Читать книгу Эдипов комплекс - Максим Брискер, Максим Черников - Страница 10

Вечер 20 марта. Мать кричит в бреду: «Мама, мамочка! Бабочка!» Откуда взялась эта бабочка? Но я слышал, как она ее настойчиво звала… Может, это так трансформировался ангел, которого она якобы видела еще в больнице? Она начала говорить в точности как ее мать, Татьяна Никитична. Та вместо «Ч» произносила «Щ». Теперь ее дочь бредила и кричала: «Бабощка! Бабощка!» И вдобавок ее изображала: подбирала под себя ноги и вытягивала руки, словно это были бабочкины крылья. Прекратив метаться, лежала на кровати и стонала так, словно ей было хорошо, это были последние мгновения. Мне было неловко от ее криков.

Брат сидел молча рядом, потом посмотрел на меня и нарушил молчание извиняющимся тоном: «Вот, сейчас, совсем скоро уже…» Как будто меня это утомляло! Я посмотрел на него с недоверием: что он такое говорит? Он был прав: вот и последний миг, мать широко открыла глаза, они осветились удивительной синевой, у нее был абсолютно ясный взгляд, которым она смотрела прямо на нас. В следующее мгновение все стихло, глаза стали непроницаемым, мутным стеклом, она вытянулась и замерла.

Мы в едином порыве потянулись друг к другу, зарыдали и обнялись крепко. Никогда больше я не чувствовал с ним такого единения, мы были одним целым и по-настоящему понимали друг друга.

Я долго всматривался в эти успокоившиеся черты, в это лицо, ставшее восковым, в этот еще более заострившийся нос, делавший ее немного похожей на лисичку (отец так называл ее, когда был в хорошем настроении). Брат же в это время искал платок, чтобы подвязать ей челюсть. Потом он упрекал меня за это. Мне, честно говоря, было наплевать на все это, я смотрел не отрываясь в каком-то помешательстве, стараясь как можно лучше все запомнить.

В тот момент мне казалось, что я запомнил все и навсегда, до детали, до черточки. И с каждой попыткой восстановить картину произошедшего я вспоминал все меньше и меньше.

Но главное все-таки не забыто: 20 марта, поздний вечер, мать, лежащая неподвижно в комнате, на диване. Я и старший брат рядом, наши лица влажные от слез. Какая она стала тихая! Эта плоть, она лишь недавно дышала, неразборчиво говорила и хрипела, звала свою мать, притворялась бабочкой. Теперь она замолчала, отныне она всегда будет молчать. Я почувствовал холод, поднимавшийся из самой глубины этого тела, и понял, что он будет лишь нарастать. Брат сообщил о случившемся отцу, тот дополз до дивана, на котором лежала мать, тыкался мокрым от слез лицом в ее остывающее тело. Мне показалось, что он старался не смотреть на нее – видимо, не мог вынести этого зрелища. Его сознание пыталось отгородиться от того, что произошло. Я почти ненавидел его за это. При этом сам ловил себя на мысли, что смотрел на это холодно, отстраненно, словно это были не мои родители, а актеры, очень хорошо игравшие свои роли, словно не было никакой смерти, словно ничего не изменилось. Вот сейчас актриса встанет с дивана, улыбнется и спросит: «Ну как? Понравилось?» Да, очень понравилось. Ты так хорошо играла, что берет оторопь. Так, что это выглядело реальным. Браво!

Через некоторое время пришла ее старшая сестра с мужем, заплаканная. Она знала, что это случится совсем скоро. Но к смерти нельзя быть готовым. Потом она скажет мне: «Когда ушла Люба, я так хотела умереть! Просила об этом бога, но он не услышал».