Читать книгу Остров Paradizo - Максим Ковалюнас - Страница 4

Глава 2

Alles vergeht, Warhead besteht.

Все проходит, правда остается.

Немецкая пословица

Героиню нашей истории зовут Джин Остин, и ее прошлое весьма занимательно. Начнем с того, что Джин никогда не знала своих настоящих родителей – она выросла в детском доме на юге Техаса. Собственно, ее имя – калька с имени писательницы Джейн Остин – в ее приюте была такая традиция – давать детям имена и фамилии великих людей. Ее там никогда не любили: ни дети, ни воспитатели. Ее характер закалялся в детских драках, первых синяках и рассеченных бровях. Она была особенной, хотя все в том приюте считали ее придурковатой и даже сумасшедшей. Все дело в том, что в наше черствое и притворное время Джин была искренней. Она прочитала как-то сказку о девочке Алисе, которая упала в кроличью нору, и с этого все началось. Джин нашла в Алисе себя, вернее, тот образ человека, которым она хотела стать, но почему-то вместо этого Джин стала для всех врагом. Даже ее внешность – чистая, яркая – была для всех ненавистной. Ее дергали за пшеничного цвета косы, ставили фингалы под ясными большими голубыми глазами и вечно пытались стереть с ее лица добродушную улыбку, с которой она всегда старалась смотреть на людей, несмотря на свое отношение к ним. Ее страдания закончились в десять лет, когда ее усыновила семья из Остина. Именно тогда, услышав слово «Остин», совпадающее с ее фамилией, Джин поверила в судьбу.

Ее приемные родители были очень чуткими и проницательными людьми, ведь из всех коммуникабельных и «нормальных» детей они выбрали девочку, которую воспитатели называли «бешеным волчонком». Ее отец, Джек, урожденный техасец, был успешным бизнесменом и эталоном мужчины для маленькой приемной дочери, а ее мама Кристиана, этническая немка, стала и вовсе самым дорогим человеком для Джин Остин. Вплоть до четырнадцати лет Джин жила как в сказке – своя комнатка, полный шкаф платьев – да много ли нужно бедной приемной девочке, чтобы почувствовать себя принцессой? Они часто ездили по стране, путешествовали за границей, любили проводить вечера вместе. Эта семья стала для Джин родной, она никогда не считала себя приемной и чужой для своих родителей. Но все изменилось в один момент.

Отец Джин обанкротился, и их семье пришлось продать дом, переехать в маленькую однокомнатную квартирку, где они с трудом ютились втроем. Но Джин и этого было достаточно для счастья. Тогда судьба подкинула еще одно испытание: какие-то конкуренты отца, мафия, поставили ему условие – либо он умирает, либо уезжает из страны и больше никогда не возвращается на американский рынок. И конечно же, отец, человек благоразумный, принял верное решение. Семья Джин улетела в Германию, к сестре матери. Здесь и началось постепенное разрушение недолговечного счастья Джин Остин.

Тот район, куда они переехали, попадает под категорию так называемых неблагополучных. Именно там, в берлинском Нойкельне Джин стала такой, какая она есть сейчас. Не вводите себя в заблуждение словом Берлин. Нойкельн – это не Берлин, не столица педантичной, красивой старушки Германии. Нойкельн – настоящее гетто. Там очень много эмигрантов, дети которых и так-то не были особенно мирными ребятами, а уж, услышав, что Джин из Америки – страны, которую они винили во всех своих невзгодах, чмырили, издевались и избивали ее. Но Джин, привыкшая, что люди делятся на два типа: семья и враги, всегда давала сдачу. Она выносила все, даже свою тетю Гертруду, которая всем сердцем ненавидела ее и чуть ли не заставляла Джин есть с пола, подобно собаке. Но вдруг судьба подкинула третье, самое жесткое и критическое испытание.

Джин только-только начинала находить общий язык с маленькой группкой одноклассников, из числа тех, кого также не принимали и избивали в школе. Она первый раз ушла из дома с ночевкой на день рождения своей подруги Иоганны. Ее удивило, что родители, обычно волновавшиеся за нее, не звонят. Джин даже собиралась сорваться, но Иоганна убедила ее не уходить, ведь, кроме Джин, у нее не было друзей. Джин послушалась, ведь она ценила верность и старалась сделать по максимуму для людей, которые были к ней добры, потому как они становились частью ее семьи.

И вот с утра Джин шла домой в воскресное утро. У нее было двоякое ощущение: с одной стороны, утро было прекрасным, теплым, безлюдным, но с другой – что-то терзало Джин изнутри. Она чувствовала, что отсутствие звонков от родителей сулит дурное. И вот, подходя к своему дому, Джин обомлела. Со спины до пяток прошла холодная волна страха.

Перед ее подъездом стояла машина полиции, а возле нее автомобиль коронера. Джин навсегда запомнит этот зловещий черный блеск на капоте и блестящие на солнце диски. Подойдя ближе, Джин заметила тела, они находились в мешках, не было видно лиц, но девушка сразу все поняла. Не головой – сердцем, в которое вдруг резко вонзилась незримая ледяная игла. К ней подошел детектив и мертвым голосом, объяснил ситуацию, опуская подробности: ее тетя, Гертруда, которая в момент разговора сидела на заднем сиденье полицейской машины, договорилась с местными отморозками убить ненавистную ей семью Джин Остин. Гертруда хотела продать их вещи, выпросить себе пособие на похороны, а саму Джин вышвырнуть на улицу или подарить этим же отморозкам.

Вмиг холод внутри Джин сменился яростью, она бросилась к машине, открыла дверь и за несколько движений вытащила Гертруду из салона. Джин принялась бить ее ногами по лицу, кричать и только лишь детектив остановил ее пыл. Джин заплакала, она продолжала выкрикивать проклятия и обещания однажды найти и убить Гертруду, но детектив крепко держал ее, не давая проходу. Она будет благодарить детектива за этот поступок, ведь именно он, Генрих Руспе, заменит ей отца и поможет стать полицейским.

Так, Джин Остин решила посвятить себя целиком и полностью работе в полиции Берлина. Детектив Руспе разрешил Джин жить с ним и его женой. Они были людьми пожилыми и детей у них не было. Джин была очень благодарной им и никогда не заставляла семью Руспе чувствовать себя неловко. Генрих научил ее стрелять, слушаться приказов и делать то, что говорят. Но Джин лишь делала вид, что огонь внутри ее потушен, и прятала за своим холодным взглядом бешеную ненависть. Однако притворяться она умела и, скрывая от своего наставника и нового начальства методы, успешно раскрывала все дела, которые попадались ей в детективном отделе. Карьера пошла в гору – уже к двадцати трем годам она стала детективом, что, как выразился Генрих Руспе, было рекордом участка. Забывая себя в работе, ей самой казалось, что она смирилась. Но как бы не так…

Ровно десять лет спустя после убийства родителей Джин Гертруда вышла на свободу. Судьи пожалели пожилую женщину, поверили в ее раскаяние на суде. Когда Джин узнала об этом, она сорвалась. Никто из участка не знал, почему она взяла отгул именно в этот день. Никто, кроме Генриха Руспе – ее наставника. Джин отвезла связанную Гертруду в чащу Шварцвальда, в место где когда-то гуляла с матерью, в место, которое, по словам матери, знают только она и тетя Гертруда. Старуха пыталась кричать, но кляп сдерживал звуки. Гертруда что-то лепетала на немецком, когда Джин наконец вынула из ее рта тряпку, испачканную ее же кровью. Но Джин не слышала мольбы, она лишь сказала одно слово: «Lauf!» (нем. Беги). Гертруда побежала. Истерзанная тюрьмой, постаревшая слабая женщина еле передвигала ноги, поэтому молодой, гонимой холодной яростью Джин не составило труда догнать ее. Она повалила ее на мокрую от недавно прошедшего дождя землю и, достав из ножен на ремне заранее взятый у Генриха охотничий нож, принялась втыкать его в тело Гертруды. Джин делала это молча, как волк, который загнал добычу. Делала это сильно и быстро, как змея, наносящая удары жертве. Она улыбалась, будто это действо самое приятное, что может быть в жизни. Наконец, когда рука онемела от усталости, Джин успокоилась. Только сейчас она поняла, что Гертруда кричала так, что, казалось, это до сих пор разносится по округе. За спиной послышались шаги, Джин резко обернулась, пронзенная страхом. Этот страх был не таким, как прежде, – это был страх убийцы, который боится, что его нашли. В лицо Джин светил фонарь, и она не видела того, кто подходил к ней. Ей пришлось полагаться только на слух.

– Я знал, что ты сделаешь это, – начал голос, по которому она сразу узнала Генриха. – Я знал с того момента, как не дал тебе забить эту женщину ногами десять лет назад.

– Ты арестуешь меня? – ослабевшим голосом спросила Джин.

– А ты чувствуешь угрызения совести? Чувствуешь, что ты поступила неправильно?

– Нет, – резко ответила Джин.

– Тогда мы поступим так: я помогу тебе спрятать тело, потому что понимаю, что она заслужила такую смерть. Я не политик и не буду говорить о силе закона, институте исполнения наказания и прочем. Но я возьму с тебя обещание – это твой последний грех.

– Обещаю, – не задумываясь, согласилась Джин, вложив в это слово все свои чувства – от привязанности и уважения к Генриху до ненависти к убитой Гертруде.

Генрих сделал то, что обещал. После этого дня их семейные посиделки были очень тягостными для Джин. Она боялась. Постоянно боялась, что Генрих расскажет жене, боялась, что узнают в участке. Но вдруг случилось нечто еще более ужасное – Генриха убили в перестрелке. Погиб последний человек, который был дорог Джин. Она не смогла жить с его женой и вскоре переехала в съемную квартиру. Теперь Джин корила себя за то, что она чувствует не только горесть от утраты Генриха, но и радость и облегчение оттого, что он больше никогда и никому не расскажет их секрет.

Джин исполнилось двадцать пять лет – она поистине стала гордостью детективного отдела. Ее сослуживцы ненавидели Джин, подобно детям в приюте, но уважали и даже боялись. Парни, которым посчастливилось заняться с ней сексом, считали это победой над неукротимой Остин, но впоследствии осознавали, что теперь они принадлежат ей целиком и полностью. Как-то раз один из таких «счастливчиков» имел глупость рассказать коллегам о прекрасной ночи с Джин. То, как она уничтожила его в глазах всего отдела, стало жестоким примером того, как нельзя поступать с Джин Остин.

Джин превратилась в робота, в идеального полицейского: холодного, расчетливого и бесчувственного. Дела раскрывались со скоростью выстрелов. Капитану ее участка, конечно же, нравились раскрываемость и показатели работы детектива Остин, но он, как и все остальные, боялся ее. Их отделу повезло участвовать в громком расследовании под началом Интерпола. Тогда-то капитан и испугался привлекать кого-то, кроме детектива Остин.

Дело в том, что по всей Европе прогремело дело до мерзости талантливой международной банды черных трансплантологов. Раньше торговцев органами считали сказкой для непослушных детей. Но эти люди доказали, что человек готов на что угодно ради денег. Джин уже успела установить в Берлине определенные связи с местными криминальными авторитетами, которые, что называется, отошли от дел. По своим каналам она выяснила, что в одной частной клинике сегодня заменили троих врачей. И поговаривают, что это дело рук каких-то «серьезных отморозков мирового уровня». Джин быстро выследила ублюдков. Узнала о них все, что только смогла, и уже после этого, не дожидаясь Интерпола, решила провести «предварительное интервью» – так она называла свои допросы без свидетелей.

Она допрашивала их около часа, выведала все до малейших подробностей, узнала о том, что доноров они в основном выбирают из новорожденных детей и подростков, выяснила, что они делают с трупами, – выяснила всю грязь. Ничего не выводила ее из себя, она оставалась профессионалом до последнего, пока у нее не состоялся разговор с самым трусливым из троих – Питером Уайтом.

– Детектив, ты теряешь время, – загадочно начал он. Джин, как сейчас, помнит этот прерывистый высокий голос. – Можешь делать что хочешь – мы в любом случае не жильцы. Мы знаем правила, знаем на что подписывались, нас «устранят при побеге», или как там вы это формулируете? Но твоим друзьям из Интерпола нужно другое…

– Хватит мямлить, Уайт, – спокойно сказала Джин, будто ведя светскую беседу. – Ты же помнишь, что я знаю о твоей семье в Лиссабоне. Хочешь проблем для них? Или ты и на это «подписался»?

– Нет-нет, я все скажу! – воскликнул Уайт.

– Умри достойно, крыса! – крикнул ему сосед, по несчастью.

– Так, Джонатан, – так же спокойно сказала Джин. – О твоем больном брате я тоже знаю – могу вылечить его навсегда.

Джонатан резко поменялся в лице и, замолчав, уткнулся глазами в пол.

– Продолжай, Питер, – улыбнувшись, сказала Джин.

– Человек, который дал нам работу, сейчас в Висмаре. Если он достанется Интерполу, его никогда не посадят, никакого наказания не последует. Так было много раз: исполнителей сажают, но руководителей освобождают по программе защиты свидетелей. Они живут долгой и счастливой жизнью, причем под охраной полиции.

– Где именно? – спросила Джин так, будто голосом сверлила череп Уайту.

– Лесопилка «Одинокое дерево». Его зовут Роутэг. Прошу, не дай своим коллегам выйти на мою семью, не дай моим детям узнать, как я зарабатывал для них деньги… – взмолился Уайт, начиная плакать.

– Хорошо, – сказала Джин невозмутимым голосом и вышла из комнаты для допросов.

В этот момент как раз подошли сотрудники Интерпола.

– Вы очень долго добираетесь, – ехидно заметила Джин и, указав на дверь, добавила: – Они ваши.

После этого Джин не раздумывая вышла из участка и села в свою машину, минуя коллег и отмахиваясь от их вопросов. Ничего не может вывести холодную, жестокую, бесчувственную Джин из себя. Ничего, кроме безнаказанности. В ее глазах проступили слезы гнева, подобные тем, что капали, когда она убивала Гертруду. Джин решила для себя: «Роутэг умрет».

От Берлина до Висмара три часа пути. Но это на машине, а Джин, казалось, летела словно пуля, преодолевая расстояние по бездорожью и встречной полосе. Она была в Висмаре в детстве и прекрасно помнила дорогу. Это было так давно, что любой человек бы уже забыл, но не Джин. Все, что хоть как-то связано с ее семьей, хранится на особой полке в ее памяти. Джин вспомнила, как она гуляла по рыночной площади этого уютного маленького городка. Мама рассказывала об известном памятнике архитектуры, который называется «Старый Швед». Ей тогда было все это очень интересно…

Но сейчас это была лишь мимолетная мысль. Джин прибыла на место раньше коллег из Интерпола, наверняка даже раньше, чем они узнали о том, что она здесь, ведь Джин отключила радар в машине, уверенная, что ее попытаются отследить. Ее план был таким же, как обычно. – делать все быстро, заметать следы и врать в отчетах. Она постоянно превышала полномочия, избивала и убивала преступников, если считала это нужным. И всегда спрашивала себя: «Cтыдно ли тебе, Джин Остин?», каждый раз отвечая: «Нет». Генрих мертв, но обещание осталось. Джин решила, что грех – то, за что ей стыдно, а стыдно ей еще ни разу не было, а потому обещание она выполняет.

Она зашла в здание заброшенной лесопилки c пистолетом наготове и быстро оценила ситуацию, догадалась, что Роутэг находится в подвале, ведь следы от входа ведут к люку. Открыв крышку, она была слегка ослеплена противным светом, который обычно горит в кабинете стоматолога или хирурга, и учуяла тот самый навязчивый запах спирта.

В глубь люка ведет лестница, но Джин оценивает расстояние и решает спрыгнуть. Дальнейшие события происходят очень быстро: прыжок, свет со всех сторон; не успевая даже разглядеть человека перед собой, ослепленная Джин нажимает на курок, целясь в ноги, стреляет два раза и, как всегда, попадает в цель. Она стреляет так, когда не собирается оставлять человека в живых, и попадает, даже если стреляет вслепую. Коллеги называют это «молнией Остин». Стрельба по обоим коленам. Ужасно больно и выводит любого человека из строя. Слыша крик, Джин подходит к упавшему и, все еще ослепленная, бьет прямо подошвой по лицу убийцы. Не в силах более сопротивляться, он падает и уже не может встать. Джин слышит его слабое, хриплое дыхание. Она привыкает к свету и рассматривает тело седого худощавого европейца, с иссеченным морщинами лицом, так, будто снова смотрит на Гертруду.

– Что ты можешь сказать перед смертью, Роутэг? – спрашивает она, почти смеясь и при этом наставив дуло пистолета на тело мужчины.

– Ты красивый, – тихо отвечает он, выплевывая кровь.

– Эй, я девушка вообще-то, – кокетливым голосом замечает Джин.

– Ты ангел смерти… – начал он откашливаясь. – Эхидна под личиной Афродиты.

– Ой, таких комплиментов мне еще не делали, – теперь уже рассмеявшись в полную силу, ответила Джин.

– Ты спрашивала, что я хочу сказать перед смертью? – из последних сил спросил Роутэг.

– Ага, – подтвердила Джин.

– Деньги не пахнут.

Джин плавно нажала на курок, и раздался звук выстрела. Тихий предсмертный хрип Роутэга прекратился. Воцарилась тишина, которая возникает каждый раз, когда Джин убивает очередного ублюдка. Она смотрит в его глаза – они уже не выражают ни злости, ни самоуверенности, теперь они наполнены смиренной смертью.

Как по приказу, именно в этот момент входят ее коллеги вместе с сотрудниками Интерпола. Они знают, что от этого человека зависело все дело. Ее сразу же заковывают в наручники, ведут в машину, куда она сажала преступников, еще будучи новичком в детективном отделе. Оказавшись в машине, Джин, совершенно не чувствуя вины, не обращая внимания на то, что она стала преступником, спрашивает: «Почему вы так быстро»?

Суд. Ее отстранили от службы и приговорили к десяти годам тюрьмы. В процессе это квалифицировали как «агрессивное сопротивление федеральному расследованию, противодействие мировому порядку и безопасности».

Джин должна была сгнить в тюрьме, но в последний момент к ней подошли неизвестные люди и сказали, что за особые заслуги перед Германией Джин заменили наказание почетной пенсией. На самом же деле десятью годами домашнего ареста под постоянным присмотром полиции в так называемой специальной квартире в Берлине. Это оказалось еще хуже тюрьмы…

Джин все думала впоследствии: «За какие именно заслуги ее так почетно отправили на пенсию: за убийство преступников до суда или насилие при допросах?» Вероятно, ее капитан просто испугался, как обычно. Ведь даже в тюрьме Джин Остин опасная для всех, и лучше ее не злить…

Прошло три года. Джин исхудала, побледнела и утратила тягу к жизни. Она до сих пор не раскаялась в содеянном, хотя ее тюремщица – Роуз Шнайдер, тучная немка сорока лет с тирольской косичкой и вечным запахом пива изо рта – каждый день предлагала Джин сделать это.

Джин страшно смотреть на себя в зеркало, ведь она видит там мертвеца – белокурого зомби со впалыми щеками и глазами, которые на фоне худого лица выглядят неприлично большими.

«А когда-то тебя сравнивали с Дианой Крюгер, помнишь?» – сказала она вслух самой себе, все же рискнув взглянуть на свое отражение в зеркале, которое висело в крохотной разваливающейся ванной комнате. Немного постояв там и посмотрев на себя, Джин с отвращением цокнула и пошла обратно в комнату. Кстати, о комнате.

Ее кровать походит на койку в больнице. Белые одеяла, белые простыни и подушки. Каждый день она заправляет новый комплект белого белья. Для чего? Просто так. Просто потому, что это одно из тех немногих изменений, что она может себе позволить. Вокруг нее все настолько мрачно, что любой здоровый человек, заходящий сюда, спросит: «Как вообще можно здесь жить?» Маленькое окошко, впускающее в комнату лишь редкие лучики света, и комната в четыре стены без обоев. Черный обшарпанный стул возле кровати, на котором лежит запыленная пустая кобура от пистолета. Рядом со стеной шкаф из неокрашенных, нелакированных досок. В этом шкафу хранятся два строгих костюма серого цвета, пара маек и пара джинсов, которые не надевались уже несколько лет. Комната помимо спальни и гостиной является еще и кухней, поэтому возле шкафа стоят плита и ржавая раковина. Такая комната – истинное вдохновение для самоубийцы.

Но Джин не может убить себя, ведь самоубийство – это грех, а Джин обещала Генриху, что больше не будет грешить. Поэтому она просто лежит на кровати и считает минуты – это верный способ свихнуться, а Джин думает: если она все-таки сойдет с ума – ей будет куда как веселей жить здесь.

Раздался звук открывающейся двери. В комнату, как всегда, без стука, вошла Роуз Шнайдер.

– К тебе почтальон, дорогуша, – громко сказала она. – Сказали лично в руки. Вообще-то мне велено проверять твою почту, но тут просили из кабинета канцлера…

– Что?! Письмо? Вы серьезно, Роуз? Кто мне станет писать? Я же умерла для всех, – быстро спрашивала Джин, голосом человека с манией.

– Слишком много вопросов, Джин, – Роуз обратилась к почтальону. – Передавайте, сэр. И уходите.

Джин вырвала письмо и наигранно поблагодарила Роуз. Последняя, фыркнув, ушла вместе с почтальоном. Джин со страшным любопытством начала разглядывать конверт. Он отдавал ароматом мужского парфюма. Причем не знакомым Джин. Когда-то Джин могла определить профессию и даже характер мужчины по его парфюму. Но этот запах был не похожим ни на один другой. Она распечатала конверт.

Дорогая Джин

Я, Майкл Джованни, лично приглашаю Вас на остров Paradizo. Знайте, я наслышан о Вас и Ваших талантах и для меня будет большой честью видеть Вас на моем острове в роли главного детектива. Меня заверили, что лучше Вас профессионала в этом деле мне не найти. Завтра Ваше наказание будет отменено. К Вам придет полицейский и проводит Вас до машины. Машина отвезет Вас в аэропорт Berlin Tegel, где Вы должны будете сесть на частный самолет темно-синего цвета. Надеюсь, что Вы не заблудитесь. Хотя в любом случае Вас проводят. Уверен, Вы понимаете, что в Вашем положении у Вас только один шанс. И я думаю, Вы достаточно умны, чтобы его использовать. Помните – Alles vergeht, Wahrheit besteht (нем. Все проходит, правда остается).

«Хм, ну и кто ты такой, Майкл Джованни? И к чему здесь эта пословица? – подумала Джин. – Да, господи, о чем я? Ты мой спаситель, этого достаточно».

Джин положила конверт под подушку и легла на спину. У нее появилось ощущение какой-то бодрости и впервые предчувствие чего-то светлого. Вмиг к ней вернулся рассудок. Причем вернулся он не с того дня, как она попала в эту квартиру-тюрьму, а с момента, когда ее забрали из приюта. В ее голове все сплелось так сильно, что она забыла, что когда-то была искренне счастлива, что улыбалась не от злости, а оттого, что хотела улыбаться…

А ведь Джин думала, что умрет здесь, в этой череде пустых дней, взаперти. Более того, ее устраивал этот вариант раньше. А сейчас, будто переродившись, она впервые за долгое время испугалась. Испугалась того, что снова станет человеком, снова станет счастливой. Ведь Джин уяснила для себя – чем ты счастливей, тем хуже тебе будет потом.

Сгорая от нетерпения дождаться завтрашнего дня, узнать, что происходит, кто такой Майкл Джованни и зачем ему она, Джин сделала над собой усилие и погрузилась в сон, не желая жить в этом пустом настоящем моменте.