Читать книгу Песня о Буревестнике. Стихотворения и воспоминания - Максим Горький - Страница 9

Не браните вы музу мою,

Я другой и не знал, и не знаю,

Не минувшему песнь я слагаю,

А грядущему гимны пою.

В незатейливой песне моей

Я пою о стремлении к свету,

Отнеситесь по-дружески к ней

И ко мне, самоучке-поэту.

Пусть порой моя песнь прозвучит

Тихой грустью, тоскою глубокой:

Может быть, вашу душу смягчит

Стон и ропот души одинокой.

Не встречайте же музу мою

Невнимательно и безучастно:

В этой жизни, больной и несчастной,

Я грядущему гимны пою.

Я плыву, за мною следом

Грозно пенятся валы.

Путь морской душе неведом,

Даль – закрыта тогой мглы.

Но плыву с глубокой верой,

Что победно из-за туч

Заблестит над далью серой

Солнца радостного луч.

Пусть волна грозит бедою,

Море, гнев свой усмири!

Я отважною душою

Чую проблески зари!

Тому на свете тяжело,

Кто сердце чуткое имеет,

Кто всюду видит ложь и зло,

Но правды высказать не смеет;

Кто в омут бедствий погружен

И неразумною толпою

Невежд лукавых окружен, —

Невежд, с их совестью слепою;

Кто в мире одинок живет

И видит – правду презирают

И крику правды не внимают,

Когда он песню запоет.

Нет! Там бессильна голова,

Где сердце хочет говорить:

Святую речь его в слова

И мудрецу не перелить.

Где сердце хочет говорить,

Молчать там должен робко ум,

Чтоб звуками не исказить

Святых и чистых сердца дум.

Тот, кто бы захотел излить

Словами смысл его идей,

Не человеком должен быть,

А выше, чище и святей.

Как странники по большой дороге,

Сквозь сердце мое прошли

В печали, сомнениях, тревоге

Тысячи детей земли.

Не многих с грустью милой

Я в памяти сердца храню

За то, что они дали силу

Сердца моего огню.

А тех, что его топтали,

Желая, чтоб он погас,

Забыл я – как их звали? —

И так же забуду вас.

Это дивная рамка была!

В небе белая тучка плыла,

Тень ее упадала в ручей,

В нем вились, точно медные змейки,

Ленты тонкие лунных лучей,

И акаций листва круг скамейки

Сеть душистую нежно сплела, —

Это дивная рамка была!

Это острая шутка была!

Он сказал: «О, зачем ты зажгла

Мое сердце огнем этой страсти?

Грезы, силу – ты всё погубила!

Помоги! Ведь в твоей это власти!»

И сказала она: «Я шутила —

Но тебе не желала я зла».

Это острая шутка была!

Живу я на Вэре без веры —

И в горе живу на горе!

Живя ощущеньями новыми,

Исполненный новыми силами,

Сие знаменую – лиловыми

Отныне пишу я чернилами!

Мечты оказалися вздорными,

А силы – увы! – (очень) хилыми,

И снова поэтому черными,

Как раньше, пишу (я) чернилами.

Яркий луч златой денницы

Мне улыбку бросил в очи,

И умчались колесницы

Молчаливо-мрачной ночи.

Или: Нежно лазурь неба

Встречу утру трепетала,

И из туч коляска Феба,

Ослепляя, вылетала.

Иль: Пролетка Аполлона

Тихо в небо выезжала,

И старуха-ночь, смущенно

Удаляясь, задрожала.

Или: Утро. В сонной неге

Ночь устало удалялась,

В небе Солнце на телеге

Серой тучи показалось.

Но – готов поклясться даже! —

Шея ближнего издревле

Всех возможных экипажей

И удобней, и дешевле!

Вы сказали: «О рассвете

Что ни то мне сочините!»

Вот извольте! Только эти

Рифмы – тоненькие нити.

Ах, они лишь шалость музы —

Музы, мысли коей хмуры,

И… из них не свяжет узы

Для моей Амур фигуры.

Здесь кончил я мою поэму

О суетности бытия.

Зачем я взял такую тему?

Увы! Ей-ей, не знаю я!

Должно быть, мне шепнули черти:

«Димитрий! Напиши о смерти!»

Я сел за стол, и взял перо,

И, обмакнув его в чернила,

Писал и чувствовал – старо!

Но думал – лишь бы гладко было!

Ведь мир наш тоже очень стар…

А мне… так нужен гонорар!

Без гонорара жизнь поэта

Скучна, уныла и пуста!

Идеи, люди, слава – это

Одна банальность… тьфу! Мечта!

Одна мечта, хотел сказать я.

Ах, господа! Ведь вы мне братья!

Поэты – это люди тоже —

Представьте ж ваших вы супруг.

Чуть что – сейчас упрек на роже

Изобразят, порою вдруг

Плевок слетает с пышных губок…

Да! Кисл и горек жизни кубок!

О господи! Помилуй нас!

Здесь в настроении игривом

Заехал Митя на Парнас

С фрегатом и локомотивом!

Он ради вящего комизма

Здесь мистицизмом накурил,

И храбро в бездне пантеизма

Здесь здравый смысл он уморил!

Как медведь в железной клетке,

Дрыхнет в башне № 3-й

Государственный преступник

Алексей Максимов Пешков.

Спит и – видит: собралися

Триста семь клопов на сходку

И усердно рассуждают,

Как бы Пешкова сожрать.

Поутру штору подымая,

Я вижу: под моим окном

Стремглав летит вагон трамвая,

Солидно мчатся немцы в нем.

О, если бы я был вагоном

Или хотя бы немцем в оном!

Умчался б я туда, где нет

Ни либералов, ни газет!

На страницы вашего альбома

Я смотрел в смущении немом

И затем сказал, что лучше дома

Напишу я вам стихи в альбом.

Вы в глаза мне томно посмотрели,

Но попал мне в сердце этот взор.

И – увы! Вот с лишком две недели

Я не сплю, сударыня, с тех пор.

Чтоб ослабить эту силу взора,

Драхму брома я себе куплю,

Но боюсь, что я издохну скоро,

Оттого что по ночам не сплю.

Ах! когда в объятья хладной смерти

Я со стоном тихим упаду,

В тот же миг меня подхватят черти

И навеки поместят в аду.

Буду вечно сдавлен я обузой

Совершенных на земле грехов,

Но зато – никто уже нас с музой

Не попросит написать стихов.

Сим докладываю вам,

Что рассказа я не дам,

Ибо нынче утром вновь

Показалась горлом кровь,

Так что мне запрещено

Пить чернила и вино,

А приказано лежать

И покой свой – уважать.

Сим приказам следуя,

Не скоро уеду я

В горние селения

Для увеселения

Тамошних читателей,

Для обогащения

Тамошних издателей,

А пребуду здесь здоров

Для забавы цензоров.

День сгоревший хороня,

Ходит Ночь в немой тревоге

От огня и до огня

По дороге, без дороги.

Потеряв от скорби разум,

Смотрит Ночь печальным глазом

Во дворцы и окна хат —

Всюду, где огни горят.

Встанет тихо под оконцем:

«О, зачем горят огни?

Умер день, рожденный солнцем,

Не зажечь другие дни!»

Вот – глядит в мое окно:

«Слушай, спать пора давно.

Боль бессонницей не лечат!

Погаси же свои свечи!»

Я – смеюсь: «Ошиблась ты!

Разве здесь свеча пылает?

Здесь горят мои мечты,

Это – сердце догорает!»

Слышу тихий вздох вдовы,

Шелест шелковой травы.

Птицы, вспугнуты совою,

Осыпают сосен хвою.

Листья черные латаний,

Точно пальцы злой руки,

Разрывают Ночи ткани.

Как шаги ее легки!

И под нежными шагами

Светят росы жемчугами,

Шепчет росная трава

Ночи нежные слова.

…Так до самого рассвета,

День сгоревший хороня,

В бархат траурный одета,

Ходит Ночь вокруг меня.

Нравится мне вся земля.

Но всего лучше на ней —

Вы, молодые цветы

Около старых камней.

Душа художника, как свод небес,

Сияет яркими звездами.

Свобода любит красоту,

А красота – свободу.

То, что красиво, – красиво,

Даже когда увядает.

То, что мы любим, – мы любим,

Даже когда умираем.

Уважаемые покупатели!

Мои книги – это сердце мое.

И вот я продаю вам его

По целковому за порцию.

Превосходные ценители искусства,

Совершите ваш строгий суд:

Все ли запятые на месте у меня?

        Хороша ли музыка слов?

Предлагая вам эту забаву,

Я не имею скрытых мыслей

И не думаю о суде осла

Над соловьем, вечным пленником песни.

Но, когда изнемогаешь от любви

В болоте, где любить некого,

Готов спросить и ядовитую змею:

«Хорошо ли я умею петь, родная?»

Рыжая, как ржавое железо,

Высохшим пятном горячей крови

Распростерлась предо мной бескрайно

Звонкая, песчаная пустыня.

Ни единой птицы в синем небе,

Только – солнце, точно рана в сердце.

А в песчаном море – ни былинки,

Только я один блуждаю зверем.

Посреди пустыни – колокольня,

Маленькая, серая монашка, —

Стонет над песками медный голос,

Стонет, замирая безответно.

Тоненькая змейка цвета стали

Смотрит изумрудными глазами

На монашку эту – колокольню —

И смеется над бесплодным зовом.

…Это мне приснилось вьюжной ночью

Средь лесов Финляндии холодной.

Смысла в этом сне не нахожу я,

Но – печаль его душе понятна.

Под медным оком злой луны

Лес и болото – жутко немы.

Средь кочек камни-валуны

Лежат, как рыцарские шлемы.

Колышут спутанные травы

Султаны темные свои,

И тускло блещут сталью ржавой

Седые мхи и лишаи.

Как много странной красоты

Возникло этой ночью странной!

Горбины кочек – что щиты,

А мох на них – узор чеканный.

Березы тень кольчужной сеткой

На камень выпуклый легла.

И в эту тень вонзился метко

Сучок, как гибкая стрела.

Меж кочек, в желтом лунном свете,

Красно сияет медь воды.

Уходят к лесу пятна эти,

Злой битвы жуткие следы.

Лес – точно крепкая стена,

Воздвигнутая силой ночи.

И видно, как за ней луна

Иззубренные копья точит.

Как смерть, беззвучен сон земли,

И тени ночи ей на лоно

Покровом бархатным легли,

Как будто черные знамена.

Иду межой среди овса

На скрытую в кустах дорогу,

А впереди горят леса —

Приносит леший жертву богу.

Над желтым полем – желтый дым,

И крепко пахнет едким чадом.

Еж пробежал, а вслед за ним

Крот и мышонок мчатся рядом.

Ползут ватагой муравьи

И гибнут на земле горячей,

В пыли дорожной колеи

Навозный жук свой шарик прячет.

Желтеет робкий лист осин,

Ель – рыжей ржавчиной одета,

А солнце – точно апельсин —

Совсем оранжевого цвета.

Тяжел полет шмелей и пчел

В угарном дыме надо мной.

Вот – можжевельник вдруг расцвел

Неопалимой купиной.

Огней собачьи языки

Траву сухую жадно лижут,

И вижу я, что огоньки

Ползут ко мне всё ближе, ближе…

Смотрю на них, едва дыша

Горячей, едкой влагой смрада,

И странная моя душа

Поет, чему-то детски рада.

О, сколь разнородны

Арабы и рыбы,

Сороки и рыси,

И жабы, и крысы!

Помилуй мя, боже!

Зачем так похожи

Барсук и – писатель,

Скворец и – поэт?

О мать… пресвятая!

Рычу и мечтаю:

Чем стукнуть их в лоб,

Одумались чтоб?