», вызвала буквально панику у кремлевского руководства, ибо означала необходимость новых колоссальных затрат.

Разрядка международной напряженности начала и середины 1970-х годов сменилась после 1979 года усилением противостояния. Встречи на высшем уровне СССР – США прекратились. Америка наступала на Советский Союз по всем фронтам. Она бойкотировала Олимпийские игры в Москве 1980 года, СССР – в Лос-Анджелесе в 1984-м. Фактически Советский Союз был вынужден в одиночку противостоять самой богатой и мощной стране мира – США, вкупе с ее союзниками, среди которых были такие индустриальные гиганты, как Япония (третья экономика мира) и ФРГ, и такие ядерные державы, как Великобритания и Франция. Кроме того, с восточного тыла ему угрожал миллиардный Китай, также ядерный, стремительно развивавшийся в результате реформ Дэн Сяопина, который в 1979-м уже открыто нападал на советского союзника – Вьетнам – и активно, вместе с Западом, помогал афганским моджахедам.

Можно перечислять еще много проблем – и экологические бедствия, начиная от уничтожения целого моря – Аральского, и, напротив, затопления сотен тысяч гектаров плотинами ГЭС на Волге и Днепре; и ситуацию с преступностью – банды терроризировали и школы, и ПТУ, и целые городские районы, а по количеству заключенных на душу населения и по общему их числу СССР находился в мировых лидерах; и дедовщина в армии, означавшая не просто криминализацию вооруженных сил, но и неспособность командования навести элементарный порядок в частях; и провалы в здравоохранении – Советский Союз являлся страной, где ведущим методом контрацепции оставались аборты.

* * *

Главой Советского государства в марте 1985 года стал Михаил Сергеевич Горбачев. Его избранию генсеком предшествовали два коротких правления Юрия Владимировича Андропова и Константина Устиновича Черненко, которые с позиций сегодняшнего дня выглядят междуцарствием.

Михаил Горбачев принадлежал к числу последних выдвиженцев Леонида Ильича Брежнева. Он был переведен в Москву секретарем ЦК по сельскому хозяйству из Ставрополя, где работал первым секретарем крайкома КПСС, в 1978 году, в возрасте сорока семи лет. По меркам тогдашней геронтократии это был совсем юный возраст, но Горбачев уже успел пройти большой путь в плане карьеры. Внук председателя колхоза, он умудрился получить за ударный труд в поле в возрасте восемнадцати лет орден Трудового Красного Знамени, послуживший ему путевкой в жизнь – с такой наградой он смог поступить в Московский государственный университет (МГУ) им. М. В. Ломоносова на юридический факультет без экзаменов.

Провинциальный юноша не особенно выделялся среди других студентов, хотя и занимался общественной работой, и в 1955 году, по окончании университета, вернулся на родину. Но пойти по юридической стезе ему не пришлось, выпускник столичного вуза, да еще МГУ, сразу был примечен в крайкоме комсомола и приглашен на работу в ВЛКСМ.

Карьера сообразительного Миши развивалась стремительно. Уже в 1956 году он первый секретарь Ставропольского горкома комсомола, а в 1961–1962 годах – первый секретарь Ставропольского крайкома. Далее Горбачев перешел на партийную работу, умея выстраивать отношения с менявшимися первыми секретарями. Будучи юристом, он получает второе высшее образование, окончив Ставропольский сельскохозяйственный институт. В 1970 году Горбачев становится самым молодым в стране первым секретарем крайкома (обкома).

Возглавив один из основных зерновых районов страны, он оказывается на хорошем счету в ЦК и лично у Леонида Брежнева как энергичный руководитель, разбирающийся в аграрном секторе. Поэтому, когда в 1978 году скоропостижно умирает член политбюро и одновременно секретарь ЦК, курирующий сельскохозяйственный сектор, Федор Давыдович Кулаков, его преемником становится 47-летний Михаил Горбачев, опять-таки самый молодой человек на таком посту в то время. Разумеется, когда Брежнев предлагал Горбачеву перейти из Ставрополя в Москву, он вряд ли видел в нем своего последователя. Ему нужен был надежный и активный помощник по вопросам сельского хозяйства – извечно слабого звена советской экономики.

Надо заметить, что в 1976 году секретарем ЦК КПСС был избран и другой «молодой» партийный работник с периферии – первый секретарь Свердловского обкома Яков Петрович Рябов (преемником которого стал Ельцин). Рябов возглавил военно-промышленный комплекс (ВПК) вместо ставшего министром обороны Дмитрия Устинова и, одновременно, курировал деятельность административного отдела ЦК КПСС, то есть все силовые органы.

Я полагаю, что именно Рябова Брежнев и видел своим потенциальным преемником, для чего и поручил ему столь важную должность. Однако напористый и резкий Яков Рябов вступил в конфликт с Устиновым, который не желал терять контроль над ВПК, и проиграл ему в аппаратной борьбе, итогом которой стал его сравнительно быстрый уход с должности секретаря ЦК КПСС в начале 1979 года.

Горбачев же, оказавшись в Москве, повел себя куда хитрее и дипломатичнее. Он вообще обладал способностью уживаться с любым начальством и нравиться своим непосредственным руководителям. С тем же Устиновым у него были налажены отличные взаимоотношения. Звоня ему по телефону, Горбачев шутливо спрашивал: «Товарищ командующий, какие будут указания по части сельского хозяйства?» Если Рябов, несмотря на свое кураторство самых важных сфер государственной деятельности, так и остался «просто» секретарем, то Горбачев уже в 1979 году стал кандидатом в члены политбюро, а в 1980-м, в неполные 50 лет, – членом политбюро, будучи всего лишь «аграрием».

У Горбачева была большая опытность по части аппаратных интриг, но он не обладал глубоким умом и серьезными знаниями. Он умел производить впечатление своим напором и энергичностью, но ни в чем не являлся профессионалом. Хитрость заменяла ему ум. Вообще, создается впечатление пустоты этого человека, бедности его внутреннего мира. Горбачев находился на своем месте, когда выполнял чьи-то указания, – чем и объясняется стремительность его карьеры. Когда же он оказался в роли первого человека страны, не подлежащего контролю, несчастья посыпались на нее как из рога изобилия. Сегодня очевидно, что потолком Михаила Сергеевича был пост первого секретаря крайкома.

Оказавшись в ЦК КПСС, Горбачев занялся разработкой продовольственной программы, которую сумел преподнести престарелому Леониду Брежневу как некую важную инициативу, способную решить перманентный продовольственный кризис. Программа представляла собой бессодержательную бюрократическую инициативу, не предполагавшую принципиальных изменений и уповавшую на административные рычаги. Все дальнейшие инициативы Горбачева, выдвигавшиеся им уже на посту генерального секретаря, отличались тем же самым – верой в то, что можно что-то изменить аппаратными перестановками, словесной мишурой.

Любопытно заметить, что будущий «либерал» и «демократ», работая в ЦК, ориентировался в первую очередь на таких консерваторов, как Юрий Андропов и Дмитрий Устинов. Хорошие отношения у него были и с когда-то работавшим на Ставрополье Михаилом Андреевичем Сусловым, ставшим для либеральной интеллигенции своего рода жупелом. Напротив, с производственниками, такими как председатель Совета министров СССР Николай Александрович Тихонов, у него отношения не сложились. Опытный премьер довольно быстро разглядел в неуемном карьеристе человека опасного и пытался противодействовать его восхождению и инициативам, но в этом он не преуспел. Устинов с Андроповым Горбачева прикрывали и способствовали расширению его полномочий. Вероятно, тогда Михаил Сергеевич проникся ненавистью к аппарату, что проявилось уже в перестройку, на рубеже 1970—1980-х годов, когда инициативы ретивого секретаря ЦК, «проталкивающего» свою продовольственную программу, встречали зачастую обоснованные возражения и в Госплане, и в Минфине, и в других ведомствах. Причудливым образом матерый до мозга костей аппаратчик Горбачев стал обличителем бюрократии. Схожий путь в свое время проделал Никита Сергеевич Хрущев.

После смерти Константина Черненко в марте 1985 года ни у кого не возникало и вопроса о том, кто станет следующим генеральным секретарем. Я помню, что в свои 14 лет, когда по радио сообщили о кончине Черненко, спросил у родителей: «Теперь Горбачева изберут?» Его фамилия всплыла у меня сама собой – последний год он проявлял большую публичную активность, совершал зарубежные визиты, что было заметно не только в Москве, но и в провинции. К тому же после трех последовавших друг за другом смертей дряхлых вождей избрание очередного старика стало бы очевидной нелепостью. С неизбежностью и необходимостью назначения относительно молодого Михаила Сергеевича смирились даже его противники. Недаром его кандидатуру официально вынес на голосование министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко, на то время самый старый член политбюро, как бы давая тем самым одобрение от лица ветеранов партийного руководства.

Ядерную сверхдержаву возглавляла олигархическая верхушка из десяти-пятнадцати человек, которые из своей среды выдвигали лидера, чьи полномочия были обширными, но не неограниченными. В дальнейшем уже сам лидер постепенно подбирал себе соратников, но с учетом сложных раскладов в высших эшелонах власти. Брежневу для формирования своей команды и удаления нежелательных лиц из политбюро понадобилось около десяти лет.

Придя к власти, Горбачев инициировал кадровую чистку, создавая собственный «актив». Главой правительства в 1985 году стал Николай Иванович Рыжков, 56-летний технократ, в прошлом директор Уральского завода тяжелого машиностроения (Уралмаш) им. Серго Орджоникидзе, неформальным вторым секретарем (официально такой должности не существовало) – Егор Кузьмич Лигачев, принадлежавший к более старшему поколению, но 18 лет просидевший первым секретарем в Томске и теперь горевший желанием наверстать упущенное в Москве. Вообще, читая протоколы Политбюро КПСС того времени, замечаешь, насколько сильным было во всех них – и в Горбачеве, и в его соратниках – стремление доказать, что при Брежневе их напрасно недооценивали, не продвигали наверх, не прислушивались к их мнению. Теперь же, дорвавшись до власти, им хотелось быстрее продемонстрировать, на что они способны, и, соответственно, старались все поменять.

На апрельском пленуме ЦК КПСС 1985 года Михаил Горбачев провозгласил курс на «ускорение», а в мае, выступая в Ленинграде, сказал: «Видимо, товарищи, всем нам надо перестраиваться». Так началась «перестройка».

Советские люди поначалу с воодушевлением приняли нового генерального секретаря – молодой (на фоне шамкающих предшественников), говоривший без бумажки, приезжавший в различные города страны, отчего уже отвыкли при Андропове и Черненко, сравнительно симпатичный, несмотря на родимое пятно на голове. Не раздражали ни его южный акцент, ни манера всюду брать с собой супругу Раису Максимовну.

Однако уже первые практические решения Горбачева вызвали неоднозначные последствия. 7 мая 1985 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР № 410 («О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения»), в развитие которого 16 мая вышел указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения», который вводил соответствующие административные и уголовные наказания.

В народе эту кампанию окрестили «сухим законом». Инициировались различные ограничения на торговлю спиртным – его разрешали продавать только с 14.00 до 19.00, сокращалось количество магазинов, где оно продавалось, возрастали цены на водку. Для сильно пьющего уже не в одном поколении населения страны это было подобно шоку. Жившие в то время хорошо помнят дикие очереди за алкоголем по всей стране. Люди не могли враз отказаться от застарелой, пусть и смертельно опасной привычки, ставшей важной социокультурной традицией.

Ни одно празднество не мыслилось без водки. Вспоминаю, как в маленьком шахтерском городке, где мой отец работал первым секретарем горкома, к нам домой пришли соседи – у них намечались не то похороны, не то свадьба – с просьбой посодействовать в покупке скольких-то бутылок водки, которую было невозможно достать. Я с недоумением смотрел на них, не понимая – как можно так рваться за спиртным? При этом я не осознавал главного: привычная жизнь этих людей была покорежена грубым административным вмешательством. Теперь на несколько лет население СССР было обречено на унизительную давку в очередях за вином и водкой. И первая критика Горбачева началась именно там:

Но кроме безобидных частушек все чаще звучали и резкие высказывания. Антиалкогольная кампания, дав краткосрочный эффект по части увеличения продолжительности жизни и снижения смертности, показала, что застарелые проблемы невозможно решить наскоком и административными рычагами. Алкаши массово потребляли всевозможные спиртосодержащие субстанции, начиная от одеколона, кончая денатуратом и столярным клеем. Пышным цветом расцвело самогоноварение, породившее второй дефицит перестройки – сахар. Его исчезновение из свободной продажи стало первым ощутимым и явственным провалом горбачевской политики. Власть попыталась переложить всю вину на самогонщиков, но это было слишком простым объяснением, не учитывавшим ошибки в ценовой политике, производстве и распределении. Дефицит сахара вызвал введение талонов на него, первых из числа множества за ними последовавших в масштабе всей страны (талоны на продовольствие на местном уровне то там, то здесь вводились уже давно, но это явление еще не было всеохватным).

Реформаторская программа получила развитие на XXVII съезде КПСС в начале 1986 года. На нем впервые произошло нечто, ломающее привычные сценарии – генсек прервал выступление главы Союза кинематографистов Льва Александровича Кулиджанова словами: «Давайте не будем склонять Михаила Сергеевича». Хотя в выступлении кинорежиссера не было ничего особенно подхалимского, зал взорвался аплодисментами – руководитель страны дал урок партийной скромности.

Попутно Горбачев собирал свои кадры, в 1985–1987 годах на должности ключевых секретарей ЦК КПСС были выдвинуты Александр Николаевич Яковлев и Анатолий Иванович Лукьянов, а первым секретарем Московского горкома партии в декабре 1985-го был избран Борис Николаевич Ельцин. Сам Горбачев, в отличие от предшественников, решил не возглавлять одновременно Президиум Верховного Совета СССР и, таким образом, не становиться формальным главой страны, временно отдав эту должность Андрею Громыко, которого требовалось сместить с поста министра иностранных дел. Горбачеву на этой должности был нужен свой человек, который, по его мысли, смог бы привнести свежий подход во внешнюю политику. Таковым, на удивление многих, стал Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР.

Что касается армии, то для смены министра обороны Сергея Леонидовича Соколова пришлось ждать удобного повода, который настал в мае 1987 года, когда на Красную площадь сел частный самолет, пилотируемый летчиком-любителем из ФРГ Матиасом Рустом. Новым главой оборонного ведомства стал Дмитрий Тимофеевич Язов, ничем не примечательный генерал, недавно переведенный в Москву. Комитет государственной безопасности (КГБ) СССР до сентября 1988 года продолжал возглавлять Виктор Михайлович Чебриков, назначенный еще Андроповым.

Характерной для управленческого стиля Горбачева была попытка решить главную проблему СССР – неспособность прокормить собственное население. Инициированная им и принятая в 1982 году продовольственная программа не оказала никакого положительного эффекта на ситуацию со снабжением. Но, став генсеком, Горбачев уже ничем не ограничивался в своих планах, благо его ближайшие соратники, такие как Рыжков и Лигачев, были настроены на решительные перемены и поддерживали его начинания.

Горбачев пошел типично бюрократическим путем – вместо действенного решения проблемы он прибег к организационной перестройке управления сельским хозяйством. 14 ноября 1985 года был создан Государственный агропромышленный комитет (Госагропром) СССР на базе пяти союзных ведомств – министерств сельского хозяйства, плодоовощного хозяйства, пищевой промышленности, мясной и молочной промышленности, сельского строительства и Государственного комитета СССР по производственно-техническому обеспечению сельского хозяйства (Госкомсельхозтехника СССР). Во главе этого монстра Горбачев поставил (в статусе первого зампреда Совета министров) своего давнего соратника – Всеволода Серафимовича Мураховского, сменившего его в 1978 году на посту первого секретаря Ставропольского крайкома. Подобные агропромы были созданы во всех союзных республиках, областях и районах. Считалось, что если объединить в одних руках производство и переработку, а также сопутствующие сферы, то положение исправится.

Но ситуация на селе от бюрократических игр не улучшалась. В отсутствие подлинных реформ население не только по-прежнему плохо питалось, но и начало испытывать недостатки в снабжении там, где прежде этого не наблюдалось, как в случае с сахаром. Ответом Горбачева стали опять-таки аппаратные маневры. Госагропром СССР был распущен и заменен на Государственную комиссию Совета министров СССР по продовольствию и закупкам. Мураховского в качестве ее главы и также первого зампреда Совета министров сменил новый «сильный человек» – Владилен Валентинович Никитин. Через год ситуация оказалась еще хуже. Из продажи исчезли табачные изделия (они проходили по номенклатуре агропрома). Никитина отправляют в отставку, комиссию распускают и уже в правительстве Валентина Сергеевича Павлова возвращаются… к воссозданию Министерства сельского хозяйства и продовольствия с министром Вячеславом Ивановичем Черноивановым, ставшим последним аграрным руководителем СССР. К тому времени советские люди уже плотно сели на продовольственные талоны, по которым и шло их снабжение нормированными продуктами. А мир занимался поставками в СССР гуманитарной помощи, спасая население сверхдержавы от голода.

Не менее показательные процессы проходили в сельском хозяйстве уровнем ниже – в новосозданном Госагропроме РСФСР. В ответ на усугубление проблем в 1988 году было решено разделить его на два комитета, выделив особо… Госагропром Нечерноземной зоны РСФСР! Таким образом, сельским хозяйством России отныне занималось два ведомства – решение в духе хрущевского разделения обкомов на промышленные и сельские. Горбачев, неведомо для самого себя, оставался верным последователем Никиты Сергеевича, со страстью того к перетряскам и «изменениям структуры».

Неспособность привнести положительные изменения отличала Горбачева от успешных реформаторов второй половины 1980-х годов, таких как Дэн Сяопин и вьетнамские руководители, исходившие из практических потребностей народного хозяйства своих стран и под чьим руководством ситуация со снабжением населения продовольствием быстро улучшалась.

Стоит вообще заметить, что в годы перестройки был совсем не востребован китайский опыт. В Кремле никому и в голову не приходило хотя бы поинтересоваться тем, как идут дела у соседей. Это касалось как власти, так и быстро нарождающейся оппозиции, которая сплошь была ориентирована на Америку и требовала механического подражания США. И те и другие смотрели на Китай с высокомерным презрением.

Подобно тому как Горбачев «решал» проблемы сельского хозяйства, он занимался и промышленностью. Низкое качество советской продукции давно было притчей во языцех. Решение нашлось следующее – с 1 января 1987 года на полутора тысячах важнейших предприятиях была введена так называемая «госприемка» – специальная служба, сменившая прежние ОТК, административно входившие в заводскую вертикаль. Госприемка не подчинялась начальству предприятия, а входила в структуру Государственного комитета СССР по стандартам (Госстандарта), ведомства прежде второстепенного, а ныне резко повысившего свою влиятельность. В 1989–1991 годах оно даже называлось Комитетом по управлению качеством продукции и стандартам.

Однако, как и в случае с сельским хозяйством, голое администрирование ничего не решало. Хозяйственники шли на всевозможные хитрости, чтобы обмануть госприемщиков (туда набирали отборные кадры, давали высокие оклады и премии), на Госстандарт оказывалось давление, чтобы он накладывал резолюцию: «Не возражаем против реализации продукции с отклонениями от ГОСТа, не влияющими на работоспособность изделия».

Проблему дефицита жилья попытались решить принятием программы «Жилье-2000». 17 апреля 1986 года вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об основных направлениях ускорения решения жилищной проблемы в стране». Власть торжественно пообещала, что каждая советская семья получит отдельную квартиру или дом к 2000 году. Опять начались реорганизации, Госкомитет СССР по делам строительства стал Государственным строительным комитетом. За незначительной переменой названия скрывалась управленческая революция, теперь Госстрой превращался из нормативного, ничем не руководившего ведомства, в реальный штаб строительства, были переименованы и опекаемые им министерства. Одно время в составе Госстроя на должности первого заместителя работал сам Борис Ельцин, что никак не сказалось на выполнении госпрограммы «Жилье-2000», более того, позже по его инициативе (он уже возглавлял профильный комитет в Верховном Совете СССР) было распущено Министерство строительных материалов, которому было поручено курировать эту программу.

Проблему запущенного дорожного строительства в Нечерноземье Горбачев решил исправить с помощью… армии. Специально для этой цели было создано Центральное дорожно-строительное управление Министерства обороны СССР. Нехватку и низкое качество бытовой техники в 1988 году попытались исправить роспуском Министерства машиностроения для легкой и пищевой промышленности и бытовых приборов и передачей его заводов в министерства… судостроительной и авиационной промышленности! Мол, в этих ведомствах поднимут технологическую дисциплину. И так происходило практически в любой отрасли – реорганизации, перестройки, словесная шумиха, обещания, а в итоге – почти всегда реальное ухудшение.

Стоит сказать и о пресловутом падении цен на нефть, которому иные историки приписывают едва ли не решающее значение в развале СССР. Как отмечает историк Александр Немировский, при максимуме нефтяных доходов в 1984–1985 годах Советский Союз получал за нефть около 13 миллиардов долларов в год. В 1985—1986-м цены на нее снизились втрое, что означало потерю около восьми миллиардов долларов. При этом ежегодная помощь одной только Кубе составляла от четырех до шести миллиардов долларов в год. В среднем семь миллиардов в год на рубеже 1970—1980-х затрачивалось на военно-техническую помощь просоветским странам третьего мира. Война в Афганистане и поддержка тамошнего режима «стоила» примерно тех же денег. Иными словами, достаточно было сократить геополитические расходы, отказаться от проектов по глобальному распространению своего влияния, и население не почувствовало бы эффекта от падения цен на «черное золото». Но Горбачев всячески медлил с этим.

О противоречивости перестроечного курса, отсутствии у его прорабов ясного видения целей и задач ярко свидетельствует следующий факт. 15 мая 1986 года постановлением ЦК КПСС началась всесоюзная кампания усиления борьбы с «нетрудовыми доходами». В рамках этой кампании запрещались «самовольное использование в корыстных целях транспортных средств, нарушение порядка занятия кустарно-ремесленными промыслами и другой индивидуальной трудовой деятельностью», а также «кормление скота хлебом». Наказание колебалось от денежного штрафа до пяти лет лишения свободы с конфискацией имущества. Однако уже 19 ноября 1986 года был принят закон СССР «Об индивидуальной трудовой деятельности», прямо противоположный по содержанию. Но власти успели провести кампанию по борьбе с теплицами, разрушению хозпостроек на приусадебных и дачных участках, страшно озлобившую население, которое вовсе не сочувствовало «борьбе со спекулянтами».

* * *

Первый этап перестройки завершился к 1987 году. Какими-либо достижениями похвастать было нельзя, народ уже раздражался бесконечными выступлениями Горбачева и постоянным присутствием его жены (это больше возмущало женскую часть населения). По стране прошелся вал анекдотов про генсека. Например: «Назовите трех великих комиков Советского Союза. Ответ – Райкин-отец, Райкин-сын и Райкин муж». Было немало анекдотов остроумных, но совсем неприличных. Рождались и частушки на злобу дня:

Реакция населения, несомненно, доходила до Михаила Горбачева. Ответом стала политическая реформа, погубившая советскую империю в короткие сроки.

Но тут необходимо немного отвлечься и вернуться на несколько месяцев назад. Одной из самых известных, но вместе с тем трагических частушек перестройки стала следующая:

26 апреля 1986 года произошла авария на Чернобыльской АЭС. Она словно открыла череду катастроф огромного масштаба, равных которым прежде Советский Союз не знал. 31 августа 1986-го затонул пассажирский пароход «Адмирал Нахимов», погибли 423 человека. 7 августа 1987 года произошло столкновение грузового и пассажирского поездов в Ростовской области, погибли 106 человек. 4 июня 1988 года взорвались вагоны с взрывчаткой на железнодорожной станции Арзамас, погиб 91 человек и был причинен огромный материальный ущерб. 4 июня 1989 года взорвались пары газов, вытекавшие из трубопровода в Башкирии в тот момент, когда навстречу друг другу проходили два пассажирских поезда, погибли 575 человек. А самой крупной катастрофой, не техногенной, но природной, стало землетрясение в Армении 7 декабря 1988 года, унесшее жизни более 25 тысяч человек. Все эти трагические происшествия накладывали свой отпечаток на происходившее в стране, придавая перестройке зловеще-мрачный оттенок, впрочем, в народном творчестве они скорее осмыслялись в традициях черного юмора:

Однако именно Чернобыль остался в памяти населения бывшего СССР и всего мира, став символом перестроечных потерь. Кроме того, авария решающим образом повлияла на информационную политику властей, послужив одной из побудительных причин «гласности», ставшей такой же визитной карточкой перестройки, как «ускорение» и «демократизация» (резиновую палку у появившихся омоновцев прозвали «демократизатором»).

Советские люди узнали об аварии из вечернего выпуска теленовостей лишь 28 апреля. Из скупого сообщения трудно было сделать какие-либо выводы и осознать масштаб произошедшего. (Помню это по себе – в тот день я услышал в программе «Время» информацию об аварии на Чернобыльской АЭС, но не придал особого значения, хотя некоторая напряженность между строк ощущалась. А ведь наша семья проживала именно в том районе, где произошло выпадение радиоактивных осадков, и спустя несколько лет я даже получал какие-то выплаты как пострадавший.)

Но на Западе началась настоящая информационная истерия, печатались сенсационные сообщения о тысячах погибших. Чтобы отвечать на мировое давление о подлинных масштабах случившегося, Горбачев принял решение радикально изменить информационную политику. Отныне новости стали открываться сообщениями из чернобыльской зоны. С головотяпства проектировщиков и эксплуатантов реактора попытались сместить акцент на подвиг ликвидаторов, но общее впечатление все равно оставалось смазанным – именно в СССР с ядерной техникой произошла катастрофа с тяжелейшими последствиями.

Однако сам факт, что проблема не замалчивалась, выгодно отличал новейшую политику в области СМИ от того, что происходило прежде, когда о подобных происшествиях вообще было не принято информировать население. Стоит заметить, что ликвидацией последствий аварии на Чернобыльской АЭС от Министерства обороны руководил Валентин Иванович Варенников, будущий узник Матросской Тишины по делу ГКЧП.

Так, к 1987 году появилась гласность – новое увлечение Горбачева. Но она была ему нужна не только как средство превращения техногенной катастрофы в триумф воли советского человека, спасающего природу и общество от радиоактивного загрязнения, но и для более важной для него цели – шельмования партаппарата, который к тому времени он стал считать своим главным противником, тормозящим его начинания. Вторым инструментом для этого стали состязательные выборы («демократизация»). В конце января 1987 года состоялся январский пленум ЦК КПСС, на котором Горбачев выступил с докладом «О перестройке и кадровой политике партии», в нем он и наметил вышеуказанные изменения в политике. В некотором роде кадровую политику генсека можно считать аналогом 1937 года или культурной революции в Китае – избиение кадров внизу руководителями сверху при помощи низов. Как Иосиф Виссарионович Сталин или Мао Цзэдун считали, что аппарат недостоин вождей, так и Горбачев полагал, что именно низовое и среднее звено партии мешают ему добиваться результатов.

«Результаты» не замедлили сказаться. И «прорвало» там, где Горбачев менее всего мог ожидать, – в национальном вопросе. К 1985 году СССР был вполне авторитарным государством (кому нравится, может называть его «тоталитарным», суть не в терминах-обзывалках, мало чего объясняющих), в котором все уровни власти, сверху донизу обязаны были проводить (и проводили) волю Кремля. Национально-территориальное устройство в форме пятнадцати советских республик являлось чистой фикцией. Скорее, местные центральные комитеты партии служили удобной, исторически устоявшейся формой управления. Для пропаганды было нужно представлять историческую Россию в форме «федерации». Страна же была сугубо унитарной, без малейших поползновений к какой-либо своеобразности окраин, если не брать в расчет искусство и образование, «национальные по форме и социалистические по содержанию».

На бытовом уровне вполне могли соседствовать национализм какой угодно формы (большого народа – «великодержавный», по словам Ленина, малого – наполненный всевозможными фобиями и мифами, направленный против кого-то, или самодостаточный – основанный на бахвальстве) и гордость за принадлежность к сверхдержаве.

Официальный курс власти мало изменился за 70 советских лет. Россия так и оставалась разрубленной на 15 частей во главе с РСФСР – как бы этническим ядром русского народа. У РСФСР не имелось ни своей компартии, ни Академии наук, ни собственного МВД, например. Этим подчеркивался ее статус полуметрополии, первой среди равных, но что ощущалось скорее как неполноправность и эксплуатация в пользу национальных окраин, которым дается и позволяется больше.

Большинство республик – как союзных, так и автономных – не имели под собой никакой исторической традиции. Более того, иные нации были созданы большевиками вместе с республиками – случай среднеазиатских Узбекистана и Таджикистана, например, равно как и Молдавии. Но даже такие республики с четкой этнической основой, как Казахстан или Киргизия, были выделены из РСФСР лишь в 1936-м, а Татария или Башкирия не выделялись на том основании, что они со всех сторон окружены Россией. То есть процесс деления страны шел не снизу, под напором национальных чувств, что как-то еще могло оправдать построение СССР, а сверху – в угоду передовым теориям. Доходило до абсурда: крошечные по численности ненцы имели аж три автономии – Ненецкий, Ямало-Ненецкий и Таймырский (Долгано-Ненецкий) автономные округа. У бурят также помимо собственно Бурятской АССР было еще два округа – Агинский и Усть-Ордынский.

Большинству населения было свойственно двойное самосознание – принадлежность к своей республике (национальности) и к СССР как к «большой родине» (за исключением, пожалуй, собственно русских, что имело впоследствии большое значение). Антирусский (он же антисоветский, если так можно выразиться) бытовой национализм тлел лишь в республиках Прибалтики, но он никак не мог считаться чем-то таким, что могло препятствовать Центру в осуществлении каких-либо планов.

Горбачев же своей политикой спровоцировал кровавый водоворот, погубивший десятки тысяч жизней, сделавший миллионы людей беженцами и лишивший в конце концов его самого власти. Первый кризис возник буквально на пустом месте, в тишайшем Казахстане, где титульное население после освоения целины составляло меньшинство. Желая избавиться от первого секретаря ЦК Компартии Казахской ССР Динмухамеда Кунаева, которого он считал брежневским прихвостнем, Горбачев в декабре 1986 года направил на эту должность русского Геннадия Васильевича Колбина, прежде первого секретаря Ульяновского обкома. Мирные, в городах в массе своей обрусевшие казахи не выдержали такого унижения (в союзных республиках первые секретари традиционно принадлежали к титульной нации), и на улицы Алма-Аты с протестом вышли студенты. Демонстрацию разогнали, тысячи людей были задержаны. События в Алма-Ате, подобно Чернобылю, стали предвестием грядущих потрясений.

Стоит заметить, что даже там, где до публичных выступлений дело не доходило, недовольство из-за грубых действий Кремля исподтишка накапливалось. Так, в перестройку получило широкую огласку так называемое «Узбекское дело» – о всеохватывающей коррупции в этой среднеазиатской республике. Но в самом Узбекистане его воспринимали именно как антиузбекскую кампанию, направленную против национальных традиций и чувств народа.

Кремль еще при Андропове попытался раскручивать дела о коррупции, связанные с предыдущим руководством. Был арестован зять Брежнева – Юрий Михайлович Чурбанов, являвшийся первым заместителем министра внутренних дел Николая Анисимовича Щелокова, которого, в свою очередь, сняли с работы и исключили из партии, доведя до самоубийства.

На узбекском деле «поднялись» честолюбивые следователи Генпрокуратуры Тельман Хоренович Гдлян и Николай Вениаминович Иванов. Сперва официальные СМИ всячески расхваливали их работу, но затем, когда они стали фабриковать дела, их отстранили от расследования, Гдлян и Иванов обратились за поддержкой в прессу, пошли в политику и стали на время настоящими народными героями, в защиту которых проходили демонстрации. Их избрали народными депутатами, считая, что честным следователям не дает работать коррумпированная верхушка. Они же, в свою очередь, распространяли информацию о взяточничестве высших чинов государства, в том числе Егора Лигачева. Все это негативно отражалось на и так уже донельзя испорченном имидже перестроечной власти.

Настоящим «политическим Чернобылем» стал карабахский конфликт, разразившийся в феврале 1988 года и ставший возможным только потому, что националисты почувствовали, что при Горбачеве смогут безнаказанно проповедовать сепаратистские идеи и собирать под свои знамена народ. Конфликт быстро перерос в настоящую войну с кровавыми погромами, изгнанием сотен тысяч людей по национальному признаку. Однако Горбачев не предпринимал никаких решительных мер по пресечению хаоса и убийств. Более всего генеральный секретарь переживал за свой имидж миротворца. Запоздалые же шаги с привлечением армии, как в Баку в январе 1990 года или как в самом Карабахе в 1991-м в рамках операции «Кольцо», не приносили результата, зато дискредитировали и центральную власть и Горбачева лично.

Несмотря на негативный опыт Карабаха, показавший, к чему приводит в незрелом политически обществе, неспособном к самоограничению, свободное обсуждение радикальных идей и политическая активность (то, что не допустил Дэн Сяопин в Китае в 1989-м, разогнав митингующих на площади Тяньаньмэнь, спасши, таким образом, страну от страшных потрясений), Горбачев решил идти на резкие политические реформы, ибо его страх перед аппаратом был сильнее иных опасений. Он считал, что таким образом сможет создать широкое движение своих сторонников в поддержку перестройки, которую, де, партработники саботируют.

Но помимо национальных проблем постепенно вводимая свобода политической деятельности привела к еще одному неприятному для Горбачева последствию – расколу внутри номенклатуры. И инициатором этого раскола стал его выдвиженец на пост первого секретаря Московского городского комитета (МГК) КПСС – Борис Николаевич Ельцин.

Он родился в 1931-м, в один год с Горбачевым. Но в отличие от него вырос в промышленном городе на Северном Урале – Березниках, ныне Пермской, а тогда – Молотовской области. В 1949-м приехал в Свердловск учиться в Уральском политехническом институте им. С. М. Кирова на строителя. По окончании института 13 лет отработал по специальности, дойдя до должности директора домостроительного комбината. С 1968 года – на партийной работе – завотделом обкома, секретарь и с 1976-го – первый секретарь Свердловского областного комитета КПСС, одного из важнейших и крупнейших в стране. Как видим, карьера Ельцина отличалась от горбачевской тем, что в аппарат он попал сравнительно поздно. Горбачев обогнал его, но в целом они принадлежали к одному поколению брежневских первых секретарей.

В апреле 1985 года волевого и решительного Ельцина – с подачи Лигачева и, разумеется, при согласии Горбачева – перевели в Москву заведующим отделом строительства ЦК КПСС, а вскоре сделали и секретарем ЦК. В декабре 1985-го наступил важнейший этап биографии Ельцина – он становится первым секретарем МГК КПСС, после XXVII съезда избирается кандидатом в члены политбюро.

На посту главы столичного горкома он выполняет задачу Горбачева – чистит Москву от гришинских кадров, усердствуя по части разгона потенциально нелояльных. Уже с первых шагов он привлекает внимание прессы и общественности, выступая непривычно откровенно. Распечатки стенограмм его выступлений начинают ходить по стране. Он приобретает имидж наиболее яркого из перестройщиков. Однако, как и у Горбачева в масштабах страны, у Ельцина ничего не получается в плане улучшения положения дел в Москве. Кроме того, он вступает в конфликт с Егором Лигачевым, не желая слушаться де-факто второго секретаря ЦК.

Ельцин обладал звериным чутьем власти и изменения политической конъюнктуры. Типичный первый секретарь эпохи «застоя», причем из числа наиболее грубых и самодуристых, мгновенно преобразил свой образ, почувствовав, что сейчас будет востребован другой типаж. Он, впрочем, оставался таким же властным и непререкаемым, но на публике играл иную роль – искреннего борца за перемены, противника льгот и привилегий, которыми беззастенчиво пользовался всю предыдущую жизнь, да и сейчас не собирался от них отказываться. Ельцин пару раз проехал в троллейбусе, записался в районную поликлинику, чтобы больше ни там, ни здесь не показываться. Но народу, не знавшему, что такое популизм, такие действия казались чудом.

Ельцин также понял, что в нынешних условиях может сыграть вопреки прежним правилам, учинить публичный скандал, выйти на открытую ссору с Горбачевым – он потеряет нечто в настоящем, но уже в скором будущем сможет с лихвой отыграть, так как времена меняются, политика становится все более публичной, и все важнее оказывается поддержка общества, а не аппарата. Иными словами, Ельцин первым осознал, что перестройка – это всерьез и надолго, и первым начал играть по ее правилам.

На октябрьском пленуме ЦК 1987 года Борис Ельцин выступил с критикой руководства партии и подал в отставку с поста первого секретаря Московского горкома, таким образом ловко сняв с себя ответственность за все провалы в столице. Ельцина в итоге убрали с должности, но оставили в высших рядах номенклатуры, предоставив пост первого заместителя председателя Госстроя СССР – в ранге министра. Времена наступили вегетарианские. С поста в Госстрое Борис Николаевич – при помощи своих помощников, таких как Михаил Никифорович Полторанин, ставший, когда Ельцин возглавлял столичную парторганизацию, главным редактором «Московской правды» – провел успешную кампанию по избранию себя делегатом на XIX конференцию КПСС в 1988 году (формат, возвращенный Горбачевым из небытия, с 1941 года партконференций не проводилось), где выступил уже боевито с требованием о своей «реабилитации» (после октябрьского пленума он в тактических целях каялся) и в глазах общественного мнения предстал олицетворением альтернативы нерешительному Горбачеву, который все более ассоциировался с консерваторами. На Арбате, ставшем уголком свободы слова, продавались значки «Егор, ты не прав!» и «Борис, ты прав!» – отголоски споров на партконференции.

Одновременно начался лавинообразный процесс в печати – следствие «гласности». Газеты и журналы теперь печатали то, что раньше было строго запрещено. Лично для меня гласность началась с публикации в журнале «Знамя» в конце 1986 года романа Александра Бека «Новое назначение», 20 лет пролежавшего в архиве к тому времени покойного писателя. Помню удивительное чувство, которое я испытал, читая роман, – «этого нельзя печатать, это невозможно, но это опубликовано!».

Публикация Бека стала не просто символом и признаком перемен, но и задала тенденцию на ближайшие несколько лет – печатать в толстых журналах прежде запрещенные произведения. Хитом, говоря новомодным языком, стал роман-трилогия «Дети Арбата» популярного советского писателя Анатолия Рыбакова, опубликованный в 1987 году, но написанный, как и «Новое назначение», еще в 1960-е годы.

Тема Сталина (в самом широком смысле этого слова), вброшенная в массовое сознание, становится самой актуальной и обсуждаемой в 1987–1988 годах. И уже на торжественном заседании в ноябре 1987-го, посвященном семидесятилетию Октябрьской революции, в докладе Горбачева в положительном контексте упоминается Николай Иванович Бухарин, а про самого Сталина говорится, что «его личность крайне противоречива». В 1988-м выпускники школ даже не сдавали экзамена по истории (и я в их числе, хотя и готовился поступать на исторический факультет), ограничившись собеседованием, поскольку не было ясности, как трактовать те или иные моменты советского прошлого.

Запускается процесс реабилитации тех, кто не был восстановлен в правах при Хрущеве. Еще в конце 1986 года был возвращен из горьковской ссылки академик Андрей Дмитриевич Сахаров, а в феврале следующего года освобождены диссиденты, находившиеся в заключении или ссылке.

Тогда же в официальных информационных сообщениях опровергается намерение редакции «Нового мира» опубликовать роман Александра Солженицына «Раковый корпус», но без привычных эпитетов типа «литературный власовец», словно речь идет об обычном писателе и обычном произведении.

Наверное, никогда еще в истории России литература и литературные журналы не имели такого значения, как в перестройку. После первых публикаций ранее запретного их тиражи резко поползли вверх, побивая рекорды. То же самое касалось и газет, в 1990-м издание «Аргументы и факты» (до перестройки – жалкое и малоизвестное) установило мировой рекорд по тиражу – 33,5 миллиона экземпляров. Их главреды становятся, наподобие Виталия Алексеевича Коротича в «Огоньке», важными общественными фигурами. Гласность стала реальным достижением и положительным (как тогда это казалось) изменением, инициированным Горбачевым. Перестали глушить радиостанцию Би-би-си, о получении в 1987 году Нобелевской премии Иосифом Бродским не умалчивалось.

Во внешней политике также происходили изменения. В 1985, 1986 и 1987 годах состоялись три встречи на высшем уровне Горбачев – Рейган в Женеве, Рейкьявике и Вашингтоне. В ходе последней был заключен договор о ликвидации ракет малой и средней дальности. В 1988 году уходящий американский президент прибыл в Москву.

Переговоры и встречи с американцами того времени – печальная глава отечественной дипломатии. Одну сторону представляли гордые, уверенные в себе люди, гордящиеся собственной страной и образом жизни, не собирающиеся ничего менять у себя. С другой стороны находились люди, внутренне надломленные, растерянные и откровенно бедные, у которых в голове крутилось: какие гостинцы можно привезти домой? А поскольку дефицитом было почти все, то любая тряпка с заграничным ярлычком вызывала у них восторг и трепет.

Объявленное «новое мышление» было таким же сугубо пропагандистским ходом, как и гласность. Однако на Западе начиналась «горбимания» – неистовое превознесение Михаила Горбачева, как лидера, который начал ломать барьеры холодной войны и отводить мир от опасного противостояния.

Положительные изменения наметились и в Афганистане— в апреле 1988 года в Женеве подписываются соглашения, по которым СССР обязуется вывести свой воинский контингент в течение десяти месяцев. Справедливости ради стоит отметить, что первые три года пребывания Горбачева у власти война в Афганистане шла с неменьшим неистовством и от попыток разгромить моджахедов-душманов в Кремле не отказывались.

В экономике начались процессы, которым тогда еще не придавалось большого значения («куй железо, пока Горбачев» – говорили хитрованы, имея в виду, что все новации не всерьез и не надолго), но которые имели большое значение для последующего развития страны. 5 февраля 1987 года Совет министров СССР принял постановление «О создании кооперативов по производству товаров народного потребления», согласно которому использование наемного труда в кооперативах не допускалось. Но уже 26 мая 1988 года был принят закон «О кооперации в СССР», разрешивший кооперативам заниматься любыми, не запрещенными законом видами деятельности, в том числе торговлей, а также использовать наемный труд.

В сельском хозяйстве с 1988 года внедрялся арендный подряд, на который официально была сделана ставка после апрельского (1989 года) пленума ЦК КПСС. В промышленности развитие определялось принятым в 1987 году законом «О государственном предприятии (объединении)». Предприятия переводились на самоокупаемость и хозрасчет, а их директоров избирали трудовые коллективы. Однако, в отличие от дэнсяопиновского Китая, новоявленные кооперативы, семейные подряды на селе и хозрасчетные предприятия не привели к насыщению потребительского рынка и к экономическому рывку вообще.

Очень быстро кооперативы заняли нишу посредников, а вовсе не производителей. Заниматься производством благодаря существующей правовой и налоговой системе было невыгодно. Оно не приносило таких быстрых доходов, как спекуляция. В сельском хозяйстве появившиеся «фермеры»-арендаторы (характерная замена исконно русского «крестьянина», тогда прошедшая незаметно) также оказались неспособными «накормить страну». Для этого требовалось изменение всей инфраструктуры – снабжение, землепользование, ценообразование. А главное, было непонятно, куда девать все эти мехдворы, огромные сельскохозяйственные комплексы и т. д., кому и в чьи руки их передавать. Поэтому арендаторы могли только существовать при имеющихся колхозах или совхозах.

На предприятиях хозрасчет и выборность руководства привели к снижению производственной дисциплины, развалу устоявшихся связей. С одной стороны, заводы выходили из подчинения министерствам, с другой – начальство де-факто не несло ответственности за деятельность своих предприятий, накапливая долги, по которым должно было расплачиваться государство. Очень быстро директора заводов практически стали несменяемыми.

Население, столкнувшись в реальности с новыми методами хозяйствования, вовсе не возлюбило тех же кооператоров, видя в них преимущественно жуликов. На всю страну прогремело имя кооператора Артема Тарасова, заплатившего 90 тысяч рублей партийных взносов со своей трехмиллионной зарплаты. А в январе 1990-го развернулся скандал вокруг кооператива «АНТ», который попытался вывезти за границу 12 танков Т-72.

* * *

1989 год страна встретила переписью населения. Оказалось, что в СССР проживает 286,7 миллиона человек. Но рост численности почти на 25 миллионов по сравнению с переписью 1979 года мало радовал Горбачева, озабоченного совсем иными делами. Впереди предстояли первые свободные выборы депутатов на I съезд народных депутатов СССР. Поскольку партийный аппарат, по мнению генсека, тормозил преобразования, его следовало подстегнуть выборами, на которых рядовые граждане продвинули бы во власть наиболее активных коммунистов, «прорабов перестройки», как их было принято тогда называть.

Однако задуманные как триумф горбачевской политики выборы оказались его сокрушительным поражением, а главное, потрясли до основания весь механизм государственного управления. Как отмечал британский историк Пол Джонсон, нельзя приводить в динамику империю, она в подобном случае рушится.

Хотя благодаря сложной процедуре избрания большинство на съезде получили представители внешне лояльной Горбачеву номенклатуры, тем не менее в число депутатов вошли и его критики, сплотившиеся в межрегиональную депутатскую группу, – Борис Ельцин (получивший 90 процентов голосов в Москве), Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Аркадий Мурашев. При этом многие первые секретари обкомов проиграли у себя в округах выборы с разгромным счетом.

В результате оппозиционеры были вдохновлены и готовились к новым победам, а номенклатура почувствовала себя преданной Горбачевым и совершенно утратила инициативу, постоянно проигрывая на публичном поле, но еще не смея противиться верховной власти, подчиняясь ей, даже не соглашаясь с политикой, диктуемой из Кремля.

Чтобы предупредить возможные поползновения против себя внутри партийного руководства, Горбачев инициировал на апрельском пленуме ЦК КПСС в 1989 году «добровольную» отставку из ЦК сотни наиболее старых его членов. Не согласился написать заявление только «атомный» министр Ефим Павлович Славский, которому был уже 91 год.

Открытие съезда 25 мая 1989 года и его первые заседания стали главной телевизионной сенсацией, благо они транслировались в прямом эфире. Миллионы советских людей смотрели затаив дыхание выступления депутатов, следили за всеми политическими перипетиями. Хорошо помню, как наш семидесятилетний преподаватель истории КПСС прерывал занятия и шел вместе с нами на кафедру, где имелся телевизор, чтобы не пропустить ничего важного.

Съезд начался с незапланированного выступления депутата Вилена Федоровича Толпежникова, завладевшего микрофоном: «Прежде чем мы начнем свое заседание, я прошу почтить память погибших в Тбилиси!» Затем он потребовал: «Депутатский запрос – назвать имена тех, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в Тбилиси 9 апреля!» Как раз за полтора месяца до начала работы съезда в Тбилиси произошли трагические события: в результате непрофессионально проведенного разгона бессрочного митинга, организованного местными националистами с целью подавления абхазского стремления к независимости от Грузии и переросшего в антисоветское выступление, там погибли 19 человек.

Депутатскую комиссию по событиям в Грузии возглавил ленинградский профессор-юрист Анатолий Александрович Собчак, ставший в те месяцы в СССР широко известной личностью, но чье значение оказалось важнее в свете последующей карьеры членов его команды – Дмитрия Анатольевича Медведева и Владимира Владимировича Путина.

Горбачев, поначалу председательствующий на съезде (к тому времени он уже вновь стал председателем Президиума Верховного Совета СССР – после Громыко), пытался лавировать, стараясь не возлагать на себя никакой ответственности, в том числе за разгон митинга в Тбилиси. Ельцин, не получивший нужного количества голосов при выборах в Верховный Совет, все-таки вошел в него – ему уступил свое место депутат Алексей Иванович Казанник, и возглавил Комитет по вопросам строительства и архитектуры. Так что, несмотря на то, что Юрий Николаевич Афанасьев (долголетний профессиональный комсомольский работник) клеймил депутатский корпус как «агрессивно послушное большинство», на самом деле немногочисленные межрегионалы под фактическим руководством Ельцина вовсе не являлись изгоями и вполне могли навязывать свою повестку, как случилось в марте 1990 года, когда была отменена 6-я статья Конституции СССР о руководящей и направляющей роли КПСС. Партия же с каждым днем все ощутимее теряла контроль за происходящим.

Тяжелейшим ударом как по экономике, так и по политической устойчивости в стране стали шахтерские забастовки лета 1989 года. Бастовали горняки Воркуты, Кузбасса, Донбасса, Караганды. Они выдвигали не только экономические требования, касавшиеся повышения зарплаты, расширения льгот, улучшения снабжения, но и политические. Ходила легенда, что Горбачев поощрял действия бастующих шахтеров против своего руководства: «Вы их давите снизу, а мы их будем давить сверху». Конечно, такого он не говорил, но его действия придавали этому мифу некую основательность.

Важнейшим внешнеполитическим событием 1989 года стал развал социалистического лагеря в Восточной Европе. Первым пал коммунистический режим в Польше, где в августе Тадеуш Мазовецкий возглавил первое некоммунистическое правительство. Затем «бархатные революции» последовали во всех странах Варшавского договора, кроме Румынии, где свержение Николае Чаушеску приобрело насильственные формы.

Легкость падения коммунизма в Восточной Европе объяснялась тем, что Кремль дал свое принципиальное согласие на изменение существующего строя. Без него, разумеется, никакие перемены были бы невозможны. Ликвидация социалистического лагеря стала еще одним фактором деморализации партийного руководства и раздражения политикой Горбачева, «предавшего» геополитические завоевания предшественников.

Судьба Совета экономической взаимопомощи (СЭВа) и Организации Варшавского договора (ОВД) была предопределена. Но наиболее актуальным стал германский вопрос. После падения режима в Германской Демократической Республике (ГДР) было очевидно, что объединение с Федеративной Республикой Германия состоится в ближайшее время. В ходе переговоров 1990 года Горбачев дал «добро» и на слияние двух немецких государств, и на вхождение единой Германии в Организацию Североатлантического договора (НАТО).

Выборы депутатов Верховного Совета СССР были лишь репетицией перед выборами 1990 года – в верховные советы союзных республик. Именно на них Горбачева, ставшего в марте 1990-го «президентом СССР», ожидало унизительное поражение. Команда Ельцина сделала ставку на выборы народных депутатов в Верховный Совет РСФСР, стремясь к получению большинства, и формирование собственного правительства. Уже тогда Ельцин списал со счетов СССР как целостное образование, понимая трудность овладения властью в его масштабах.

86 процентов избранных российских депутатов были членами КПСС, что поначалу могло утешить Горбачева – народ, мол, поддерживает коммунистов, однако итоги голосования уже по первому вопросу – избранию председателя Верховного Совета РСФСР – показали всю иллюзорность упований на партийность. Хотя Горбачев и инструктировал депутатов-членов КПСС голосовать против Ельцина, именно его большинством голосов избрали председателем с третьей попытки. Так «демократы» получили впервые в свои руки государственную власть. Правда, сформированное ими правительство Ивана Степановича Силаева реформаторским считаться могло лишь условно, его глава, выходец из ВПК и крупный советский чиновник, никакими рыночными взглядами прежде не отличался. Одновременно председателями Моссовета и Ленсовета были избраны Гавриил Харитонович Попов и Анатолий Александрович Собчак.

12 июня 1990 года съезд принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, предусматривавшую верховенство российского законодательства по отношению к союзному. Тогда это трактовалось как начало освобождения России, которой незаметным образом обрубили территорию до границ XVII века, от гнета некоего «Центра». То, с какой легкостью «клюнули» на эту идею депутаты, наглядно демонстрирует, какая сумятица царила в то время в умах людей!

В республиках Прибалтики выборы привели к триумфу сил, твердо нацеленных на вывод Литвы, Латвии и Эстонии из состава СССР, что они и не замедлили сделать, заявив о собственной независимости, пока что не признанной Западом. Националисты одержали победу на выборах в Армении и Грузии, в последней к власти пришел карикатурный Константин Симонович Гамсахурдиа, усугубивший своей политикой межэтнические конфликты в Абхазии и Южной Осетии. В Молдавии главой правительства стал вполне маргинальный Мирча Георгиевич Друк, организатор похода на Гагаузию, чье стремление к воссоединению с Румынией привело к возникновению приднестровского конфликта.

После выборов в республиках ситуация в СССР развивалась катастрофическим образом. Горбачев терял руль управления разваливающейся страной. В июле 1990 года на XXVIII съезде КПСС Борис Ельцин с трибуны объявил о выходе из партии. Впрочем, простой народ все меньше интересовался политическими интригами в верхах, его внимание было сосредоточено на тяготах выживания в условиях усугубляющегося экономического кризиса. Горбачевские реформы привели к дополнительному обнищанию и без того небогато живших советских людей.

Попыткой провести совместные экономические реформы СССР и РСФСР стала инициатива Станислава Сергеевича Шаталина и Григория Алексеевича Явлинского, известная как программа «500 дней». Абсолютно утопическая и нереалистичная (первый этап – 100 дней – приватизация, второй – 150 дней – либерализация цен, третий – 150 дней – стабилизация рынка, четвертый – 100 дней – начало подъема), она тем не менее увлекла многих – еще одно свидетельство отсутствия понимания того, что надлежит делать, как у верхов, так и у низов. Тут стоит заметить, что в период поздней перестройки огромную популярность получили экономисты, воспринимаемые населением как оракулы. Не имея никакого практического опыта управления, оторванные от жизни схоласты, начитавшиеся модных книжек, они уверенно вещали относительно темпов и курса реформ, а ряд из них были весьма ловкими интриганами и умели преподнести себя публике. В политическом плане отказ от «500 дней» сыграл против Горбачева, выставив его противником быстрых рыночных перемен, и заставил его убрать в конце года с поста главы Совета министров СССР совершенно растерявшегося Николая Рыжкова. Тогда же драматическим образом ушел в отставку министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, объявив о ней прямо на трибуне съезда и намекая на неких врагов перестройки, вынуждающих его поступить таким образом.

В сентябре 1990-го произошло еще одно событие, по-своему знаковое. «Комсомольская правда» и «Литературная газета», общим тиражом 28 миллионов экземпляров, опубликовали статью Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию?». Писатель и мыслитель высказывал вполне актуальные и разумные опасения: «Часы коммунизма – свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами». Но мелочно-суетливая Россия не желала слушать своего пророка. Не нравились ни предостерегающая интонация (хотелось верить в возможность скорых перемен к лучшему), ни предлагаемые рецепты, которые, излагаемые не привычным трафаретным газетным языком, не соотносились с вбрасываемой «перестройщиками» тематикой. Солженицын казался выжившим из ума и оторванным от советских реалий человеком, смотрящим в прошлое, а не в будущее. Как он сам потом признал: «…услышан я, к сожалению, не был. Не был понят». Публикация его «Архипелага ГУЛАГ» также не стала событием, несмотря на всё муссирование антисталинской темы.

Тут важно напомнить, какое место занимала в общественной жизни 1988–1991 годов тема «культа личности». Журналы и газеты были переполнены статьями, воспоминаниями, архивными публикациями о том времени. После десятилетий замалчивания такого количества преступлений это было вполне объяснимо. Однако произошел явный перекос – вся энергия тратилась на обсуждения событий 60—40-летней давности, в то время как тому, что происходило здесь и сейчас и что определяло путь страны на будущие десятилетия, уделялось куда меньше внимания и интеллектуальных усилий. Получили хождение самые легкомысленные и прямо бредовые идеи, касающиеся и политики, и экономики. Переход к рыночным отношениям в стране с гиперцентрализованной, монополистической экономикой мыслился как плевое дело. Сделать все, «как на Западе», было девизом дня, без понимания того, какой путь прошел Запад, чтобы достигнуть своего уровня жизни.

Но раскручивание антисталинской темы имело и четкую политическую цель – за репрессии должно было ответить нынешнее поколение партийных работников, к террору никакого отношения не имеющее. Таким образом, ударяя по Сталину, били по партаппарату, дискредитируя его. Кроме пряника в виде «жизни как на Западе», массам предлагалась и жертва – все тот же партаппарат, или, говоря словами Гавриила Попова (бывшего секретаря комитета комсомола МГУ), административно-командная система, с которой необходимо было покончить. Главной темой, которая разжигалась в этой сфере и на которой легко можно было избираться и собирать митинги, стали привилегии аппарата. Обкомовские дачи, продовольственные пайки доминировали в обличениях. В Полтаве, например, в 1990 году попала в аварию обкомовская машина, из багажника которой выпала дефицитная колбаса. Незамедлительно собрался народ, который отправился митинговать к так называемому «обкомовскому дому», обитатели которого всерьез опасались штурма и погромов. Так легко было завести людей на теме «партработники съели всю нашу колбасу в спецбуфетах». Психология народных масс периода перестройки вообще интересна сама по себе. Взвинченные люди легко отзывались на самые дикие предложения, верили самым неправдоподобным слухам, дополнительно себя накручивали, доходя до крайней степени общественной истерии и психоза. Неудивительно, что массы становились легкой добычей авантюристов и шарлатанов – как политических, так и медицинских, наподобие Анатолия Кашпировского, под сеансы которого засыпала вся страна, или Алана Чумака, заряжавшего по телевизору воду.

Тема культа личности в совокупности с темой привилегий падали на благодатную почву. Журналист Николай Троицкий вспоминает: «Могу еще раз поделиться собственными ощущениями в те годы: советская власть до такой степени за(…) – именно так, более мягкое слово тут неуместно, что любой выход из нее, пусть самый экстремальный, казался благом». Популярные песни того времени отражали это настроение – «Россия» Игоря Талькова («Листая старую тетрадь расстрелянного генерала, / Я тщетно силился понять, как ты могла себя отдать / На растерзание вандалам»), «Поручик Голицын» Михаила Звездинского с ее тоской по золотому добольшевистскому времени или «Как все» Евгения Куликова («Все мы привыкли, надо признаться, / Из серой массы не выделяться»).

К властителям дум не предъявлялось никаких моральных требований. Вчерашние комсомольские и партийные работники, сотрудники советской печати, успевшие вовремя перекраситься, объявляли себя демократами и клеймили тех своих вчерашних коллег, которые не успевали или не желали поступать подобным образом. Анатолий Собчак вступал в КПСС в 1988-м, чтобы выйти из нее в 1990-м.

Для картинки нравов и состояния умов того времени поучителен следующий факт: с началом перестройки начали критиковаться уродливые и античеловеческие явления в армейской среде, названные «дедовщиной». Одним из следствий этого стало возобновление в 1989 году отсрочки от службы в армии для студентов вузов в течение срока обучения (отмена этой отсрочки приблизительно с 1985 года добавила много непопулярности власти, – призывать стали даже из МГУ). Но вот сами призывники, да и старослужащие, периода перестройки вовсе не ассоциировали себя с новыми веяниями. Приходя с гражданки в армию, они воспроизводили те образцы поведения, которые сложились до них, и кто-то другой, в данном случае офицеры, должен был бороться с дедовщиной, а не они сами.

Забытыми ныне, но важными темами 1989–1991 годов были переплетающиеся между собой темы русского национализма и еврейской эмиграции. К 1985 году выезд евреев из СССР упал до минимума, власти в условиях ухудшения отношений с Западом пошли на меры, ограничивающие эмиграцию. При Горбачеве число уезжающих начало расти и, после снятия большинства барьеров, резко взлетело вверх к 1990 году, когда страну покинуло 205 тысяч евреев. Всего за три года – 1989–1991 – из Советского Союза уехало в США и Израиль около 470 тысяч евреев. Были сняты и прежние ограничения при зачислении «лиц еврейской национальности» на механико-математический факультет (мехмат) МГУ. Евреи составляли заметную прослойку среди активистов перестройки, достаточно вспомнить Илью Заславского или Анатолия Шабада. В нарождающемся русском бизнесе они вообще доминировали – в том числе благодаря родственным связям с заграницей, откуда могли перенимать как опыт, так и получать первоначальные инвестиции. Олигархи, получившие известность в 1990-е и позже, стартовали именно тогда – Борис Березовский, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский, Виктор Вексельберг, Михаил Фридман и прочие.

Однако именно в этот период, когда перед евреями открылись все пути, началась оголтелая кампания против «русского фашизма». Несколько лет подряд к 20 апреля (дню рождения Адольфа Гитлера) Москва полнилась слухами о предстоящих еврейских погромах, о том, что на дверях соответствующих квартир для погромщиков наносятся знаки. Создание глубоко маргинального общества «Память» вызвало буквально взрыв возмущения. Аутсайдеры и фрики из «Памяти» благодаря информационной буре попали на первые полосы газет. И это при том, что на выборах 1989–1990 годов почти ни один активист-националист в парламент не прошел. Более того, под давлением писателей из ассоциации «Апрель» был арестован и осужден Константин Владимирович Смирнов-Осташвили, один из лидеров «Памяти».

Почему в общественное мнение была вброшена тема русского фашизма, антисемитизма и грядущих погромов – сказать трудно. Если рассуждать с конспирологической точки зрения, то можно было бы выдвинуть гипотезу, что МОССАД и «Сохнут» проводили кампанию по дезинформации евреев с целью побудить их к массовому выезду из СССР в Израиль для улучшения демографической ситуации (с 1990 года США под давлением израильского правительства запретили эмигрировать в Америку по выездной израильской визе, и потому советские евреи вынуждены были ехать именно на «родину предков»). Но на самом деле это было отражением застарелых фобий и предрассудков так называемой либеральной интеллигенции, на тот момент прорывавшейся к власти и нуждавшейся в создании подставных противников, своего рода мальчиков для битья.

Мрачной стороной перестроечного времени стали теракты и попытки угонов самолетов, отражавшие еще один «бзик» ошалевшего населения, – бежать из СССР любой ценой. На всю страну нашумело дело семьи Овечкиных, когда семейный джазовый ансамбль под руководством матери захватил пассажирский самолет, что привело к человеческим жертвам. В Орджоникидзе преступники захватили в заложники автобус с детьми с требованиями выкупа и последующего перелета в Израиль. Группа уголовников угнала в Пакистан самолет из Нерюнгри. Апофеозом стала попытка покушения на Михаила Горбачева во время ноябрьской демонстрации в Москве на Красной площади в 1990 году, совершенная психически неуравновешенным Александром Шмоновым из Ленинграда. И как по иронии, 15 октября Михаил Горбачев был удостоен Нобелевской премии мира – когда по Советскому Союзу вовсю полыхали конфликты – от Приднестровья до Ферганской долины.

В новый, 1991 год страна вступила без главы правительства. Николай Рыжков, оказавшийся в больнице после обширного инфаркта, 26 декабря подал в отставку. Зато через день у Советского Союза появился вице-президент – Геннадий Иванович Янаев, до того совершенно неизвестный стране деятель. С марта 1990-го Верховным Советом, становящимся все более непослушным, управлял его новый председатель – Анатолий Иванович Лукьянов. В том же декабре министром внутренних дел вместо Вадима Викторовича Бакатина стал Борис Карлович Пуго, его первым заместителем – боевой генерал-«афганец» Борис Всеволодович Громов.

А в январе 1991-го страна наконец обрела нового премьера – Валентина Сергеевича Павлова. Такое название должности было официальным – «премьер-министр Советского Союза» (вместо «председатель Совета министров»), а правительство теперь стало «кабинетом министров». Замена на эти иностранные слова подчеркивала устремление на Запад. Должность Горбачева – «президент» тоже звучала обнадеживающе по-американски. Именно тогда в русском языке началась новая волна бесконечных заимствований, начиная с «фермеров», как стали называть крестьян, и заканчивая «компьютерами», вытеснившими ЭВМ.

В ночь с 12 на 13 января 1991 года произошли столкновения в Вильнюсе – столице Литвы, еще в марте 1990-го объявившей о своем выходе из СССР. Погибли 15 человек, пытавшихся воспрепятствовать захвату десантниками и группой спецназа «Альфа» телевизионной башни. Хотя вся акция проводилась по приказу из Москвы, ответственности за нее никто на себя не взял. Горбачев заявил, что ничего не знал о происходящем, – либо солгав, либо показав, что не контролирует силовые структуры. В те же дни происходили столкновения с ОМОНом в Риге, где погибли семь человек.