Читать книгу Списков не ведём. Рассказ о жертвах нацизма - Максим Гайдученин - Страница 3

Густой чёрный дым порывистыми плотными клубами яростно вырывался из огромной тёмной трубы одного из многочисленных концентрационных лагерей фашистской Германии, неустанно работающих и день, и ночь во имя общего дела – очистки Земли от грязных, ненужных, лишних и нежелательных людей. Вильям Шульц жадно вдыхал медленное тление сигареты, как обычно, подводя итоги ещё одного рабочего дня.

– Ну что? Как сегодня поработал? – спросил его Фридрих.

– Замечательно. Ещё около сотни евреев и сумасшедших немцев вливается в коллектив нашего лагеря, и всё это благодаря моим стараниям.

– Такими темпами их совсем не останется на Земле, – отпустил обычную шутку Фридрих.

– А ты разве против этого? – спросил Вилл, вопросительно подняв брови и кидая косой мрачный взгляд на Вагнера.

– Как я могу?

Фридрих Вагнер – молодой человек, которому едва ли перевалило за двадцать лет, как и Вилли Шульцу. Между тем грозный и невероятно громкий, но уже давно привычный шум подъезжающих машин бешено нарастал где-то за их спинами, они лениво обернулись.

– Новая партия! – почти вскрикнул от удовольствия Вилли. – Может быть, ещё полсотни, а то и больше!

Огромные машины, набитые людьми, подъехали к стоянке, примостившись неподалеку от друзей.

– Пойдём! Без нас там никак! – бодро сказал Вильям, бросая бычок под ноги, в тягучую грязь.

– Почему?

– Усатый зовёт.

И вправду – какой-то человек в немецкой форме несколько раз махнул им рукой.

Они остановились перед первым попавшимся грузовиком, набитым живыми, всё чувствующими людьми. Двери со скрипом распахнулись, и оттуда по-одному стали выползать узники. Большинство из них составляли евреи, цыгане и немцы, отказавшиеся от великой идеологии и тем самым запачкав избранную арийскую расу. Здесь были дети и женщины, мужчины, подростки и старики: пожилые и молодые – никого не оставили свободным. Все они составляли весьма жалкий вид, однако, если сравнить их с людьми, находящимися здесь более продолжительный срок, чем одна минута, можно с легкостью заметить, что они ещё очень даже неплохо выглядят.

Вдруг какой-то обшарпанный, в изорванной одежде старик запнулся о порожек, находящийся на выходе из машины, и со всего размаху с высоты полутора метра шмякнулся в лужу грязи. За этим тут же последовал бешеный взрыв хохота и откровенного смеха со всех концов лагеря – смеялись даже пленники, которые всего несколько мгновений назад ехали вместе с несчастным в этой самой огромной машине. На старика опустилось несколько тяжёлых размашистых ударов палкой, один из которых угодил прямо в тощую шею, оставив за собой ясный синий прямоугольный отпечаток. Из разбитой головы текла кровь, часто капая прямо в коричневую грязь, но это мало кого волновало.

– Aufstehen!1 – во всё горло заорал немец-сопляк и снова принялся лупасить палкой беззащитного валяющегося старика, которого уже начинало судорожно подёргивать и трясти.

Вилл подошёл к павшему, чтобы помочь ему подняться и хоть сколько-нибудь облегчить участь бедолаги. Его самодовольный, презирающий и ненавидящий взгляд скользнул по лицу старика и вдруг, совершенно неожиданно, замер на нём. Выражения недоумения, удивления, скорби и животного страха выразились в гримасе Вильяма одновременно. Это длилось всего несколько быстрых секунд, после чего он вновь сумел овладеть своими чувствами, однако даже этого мимолётного мгновения хватило для того, чтобы вызвать глубокое недоумение сослуживцев.

– Was ist falsch?2

– Alles ist gut!3 – уверенным, заученным тоном ответил Вилл, поднял старика и отправил его ко всем пленникам.

Вильям и Фридрих стояли на прежнем месте и курили, находясь в глубокой задумчивости.

– Ещё секунда, и ты бы отправился вместе с ним, – порвал тишину Вагнер.

– Знаю, – мрачно ответил Шульц и принялся объяснять: – это был Людвиг Себастьян Фриц. Близкий друг моего отца и вообще семьи; человек, в доме которого прошло всё моё детство. Я не ожидал, что когда-нибудь даже увижу этого человека снова, а тут такое…

– Значит, всё-таки и среди пленных встречаются хорошие люди? – с лёгким оттенком укоризны и издёвки спросил Фридрих.

– Заткнись, – парировал Вилл.

Ludwig Sebastian Fritz был когда-то очень известным и богатым немцем. Заработал своё состояние, занимаясь преподавательской деятельностью в одном из лучших университетов Берлина и вообще всей Германии. Несколько лет он прожил в Америке, поэтому Вильяма так сильно потрясла встреча с ним. Так же, как Вилл сейчас дружит с Фридом, Людвиг дружил когда-то с отцом Вилла. Они очень часто нуждались друг в друге и были как бы частицами одного большого цельного механизма. После того, как на свет появился Вильям, отец с сыном почти безвылазно находились в доме Людвига, который стал будто вторым отцом мальчику, но потом Люд переехал, началась война, начался голод, начались гонения всех нежелательных людей. Вилли безвылазно работал или, скорее даже, служил в концентрационном лагере, ведь если бы он отказался от этого, он бы всё равно оказался тут же, но уже в совершенно другой роли – в роли заключённого. Он служил, ни о чём не задумываясь, пока судьба не свела двух близких друг другу людей вместе. Пускай даже и по разные стороны баррикады, но всё-таки вместе.

Пленные работали не покладая рук. В данный момент они занимались незамысловатой, но тяжелой работой – особенно, если делать это двадцать и более часов в сутки. Они валили лес. Нацисты, то есть служащие лагеря, должны были следить за тем, чтобы не было никаких волнений, отвлечений и уж тем более побегов. Они сидели за столом, играли в карты и наблюдали за работающими, изредка покрикивая и постукивая на них. Фридрих и Вильям тоже были неподалёку – они высматривали Людвига. Один из них наконец-то увидел его. Они подошли со словами, чтобы он продолжал усердно работать, не вызывая ни малейших подозрений со стороны нацистов. Людвиг пахал весь день, и сейчас он уже выбивался из сил, но оставалось немного – всего несколько часов работы, и на сегодня всё это закончится. Его наконец-то отведут в грязную камеру, где он в сплошной темноте сможет спокойно потирать свои содранные до крови мозоли и ссадины. Фрид и Вилл, незаметно для посторонних глаз, сообщили другу весьма неточное время и, как ни в чём не бывало, удалились куда-то. Людвиг, как и ожидалось, был вынужден пропахать ещё несколько часов, вплоть до того момента, когда уже уставший командир сказал «хватит» и отослал его «восвояси». Вообще, «восвояси» совсем не значило «хоть куда», здесь это означало одно: ступай в свою каталажку, пока мы не отнесли туда тебя сами.

Тьма была практически непроглядной, но, когда глаза немного адаптировались к темноте, неблагоприятно воздействующей на психику живого существа, на фоне сырого поросшего травой камня стали вполне отчётливо виднеться бледные кости, собранные тонкой кожей в многочисленные скелеты. Здесь не было ни одного окошка, ни одной щёлки, через которую мог бы проникнуть свет, но белые кости жертв режима всё равно очень контрастировали с мрачными стенами каталажки. Кругом слышались тяжкие вздохи и стоны, наполненные глубочайшим отчаянием. Атмосфера была такой, что, казалось, даже спёртый воздух слёзно просит и умоляет, чтобы его поскорее выпустили на волю.

– Чёрт возьми, куда вы прёте?!? – вдруг заорал кто-то на Фридриха, который врезался в темноте в какого-то человека и выбил при этом какой-то предмет из чьих-то рук. Вещь сильно загремела, упав на грязный пол.

– Надеюсь, я ничего не сломал, – сказал Фрид Виллу, который находился предположительно где-то рядом.

– Сломать – это вряд ли, а вот теперь нужно найти место, куда упал предмет. Что ж, милости прошу, присоединяйтесь, – сказал незнакомец во тьме, резко согнулся пополам и стал отчаянно махать руками вокруг себя, пытаясь нащупать на полу хоть что-то. Если бы в этом помещении резко включили свет, то непосвящённые люди подумали бы, что этот человек изображает работающую ветряную мельницу – так энергично и искусно он размахивал своими руками, что можно было принять их за быстро вращающиеся лопасти. Но вдруг он потерял равновесие, принялся раскачиваться во все стороны, будто кроны деревьев во время торнадо, его понесло вбок, и он с грохотом свалился в темноту. Видимо, он зашиб немало народу, потому что отовсюду резко посыпались самые разнообразные и волнующие цитаты немецкого классика – начался полный переворот и анархия. Несколько минут назад молчавшие и угнетённые люди принялись яростно орать друг на друга, будто торгаши на базаре. Вильям, хоть и очень удивился этому невероятному подъёму духа и общей боевой готовности, смог быстро сообразить и за рукав протащить Фридриха в нужном направлении. Постепенно звуки распрей стали всё же утихать – уже можно было успокоиться и даже не бояться, что из темноты на тебя кто-то резко накинется.

Пока Вилл и Фрид, наконец, добрались до Людвига, они перебудили, переворошили и испугали великое множество людей, большинство из которых в это время обычно читало свои молитвы. Почти всегда узники просили чего-то одного: либо смерти, либо пощады. Чаще всего они всё же молили о быстрой, безболезненной смерти, так как на спасение надежды оставалось чудовищно мало. Теперь три друга стояли, прижавшись к противной стене, и тихо разговаривали, опасаясь, что кто-то их может услышать.

– Но как ты всё-таки сюда попал? Почему же ты не уехал в Америку?

– Я просто не успел вернуться туда. Я приехал в Германию буквально на несколько недель: забрать нужные бумаги и обратно, но меня схватили при первой же удачной возможности. А сюда как попал… Милый мой, это уже третий концентрационный лагерь, который я вижу. Не знаю, почему меня перевозят… Хотя, однако, предполагаю, что они хотят, чтобы все мои знакомые и друзья, имеющие хоть некоторое влияние в этом мирке, потеряли след. И вот, – он раскинул во тьме руками, – посмотри вокруг – кто здесь будет искать меня? Мы теперь здесь… гниём заживо. Кстати, спасибо тебе, что принёс немного этого замечательного, великолепного хлеба. Как видишь, мы в этом немного нуждаемся. Некоторые даже намного больше, чем я, – с этими словами он отправил булку куда-то во тьму, в неизвестном никому, кроме него самого, направлении. Оттуда послышалось слабое, прерывистое «thank you so much»4.

– Всё будет, Люд, – попытался успокоить его Вилл и, спустя некоторое время, продолжил, – если смотреть на проблему философски… если подумать, наконец, то я такой же узник, как и ты. Неужели ты думаешь, что у меня или у Фрида больше свободы? – Людвиг удивлённо смотрел на Вильяма, а тот продолжал: – Конечно, нет. Отсутствие решётки совсем не означает наличие свободы.

– Всё так, Вилли, однако, тебя не заставляют с утра до ночи впахивать, как угорелого, под предлогом того, что больше никогда не увидишь рассвета. Особенно тяжело это даётся тем, кто не привык к подобному обращению. Я учёный, Вилл, а не строитель, не каменщик и даже не дровосек. Я учёный.

– Все мы жертвы режима…

– Все мы жертвы режима, Вилл, – перебил его Людвиг, – однако, возможно, именно вы будете бросать лопатой землю на всех нас и, в частности, на меня. Посмотри вокруг. У тебя и у Фрида здесь самая высокая вероятность ещё обрести счастье в жизни или, по-крайней мере, хотя бы остаться в живых, поэтому, прошу, постарайтесь наладить жизнь, если вся эта чертовщина когда-нибудь всё же закончится.

– Обрести счастье в жизни? О чём ты, Люд? Закрывая глаза, я вижу, как невиновных людей сжигают и расстреливают сотнями! Я вижу страх в их глазах! Я вижу отчаяние, смирение и страдание! А самое ужасное состоит в том, – почти крича, шептал Вильям, – что это делается моими руками. Я убиваю людей, Люд! Я убиваю людей! О каком счастье может идти речь?

Сигарета медленно тлела в худощавой руке Вилла. Они сидели в жалкой каморке одного из местных служак, который сейчас вышел, развязав им язык.

– И что ты думаешь? – спросил Фридрих.

– Я не знаю.

– Сколько людей уже погибло в этом лагере? Есть предположения? У меня – нет, у тебя, я уверен, тоже.

– Конечно, списков ведь не ведём.

– Не собираешься же ты его бросить в этой темнице?

– А есть другие варианты? – спросил Вилл, поймав многозначительный взгляд Фрида.

– Ну и погодка! Чёртовы евреи! Всё из-за них! – вдруг оборвал разговор Яков, хозяин дома, совсем уже помешанный на расовой принадлежности и идеологии государства.

– А как ты считаешь, Як, евреи – люди?

– Известно, люди, только очень низкого качества.

– Из-за чего?

– Так Богу угодно. Не знаю. Отстань.

– А был ли ты знаком лично хоть с одним из них?

– Конечно, нет. Я всегда держался подальше от этого мусора, – самодовольно и с какой-то даже великой гордостью произнёс Яков, не подозревая о происхождении своего имени.

– Страшное дело, Вилл. Человек даже не общался ни с одним из них, но всё равно ненавидит. То есть у него не было даже мрачного опыта, – говорил Фридрих, громко хлюпая сапогами по грязи.