Читать книгу Песня о Буревестнике. Стихотворения и воспоминания - Максим Горький - Страница 37

Жил-был злой воевода Гордион,

Черная душа, совесть каменная;

Правду он гнал, людей истязал,

Жил во зле, словно сыч в дупле.

Пуще же всего невзлюбил Гордион

Старца Мирона-отшельника,

Тихого правды защитника,

Миру добродея бесстрашного.

Кличет воевода верного слугу,

Храброго Иванушку-воина:

«Подь-ка, Иванко, убей старика,

Старчища Мирона кичливого!

Подь да сруби ему голову,

Подхвати ее за сиву бороду,

Принеси мне, я собак прокормлю!»

Пошел Иван, послушался.

Идет Иван, горько думает:

«Не сам иду – нужда ведет!

Знать, такая мне доля от господа».

Спрятал вострый меч Иван под полу,

Пришел, поклонился отшельнику:

«Всё ли ты здоров, честной старичок?

Как тебя, старца, господь милует?»

Тут прозорливец усмехается,

Мудрыми устами говорит ему:

«Полно-ка, Иванушка, правду-то скрывать!

Господу богу всё ведомо,

Злое и доброе в его руке!

Знаю ведь, пошто ты пришел ко мне!»

Стыдно Иванке пред отшельником,

А и боязно Ивану ослушаться.

Вынул он меч из кожаных ножон,

Вытер железо широкой полой.

«Я было, Мироне, хотел тебя убить

Так, чтобы ты и меча не видал.

Ну, а теперь молись господу,

Молись ты ему в останний раз

За себя, за меня, за весь род людской,

А после я тебе срублю голову!..»

Стал на колени старец Мирон,

Встал он тихонько под дубок молодой,

Дуб перед ним преклоняется.

Старец говорит, улыбаючись:

«Ой, Иван, гляди: долго ждать тебе!

Велика молитва за весь род людской!

Лучше бы сразу убить меня,

Чтобы тебе лишнего не маяться!»

Тут Иван сердито прихмурился,

Тут он глупенько похвастался:

«Нет, коли сказано, так сказано!

Ты, знай, молись, я хоть век подожду!»

Молится отшельник до вечера,

С вечера он молится до утренней зари,

С утренней зари он вплоть до ночи,

С лета он молится опять до весны.

Молится Мироне год за годом,

Дуб-от молодой стал до облака,

С желудя его густо лес пошел,

А святой молитве всё нет конца!

Так они по сей день и держатся:

Старче всё тихонько богу плачется,

Просит у бога людям помощи,

У преславной богородицы – радости,

А Иван-от воин стоит около,

Меч его давно в пыль рассыпался,

Кованы доспехи съела ржавчина,

Добрая одежда поистлела вся,

Зиму и лето гол стоит Иван,

Зной его сушит – не высушит,

Гнус его кровь точит – не выточит,

Волки, медведи не трогают,

Вьюги да морозы не для него.

Сам-от он не в силе с места двинуться,

Ни руки поднять и ни слова сказать.

Это, вишь, ему в наказанье дано:

Злого бы приказу не слушался,

За чужую совесть не прятался!

А молитва старца за нас, грешников,

И по сей добрый час течет ко господу,

Яко светлая река в окиян-море!

Извела молодая жена:

Напоила его крепкой брагою,

А еще – сонным зелием.

Положила его, сонного,

Во дубовый челн, как во тесный гроб,

А взяла она весельце кленовое,

Сама выгребла посередь озера

Что на те ли, на темные омуты,

На бесстыжее дело ведьмино.

Там нагнулася, покачнулася,

Опрокинула ведьма легок челн.

Муж-от якорем на дно пошел,

А она поплыла скоро к берегу,

Доплыла, пала на землю

И завыла бабьи жалобы,

Стала горе лживое оказывать.

Люди добрые ей поверили,

С нею вместе горько плакали:

«Ой же ты, молодая вдова!

Великое твое горе женское,

А и жизнь наша – дело божие,

А и смерть нам богом посылается!»

Только пасынок Ионушко

Не поверил слезам мачехи,

Положил он ей ручку на сердце,

Говорил он ей кротким голосом:

«Ой ты, мачеха, судьба моя,

Ой ты, птица ночная, хитрая,

А не верю я слезам твоим:

Больно сердце у тебя бьется радошно!

А давай-ко мы спросим господа,

Все святые силы небесные:

Пусть возьмет кто-нибудь булатный нож

Да подбросит его в небо чистое;

Твоя правда – нож меня убьет,

Моя правда – на тебя падет!»

Поглядела на него мачеха,

Злым огнем глаза ее вспыхнули,

Крепко она встала на ноги,

Супроти Ионы заспорила:

«Ах ты, тварь неразумная,

Недоносок ты, выбросок,

Ты чего это выдумал?

Да ты как это мог сказать?»

Смотрят на них люди, слушают,

Видят они – дело темное.

Приуныли все, призадумались,

Промежду собой совещаются.

После вышел рыбак старенький,

Поклонился во все стороны,

Молвил слово решенное:

«А вы дайте-ко, люди добрые,

В праву руку мне булатный нож,

Я воскину его до неба,

Пусть падет, чья вина – найдет!»

Дали старцу в рученьку острый нож,

Взбросил он его над седою головой,

Птицею нож полетел в небеса,

Ждут-пождут – он не падает.

Смотрят люди во хрустальную высь,

Шапки поснимали, тесно стоят,

Все молчат, да и ночь нема, —

А нож с высоты всё не падает!

Вспыхнула на озере алая заря,

Мачеха зарделась, усмехнулася,

Тут он быстрой ласточкой летит к земле —

Прямо угодил в сердце мачехе.

Встали на колени люди добрые,

Господу богу помолилися:

«Слава тебе, господи, за правду твою!»

Старенький рыбак взял Ионушку

И отвел его в далекий скит,

Что на светлой реке Керженце,

Близко невидима града Китежа…

Жил-был дьяк Евстигней,

Думал он – нет его умней

Ни в попах, ни в боярах,

Ни во псах, самых старых!

Ходит он кичливо, как пырин,

А считает себя птицей Сирин,

Учит соседей, соседок,

Всё ему не так да не эдак.

Взглянет на церковь – низка!

Покосится на улицу – узка!

Яблоко ему – не румяно!

Солнышко взошло – рано!

На что ни укажут Евстигнею,

А он:

        «Я-ста сам эдак-то умею,

Я-ста сделал бы и лучше вещь эту,

Да всё время у меня нету».

И пришли ко дьяку в ночи беси:

«Тебе, дьяк, не угодно здеся?

Так пойдем-ко ты с нами во ад,

Хорошо там уголья горят!»

Не поспел умный дьяк надеть шапки,

Подхватили его беси в свои лапки,

Тащат, щекотят, воют,

На плечи сели ему двое,

Сунули его в адское пламя.

«Ладно ли, Евстигнеюшка, с нами?»

Жарится дьяк, озирается,

Руками в бока подпирается,

Губы у него спесиво надуты.

«А угарно, – говорит, – у вас в аду-то!»