Читать книгу Порномания - Максим Брискер, Максим Черников - Страница 2

Итак, последний рабочий день закончен, клетка открыта, и я, вольная пташка, выпархиваю из нее. Но во мне нет той радости, которая обуревала меня всего полчаса назад. Предвкушение свободы почему-то сменилось тягостным чувством. И все же я стараюсь вести себя сообразно тому настроению, которое должно быть у того, кто уволился и кто больше не нуждается в работе, в заработке…

Вот я «весело», как можно беззаботнее, спускаюсь в метро, иду по унылым коридорам ― маршрут мне знаком настолько, что я могла бы безошибочно пройти по нему с завязанными глазами. Но сегодня я несколько раз путаюсь, пропускаю «свои» переходы, задеваю людей и не извиняюсь, не могу сказать ни слова, как будто ком в горле застрял. В ответ они тоже толкаются и шипят что-то злобное вслед. Я не могу разобрать ни одного слова, только слышу угрожающее шипение. Мне кажется, что, если я оглянусь, то увижу настоящих змей, кобр, раздувающих свои капюшоны. Я содрогаюсь и прибавляю шагу.

Проходя по переходам и стоя в вагоне, я вижу тех просящих о помощи несчастных, которых вы тоже видите каждый день. Картина, к которой я и вы давно привыкли. Они ― неизменный фон моих и ваших перемещений по подземному миру, по московскому метро, по этому урбаническому царству Аида. Я давно стараюсь не жалеть их ― да-да, я хорошо усвоила, что «жалость раздражает, оскорбляет и унижает». Но чего же тогда им всем здесь надо, как не жалости? Денег? Боюсь, не только. Сочувствия? Именно. Я не жалею их, но сочувствую им. Это разные вещи. И, хоть они вызывают в моей душе особенную боль в этот день, я не подаю милостыни ни одному из них. Потому что я в полной прострации. Не могу протянуть руку с мелочью, как делаю это почти всякий раз, когда встречаю их.

Давайте я подробнее расскажу вам о том, что вижу, пока иду, «свободная и беззаботная», по этому белому коридору с ярким, слепящим светом, коридору, совсем не похожему на мрачное царство Аида, которое охраняет пес Цербер. Простите меня за эти мифологические отступления. Итак, картина первая: совсем молодой парень без рук, с табличкой на шее, на которой написано «Помогите на протезы». Когда я кидаю на него взгляд, он как раз зевает во весь рот – трогательный в своей «нормальности» и «обыкновенности» жест, от которого слезы наворачиваются на глаза.

Картина вторая: в вагоне поезда я обращаю внимание на мужчину без одной руки и с ужаснейшей вмятиной на голове. «Как он вообще выжил?» – думаю я, глядя на него. Уверена, этот немой вопрос задают все, кто его видит. Мужчина идет по вагону и собирает милостыню в пакет, на котором крупными буквами написано DIOR. Сидящие и стоящие в вагоне мужчины, многие из них одинакового с ним возраста, кидают мелочь или купюры в пакет и поспешно отворачиваются. Женщины смотрят на мужчину странно ― я не могу расшифровать их взгляды, хотя, по идее, должна их понимать. В их взглядах есть какая-то тайна, которая на поверку может оказаться чем-то отвратительным.

Я выхожу на одной из центральных станций: сегодня мне можно прогуляться не спеша. Не так, как раньше, после рабочего дня и перед таким же новым рабочим днем, все время смотря на часы и прикидывая, сколько потребуется времени на то, чтобы добраться сначала до ближайшего метро. И затем ехать до моей станции, обычно с одной или даже двумя пересадками. Далее от станции метро до дома пятнадцать минут быстрым шагом. Прийти домой, наскоро поесть и рухнуть на диван, не снимая офисной одежды, и заснуть как убитая. И проспать так до часа ночи, потом встать, как сомнамбула, снять одежду, кое-как расстелить кровать, нырнуть под одеяло и продолжить спать до восьми утра. И подскочить наутро по первому звонку будильника.

***

Анна выходит на запруженную людьми улицу. Весна, пусть не теплая, но уже заявляющая о своих правах, встречает ее. Она с трудом концентрируется на дороге, ужасно рассеянна, мысли ее кружат где-то не здесь. Чуть не налетает на женщину средних лет в зимней куртке, та чертыхается и бормочет что-то ей вслед. Через минуту ей больно наступает на ногу парень в красных кедах, с тоннелями в ушах и в наушниках. Анна вскрикивает, парень проходит мимо, даже не посмотрев на нее. Растерявшись, Анна врезается в коляску, которой управляет нервная мамаша, и получает сполна. Равнодушно выслушивает ее претензии: «Эй! На дорогу смотреть кто будет? Вот дура, ребенка мне загрохаешь! Идиоты одни кругом…» И в следующее мгновение едва не сбивает деда с костылем. Он, как будто ласково посмотрев на нее, спрашивает обиженно: «Дочь, ты чего?» И вдруг громко, визгливо, как баба, начинает голосить: «Че, совсем охренела? Смотри, куда идешь! Уууу, шалава!» Замахивается на нее костылем. Анна поспешно сворачивает в переулок, в котором почти нет людей, останавливается, вытирает отчего-то набежавшие слезы, сморкается в бумажный платок и выбрасывает его в заплеванную урну, пространство вокруг которой сплошь усеяно окурками и белыми харчками.