Читать книгу Руины прошлого - Максим Диденко - Страница 14

Абсолютная тьма. Ничего кроме бесконечной пустоты. Но, как любой свет имеет конец, так и тьма не может длиться вечно. Сначала она зажглась маленькой искоркой, тонким лучиком света где-то в конце очень длинного, казалось, нескончаемого коридора. Юля всеми силами пыталась разглядеть эту точку в обволакивающем ее черном полотне. Было в ней что-то такое притягательное, как в самой яркой звезде посреди ночного неба. Она смотрела на нее и думала, что вот-вот увидит нечто большее, увидит суть, постигнет что-то такое…

Но она ошиблась.

Внезапно точка стала расширяться, все стремительнее и стремительнее она росла, безжалостно вытесняя тьму нестерпимо ослепительным белым светом, принося с собой боль и страх. Яркий свет наполнил все вокруг. Понимая, что больше не способна сопротивляться, она сделала последнее усилие над собой и ее глаза открылись.

Действие транквилизатора уже почти закончилось и, хотя голова еще была словно в тумане, она уже очнулась от странного сна.

Обведя помещение взглядом, ее глаза сделались круглыми и наполненными первобытного ужаса. Все, что она смогла рассмотреть вокруг, было выполнено из белых, похожих на подушки неровностей, если не считать жесткой койки, от которой сквозь тонкую ткань простыни ощущался зловещий металлический холод. Ее руки и ноги были крепко привязаны к бортам койки широкими кожаными ремнями, да так, что пошевелиться не представлялось возможным. Юля, еще даже не взглянув в том направлении поняла – впереди не может быть ничего иного, как металлическая дверь с маленьким окошком, и это привело ее в еще больший ужас. Она осознала, что, будучи рабом своей глупости, отныне стала узником сумасшедшего доктора. И что никто теперь не в силах ей помочь.

Взорвавшись в истерических криках, она пыталась высвободиться, оборвать ремни. В этот момент с металлическим лязгом дверь в комнату отворилась. Сквозь залитые слезами глаза Юля увидела два размытых силуэта в белых халатах. Они направлялись к ней. Одного из них она узнала по голосу. Это был доктор Высоков.

– С добрым утром, милая!

– Пошел ты! – выругалась она все еще онемевшим языком, и попыталась плюнуть ему в лицо, только сухость во рту не позволила ей этого сделать.

– Но-но, – пригрозил он ей пальцем. – Ты же не хочешь еще сутки проваляться без создания, а, солнце? Если хочешь, то… – он обернулся к стоящей за его спиной медицинской сестре.

Юля попыталась успокоиться. Перспектива вновь оказаться отрезанной от реальности ее никак не прельщала, так как лишь в состоянии бодрствования она может знать и хоть как-то контролировать то, что они могли бы с ней сделать. Или ей так казалось. В любом случае, быть в сознании, думала она, гораздо важнее личной обиды и обломков оставшейся гордости.

– Вот и замечательно. – Он снова так по-доброму улыбнулся, словно какой-нибудь старый приятель, внезапно встретившийся ей между рядов супермаркета. Это бесило ее еще больше, но ничего поделать она не могла. Нельзя давать волю эмоциям. – В общем, имей в виду, солнце, за любые доставленные мне неприятности ты будешь получать порцию успокоительного. Ты девочка не глупая, и должна понимать, что частое и длительное применение сильнодействующих средств очень пагубно влияет на мозг. Я ни на что не намекаю, просто хочу, чтобы ты позаботилась о себе. Кто, если не ты. – Высоков похлопал ее по ноге и направился к выходу.

– Что вам от меня нужно? – стараясь говорить спокойным тоном, спросила Юля.

– Нам? Нам-то от тебя совсем ничего не нужно…

Дверь в палату закрылась, оставив несчастную испуганную, лишенную свободы девушку поедать саму себя назойливыми страшными мыслями, которых в ее голове роилось огромное множество. Эти мысли сбивали одна другую, вгрызались в сознание, мешая рассуждать логично. А о какой логике вообще могла идти речь, если во всем, что происходило с ней за последние дни, не было ни капли логики. Ничего из увиденного или случившегося нельзя было объяснить здравым умом. Нельзя было ни понять, ни сделать вывод.

В состоянии крайней озлобленности на саму себя, свои необдуманные слова и поступки, так же, как и на результат всего этого – свое нынешнее положение, она дернула рукой и ощутила, что ремень подался.

Ремень левой руки был расстегнут. «Видимо, этот хрен решил отстегнуть меня, войдя сюда, – подумала она, – только побоялся сделать это открыто, ожидая, что я могу наброситься на него. Вот же урод долбаный. И правильно сделал, ведь я бы ему глазки-то мигом выцарапала одним ловким движением».

Ее сильной рукой была именно правая, потому, чтобы расстегнуть ремень одной лишь левой, ей пришлось немного повозиться. Вскоре она освободила обе руки и следом освободила от ремней и ноги. Ей стало немного легче хотя бы от того, что она больше не связана. Возможно, ее подогревала надежда, что в случае чего она сможет хоть как-то сопротивляться и, если повезет, нанести им какой-то вред. Но пока она лишь села на койку и думала, что же ей все-таки делать дальше.

В этой тишине прошло около двух часов. Может и больше, а может и меньше. Часов у нее, естественно, не было, а время в этой жутко-тихой камере, в которой она слышала даже стук собственного сердца, текло невероятно медленно. Ничего не оставалось, кроме как ждать. Ждать участи, которая ей уготована.

«Может меня просто отпустят, когда поймут, что я уже успокоилась? – думала она. – Это же как с вытрезвителем! А там, когда забирают буйного, даже вусмерть пьяного, его помещают в камеру, в которой он находится покуда не протрезвеет и не успокоится. Черт! Хоть бы, хоть бы».

Зародившаяся надежда позволяла ей выносить эту гнетущую тишину и одиночество, успокаивая саму себя мыслями о скором освобождении. Хотя, другая сторона ее сознания понимала, что верить в подобные сказки было бы крайней глупостью, потому как застряла она здесь очень основательно, и что вряд ли ей кто-либо поможет.

«Дура набитая! – обозвала она себя мысленно. – Сказала бы хоть кому-нибудь, что собираешься снова переться в эту гребаную психушку! Что за глупая башка».

Спустя какое-то время Юля ощутила, что изрядно проголодалась. Желудок урчал без умолку, словно какая-то адская машина, которая не отказалась бы от чего угодно, лишь бы унять этот ужасный голод. Она ведь больше двух дней ничего не ела, если не считать пива и крепкого кофе, пускай и спала большую часть всего этого времени.

Она начала стучать в двери, думая о том, что, если они вломятся сюда, чтобы снова накачать ее наркотиком за буйство, она просто попытается их убедить, что просто очень голодна, и если они ее накормят, то не будет шуметь. «Даже заключенных в тюрьмах кормят», – планировала она воспользоваться этим доводом, отбросив подальше все мысли о дальнейшем сопротивлении, пока не обнаружит слабые места, на которые можно надавить, чтобы сбежать.

Только для начала нужно как-то выбраться из этой комнаты.

Маленькое окошко в железной двери отворилось, и на въехавшей платформе под ним стояла эмалированная миска с какой-то похлебкой, рядом блестящая, цвета нержавеющей стали тарелка с комочком каши и кусочком сливочного масла. В железной кружке какая-то красноватая жидкость. Никаких столовых приборов не было.

– Неужели вы думаете, что я бы себя ложкой убила? – сказала она, наклонившись к окошку и аккуратно заглядывая в него. По ту сторону двери по-прежнему не раздавалось ни звука. – И на том спасибо. Черт, как же я хочу есть. – И с этими словами она сняла с платформы посуду, опустилась на пол и принялась с большой осторожностью пробовать еду.

Слюна во рту собиралась в больших объемах, а сухость во рту мгновенно исчезла, будто бы ее и не было. У еды был просто невероятно вкусный аромат, хотя внешне она вовсе не выглядела аппетитной. «Еще бы, не есть два дня. И дерьмо медом покажется», – подумала она и, взяв одну из мисок с чем-то похожим на куриный суп, приложила к губам и начала пить.

Покончив с обедом, она поставила на платформу всю посуду, которая с металлическим скрежетом в тот же миг исчезла, как и появилась. Через несколько секунд платформа вернулась. На ней стояла кружка с водой и пластмассовая емкость с тремя разноцветными таблетками: красная, желтая и коричневая.

Юля в недоумении застыла.

Чья-то рука с той стороны двери протянула в окошко лист бумаги, на котором было написано несколько слов: «если ты хочешь еще когда-нибудь увидеть еду, то ты должна немедленно принять эти таблетки. Не переживай, от них ты не умрешь».

«Очень обнадеживающие слова, док» – подумала Юля.

Она взяла первую из таблеток, недоверчиво осмотрела со всех сторон, а потом забросила в рот. Следом за первой последовали две оставшиеся, после чего она запила их водой. Платформа вновь исчезла и окошко закрылось.

За следующие часов шесть, как ей могло показаться, окошко больше не открывалось, но и есть ей пока не хотелось. Почувствовав усталость, возможно даже, что от таблеток, которые ее заставили принять, она легла на койку и попыталась уснуть. Голова немного кружилась, но тревога прошла. Ужасные мысли о ее дальнейшей судьбе больше не возвращались, потому она смогла расслабиться.

Свет в комнате погас, оставив только абрис железной двери, из-за которой пробивался едва заметный свет из коридора за ней. Спустя какое-то время она провалилась в сон.

Сколько времени она спала ей было неизвестно, но, когда она проснулась, свет в комнате уже был включен; биологические часы сложно обдурить, потому, вероятно, уснула она как раз с наступлением ночи, а проснулась поутру. В комнате, конечно же, не было ни единого окна, потому время суток она определить никак не могла.

Она уже более спокойно размышляла о том, для чего ее здесь держат. По истечению этого времени стало ясно, что не ради ее психического здоровья, иначе они бы не стали скрывать от полиции факт пребывания ее отца в этой лечебнице. Была другая причина, но какая?

Она перебирала в голове те немногие варианты, и самыми страшными среди них были мысли о экспериментах и опытах над разумом. Еще она думала, что ее, возможно, хотят продать как донора органов. Всплывающие картины перед глазами просто сводили ее с ума, потому как она ничего не могла знать наверняка, в то время, как никто и не торопился раскрывать тайну ее столь длительного удержания здесь.

Весь следующий день прошел точно так же, как и предыдущий – совсем без изменений. Так же безмолвно ей подавали еду, таблетки, ночью гасили свет, а утром включали.

Лишь на третьи сутки ее бодрствования привычный распорядок дня изменился: замок, запирающий стальную дверь ее палаты щелкнул, после чего сама дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Они позволили ей выйти.