Читать книгу Операция «Гербалайф» - Максим Кустодиев - Страница 3

9 апреля 1999 года, пятница

По утрам, разглядывая в зеркале свое лицо, угрюмое, перетянутое морщинами сна, Никита не получал удовольствия. Что за рожа, каждый раз удивлялся он, ведь совсем еще не старый мужик! Никита принужденно улыбался себе и, насвистывая, начинал бриться.

Станки и все прочее для бритья здесь выдавали без ограничений вместе с солидной стопкой больших и малых полотенец, салфеток и постельного белья.

Лицо в зеркале постепенно преображалось, морщины разглаживались, в глазах появлялась жизнь, и Никита Фомин приходил к выводу, что вынужденный отдых даже пошел ему на пользу. Попозже надо будет в солярий сходить, подзагореть немного, лениво размышлял он. Девять часов утра, скоро принесут завтрак…

Господин судья небесный, присяжные заседатели! Перед вами раб Божий, Никита Фомин. Смилуйтесь, господа, ведь он ни в чем не виноват, да вы и сами все знаете… За что же ему, родимому, гнить в голландской тюрьме?

Впрочем, гнить – это, конечно, не слабо сказано. Многие соотечественники с великой радостью так бы гнили.

У каждого в камере электрическая кофеварка. Кофе дают много. “Президент”. Хороший кофе, но Никита много не пьет – неполезно. В каждой камере телевизор, 42 программы. Щелкаешь себе, значит, пультиком, попиваешь кофе “Президент”. Или сок, соков тоже дают – хоть залейся! Лежишь, смотришь ТВ. Правда, великий и могучий здесь как-то не в ходу, а на популярном в странах НАТО английском, увы, не все понятно. Но кое-что Никита уже смекает. Он время зря не теряет – учит английский.

На несколько часов в день камеру запирают снаружи, наверно, чтобы обитатели не начали думать, будто они в санатории. Но Никита за эти несколько часов не успевает соскучиться. Во-первых, углубленное изучение английского. Во-вторых, зарядка. Полтора часа ежедневных интенсивных упражнений по специальной программе. После – контрастный душ. Как раз к окончанию зарядки камеру открывают, и пожалуйте. Душ здесь в коридоре; в камере есть умывальник, унитаз, естественно, холодильник, а вот душ – в коридоре.

Вообще удивительно, как это приходит на ум назвать свое индивидуальное убежище камерой, как язык поворачивается?! Скорее – гостиничный номер. Ну, запирают иногда снаружи на тихий час, так это мелочи жизни. Сколько в тюрьме узников – и у каждого своя отдельная комната. Не сильно просторная, на роликовых коньках не разгонишься, но жить можно, многие из здешних арестантов никогда в таком комфорте и не жили, а что уж говорить о российских маргиналах…

Корпуса этой удивительной тюряги расположены в экологически чистом районе. Через окно можно полюбоваться аккуратным лесом. Ясное дело, выпускают и на воздух, выгуливают, и кроме обычной прогулки бывает еще и футбол.

Вот, стало быть, господа присяжные, как приходится мучиться Никите Фомину в голландском застенке! Шутка сказать, новые книги привозят всего раз в неделю, на русском, на родном его языке, только классика, тургеневы всякие. А кормят как! Меню с вечера выбираешь – чуть не плачешь, шесть вариантов меню – каково, а?

В свободное время, когда двери камер открыты, заключенные бродят по корпусу, ходят друг к другу в гости, посещают спортзал. В спортзале стоят нехилые такие тренажеры фирмы “Кетлер”, последние модели, все новье, муха не садилась.

Никита лениво наблюдает, как чернокожий паренек с литым торсом, наверное, в десятый раз отрывает блок с максимальным на этом снаряде весом.

– Никита, а ты так не сможешь, – говорит Исмет.

Исмет Тара, косовский албанец, хорошо говорит по-русски. Только отдельные слова он произносит с небольшим акцентом, например, “Никита” он выговаривает жестко, получается у него “Ныкита”.

Никита Фомин ничего не отвечает.

– Правильно, Никита, лучше не пытайся, не срами белую расу.

– На что спорим?

– На десять гульденов! – с готовностью откликается Исмет.

Речь, понятно, идет о телефонной карточке. Телефонные карты играют роль денег, настоящие же деньги иметь в тюрьме не положено. Телефонными картами расплачиваются, обмениваются, на них, в частности, покупают наркотики. Никите карточки нужны, чтобы звонить в Москву. Были бы деньги на счету – заказать карточку не проблема, но на счету у Никиты пусто, и Исмет это знает.

– На пятьдесят! – предлагает Никита.

– Ха-ха! – смеется Исмет. – А чем отдашь, если будет пшик? – он произносит “псик”.

– Отыграю, – беспечно говорит Никита. – Времени у нас с тобой много.

Никита ни на секунду не сомневается, что выиграет пари. Впрочем, и Исмет в этом не сомневается, просто он так развлекается. Для Исмета 50 гульденов – не деньги, и даже 50 000 гульденов – тоже не деньги.

– Ладно, спорим. На 25.

– 50!

– Две карты: 25 и 10. Вместе 35 гульденов. Давай!

– Давай!

Никита играючи поднимает вес двенадцать раз подряд, потом немного делает вид и, словно из последних сил, еще пять раз, потом, выпучив для публики глаза, еще пять раз, чтобы чернокожему сопернику уже ничего не казалось, а то еще надумает соревноваться.

Тридцать пять гульденов у него в кармане. Неплохо! Сегодня вечером он опять позвонит в Москву Замараеву.

* * *

Эх, до чего же хорошо все складывалось! Тогда, в конце 98-го Никите Фомину начало казаться, что он схватил птицу удачи за хвост. Давно уже эта наглючая птица махала перед носом Никиты своими павлиньими перьями. И вот, наконец, он ее припутал. Счастье было так близко, так возможно… просто – было. Но недолго.

Конкретно. В конце 98-го у Никиты Фомина имелось четыре миллиона долларов США. Вдумайтесь, четыре миллиона! Разумеется, была опасность, что его, Никиту, будут искать очень серьезные люди. Кто лучше, чем сам Никита, понимал, насколько это опасно? Но – вот он, волшебный миг удачи! Сначала нелепо, случайно погибает всесильный и безжалостный Чудовский, а вскоре разбивается на вертолете и сам В.П. – великий и ужасный Тузков, интриган, претендент на российский престол и хозяин огромной наркоимперии. Понятно было, что под обломками рухнувшей империи его, маленького Никиту Фомина, никому искать не приспичит. Стоило призадуматься, как теперь жить дальше?

И надо же – черт попутал его обратиться к Замараеву! Собственно, с Александром Вазгеновичем Замараевым они были знакомы давно, еще с советских времен. Никита в те самые времена оказал однажды Александру Вазгеновичу важную услугу, из разряда таких, которые не забывают. Сделай Никита по-другому, и светил бы Замараеву нехилый срок. Хотя нашлось бы у него немало заступников, скорее всего, не дали бы упечь, однако с удобной должностью по линии СЭВ наверняка пришлось бы распрощаться. Впоследствие Замараев, мир-то тесен, выполнял какие-то отдельные поручения Тузкова, крутился в периферийных фирмах его огромной империи, и Никита изредка встречал Александра Вазгеновича то в Москве, то в Сибири, то в ближнем зарубежье. И всякий раз Замараев был искренне рад встрече, вел себя как щедрый барин, деньжата-то у него водились, и всегда сам, никто за язык его не тянул, вспоминал о той услуге и приговаривал, мол, если что, сразу ко мне, я, мол, всегда…

Не представляя толком, что делать с завоеванным им достоянием, в октябре 1998-го Никита явился к Замараеву и бесхитростно предложил себя в качестве спонсора, а, может, мецената, а, может, партнера. Последовавшее за этим застолье и стало для Никиты Фомина началом конца.

Что же случилось, почему он, совсем не дурак, вдруг потек как дешевый фраер, и, расхваставшись, выложил, что именно он, Никита, обладает чемоданом с деньгами, и сумму всю назвал – 4 миллиона баксов. Начал он, правда, с того, что как бы представляет интересы некоторых серьезных людей, которые не желали бы светиться, да и сумму обозначил втрое меньшую. Мол, присоветуйте, дяденька, куда пристроить. Но потом вдруг его понесло, как если бы ему вкололи “сыворотку правды”. Снова и снова пережевывая все случившееся тогда, Никита отдавал должное Александру Вазгеновичу – тот не сразу предложил свою ерунду. Понятно, в нем шла внутренняя борьба, остатки совести, видно, еще булькали на дне его поганой, обросшей жиром души. А к слову, весил в то время Замараев никак не меньше ста сорока кило, видный мужчина, хотя росту весьма среднего. Вес распределялся по телу его неравномерно, концентрируясь в области живота. Замараев любил свое брюхо парадоксальной любовью, называл его мамоном и с гордостью рассказывал, как, будучи помоложе, на спор съел целого поросенка.

Ничего в тот раз не заподозрил Никита, да и колебался Замараев никак не дольше двух минут. По истечении же этих минут Александр Вазгенович, отечески похлопывая Никиту по плечу, убедил его, что вкладывать деньги в отечественный бизнес – дело пустое, мол, кризис 17 августа – это цветочки, и до конца года жахнет еще покруче. Здесь, к слову, он оказался фиговым пророком. В масштабах России ничего такого страшного не случилось. А вот личный кризис Никиты Фомина, действительно, поимел место.

Октябрь-ноябрь 1998 года

– Ты не думал, Никита, чтобы просто вывезти свои деньги за границу? – спросил Замараев.

– Думал, конечно. Но я от этой мысли отказался.

– Это разумно, – Замараев откинулся на спинку кресла, сложив руки на своем гигантском животе. – Я рад, что не придется тебя отговаривать. Проблема не только в том, чтобы переправить туда чемодан с долларами, но и в том, чтобы там, за рубежом эти деньги легализовать.

Они сидели вдвоем за щедро накрытым столом, но ели оба мало. Никита не был голоден, он только попробовал жареных перепелов, просто чтобы знать, на что это похоже. Замараев наложил себе по привычке полную тарелку всего, но к еде почти не притронулся. Сегодня у него уже было несколько встреч, а все свои вопросы он обычно решал за обеденным столом.

– Значит, к чему мы приходим? Первое. Тебе, Никита, надо здесь, в России, а еще лучше, в Москве, приобрести некоторый компактный, удобный для скрытного пересечения границы товар. Второе, на Западе этот товар должен гарантированно и безболезненно превращаться в легальные доллары.

Александр Вазгенович замолчал, разглядывая Никиту Фомина с дружелюбной улыбкой.

– И что, это возможно? – поинтересовался Никита, наливая апельсиновый сок в высокий граненый стакан.

– В настоящее время товар, отвечающий этим двум условиям, как раз имеется в наличии. Так что наша встреча, можно сказать, весьма кстати. Ты получишь все, что требуется, и я при этом заработаю приличные комиссионные, если ты не против.

– Что же это? – недоверчиво спросил Фомин. – Подводная лодка?

– Я скажу тебе, что это, – пообещал Замараев. – Но вначале поклянись, что если ты почему-либо откажешься играть в эту игру, все сказанное мной ты начисто забудешь.

– Зачем бы я стал отказываться, если все так, как ты нарисовал? – усмехнулся Никита. – Однако, торжественно клянусь! Последний раз я был так взволнован, когда меня принимали в пионеры.

Замараев придвинулся к Никите, навалившись локтями и своим огромным брюхом на стол.

– Речь идет о живописи. А именно: три старых холста, писанные маслом, небольшого размера. Это все, что я имею право сказать на сегодняшней стадии.

– Думаешь, они стоят таких денег?

– Клянусь своим мамоном!

– Я тебе верю, но…

– Нет-нет, – поспешно возразил Замараев. – Никому не надо верить! Ты должен во всем убедиться сам, это реально. Процедуру мы обсудим.

Для начала Замараев познакомил Никиту с Вадимом Павликовым; картины хранились у него на даче в поселке Николина Гора. В Павликове, бывшем офицере ГРУ, Никита Фомин сразу же узрел родственную душу. Выяснилось, что Вадим Петрович долгое время работал в Камбодже, где безжалостно проливал азиатскую кровь. Было это давно, но Павликов сохранил и силу, и военную выправку, а главное, в светло-голубых глазах его сохранилось холодное, недоброе выражение, с очевидностью говорящее тому, кто понимает, о готовности легко пойти на убийство. И дача, и сам Павликов Никите очень понравились, о картинах же при всем желании он не мог бы сказать ничего, кроме того, что это пейзажи.

Чтобы Никита сумел объективно оценить старую живопись, разработали целую постановку. Первым делом Фомин снял большую трехкомнатную квартиру на Остоженке. Квартиру сдавали вместе с мебелью, представлявшей собою старый хлам: шкафы скрипели, ни одна дверца не запиралась, ножки протертых кожаных кресел были аккуратно скреплены изолентой, многочисленные зеркала покрывали тусклые пятна, напоминающие изображения рельефа на военных картах. В довершение ко всему в квартире пахло чем-то кислым, и запах этот не выветривался. Все три пейзажа развесили на стенах среди уже имевшейся живописи, которая, впрочем, по мнению Замараева, была законченным говном. При этом пришлось потратиться на старинные рамы, у Павликова холсты хранились без рам. Компаньоны – Фомин и Замараев – условились нести все расходы пополам.

Следующим шагом стало приглашение оценщиков из антикварных салонов, произвольно выбранных Фоминым по справочнику “Вся Москва”. Наконец, после нескольких консультаций картины попали на экспертный совет в музей Пушкина. Вещи абсолютно чистые, нигде не засвечены, бояться нечего, уверял Александр Вазгенович. Легенда о том, как картины, вроде бы вывезенные летом 45-го из Германии, оказались в руках Фомина, была со всеми подробностями разработана Павликовым. Уж что-что, а легенды придумывать в ГРУ умеют.

Процедура оценки картин далеко не быстрая. За неполный месяц, прошедший с того дня, как первый антикварщик взглянул на старые холсты, Никита Фомин успел немного подковаться по вопросу. Он переварил тонну аукционных каталогов, всяких Сотсби, Кристи и прочих, классом пониже, часами, вооружившись увеличительным стеклом, листал справочники, на глянцевых страницах которых пестрели картины известных мастеров. Теперь Никита мог со знанием дела рассуждать об особенностях мазка, легко произносил загадочное слово “крокелюры”. С высоты своих новых познаний Никита оценивал холсты Павликова. Все, казалось, говорило о том, что они подлинные. Собственное мнение, однако, не представляло для Никиты Фомина никакой ценности. Важно было, что того же мнения придерживались авторитетнейшие музейные эксперты. Что и требовалось доказать, радостно потирал руки Замараев. Перспектива того, что холсты будут поставлены на учет как народное достояние, не особенно волновала компаньонов, учитывая их дальнейшие планы.

Но если с подлинностью картин сомнений практически не оставалось, то их стоимость оценивалась по-разному. Конечно, живопись такого уровня не имеет цены, это понятно, но все-таки?.. В итоге, по самой низкой оценке, которую дал некто Аврутис Петр Абрамович, выходило, что общая сумма зашкаливает за пять миллионов долларов. Причем, если два холста принадлежали кисти Мурильо, о котором даже далекому от живописи человеку приходилось, возможно, что-то слышать, то третья картина написана была каким-то Кукесом, голландцем, про него и не всякий специалист знает, а вот поди-ка, по общему мнению, стоит этот пейзажик никак не меньше полутора миллионов, это его стартовая цена на аукционе.

И ведь все это живописное сокровище помещалось в скромной московской квартире, арендованной Никитой Фоминым, не считая, конечно, тех периодов, когда оно находилось в музее, на ответственном хранении в связи с экспертизой. Причем, что характерно, денег у Никиты никто пока не требовал. Правда, перевозили картины со всеми предосторожностями в броневике “Инкассбанка”, а в самой квартире при холстах постоянно пребывали два симпатичных хлопца с пистолетами системы Стечкина под мышками. Уж не взыщите, уважаемый господин Фомин, немного неудобно, но время нынче такое.

Наличие денег, без малого четырех миллионов баксов, Никита продемонстрировал Замараеву и Павликову еще в самом начале их совместного пути. А как же иначе? При этом Никита Фомин постарался создать убедительную иллюзию, что за деньгами этими стоят другие люди. Прошлое Фомина, его теснейшие связи с Алексеем Алексеичем Чудовским, удачно поддерживали эту иллюзию, и ей поверили. Во всяком случае, никто не попытался убрать Никиту, чтобы завладеть деньгами. Но вполне вероятно, осознавал Никита, что компаньон Замараев захочет убрать его на номер, другими словами, кинуть. В такой игре нос надо держать по ветру, это факт. Никому не доверяй! Особенно женщине.

Олю Синицину ему подсунул Александр Вазгенович. Познакомились в музейном зале, интеллигентно и вроде как случайно. Правда, Замараев не стал долго притворяться, признался, что встреча им же подстроена. Ольга, объяснил Замараев, важное звено в их будущих планах. Она – дочь таможенного генерала из Шереметьево, часто летает за бугор, и ее, ну ты ж понимаешь, никто не досматривает. Синицина в доле, она наша напарница, но подробности ей знать не следует. Постарайся сохранить с ней чисто деловые отношения, лицемерно посоветовал Замараев, не преступай черту. Последнее, конечно, не получилось.

В первый же вечер после знакомства Фомин преступил черту. Картины как раз находились у экспертов, охранники отсутствовали, и в заставленной старой рухлядью квартире они с Олей оказались вдвоем. Огромная красного дерева кровать не выдержала, ей, впрочем, немного было надо, и Фомин со своей напарницей очутился на полу. Они катались по ковру, пыльному и жесткому, но тогда на это никто не обращал внимания. Их траханье походило на состязание, на какую-то разновидность борьбы, и потом они оба заснули на ковре. Фомин считал себя опытным мужчиной, но такого никогда еще с ним не случалось. Да и Ольга, какая бы роль не отводилась ей Замараевым, заметно было, не осталась равнодушной, здесь ошибиться невозможно.

Окончательное заключение экспертов обещали со дня на день, но все откладывалось, и роман с Ольгой Синициной приятно скрашивал ожидание. Никита гулял на широкую ногу, легко тратил деньги. Никогда впоследствии он не пожалел об этом, разве что о том, что мало тратил. Хотя Ольга оказалась… да чего там говорить, у Никиты Фомина на этот счет никогда и не было иллюзий. Хорошо, однако, было ему с Олей Синициной. Праздник жизни немного портил Замараев – он стал проявлять беспокойство, ругал на чем свет стоит экспертов, повторял, что надо ускорить переправку картин на Запад. Видно, он знал что-то, чего не знал Фомин.

Ноябрь-декабрь 1998 года

Наконец, настал он, этот радостный день. Была уже поздняя осень, похожая на зиму. Как и положено владельцу, Фомин расписался в каких-то документах и получил свои картины с заключением авторитетной комиссии. Под надежной охраной холсты привезли на квартиру. Здесь Никита запер их в сейф, специально приобретенный загодя, и, наконец, отслюнил Павликову четыре без малого миллиона долларов. Тот сдержанно распрощался и укатил со своими охранниками. Вместе с ними уехал и компаньон Замараев. Назавтра был запланирован вылет, были уже куплены билеты до Мюнхена.

Оставшись в квартире вдвоем с Ольгой, Фомин усыпил ее очередной порцией любви. Впрочем, не вполне доверяя этому верному средству, он до того угостил ее коктейлем со снотворным. Оля крепко заснула. Теперь для Фомина настало время действовать очень быстро.

Никита открыл сейф, извлек пейзажи, ставшие уже такими родными, хотя и без грустных березок. Что, если он недооценил Замараева? Тогда, возможно, он видит эти полотна в последний раз. Никита даже вздохнул, так жалко ему стало себя, но расслабляться было некогда, и он сосредоточенно принялся за работу.

Спустя час, надев куртку из грубой серой кожи, с серым же меховым воротником, Никита осторожно вышел на лестничную клетку. Он постоял, прислушиваясь. Вокруг царил полумрак, лампочку Фомин предусмотрительно выкрутил. Сейчас он мысленно похвалил себя за это, но особенно гордиться здесь нечем, тем более, до утра далеко, а всего не предусмотришь…

Осторожно и бесшумно Никита поднялся на самый верх, отворил дверь на чердак. С замком он поработал заранее. Так же, как и с другим замком, от другой двери, к которой он попал, пройдя через чердак. Никем не замеченный, Никита Фомин вышел из углового подъезда и, обогнув строение, оказался на людной улице. Краем глаза он заприметил вдалеке, у своего подъезда подозрительную машину. Она, возможно, и ничем не выделялась бы среди других припаркованных у дома автомобилей, но в ней сидели двое. Да и их, пожалуй, не было бы видно, в салоне было темно, если бы эти двое не курили с полной беспечностью.

Такси домчало Фомина до самого края Москвы. Здесь, у бензозаправки на выезде из города в сторону Питера его уже ждал Жилин. Никита проворно забрался в теплую кабину Жилинского грузовика. Друзья сердечно поздоровались и сразу же, без лишних слов обменялись куртками. У Андрея Жилина была серая куртка с меховым воротником как две капли воды похожая на ту, в которой приехал Фомин.

На прощанье Никита Фомин передал другу скромную пачечку долларов.

* * *

– Дуй, Андрюха, ни пуха, тебе, ни пера!

– К черту!

– Баксы-то задекларируй, чтоб на таможне не зацапали. Да куртку, смотри, не мни зря.

– Не суетись, Никита, все будет тип-топ!

Поглядев, как огромный трейлер “Скания” солидно выехал на трассу и двинулся на север, Никита Фомин еще раз мысленно пожелал другу ни пуха, ни пера и пошел к ожидавшему его такси.

Когда Оля Синицина проснулась, Никита уже заканчивал аккуратно заклеивать подкладку ее чемодана.

– Привет! – улыбнулся ей Никита так обаятельно, как только он умел.

– Уже за работой? – удивилась девушка.

– Вроде бы все чин-чинарем, но на ощупь можно заметить, – озабоченно сказал Никита.

– Брось, – лениво возразила Ольга. – Никто не станет щупать, да и смотреть никто не будет, не в первый раз. Я ж тебе говорила, можно было просто положить внутрь и все дела.

– Ну, не скажи, лучше подстраховаться.

* * *

Александр Вазгенович привез их в Шереметьево на своем “Мерседесе”. Выехали загодя, потому что скользко, на дорогах гололедица. Вместе с тем, ничто не указывало на то, что рейс могут отменить – холодно, но погода вполне летная.

Сзади, как приметил Фомин, всю дорогу от самого дома их сопровождала темно-синяя “Волга” с двумя пассажирами.

– Что, брат, удивляешься? – спросил Замараев, перехватив настороженный взгляд Фомина. – Это Павликов выделил нам охрану. Дружеский жест, совершенно бесплатно.

– А, – сказал Никита, делая вид, что совсем успокоился. – Спасибо ему.

Таможню они с Олей Синициной проходили порознь, так было задумано с самого начала. Сбоку, из параллельной очереди, Никита посматривал на Ольгу и удивлялся. Ну, решительно ничего не происходило! Никита намеренно пропустил вперед несколько человек, чтобы держаться немного сзади. Ольга, со своими непокрытыми платиновыми волосами, в распахнутой норковой шубке поверх короткого черного платья, была вполне удобным объектом для наблюдения, ее ни с кем не перепутаешь.

Продвигаясь каждый своим курсом, они благополучно миновали регистрационную стойку “Люфтганзы” и приблизились к вытянувшимся в ряд лоткам личного досмотра, оснащенным, как и положено, передовой техникой исследования чемоданов без хирургического вмешательства. И здесь-то их уже ждали.

Фомин сразу понял, что вот эти два бравых молодых майора с армейскими знаками отличия, никак не таможенники, и есть тот самый ответ на вопрос, который он, Никита, давно себе задавал.

– Вы позволите? – один из офицеров протянул руку к Ольгиному чемодану с молчаливого согласия стоящей рядом таможенной инспекторши.

– А в чем дело? – совершенно натурально удивилась Ольга, оглядываясь на монитор, словно бы это он, продемонстрировав просвеченные внутренности ее чемодана, просигнализировал о наличии в них какой-то бяки.

– Нет-нет, – вежливо улыбаясь, взял ее под руку другой майор с тонкими усиками на продолговатом лице. – Дело не в этом. Приносим извинения за беспокойство, но к нам, по нашим каналам, поступила информация, которую необходимо проверить. Это не займет много времени.

– По каким еще каналам? – упиралась девушка, неохотно переставляя ноги.

– Мы из Главного разведывательного управления, – негромко, но внушительно сообщил майор с усиками.

Никита Фомин, наклонив голову, прошел через магнитную рамку, подхватил с транспортерной ленты свою дорожную сумку и направился на посадку. Бедолага Оля даже не пыталась искать его глазами – любому ежику понятно, что он, Никита, ничем не сумел бы ей помочь.

Только теперь Фомин со всей определенностью мог осознать, какой сценарий разработал его верный компаньон Александр Вазгенович. Ну, что ж, нормально, все это вполне устраивало. Где же ты, дружище Александр Вазгенович? Остался там, где и положено оставаться провожающим? Или, примостившись в удобном месте, издалека наблюдаешь за последней стадией своей комбинации? Замараев и те, кто с ним, явно предпочитают, чтобы одураченный Никита тихо-спокойно улетел в Мюнхен. Грохнуть его у них кишка тонка. Это тень Чудовского защищает Никиту – даже мертвый Алексей Алексеич Чудовский таит в себе опасность для врагов.

На всякий случай Фомин еще ниже опустил голову. Если Замараев откуда-то подсматривает за ним, то не заметит довольную ухмылку на его лице, напротив, поза наглядно говорит о том, что человек вконец удручен. Пожалуй, только одно занимало Фомина: неужели Ольга была в курсе задуманного? Или ее использовали втемную?