Читать книгу Художник войны - Максим Бутченко - Страница 4

Через неделю Антон уже устраивался на шахту. Впрочем, сперва ему предстояло пройти двухмесячные курсы и впервые спуститься под землю. Путь туда начинается с переодевания в одежду шахтеров: робу, портянки, резиновые сапоги.

Кое-как набекрень натянув каску, Антон смело ступил в ламповую – небольшое помещение, где стоят длинные прямоугольные, похожие на шкафы, приспособления для зарядки коногонок – шахтерских светильников. Внизу «шкафов» – углубления для самоспасателей – бочкообразных предметов весом в полтора килограмма. При возникновении пожара в шахте пламя и дым быстро распространяются за счет узкого профиля горных выработок и вентиляции. В таких ситуациях шахтер должен «включиться»: особым способом надеть дыхательную трубку самоспасателя, закрыть нос прищепкой и надеть очки – иначе его ждет мучительная смерть от удушья. Сколько раз после пожара находили скрюченные тела шахтеров, рядом с которыми не было самоспасателя (таскать эту бандуру тяжело, поэтому самоспасатель часто прячут в выработках, а при выезде выносят на поверхность), либо же шахтер неправильно «включился», и прибор не заработал.

Получив коногонку, респиратор и самоспасатель, Антон двинулся к людским площадкам. В обычном мире это называется «лифтом» – клеть, подвешенная на прочном канате, который ведет к подъемной машине.

Первый спуск для шахтера – «первая брачная ночь». В этот миг ломается представление о мире, состоящем из одной плоскости. Перед человеком вдруг открывается двухмерное пространство. Поверхность и шахта – два противоположных понятия, словно море и суша для моряка или воздух и земля для летчика. В душе шахтера, работающий он или бывший, они останутся навсегда.

– Давайте, ребятки, заходите быстрее, – подгоняла «новобранцев» немолодая «стопорная» – она следила за тем, чтобы все сели в клеть и давала сигнал о спуске или выезде. А «ребятки» жались друг к другу, как уличные котята к мамке.

– Главное, чтобы канат не порвался, а то будут оскребать нас от стен, – деловито говорил парень, покрытый юношескими прыщами.

– Не боись, других пришлют, – хехекнул их инструктор.

Все приготовились. «Стопорная» нажала на сигнал. И Антоново девственное восприятие жизни разорвалось в момент, когда клеть резко рванула вниз, на почти километровую глубину. Уши заложило, ноги задрожали от внезапной нагрузки, а тело приготовилось к удару. Казалось, клеть мчится, падает вниз, словно во чрево неведомого гигантского существа. Этот древний дракон, рожденный во времена, когда на земле только появилась жизнь, поглощал их. Они падали, минуя носоглотку, пищевод, и, кажется, сейчас разобьются вдребезги, упав на дно желудка… Но клеть мягко притормозила, и шахтеры вывалились из нее, как шпроты из банки. Впереди виднелся угрожающий контур темной, словно черная дыра, выработки. Казалось, все фигуры, которые уходят вглубь, пропадают, а свет их «коногонки» проглатывают сгустки мглы. Этот дикий первобытный страх перед темнотой и неизвестностью всегда будет преследовать шахтеров. И даже когда они привыкают к непроглядной тьме, боязнь неизвестности каждый раз преследует их. Может быть, поэтому большая часть работников шахты после смены «идут на “бутылек”» – прикладываясь к трехлитровой банке самогона с минимальным количеством закуси, пробуют залить литрами спиртного это бессознательное пугающее чувство и забыться.

Но для Антона первый день был ознакомительным. Пройдя по выработкам, он с группой таких же новичков собирался на выезд, к людским клетям. Уже направляясь назад, они стали свидетелями того, как в длинной выработке сошел с рельс небольшой (весом 1,5 тонны) вагон. Как говорят шахтеры, забурился. Один из рабочих с помощью подбоины – короткого ствола дерева (обычно это – кусок сосны), «важил»: заведя один конец древесины под колеса, наседал всем телом на другой, таким образом поднимая всю вагонетку на несколько сантиметров. В это время его напарник завел колеса на рельсы, и все – вагон разбурен. Но в момент ваги шахтер, мужик лет тридцати пяти, поскользнулся, и подбоина со всей силы стукнула его по коленной чашечке. Грохот опустившейся вагонетки совпал с глухим криком травмированного – от силы удара коленная чашечка захрустела, как французская булка. Помогать травмированному кинулись все. Антон тянул его на носилках к людской клети вместе с седым стариком с глубокими морщинами.

– Ты сегодня первый день? – спросил старик и, не дождавшись ответа, продолжил: – Вот, сынок, на шахте, как на войне: не убьет, так покалечит.

Еще не раз Антон вспоминал того старика… А потом начались трудовые будни. В шахте Антон сперва был рабочим: ставил колеса вагонетки на рельсы, тягал лес, защищал ленточный конвейер от ссыпавшейся угольной массы.

Однажды в ночную смену он сидел на пересыпе – конструкции из сваренных листов железа, наподобие желоба, предназначенного, чтобы уголь из одного конвейера сыпался на другой. Двигатели равномерно гудели, темнота обволакивала. Антон сидел, опираясь спиной на распил, свет коногонки выхватывал из плотной тьмы струящийся угольный ручеек, который с хрустом, шумом и гулом падал с пересыпа.

Самые тяжелые ночные часы для шахтеров – ближе к 4 часам, тогда сильно клонит в сон, организм перестает бороться, а однообразный шум конвейера и ссыпающейся массы полезного ископаемого подобны колыбельной.

И Антон провалился в сон. Именно провалился – так быстро его опутали сети Морфея, что он не успел даже сказать себе вслух: «В шахте спать нельзя». И правда, за сон в шахтных выработках, если поймают, выгонят. Каждую смену в выработки опускаются инженеры по охране труда или, как их называли, «6-й отдел». Дело в том, что в советское время в КГБ существовал «6-й отдел» – он занимался экономической контрразведкой и промышленной безопасностью. Вот шахтеры и обозвали службу охраны труда «гебистами» – уж больно не любили они их.

И все же тогда, в ночную смену, не обращая внимания на опасность быть пойманным, Антон погрузился в сновидение.

Он очутился в степи. Выгоревшие за лето холмы волнами уплывали куда-то в горизонт. Облезшие кусты рваным пятном покрыли ближайшую низину. Справа виднелись ряды тополей. А слева лента грунтовой дороги, словно брошенная кем-то на поверхность степи, причудливо извивалась, поднимаясь на бугорки, и мягко спускалась в дол.

Темные облака зловеще нависали над степью. Редкие лучи солнца пробивали серый панцирь туч тоненькими струйками. Он стоял на небольшом холме и смотрел в сторону деревьев. Прохладный ветер гладил его лицо шершавыми ладонями. Одинокая птица кружила в небе. Ему нужно было куда-то идти. Антон ощущал эту потребность в ходьбе, какая бывает, когда хочешь заглушить душевную боль. Передвижение помогает сменить не только окружающий пейзаж, но и создает видимость протекания жизни, ее неостановимого движения, растворяет чувство тупика.

Антон хотел сказать себе, куда следует направиться, но не смог. Словно кто-то сдавил его горло. Теперь он не может издать ни звука. В голове потемнело. Беспокойство, что он больше не управляет своим телом, накрыло его, как колпаком. Приступ паники зародился колючим комочком где-то внутри и потом расплылся по всей груди. Это ощущение собственной беспомощности, помноженное на страх неведомого, захватило в плен Антона.

В отчаянии Неделков замычал и побежал вниз с холма в сторону дороги. И вот когда до линии грунтовки осталось полметра, Антон задел ногой булыжник, упал, растянулся всем телом. Лицо его погрузилось в сухую землю. Тяжело дыша, он перевернулся на спину. Пепельные облака ползли по небу, взбираясь друг на друга, скатывались. От их краев, раздираемых ветром, отрывались куски пепла и серы. Это зрелище очаровывало его. Антон на минутку забыл о своем страхе, всматривался в глубь небес, разглядывал пепельных чудовищ, которые набрасывались в ярости на ближнего своего, хотели растерзать, но зачастую просто обтекали противника.

– Как будто во сне, – вдруг сказал Неделков, даже не удивившись своей возвратившейся способности говорить.

Еще несколько минут он всматривался в воздушное сражение и, когда нагляделся, попытался встать. Приподымаясь, Антон почувствовал тяжесть в животе, словно кто-то привязал к нему тяжёлый предмет. С трудом встал на коленки, потянулся вверх и не смог подняться ни на сантиметр – теперь это тяжелое находилось внутри его самого.

– Черт, этого не может быть, наверное, я болен, у меня опухоль? – сказал он сам себе.

Сделал еще одну попытку и, превозмогая себя, застонал, чуть приподнялся.

Кое-как скрючившись, придерживая руками живот, поплелся по дороге. Антон ощупывал себя и вдруг понял, что живот увеличился в размерах и даже немного выпирает из-под рубашки. Он потрогал пальцами выпуклую окружность и услышал, как кто-то стукнул по стенкам его живота изнутри. В другой бы раз Антон испугался, задрожал всем телом и попытался вырвать чужое из тела, но сейчас на него нахлынул такой покой, и даже – туманное блаженство.

– Это ведь ребенок! – с улыбкой сказал Антон.

Передвигаться вперед уже было не так тяжело. Он пошагал по тропе, изредка вскидывая голову вверх, чтобы поглядеть на проплывающие тучи. И когда ему стало чрезвычайно хорошо – неожиданно живот скрутила дикая боль. Словно кто-то всунул ему лом в кишки и медленно прокручивает в разные стороны – туда-обратно.

«А-а-а, это конец», – подумал Антон и в порыве страдания погрозил кулаком в небо.

И когда боль достигла предела, почти теряя сознание, он почувствовал, как с живота что-то сыпется. Потрогал руками – уголь. Черные куски, как смоль, выпадают из него, как будто его чрево разверзлось на две части и изрыгается угольным потоком. Дикая боль пронзала тело, он стоял посреди дороги, а перед ним образовывалась куча угля. Не в силах больше сдерживаться, Антон орал в небо, чтобы Тот, кто там восседает, помог ему.

Вопль поднимался к пепельным чудовищам, а они словно отбивали его огромными лапами и громко подсмеивались над маленьким человеком посреди степи. Так продолжалось бы еще долго, но внезапно все прекратилось. Чрево закрылось. Поток остановился. Небесные монстры-облака, как ни в чем не бывало, поплыли китами в голубой глади.

Антон плюхнулся на колени. Глубоко дышал и, как казалось ему, еще выплевывал маленькие куски угля. Его рвало, выворачивало наизнанку. Так продолжалось несколько минут, пока он не пришел в себя. И первое, что увидел – большую угольную кучу посреди дороги. И в ту секунду он осознал, что нечто вышло из него наружу. Как будто он перенес кесарево сечение, и из него достали что-то важное, словно извлекли душу. И потеря находилась где-то в середине кучи.

В неистовстве Антон начал разгребать уголь руками, хватал большие куски и отбрасывал их в сторону. Острые края уголин врезались в его ладони, кровь выступала на коже, а он, не замечая ничего, расчищал дорогу. Он раскидывал кучу, но та не уменьшалась. Подняв большой кусок, Антон отбросил его вправо и краям глаза увидел, как в воздухе уголь рассыпался в пыль, а сильный ветер, дувший на него, подхватил угольное облако и унес куда-то назад. Неделков всполошился. Медленно обернулся – позади него образовалась черная стена в воздухе – ветер вздымал угольные пылинки и относил их в легких потоках, но словно что-то преграждало путь позади, какая-то невидимая преграда. И теперь на том месте возвышалась стена из держащейся в воздухе пыли. Антон замер. Это зрелище заколдовывало. Пылинки плавали в воздухе, плотно сбитые друг к другу. Вся конструкция возвышалась над землей и уходила в глубь неба. И вот даже облака уткнулись носом в стену и, словно огромные животные, недовольно урчали, топтались на месте.

Антон открыл рот в изумлении. Угольная стена колыхалась, как живая. И внезапно она сдвинулась с места. Неделков услышал гул, шуршание миллиардов частей пыльной стены, которая начала передвигаться. Антон свистнул от удивления, все еще завороженный зрелищем, но через полминуты понял – стена надвигается на него. Казалось, ничего ему не угрожает, но скорость передвижения стенки нарастала.

Антон встрепенулся, испугался, медленно отступил назад. И тут споткнулся о кусок угля, который все еще валялся под ногами, тело больно приземлилось на землю, а голова ударилась о другую уголину. Боль разрезала голову напополам, но думать о боли было поздно – черный исполин, шевелящаяся мрачная стена надвигалась и вот уже оказалась в полуметре от него.

– Нееееет, только не это, – закричал Антон, проснулся и вскочил с распила.

Он в шахте. Вокруг темнота. Коногонка вырывает из мглы узкий кусок выработки. Никого нет поблизости. Это сон. Прерывисто дыша, он оперся о конвейер. Угольная река все так же перетекала на пересыпе. Монотонность гула двигателей успокаивала. Образы сна медленно растворялись в глубинах сознания.

До конца смены Антон больше не спал. А когда пришел домой, первым делом захотел подойти к Любе, та должна была вот-вот родить. Он вошел в квартиру, в спальной комнате валялись неприбранные вещи. Кровать растелена. Антон снял одежду и натянул домашние штаны. Вытянул мокрое полотенце, которым вытирался в шахтной бане, и повесил его на батарею. Положил мыло на подоконник – сушиться. Люба сидела на кухне и курила. Антон молча подошел к ней, прислонился к ее животу и услышал, как внутри ее утробы, будто на другом конце вселенной, стучит чье-то сердце – еще незнакомое, но уже родное. Такого чувства бесконечного родства он не испытывал никогда. Так продолжалось почти минуту. Ошарашенная Люба смотрела на полуголого мужа, который сидел на корточках и прислушивался к миру, который покоится в ее животе. Никто ничего не говорил. Тишина оплела их своими путами. Словно два, нет, три человека соединились в одну цепь мироздания, круг, который замкнулся. И никто на целой планете не хотел разрывать это единение. Обычно хмурая Люба удивленно улыбнулась.