Читать книгу 9М - Максим Кутис - Страница 2

Оглавление

II

.

Наконец наступила весна. Время новых начинаний и надежд. Но в тот год пришла совсем не та весна, которую с нетерпением ждут: с распускающимися цветочками, теплым ветерком с юга и улыбчивым солнышком. Заявилась ее уродливая сестрица-близнец. С непрекращающимися дождями, с грязью по колено и ветром, который пронизывал до самых костей. День без хмурых туч и дождя воспринимался как подарок небес. Но стоило на секунду расслабиться под ласковыми лучами, как сразу же по лицу начинал хлестать мерзкий холодный ливень. В общем, да, дрянное выдалось время года.

Как раз в один из типичных для той весны дней, я пытался безуспешно бежать от стихии, лавируя по тротуарам между потоками воды. У меня неплохо получалось ровно до того момента, пока я, поскользнувшись, не грохнулся в огромную лужу. Сидя в ней, я осознал, как же я ненавижу и все эти лужи, и предательские тротуары, и погоду, и весь этот чертов город. Надо было как можно скорее скрыться где-нибудь, чтобы спокойно высохнуть и может быть придумать скорейший план побега куда-нибудь в теплые края. На мою удачу, метрах в пятидесяти впереди слабо мигала неоновая вывеска. Под ней располагался некий старенький бар. По одному взгляду можно было понять, что он видел времена получше. Но на уровень престижа заведения в тот момент мне было наплевать, главное: чтобы внутри не было дождя.

В гардеробе полная женщина в возрасте, увидев, что одежду на мне можно выжимать, наотрез отказалась принимать плащ, но сделала это мягко и с сочувствием. Растроганный, но все такой же мокрый, я зашел в основной зал. Обшарпанность места можно было почувствовать даже с закрытыми глазами. Небольшое серое пространство, украшенное подыхающими неоновыми вставками в качестве декора и откалывающейся штукатуркой как дополнение к ним. Освещение было очень тусклым, однако в лучах света можно было разглядеть висевшую в воздухе трагичную пыль. У дальней стены размещалось возвышение для сцены. Возможно, раньше здесь был неплохой караоке-бар, пользовавшийся популярностью у местных. Сейчас же тут было не больше десяти человек, включая персонал. Я выбрал один из свободных столиков, повесил мокрый плащ на спинку облезлого стула и стал без интереса разглядывать расплывшееся от пролитого алкоголя старое меню. На сцене сидел косматый молодой человек с гитарой и фальшиво вытягивал высокие ноты. То ли он играл свое собственное произведение, то ли что-то известное, получалось все настолько отвратно, что разобрать отдельные аккорды и слова было невозможно. Да и аппаратура в заведении была под стать остальному уровню. Песня закончилась, я похлопал вместе с еще парой людей. Паренек сказал: "Спасибо" и затянул следующую мелодию.

– У нас сегодня музыкальный вечер непризнанных гениев. Два пива – минимум.

Я оглянулся, возле меня появилась девушка. Она была небольшого роста, в джинсах и черной обтягивающей блузке с закатанными рукавами. У нее была бледная кожа, пухлые губки и русые волосы средней длины. Мне особенно запомнился ее носик, с маленькой аристократической горбинкой. И если присмотреться, на нем еще крохотный шрам, старательно, хоть и не идеально, запрятанный под слоем тонального крема.

Маленький бейджик на правой груди кратко гласил: "П."

Непризнанный гений на сцене продолжал свое выступление. Он как раз добрался до того момента, когда забавное переходит в жалкое.

– Думаете, оно того стоит?

– На данный момент, дождь еще не прекратился. Так что особого выбора у тебя нет.

Я подчинился року судьбы, и она удалилась за барную стойку. Чтобы занять хоть чем-нибудь занять себя, я начал пытаться различить слова и мелодию, заодно, загибая пальцы под столом каждый раз, когда паренек на сцене откровенно лажал. Перебирая струны, он заметно нервничал, что передавалось и на вокал. К концу композиции все пальцы у меня были загнуты и нормально поаплодировать не получилось. Видимо, остальные делали то же, что и я, ибо с последним аккордом в зале повисла неприятная тишина. Ее спустя несколько тяжелых секунд прервал приободряющий оклик П. Обрадованный исполнитель выразил в микрофон персональную благодарность и предупредил, что следующая его песня будет последней на сегодня и она еще не окончена, но ему непременно хочется ее сыграть нам. Никто ему помешать не смог, и он начал следующую композицию, как две капли воды похожую на предыдущую.

П. принесла два кружки и стремительно удалилась. Я лишь успел сказать ей в спину "Спасибо". Она не обернулась. Я сделал пару глотков. Пиво было паршивое, как и все остальное в тот вечер.

Парень закончил выступление и начал неспешно собираться. Я подумал, что неплохо было что-нибудь перекусить. Прошерстил глазами вокруг, П. нигде не было. Оставалось только послушно пить безвкусное пиво и ждать следующего артиста.

Неожиданно свет задрожал в конвульсиях и погас. Даже многовековые неоновые вставки поддались наступившему мраку. Какое-то время ничего не происходило. Во тьме слышались лишь редкие шорохи вперемешку с отдельными словами шепотом. Я подумал, что как только починят свет, то я сразу же свалю оттуда, плевать если дождь все еще не прекратился. В полной темноте вкусовое восприятие обострилось и пойло из потертой пивной кружки стало совсем невыносимым.

Раздался женский голос. Без музыки, только лишь электрический гул аппаратуры как сопровождении. Она пела тихо и нежно, будто молитву или колыбельную. Звук окутывал пространство, которое без зрительных ориентиров казалось бесконечным. Тьма и тихий проникновенный голос. Она произносила слова с легким придыханием. Отрывисто, стараясь бережно донести каждое из них и поселить их глубоко в душе любого, кто мог слышать.

Вспыхнувший синий луч прожектора прорезал тьму, вырвав из мрака лицо П. Она стояла на сцене. Глаза ее были устремлены на свет. Она продолжала петь. Тело было неподвижно, ее глаза не моргали. Только губы были в движении, высвобождая строчку за строчкой. В волосы были вплетены три темно-бордовые розы. На ее лице черной краской была изображена повязка на глазах. Блузку сменило темно-синее закрытое платье, свободными драпировками стекавшее вниз.

Вступила ударная секция и одновременно зажглись еще пара проекторов, которые показали, что на сцене есть и другие музыканты. Главную роль взяла на себя гитара, П. на шаг отошла от микрофона. Стоя с закрытыми глазами, она сливалась с музыкой, каждая нота отражалась на ее лице, в движениях. Ее сценическая метаморфоза так поразила меня, что я не никак не мог вслушаться в музыку. Гипнотический, с размеренным битом электрический звук покорно ложился под ее голос. Она дрейфовала на нотам. Как только музыка остановилась П. замерла. Ритм-секция заменяла ей удары сердца. Хотя скорее наоборот. Сердце диктовало ритм.

Пятисекундная тишина и звук ударной волной обрушился на сидящих в зале. Следующая песня была явно написана в другом настроении. Словно в припадке звериного гнева, П. затрясло и она закричала в микрофон. Плавность и созерцательность сменила ярость. Она даже не пела, она кричала, требовала. Но при всем этом выступление не перешло в грязный панк-манифест. Мелодичность оставалось, но приобретала какое-то демоническое воплощение. П. бросало по маленькой сцене, было видно, что ей не хватает места, она металась словно в клетке. Она пыталась контролировать себя, чтобы в припадке не разнести все вокруг. Остальные музыканты отошли и прижались к стене. П. притягивала к себе микрофон, проводила пальцами по стойке и сжимала ее между показавших из-под полов платья бедер. Она погрузилась в транс. Была только музыка и она. Больше ничего значения не имело. Не думаю, что что-то могло вывести ее из этого состояния, за исключением, возможно, коды. По окончании второй композиции П. поднялась, под аплодисменты всех, кто был в зале, бросила дежурное "Спасибо" и движением руки дала начало следующей.

Длинная и тягучая композиция была сродни ее платью. Среди длинных монотонных темно-синих атласных складок, образовывавших целую бесконечную композицию, мелькала призраком ее бледная кожа. Так и густой плотный темный звук был всего лишь антуражем для ее голоса. Аритмичная, неудобная и своевольная композиция с мелким, на первый взгляд, хаотичным вкраплением нюансов. П. все повторяла и повторяла припев, меняя высоты. Она оставалась на сцене примерно до середины песни. Пропев свои последние строчки, она вышла из света прожекторов, оставив четырех музыкантов на сцене справляться с мелодией. Доведя песню до логического конца, они поклонились публики и также скрылись за сцену.

Когда их выступление закончилось, свет в зале вернул прежнюю степень яркости, а гости вернулись ко своим разговорам. Я же оставался под невероятным впечатлением. Всего три песни. Идеальная смесь лиричности, агрессии, визуальной и аудио составляющей. И ведь они даже не представились.

Прожекторы заиграли яркими теплыми цветами и на сцене появились парень с гитарой и девушка с тамбурином. Вместе они начали играть веселую, простую и жизнеутверждающую песенку. Это привнесло ощутимый диссонанс с чувствами после группы П. Но зато они отвлекли от раздумий, и я вспомнил, что у меня еще полторы кружки пива. Пока П. был на сцене я к нему даже не притронулся.

Я заметил, как из двери, ведущей в гримерки или может куда-то в подсобные помещения, появилась П. Она снова была в черной блузке, джинсах и с хвостиком на затылке. Я следил за ней от двери до барной стойки. Видимо почувствовав на себе мой любопытный взгляд, она подошла и забрала со стола пустую кружку.

– Может быть еще чего-нибудь? – спросила П. На ее лице все еще были капельки пота и дыхание не вернулось к спокойному ритму.

– Великолепное выступление.

– Спасибо. Меню могу забрать?

– Да, конечно, – я немного растерялся.

Она забрала меню и удалилась в сторону бара. "Ну ладно, – подумал я, – в любом случае, она подойдет за счетом." Плащ еще не высох, потому я со спокойной совестью остался сидеть на стуле и цедить жидкое пиво. Я почувствовал голод, но просить ее принести что-нибудь съестное у нее мне не хотелось. Да и было подозрение, что в этом месте ничего есть не следует.

Музыканты группы П. прошли через зал с убранными в кейсы инструменты. Они перебросились с ней парой слов, обнялись на прощание и покинули здание. П. осталась присматривать за пустыми тарелками и бокалами.

На сцене в тот вечер появлялась несколько команд: после оптимистичного фолк-дуэта на сцене появились группа со скрипкой, контрабасом и беременной вокалисткой. Было умилительно наблюдать, как чуть ли не всем залом ее аккуратно провожали на сцену, усаживали на синтезатор, а после выступления таким же образом тихонечко уводили в гримерку. Но она вместе с товарищами справилась на удивление прекрасно. Бойко отыграли несколько цепляющих песен в стиле кабаре. Конечно, если бы она разродилась на сцене, то такой перфоманс точно перечеркнул бы выступление П. Но хвала небесам, нам всем крупно повезло в тот вечер.

Заведение потихоньку наполнялся людьми. За П. стало труднее следить вполглаза. Сидячие места все были заняты, от моего столика забрали оба свободных стула. Люди уже начинали выстраиваться по стеночкам и перед сценой. Теперь ей приходилось гораздо больше двигаться по залу, даже несмотря на то, что большинство посетителей ограничивались только выпивкой. Но она каждый раз улучала минутку, чтобы в сторонке тепло перекинуться парой слов с каждым из выступавших.

Последними в тот вечер на сцене появилось трио гаражных рокеров с маленькой, но голосистой девчушкой на вокале. На местных хедлайнеров пришло посмотреть довольно приличное количество людей. Мой столик пришлось убрать, чтобы освободить больше места перед сценой. Поэтому мне с моим полстаканом выдохшегося пива ничего не оставалось, как занять место среди стоячей публики. Стоит отдать им должное выступили они мощно, громко и грязно. Последнее в хорошем смысле слова. С танцами, руганью, слэмом, оголенной грудью и драйвом. Публика была довольна, за исключением, одной девушки, в которую прилетел брошенный вокалисткой со сцены пустой бокал. Она схватилась за голову, по щеке побежала кровь. П. стремительно растолкала всех, вытащила бедняжку из толпы и отвела ее в уборную, а зрители как ни в чем не бывало продолжили свой праздник жизни.

Когда группа закончила играть, все потянулись к выходу. Дождь ненадолго прекратился и на улице образовалась маленькая тусовка. В основном, публику представляли молодые люди с альтернативным ходом мысли, но была и парочка затесавшихся седых рокеров со стажем. Уже основательно пьяные, они рассказывали о том, какие были подпольные концерты во времена их молодости. Молодежь слушала, весельчаки не упускали возможности издевательски подкалывать и зубоскалить от собственных острот. Но старые волки пропускали беззубый сарказм мимо ушей и с душевной теплотой продолжали вещать. После пары сигарет люди начали рассасываться кто куда. А я вернулся в помещение, взглянуть на П., ну и расплатиться. Судя по вывеске снаружи, заведение закрывалось через двадцать минут. Внутри уборщицы уже приступили к своей работе. Все стулья в заведении один за одним оказывались перевернутыми вверх ножками. П. была за барной стойкой, протирала стаканы. Напротив нее еще оставались, видимо, самые преданные любители музыки. Она кивала с поджатыми губами и общим выражением лица недвусмысленно намекающим, чтобы они уже свалили. Я довольно недружелюбно вклинился между ними.

– Я хотел бы попросить счет.

– Благородно, – ответила П. и отправилась в сторону кассы. Я уже подготовил оплаты на пару купюр больше в качестве чаевых. Она взяла банкноты, пересчитала и вопросительно взглянула на меня. Я кивнул ей, что все верно. "Благодарю», – бросила П. положив необходимую часть денег в кассу. а остальное – себе в задний карман. После этого она вышла за дверь, отделявшие служебные комнаты. Оставались только я, два любителя музыки, неспешно решавшие, куда идти дальше, да и уборщица, которая уже завершала свой ежевечерний ритуал. Не самая веселая компания. Немного помявшись, я вышел на улицу. Снаружи опять зарядил мерзкий дождь. Оставшись под навесом, я закурил. Минуту спустя вышли оба чувака с бара. Они стрельнули у меня по сигарете и ушли под ливень. Я стоял один, спешить мне особенно было некуда. Дождь, словно чувствуя безнаказанность, даже не думал прекращаться.

Спустя несколько минут из дверей появилась П. Она взглянула на небо и скорчила гримасу отвращения. Достала зонт и уже готова была выдвигаться, но тут заметила меня в сторонке.

– Ждешь кого?

– Угу, сухости.

– Ладно, пойдем. У меня есть зонт.

Она передала зонт мне, и мы быстро отправились вниз по улице, при этом стараясь аккуратно лавировать между луж. Дождливый вечер в городе выглядит весьма сюрреалистично. Размытые огни преломляются в каплях дождя, отражаются в лужах, краски искажаются при ломке зеркальных поверхностей. Выглядит завораживающее, еще бы не было так мерзко холодно.

– Так понял, тебя зовут П.?

– Да, форма мне досталась от предыдущей официантки, но вот бейджик безраздельно мной.

– Мне понравилось ваше выступление, – опять повторился я.

– Спасибо, но, по-моему, звук был ни к черту, – ответила П., даже не улыбнувшись.

– Хм, ну вроде я все слышал.

– В прошлый раз было лучше, а сегодня взяли и подогнали все специально для этих панков в конце вечера. Им то по хрен, ударные да гитара, и чтоб погромче. Но вот лично мне – этого мало. Еще хорошо, что я работаю там, в противном случае вообще бы сплошное месиво из звуков. Да и что за мода такая бросаться в людей всяким дерьмом? Возомнили о себе хрен пойми что.

– А с той девушкой что?

– Нормально все. С истерикой минут пятнадцать останавливали кровь бумажным полотенцем. Но швы накладывать не придется. Она успокоилась, когда поняла, что ее миленькому личику ничего не грозит. Потом закинула пару стопок на баре за счет заведения. А по окончании еще и ушла в объятиях гитариста. Долбанный рок-н-ролл во плоти.

– Хорошо. Главное, что шоу удалось.

– Она сегодня трахнется с гитаристом более-менее известной группы. Вот что главное.

Увлекшись своим гневным монологом, П. на полном ходу угодила по самую щиколотку в лужу. Громко выругавшись, она продолжила путь. Маленький потрепанный тряпичный кед полностью впитал в себя воду и теперь смешно хлюпал при каждом шаге.

– Да еб твою мать, – не сдержалась П. после пятидесяти метров старательного игнорирования своего положения и протяжно выдохнула. – Ты спешишь?

– Не.

– Тогда теперь моя очередь сохнуть. Я знаю место, тут недалеко.

Мы повернули в ближайший переулок. Фонари в нем горели из рук вон плохо, и отличить, куда можно наступать, а куда нет было решительно невозможно. Но П. было уже абсолютно наплевать, она шла вперед с решительностью маленького танка. Я едва успевал следом, чтобы держать над ней зонт. Ритмичный хлюпающий звук придавал ее гневной решительности умилительный оттенок. От этого она раздражалась еще больше. На наше счастье место, про которое она говорила, действительно оказалось совсем рядом.

Оно было совсем маленькое. Даже я бы сказал, крохотное. Если предыдущее место было похоже на постаревшую морщинистую диву, давно потерявшую свою красоту и славу, но тем не менее старательно прихорашивающуюся при визите гостей, в память о прежних временах, то это было сродни старой билетерши в том концертном зале, где когда-то выступала дива. Она родилась страшненькой и прожила всю жизнь без потрясений и изысков. Совершенно ординарная, но по-домашнему родная и к тому же помнящая множество веселых историй.

П. поприветствовала знакомого бармена и заказала нам две порции виски. Я уселся за столиком в углу возле батареи. Она расположилась напротив меня, сняла промокшую обувь и белый носочек с невезучей ноги и придвинула их вплотную к батареи. Бармен принес два стакана. Я хотел еще спросить, что-нибудь поесть, но кухня была уже закрыта, поэтому пришлось довольствоваться пачкой арахиса.

П. подняла свой бокал в воздух.

– Какой дерьмовый день, давай чтобы таких было поменьше.

Я молча кивнул, и мы стукнулись стаканами. П. сделал большой глоток виски, слегка поморщилась, закинула орешек в рот и принялась задумчиво жевать.

– Люблю маленькие заведения. Так гораздо уютнее. В этом городе их днем с огнем не сыщешь. Тут все только думают, что о прибыли, рвут задницы, чтобы нарастить количество гостей и площадь, чтобы всех-всех-всех усадить. И все стает на конвейер. Гораздо приятнее, когда есть маленькие заведения, куда всегда можно зная, что будут свободные места, недорогая выпивка и хорошая музыка. И не будет всяких уродов, падких на все новое и блестящее.

– Аминь!

– Мы тут даже выступали как-то давно.

– Разве тут можно где-то выступать?

– С акустической программой, разумеется. Было человек пятьдесят, здесь это под завязку. Играли за ужин как самые настоящие музыканты. Было здорово. С тех пор меня тут любят, и всегда обслуживают бесплатно. А вот тебе придется за себя заплатить.

– Не могу представить песни, что я сегодня слышал, в акустике.

– Ну были другие. Знаешь, если ты написал песню, и не можешь ее сыграть ее на одном инструменте, то дерьмовая это песня. Я таких стараюсь не писать.

– То есть у тебя все песни первоклассные?

– Если бы. Иногда что-то делаешь, смотришь в процессе – вроде ничего выходит, а потом смотришь в конце и видишь, что такая хрень получилась. Иногда самой за себя стыдно. И ведь ничего не исправить. Я это к тому, что к своему творчеству надо стараться относиться скептически.

– Получается?

– Не знаю, не мне судить. Я-то могу думать все что угодно. Возомнить себя самой крутой вокалисткой всех времен и народов. Но это ничего не будет значить. Искусство – это когда пытаешься донести что-то, потому что тебе кажется, будто ты понимаешь во всем этом чуть больше, чем все остальные, а вот настоящее искусство – это когда так и оказывается на самом деле.

Она еще пригубила из стакана. Я последовал ее примеру. Видно было, как недовольные морщинки на ее лбу, вызванные не самым удачным вечером, постепенно исчезали под комбинированным действием двух типов тепла: из радиатора и бутылки.

– А как ваша группа то называется? – спросил я давно назревший у меня вопрос. – Программки мероприятия я так и не нашел. Даже не запомнил, как заведение называется.

– Блин, мы как-то еще не придумали ничего нормального, хотя столько времени уже вместе играем. Я думаю, что вполне логично было бы увязать с моим именем. Что-то вроде " П. и команда" или "Прекрасная П." Я думаю, это вполне заслуженно, но все остальные почему-то считают меня самовлюбленной сволочью.

– А это не так?

– Гордыня – не самый мой любимый грех. Но выходить на сцену совсем без амбиций в высшей степени тупо.

– И как протекает ваша музыкальная карьера?

– Ну как видишь, стадионы еще не собираем, но чувствую мы уже совсем близки.

Она залпом допила стакан и позвала бармена для повторения. Я сделал то же самое. И еще пачку орешков, само собой.

Она рассказывала про кумиров детства, конечно же, это были крутые девушки с гитарами, как родители подарили ей первую инструмент, про первые попытки писания музыки, как проходил поиск единомышленников, ну и как со всем этим, музыка проникла вглубь и становилась неотъемлемой частью ее жизни.

– Мы по началу играли всякую жесть, прям совсем, я тогда еще была совсем юная с полной головой идиотских и веселых мыслей. Знаешь, исследования показывают, что детишки, которые предпочитают рок-музыку, в целом умнее ровесников, которым нравится реп или поп? Это греет мне душу. Ну и тогда я была одной из таких. С адской прической, нелепыми шмотками и взглядом, жадным до всего. У нас была веселая тусовка: я, моя лучшая подруга и мой лучший друг, ну и куча друзей похуже. Прекрасное было время. Наивное, – устремив взгляд в прошлое, П., улыбаясь, жевала орешек. -Музыка тогда не играла главенствующую роль. Скорее была результатом того сумасшедшего брожения юных и неокрепших умов. У нас было ебанутое, в хорошем смысле, творческое объединение и результатом могло быть все что угодно: песня, скетч и, не побоюсь этого слова, перфоманс. И мы все вместе были одним общим нескончаемым генератором идей, пусть в большинстве бредовых и абсурдных, зато крутых.

Это потом все усложнилось. Естественный ход вещей. Никто не остается на 20-ти летней ступени развития. Появляется работа, ответственность, серьезность, любовные интересы, рутина будней потихоньку начинает пожирать. Вот и мы повзрослели. На место наивности пришла искушенность. Вместе с ней и жизненный опыт. Неожиданно прошлые темы, хоть и все еще, теплые сердцу перестали волновать и будоражить в той же мере. Вот где-то на этой ступени мы и разругались вдрызг. Серьезно и надолго. Но сейчас уже помирились. Моя подруга некоторое время продолжала заниматься музыкой. Немного в другой стилистике. Эротический фанк – если можно так выразиться. Я ходила к ней на концерты, она была крута. Ну а потом один раз она улетела в бессрочный отпуск в другую страну. Звезды и полосы так сложились, что она там и осталась. Теперь счастлива замужем и наслаждается спокойной жизнью. Мой друг тоже отошел от экспрессии, углубился в религию своего исторического народа. И теперь частенько пересказывает мне древние сказания. Любопытно, хотя и занудно, если честно. Ну а я осталась тут одна, нашла музыкантов и продолжаю стараться что-то сочинять. У каждого своя жизнь, но мы стараемся поддерживать теплые отношения даже на расстоянии. И все мы уже совершенно другие сейчас, и в общем-то все довольны свои нынешним положением, но бывает так хочется, выйти на сцену и просто кричать что-нибудь совершенно несвязное про сырое мясо и инцест или сыграть соло на стиральной доске. В этом я была просто неподражаема!

П. совершила несколько странных движений в воздухе, изображая свое умение играть на стиральной доске. Звучало, мягко говоря, причудливо, пара нот буквально вгрызалось в уши, скрежеща острыми флажками по барабанной перепонке, но остальные очень даже складывать в некую авангардную мелодию. После пары пассажей она опустила руки, и с довольной улыбкой уставилась на меня. Я с такой же довольной миной смотрел на нее. Набирались мы незаметно, но стремительно. Осознал я это, когда мы подняли вверх очередные бокалы, разумеется, за музыку. Плотно убранная чёлка П. теперь по-свойски падала на ее лицо, волоски потемнели на два тона от выступивших на лбу капелек пота. Нетвердым движением руки она каждый раз пыталась вернуть ее на место, но та настойчиво возвращалась обратно. Глаза были полузакрыты, зрачки расширены. Взгляд выражал полное умиротворение. Она нестройно покачивалась в такт музыки. В баре звучал старый добрый рок-н-ролл, вечные композиции, которые отлично подходят для езды с погашенными фарами по безлюдному шоссе.

Я взглянул на свое отражение в металлической подставке под салфетки. Мое внешнее состоянии представлял практически точную копию П. Полнейшую безмятежность и маленькое местечковое счастье от недолгих теплых мгновений. П. выдала пару несвязных фраз, которые я пытался, но так и не смог расслышать. Трижды. Оставив попытки, я извинился и отошел умыться. Она проводила меня широкой ерничающей улыбкой с искренними ямочками на щечках. Готов поклясться, что я отсутствовал не более пяти минут.

Когда я вернулся картину безмятежности будто стремительно заменили на ее уродливый негатив. Вместо беззаботных гимнов юности звучал вязкий и темный эмбиент. Саундтрек, подходящий для визуализации мыслей самого невеселого из пациентов психиатрической лечебницы. Теплый электрический свет уступил место холодному дряблому излучению. Я стоял в полной прострации, пока не увидел П. Она сидела на том же месте, подпирая голову двумя руками. Тонкие дрожащие пальцы вплетались в волосы. Взгляд был направлен в стол. Я сел на свое место. Она подняла на меня взгляд, но посмотрела сквозь. Губы дрогнули в попытки улыбнуться, но она оказалась тщетной. На столе стояли новые порции виски. Но пить уже не хотелось. В воздухе повисло давящее аморфное чувство неуютности окружения. Стены помещения выталкивали нас изнутри, словно утроба чужеродный плод. Я сказал ей, что пора идти. Она безвольно кивнула. Я подозвал бармена. Вместо добродушного бородатого здоровяка, который был все это время за стойкой и частенько смешно подпевал звучащим через колонки песням, к нам подошел угрюмый жирный немой уродливый бородач с кривыми татуировками на лице и небрежно бросил чек на стол. Я оставил наличные, взял П. под руку, и мы медленно поплелись к выходу. Как только мы вышли за порог, дверь за нами в скважине бездушным металлическим лязгом повернулся ключ.

Дождь уже закончился, однако, теперь на улице вместо ожидаемого чувства вечерней свежести нас окутала тяжелая душная пелена темноты. Было уже за полночь. Заведения вокруг закрыли свои двери, а случайно задержавшиеся прохожие неслись по улице, стараясь как можно быстрее спастись от эфемерной угрозы в иллюзорной безопасности своих домашних стен. Мы же явно проигрывали им своих скоростных возможностях, и они нетерпеливо обгоняли нас по проезжей части или просто нахально отталкивали. П. шла, вцепившись мне в руку. Из ее тихой нечленораздельной речи мне лишь удалось понять, что ей надо доехать переночевать куда-то за город к подруге, и что все в принципе неплохо и что она рада, что познакомилась со мной. Ей надо было сесть сначала на трамвай, мне было примерно по пути.

Вдалеке прогремел нужный нам трамвай. Мы хотели было ускорить шаг, но у нас ничего не вышло. Неуклюже лавируя между лужами, мы с опозданием дошли до остановки. Трамвай скрылся за углом, на прощание издевательски издав для нас свою трель. Благо электронное табло гласило, что скоро подойдет следующий.

Мы уселись на пустой остановке. П. не отпускала ни на минуту мою руку. Чувство же удушливости подкатывало к горлу, проникая все глубже, и к ней вдобавок присоединилась отчетливая неуютная музыка. Та композиция, что играла в баре, когда мы уходили. Мерзкой пиявкой она засела в голове, и поскольку окружающий мир транслировал лишь безразличную тишину, каждая ее утробная нота звучала в ушах с кристальной чистотой. Все пять органов чувств передавали самые гнетущие ощущения в подкорку. Шестое, что некоторые называют интуицией, тоже не подсказывало мне ничего хорошего.

На секунду П. ослабила свою мертвую хватку, чтобы переместиться на противоположный край скамейки. Ее вырвало. Она достала из сумочки бумажный платочек, повернулась ко мне и с довольной улыбкой произнесла: «Теперь все вообще хорошо». Она вернулась на прежнее место, вновь ухватила мою руку, и спустя пару минут начала тихонько посапывать. Трамвай все не шел. Благо на улице стало немного посвежее. Иногда действительно становилось хорошо, когда в наш томный закаулок случайно забредал кратковременный летний бриз. Но затем опять приближалась духота со свойственной ей настойчивостью. Я успел пару раз покурить.

Наконец, вдалеке показался трамвай. Он неспешно подбирался к нам, прорезая двумя маленькими круглыми фарами кромешную темноту.

Я тихонько растолкал П. Она уже успела погрузиться в сладкую дремоту и пару секунд приходила в себя с решительно ничего непонимающим выражением оглядываясь вокруг. Старый трамвай остановился напротив нас и с неприятным металлическим визгом открыл дверцы. Мы сели на соседние сиденья. П. затребовала место у окна, хотя ни разу в него не посмотрела. Перед тем, как вновь закрыть глаза, она лишь неуверенно спросила, потупив глаза: «Можно поехать к тебе?». В таком состоянии ее точно не следовало отпускать куда-то одну, отправляться вместе с ней куда-то черт знает куда за город у меня тоже желания не было. Потому я поступил как честный человек и ответил: «Можно». Она поблагодарила и вернулась на прежнее место на моем плече.

В трамвае помимо нас была еще несколько путешественников. Неряшливые силуэты сидели поодиночке на разных сиденьях. По сути, из всех кто едет в общественном транспорте после полуночи можно выделить три главных архетипа. Представители первого немощно опускают голову в нетрезвом забытье, второго – индифферентно смотрят в окно на пробегающие огни, растворяясь собственным я в окружающей вязкой медитативной обстановке, третьего же – просто смотрят перед собой, сосредоточенно блуждая в собственных мыслях о насущном. Им плевать на окружающую среду, для них в ночном путешествии нет ни капли хоть сколько бы ты ни было заслуживающего внимания. Просто необходимость, продиктованная не самой комфортным социальным положением. Мы с П. были яркими представителями первых двух. Другие пассажиры хаотичным набором всех трех. Собираемые все вместе одной вместительной стальной махиной, каждый из представителей одного типа с явным пренебрежением относится к остальным. В первую очередь из-за невозможности понять и тем самым разделить состояние и внутреннее мироощущение других. Такой вот транспортный шовинизм. Но поскольку выбора особого нет, то приходится невольно мириться с таким соседством. Это уже трамвайный мультикультурализм. И единственное, что всех нас объединяет – это конечность нашего вынужденного общего пути. У кого-то раньше, у кого-то позже. Все в жизни. Такая вот заурядная электро-рельсовая философия.

Мы вышли на одну остановку раньше, чтобы немного проветриться. Первый вдох уличного воздуха на месте назначения обернулся свидетельством тщетности бытия. После получасовой передышки в вагоне с кондиционером мы вновь оказались в липких лапах духоты. Тяжкой густой материей она обрушилась сверху, или скорее вязкой патокой облекла лицо и тело, заполняя своей массой освободившиеся было пространство легких, как только мы спустились со ступенек. По всей видимости, она следовала за нами следом, уцепившись за хвост трамвая. Помимо прочего вновь оказавшись в исконной тишине, с новой силой вспыхнула эта навязчивая мелодия из бара. Разве что теперь мозг забавы ради решил привнести ее в виде сэмплов стандартные транспортные объявления, звучавшие в салоне. До дома было еще двадцать минут пешком.

Чтобы отвлечься от тошнотворного состояния и перестать ощущать каждую вновь появляющуюся капельку пота на теле, я попытался растормошить П. После моего положительного ответа на ее просьбу она не проронила ни слова. Да и вообще, когда ведешь пьяную и уставшую девушку в первый раз ночевать к себе домой неплохо завести непринужденную насколько возможно беседу.

– Довольно душно сегодня, – сказал я перед собой, не поворачивая головы.

Она подняла на меня прищуренные глаза, словно оценивая настолько ли важна эта фраза, чтобы на нее как-то отвечать.

– Согласна, – все-таки решила произнести П.

– Как-то даже не просто душно. А прямо тошнотворно.

– Это что ли как у того французского философа?

– Вероятно. Только я не помню, какое у него описывалось время года.

– Не важно. Его ведь брала тошнота внутренняя. А тебя, видимо, доконали высокая влажность и пиво с вискарем. Если честно, никогда не могла понять, почему это произведение считается таким неимоверно крутым. Чувака ни с того, ни с сего перестал видеть смысл в жизни и периодически страдает от панических атак. И всю книгу бродит по городу и занимается самоанализом. Из совершенно обыденную историю сделали мировой вехой. Я с таким тошнотворным настроением просыпаюсь через день, но не бросаюсь же сразу писывать экзистенциальный роман.

– А песню?

– Хм, ну может быть. Только все равно, как по мне, это – не лучшая тема. Культивирование образа отчужденного странника в мире плоских людей. Я такой один непохожий, никто не может меня понять. Бла-бла-бла. Лучше оставить это для подростков в черном… Все равно мы все похожи. И считать, что ты лучше или хуже других, только потому что тебе так подумалось – полнейших идиотизм.

Видно, было как ее зацепила эта тема. От ее умиротворенной сонливости не осталось и следа. Хотя четкость произносимых слов оставляла желать лучшего, но запал был неиссякаем: «А так и правда душно. Потею как сволочь. Фу. У тебя есть душ дома?»

– Конечно.

– Отлично. Еще бы выцепить где пару холодного пива, и я буду самой довольной девочкой в мире!

– Думаешь, это хорошая идея?

– Других у меня не бывает, – бросила она безразлично и полезла копаться в сумку в поисках пачки сигарет.

– Хорошо, Ваше величество. Будет исполнено.

Мы заглянули в ближайший подвальный магазинчик, где взяли несколько банок пива и еще какой-то ерунды перекусить, несмотря на то, что П. держалась на ногах из последних сил.

Героически преодолевая изнуренность, мы-таки добрались до моей квартиры. П. скинула ботинки и сразу отправилась на кухню. В помещении было не лучше, потому ничего не оставалось, как усесться у открытого окна, достать маленький вентилятор и открыть пиво.

Наша беседа, как и ожидалось, была не особенно захватывающей. П. лениво потягивала по глотку, отвечала односложно, убаюкивающе растягивала слова, глаза ее закрывались. Ну а я лишь смиренно наблюдал за этой безмятежной картиной. Спустя где-то полчаса, когда она сигаретой случайно прижгла себе запястье во время неконтролируемого сладкого зевка, она очнулась и решительно направилась в ванную. Я остался на своем месте. Из ванны послышался шум воды, потом какой-то грохот и ругательства. «Все нормально?» – спросил я через дверь. «Угу, просто адски неудобно тут все стоит» – ответила мне П. Я вернулся на месте, рассудив, что для полного наполнения ванны водой необходимо где-то минут десять, так что до этого времени она вряд ли успеет утонуть.

Пока она принимала душ, на улице заморосил легкий приятный дождь. С улицы потянула такой желанной прохладой и общее самочувствие улучшилось. Получившийся стереоэффект от розового шума воды с двух сторон заглушил назойливую музыку внутри черепной коробки. А редкие капли дождя, которые долетали до меня из открытого окна приносили игривость в этот томительный поздний вечер. Так я и сидел перед открытым окном, наслаждаясь и впитывая кожей всю прохладу, неожиданно дарованную свыше.

Шум воды внутри квартиры прекратился, послушались звуки движений. Еще немного возни. Распахнулась дверь, и совершенно нагая П. в темноте направилась прямиком ко мне в комнату. Идти за ней я не решился, и лишь проверил, что она успела снести в ванной комнате. Потом вернулся на свое место на кухне. Благо, алкоголь и сигареты еще оставались.

Даже сейчас помню это завораживающий в своем успокоении, отрешенности и полноценности состояние. Настроение прекрасной созерцательности. Нечасто получается его поймать. Но чтобы это сделать, достаточно на секунды перестать куда бежать, к чему-то стремиться, оставить без внимания свербящее чувство неудовлетворенности. Изолироваться от всех людей, факторов и желаний. Нет чувства голода, нет сонливости, нет похоти, нет жажды, нет усталости, нет зависти, нет любопытства, нет ненависти, нет презрения, нет любви, нет ничего. Просто сидеть возле открытого окна, вдыхать наконец-то свежий воздух, смотреть на нечастые горящие окна, прислушиваться к ненавязчивому шуму города или дворовых котов, предаваться размышлениям, насущным и не очень, изредка ухмыляясь своим умозаключениям, курить, подперев подбородок рукой, а когда горло от пересыхает от сигаретного дыма лениво делать глоток остывшего пива. Будничная мирская нирвана.

Полного просветления я достичь не успел, поскольку пиво и сигареты закончились. Да и усталость все-таки давала о себе знать. Я отправился в комнату и залез под одеяло. П. даже не шелохнулась, тревожить ее мыслей у меня не было.

Я проснулся, когда начинало светать, от бесцеремонных ворочаний П. Увидев, что я открыл глаза, она задорно сказала: «Привет!»

– Привет, – ответил я несколько настороженно

– Как самочувствие?

– У меня то неплохо, в общем. Сама-то как?

– Очень и очень хорошо. Весело вчера было.

– Да уж.

– А почему я голая?

– Ты принимала душ. А потом так сразу направилась в кровать.

– То есть ничего не было?

– Ну была, конечно, идея. Но когда я увидел, как ты задорно похрапываешь в мертвецком состоянии, то идея прошла.

– Ну и хорошо. Признаться, не очень-то я была рада, если бы я проснулась от того, что в меня тыкают черти чем.

– Понимаю.

– Адски хочется есть.

– Остались орешки. И еще есть паста, правда позавчерашняя.

– Сойдет. А есть у тебя во что одеться приличной девушке?

Я дал ей свою старую футболку и отправился на кухню разогревать в микроволновке пасту. Приличная девушка съела только половину. Потом еще снисходительно смотрела на меня, пока я доедал свою порцию. Мы вернулись в кровать. П. сразу же заснула, а я еще долго лежал с открытыми глазами.

Мы проснулись после полудня. Утро прошло абсолютно спокойно. Если честно, уже хотелось, как можно быстрее избавиться от нее. Мы выпили кофе за разговорами о музыке и культуре. Она рассказывала что-то о фильмах и последних новостях. Мне было не очень интересно, я слушал вполуха и изредка поддакивал. Затем проводил ее до остановки, она чмокнула меня на прощание и уехала.

Не то чтобы это было каким-то запоминающимся и не забываемым приключением. Нет, просто необычное стечение обстоятельств. Не каждый вечер я разрешаю спать в своей кровати кому попало. Причем именно, что просто спать. П. мне показалось интересной девушкой, но продолжать знакомство с ней я не стремился. Было в ней что-то магнетическое, но при этом нечто некомфортное одновременно.

После того случая мы время от времени обменивались сообщениями. Она с охотой делилась деталями и опытом создания музыки, процесса который для меня всегда был загадкой. Еще обсуждали какие-нибудь известные группы и альбомы. П. показывала, что нравится ей, я в ответ посылал мои. Пересечений практически не было. Но, благодаря ей, мне удалось открыть несколько довольно интересных имен. За исключением музыки общих тем практически и не было.

П., окончательно убедившись, что у меня был не самый плохой вкус, и что я лестно отзывался об ее музыке не для того, чтобы залезть к ней под юбку, сообщила, что через пару дней с концертом будут выступать ее хорошие друзья, и я могу тоже подойти.

Мы договорились встретиться вечером. Тогда снова шел сильный ливень. Когда я добрался до назначенного места, она стояла под навесом, уставившись в свой телефон. Зонта ни у кого не было, потому мы бегом направились к заведению.

На ней была та же одежда, что и неделю назад. В такую погоду дырявые кеды не оставляют право на ошибку, поэтому движения ее слалома были верны и отточены. Я шел по ее следам. Место, куда мы направлялись, было где-то во дворах и совершенно мне не знакомое. У входа стояли два чувака, которые встретили ее приветственными объятьями, они перебросились парой приветственных слов, П. представила меня, те безразлично кивнули и мы зашли внутрь. Заведение, как и ожидалось, было под стать предыдущим, небольшое и основательно постаревшее. Разве что выцветшая краска на стенах отличалась. В данное случае она была красная. Удивительно, что все новые заведения стараются быть непохожими на других, но стареют они все одинаково. Хотя, стоит отметить, это только придает им дополнительный шарм. Если, конечно, вы способны находить очарование в скрипучих дверях и потускневших зеркалах. В гардеробе висели афиши незнакомых мне исполнителей. Хотя П. обратила мое внимание, но одну из них и настоятельно рекомендовала ознакомиться, но я все равно не запомнил. Мы зашли внутрь. Внутри была вытянутая барная стойка, которая протянулась на все заведение. В самом конце располагалась сцена, на которой молодые люди в одежде стилизованную под викторианскую эпоху подключали провода. Всего народу было немного и по всей видимости все они были знакомы с друг другом. Группа, на выступление которых пригласила меня П., была та самая панк-кабаре с беременной вокалисткой с первого вечера. Она сидела в углу со стаканчиком минеральной воды с лимоном, пока ее партнеры таскали тяжелые инструменты и расставляли по местам усилители. На ней было старомодное темно-бордовое платье в полоску со шнуровкой на спине, по краям украшенное потускневшим кружевом, и черные замшевые ботильоны с серебряными носами. На округлившемся животе была грубо вшитая вставка из похожего материала. На шее висел массивный аляповатый кулон с черными увесистыми камнями. В кудрях красовалась миниатюрная черная шляпка на булавке с вуалью, кокетливо закрывавшей половину лица. Макияж был броский с густо подведенными глазами и синими тенями на веках. П. подошла к ней, ее подруга с трудом приподнялась, и они тепло поцеловали друг друга. П. жестом показала мне подойти.

– Приятно познакомиться, – сказал я, – видел ваше выступление на прошлой неделе. Хочется выразить вам свое восхищение. А как вообще на сцене в таком положении?

– Ты что ли об этих засранцах? – она самодовольно погладила себя по животу, – это совсем не сложно. Я же все равно за синтом сижу на табурете. Один из них порой даже притоптывает в такт, что не может не радовать. Правда, второй переворачивается постоянно. Видимо, не любит мою музыку. Не страшно, как появится – отдам его в приют. А если серьезно, то гораздо сложнее было найти приличное платье, в которое я могла бы поместиться.

– Смотрится очень клево, – заметила П. – Отличного выступления. Мы вон за тем столиком.

Мы с П. разместились с краю от сцены, она попросила заказать ей светлого пива. Себе я взял такого же. Как только я вернулся с двумя кружками за наш столик, общий свет в зале поубавили, включили фиолетовые проекторы. Музыканты тихо встали по своим местам в темноте. На авансцену вышли два человека: очень высокий молодой худой человек с черным цилиндром и длиннющем пиджаке на голое тело, а также маленькая плотная девушка в белом гриме. Они поклонились публике, поприветствовали на сегодняшнем концерте и со словами: «И помните, что мы все умрем!» уступили месте музыкантам.

– Пфф, я и так помню об этом каждый божий день, – сварливо прокомментировала П., – на кой черт надо напоминать?!

Вступил игривый ритм в лице ударных и контрабаса. Затем вместе с ударом по клавишам вступила вокалистка. Голос у нее был раскатистый, высокий. На припеве вступила скрипка. Композиция была громко напористая и хаотично веселая. Народ в зале задвигался. П. заерзала под такт на стуле. После завершения песни снова вышла парочка самопровозглашенных шпрехшталмейстеров и разыграла веселую кафкианскую сценку с яблоком в качестве реквизита. Так они и сменялись парочка странных мимов ведущих и музыкальные выступления. К сожалению, из-за паршивого звука слова песен были слабо различимы. Но энергетика группы была потрясающая.

После одной из песен длинный парень вышел перед сценой на руках. Его пиджак и борода задрались и падали на лицо. Он был без штанов и член безжизненно свисал по направлению к полу.

– О, я знаю эту сценку, это надолго, – П. недовольно поморщилась. – Можем спокойно покурить.

Она залпом допила остававшееся пиво и потащила меня к выходу. На улице, несмотря на вроде как установившееся теплое время года, было довольно зябко.

Мы стояли вдвоем в сторонке, двое чуваков все также были у входа. Видимо, они и не заходили внутрь.

– А как ты познакомилась с этими ребятами?

– Да как обычно. Мы вместе выступали пару лет назад в какой-то дыре, еще молодые и зеленые. Место было совсем отвратное, какая-то бывшая промзона, типа андерграунд фест, с какими-то пьяными панками в зале, которым плевать на музыку, лишь бы послэмиться да поорать. Но мы просто хотели выступать на сцене. Если на чистоту, мы то и играть то нормально не умели, так что хорошо вписывались. Ну и вот, уже после выступления, разговорились, они понравились нам, мы им. Вот такая любовь. Даже сделали пару совместных работ. Хорошие ребята. Сценки эти мне не совсем по душе, но они предпочитают такой подход.

На улицу вывалилось еще пару посетителей. Видимо, перфоманс действительно был не самый впечатляющий. Я вспомнил, что захватил с собой небольшую бутылочку дешевого вискаря. И аккуратно предложил П. Она с воодушевлением согласилась, заодно угощая всех своих знакомых, которые вываливались на улицу. На такую наживку собралась небольшая компашка. По разговорам практически все они были музыкантами разной степени профессиональности, кто-то этим зарабатывал и жил, кто-то просто оставлял как маленькую спасительную лазейку для души после обыденного дня в офисе. Однако, их всех объединяла некая доброжелательность и улыбчивость. Со стороны они выглядели как большая семья. Они собрались вокруг П., каждый пытался отвлечь на себя ее внимание, рассказывая шутки или истории, и заодно приложиться к маленькой бутылочке. В итоге у выхода оказалось больше людей, чем внутри. Но как только зазвучали первые ноты следующей песни, все как один сделали по последней затяжке и направились обратно внутрь.

Когда мы проходили через коридор П. дернула меня за рукав и потянула к старой фотобудке. Мы успели пару нормальных фоток, парочку кривляющихся. Пока внутрь не залезло еще пять человек, проходивших с улицы. Меня сплющило о боковую стенку. П. громко смеялась и шутливо ругалась. Все общим скопом с трудом вылезли из будки и начали рассматривать получившиеся фотографии. Меня было видно лишь на первой половине снимков, потом мое лицо полностью закрыло толстой задницей в синих джинсах с цепочкой на ремне. П. широко улыбалась, она настояла оставить фотографии у себя. Мы вернулись на место, и она положила их к себе в рюкзачок.

Шоу на сцене продолжалось по нарастающей. Разудалое панк-кабаре набирало в громкости и экспрессии. Веселье, шум, разнузданность и, конечно, декаданс во всем своем могуществе. Все зрители вышли к сцене и слились в общем танце. П. то и дело вытягивала меня, но я через несколько минут каждый раз возвращался на место. В конце концов, она махнула рукой и растворилась в толпе. Я лишь неспешно потягивал из своей кружки и наблюдал за ней. Большинство девушек танцуют изящно и эстетично, в особенности, когда понимают, что на них смотрят. А среднестатистическая красивая девушка уверена, что на нее постоянно кто-нибудь да смотрит. Поэтому ее движения всегда отточено эротичны. Она не допускает погрешностей. Ее платье всегда подчеркивает фигуру, а волосы уложены именно так как необходимо. При малейшем недочете внешнего вида она тут же удаляется в уборную на косметический пит-стоп, и только исправив все малейшие прорехи во внешнем виде, возвращается под всеобщее внимание площадку. П. была наплевать смотрят на нее или нет, есть кто рядом или она одна в комнате. Она закрывала глаза и двигалась, инстинктивно, без оглядки на окружение. Ее волосы растрепались, а на подмышках выступили темные пятна. Она просто наслаждалась музыкой.

После пары шумных песен она, слегка подустав, решила сделать небольшой перерыв. П. успела сделать лишь пару глотков появившегося нового пива как со сцены вокалистка объявила, что в зале сейчас находится очень хорошая подруга группы и что она была бы счастлива наконец представить достопочтенной публике их совместное творчество.

П. поперхнулась, по ее округлившимся глазам было понятно, что это не было спланировано заранее. Она суматошно поправила прическу и отправилась на сцену. Специально для П. вынесли микрофонную стойку, но микрофон не работал. Пока она вертелась, переговариваясь с музыкантами и техниками, ей устроили небольшую овацию. П. смущенно улыбнулась. Наконец, микрофон включили.

– Раз… Раз… Отлично. Спасибо, спасибо. Угу, вы все меня любите, да-да, я знаю. Все – мои фанаты. Хотя мы вот совсем недавно играли тут по соседству и что-то большинство из вас я там не видела. Ладно. Я как-то даже не собиралась выходить сегодня, но действительно мы готовили одну песню и видимо даже сыграем ее сейчас. Я же правильно понимаю, что мы ее играем? Да? Славно. Потому что слов других я не помню. Ладно. Если понравится, купите мне что-нибудь в баре.

Кабаре девушка с силой ударила по клавишам. За секундную паузу открывающий минорный аккорд успел срезонировать от каждой существовавшей в зале поверхности, впитал в себя темную атмосферу, алкогольные пары от полупустых бокалов, тусклый свет, отражающийся от блесток в макияже и проник в ушные раковины каждого, кто находился внутри. По сравнению со настроениями предыдущими песен, он прозвучал слишком грубо, слишком нахально и неуместно. Словно, считавшийся давно погибшим солдат появился на свадьбе забывшей его подруги юности. Никто не проронил ни слова.

Пальцы начали перебирать по клавишам. Мелодия наполнила зал. С лица П. ушла сценическая напускная улыбка. Она слушала ноты. Обе девушки вступили одновременно. П. начала чуть тише, голос вокалистки в начале ее затмевал. Он выделялся силой и чистотой, но П. брала пластичностью. Она с легкостью улавливала малейшие перепады мелодии и подбирала нужные интонации. Судя по виду, делала это интуитивно и не задумываясь. Глаза ее смотрели то в зал, то куда-то в бок на сцену, пытаясь глазами что-то передать музыкальному технику. Лицо было недовольно-сосредоточенное. Две поющие девушки органично дополняли друг друга. Но буквально через минуту все изменилось. П. безраздельно завладела вниманием окружающих. Она стояла на сцене, небольшого роста, смешная, в потертых черных джинсах и бесформенной толстовке с Даффи Даком на груди. По сравнению с другими участниками она выглядела совершенно посторонним предметом на сцене. И так бы они и допели эту грустную песню, но только голос разогрелся. И она почувствовала это, она закрыла глаза. Ее подруга перестала петь и сосредоточилась на игре на клавишах, лишь иногда вторя эхом на заднем плане, гораздо тише, чем в самом начале. Песня была о погибшей любви, и П. взяла на себя роль героини. Она просто взяла и забрала всех слушающих и слышащих ее с собой в мир, где краски безвозвратно мрачнеют, где единственный свет сверху, заменяющий и солнце, и бога, и саму жизнь неумолимо гаснет. Где лишь топкая темнота и бесконечные зацикленные мысли, от которых невозможно избавиться. Она тащила всех вниз с холодной беспощадностью, заставляя каждого прочувствовать все то, что чувствует в этот момент она. В помещении стало гораздо холоднее, бармен не понимая, что происходит, проверил открыта ли входная дверь. Люди, чувствуя холод, но не осознавая его происхождение, просто попытались стать ближе друг к другу. Никто не танцевал, даже не двигался. В зале те, кто во время предыдущих композиций разговаривали между собой, пытаясь переорать музыку, с непонятной для них самих сосредоточенностью слушали, лишь беззвучно выдыхая теплый пар. Как и все остальные. П. пела. Скорбь проникла в помещение. Лампочки стали гореть тускнее, словно каждую из обернули в траурную вуаль. Пространство за сценой стало проваливаться вглубь, так что расстояние между музыкантами на крохотной сцене увеличилось метров до десяти. Музыканты, физически отдалившись от света, оказались в тени. От ярких облачений остались лишь темные силуэты. П. оставалась на самом краю перед зрителями, глаза она не открывала. Два стареньких прожектора были направлены на сцену. Но она не отражала свет, он пропадал в ней.

С последними ноты она открыла глаза и посмотрела на слушателей. Повисла неестественная тишина. Зрители только смотрели, приподняв голову, на нее. И только после того, как она немного смутившись произнесла в микрофон: «Ну, все равно спасибо» посыпались первые хлопки, которые переросли в полноценные аплодисменты.

Под них П. и вернулась ко мне за столик.

– Мне понравилось, – сказал я. – Я куплю тебе что-нибудь в баре.

– Отлично! Значит артист не зря старался.

Бармену тоже очень понравилось, да так, что помимо двух заказанных пинт, он поставил нам еще две стопки лучшего (из тех, что были в наличии) виски и пообещал ставить еще до конца вечера. П. эта новость крайне воодушевила. «Наконец-то, творчество дает плоды! Долгожданное признание!» И с этими словами она опрокинула свою стопку. Я последовал ее примеру. Было заметно, что ее немного трясет после выступления.

Бар вновь наполнился задиристыми кабарешными мелодиями. Зрители потихоньку пришли в себя и зашевелились. Вновь послышался хохот и звон бокалов. А мы с П. снова выбрались на улицу. На сей раз вдвоем. На улице она продолжала проглатывать окружающий свет, от звезд и от уличных фонарей. Но уже с меньшей силой. Лицо все еще было напряжено, и ее еще потряхивало, но явно не от холода. Ее тонкие пальчики с обгрызенными ногтями вертели и мяли зажжённую сигарету. Затяжки выходили дерганными.

– Это твоя песня или совместное творчество?

– Изначально, моя. Смешно, но я написала ее по укурке. Я даже ходить в тот вечер не могла нормально, но с гитарой сладила. И даже что-то записала на диктофон. На следующее утро послушала, вроде что-то интересное выходит. Записала получше. Ну и потом общими усилиями, прописали аранжировку. Вроде получилось недурно. Что скажешь?

– Скажу, что – отличная песня получилась.

– Аминь!

Выступление группы закончилось и заиграла обычная фоновая музыка. Мы с П. переместились за большой стол в углу с диваном и остаток вечера провели напиваясь. Вскоре к нам присоединились все ее друзья. И те, что были на сцене, и те что были в зале. Даже работники заведения подсаживались к нам, поскольку других клиентов в тот вечер особенно не было. Так как я был не из компании, то большую часть времени приходилось только слушать. Было много смешных и не очень тематических баек про рвущиеся во время выступления струны, тошноту на сцене, и зрителей, которые не понимали куда они пришли. П. была возбуждена, ей нравилось и внимание, которое ей уделяли, и общее настроение за столом. Потом, конечно, принесли акустическую гитару и хором пели всем известные песни.

Спустя пару часов, ближе к середине ночи все стали потихоньку расходиться. Ко времени когда ее беременная подруга покинула нас, мы были уже основательно набравшиеся и сонные. П. показала зевком и сонно-пристальным взглядом, что пора и мы ушли. Добрались до меня на такси. Когда я ее в ту ночь впервые поцеловал, она сказала: «Ну наконец-то!».

Я начал встречать ее после репетиций. На них самих я не присутствовал, П. недвусмысленно дала понять, что мне там было делать нечего. Я и не возражал. Порой я заходил к ней на работу под конец смены. Вид у нее был жутко уставший, но меня она встречала с неподдельной искренней улыбкой. Хотя и мимолетной. Она угощала меня чем-нибудь из бара, потом угощалась сама, делилась в двух словах, как прошел день, и мы отправлялись в путь. Маршрут был всегда разный, но заканчивался всегда в одном и том же месте. У меня дома. Пока мы шли она рассказывала обо всем подряд. Например, что звуки можно визуализировать как краски: отдельные ноты дают вкрапления цвета, словно легкие прикосновения кистью, а целые аккорды – выглядят, как густые мазки всевозможных цветов: например, минорные уходили в цвет индиго разной степени насыщенности, а доминантные – в оранжевый. Таким образом, она всегда может понять, что мелодия получилась, если визуальная картина представляет гармоничной. Еще мы говорили о ленточных червях, что, если развесить их на деревьях, они будут развиваться словно атласные ленточки, об аутоэротической асфиксии, апартеиде, гениальности определенных поколений, грязи, историческом угнетении женщин, азиатских триллерах, зависти в музыкальной среде, проблемах лесбиянок, эмиграции, английском юморе, боге, сексе под наркотиками и прочей всячине разной смысловой нагрузки. У П. на все было свое собственное мнение.

Но весело и легко было далеко не каждый раз. Иногда П. встречала меня, мягко скажем, не в благодушном настрое. Она бросала безэмоциональное «Привет», наливала мне стаканчик чего-нибудь и отправлялась заканчивать свои дела. От моей помощи она отказывалась, и я был вынужден лишь наблюдать за ней со своего места в уголке. Она поднимала стулья вверх ножками и водружала их на столы, но даже со стороны читалось – что она еле сдерживается, чтобы не размозжить эти стулья в щепки и не сжечь весь бар дотла. В первый раз, как я стал свидетелем такого состояния – я подумал, что может это я чем-то оплошал, вызвав тем самым подобную раздражительность. Попытался узнать, у нее в чем дело, но она лишь отмахивалась. Мои вопросы, как дела на работе или в группе. вызывали у нее только раздражение. Я замолкал, она заканчивался приготовления к закрытию, опрокидывала стопку, смотрела на меня исподлобья, и мы молча ехали домой. Казалось, что одно неловкое движение или слово могло привести к вспышке безумия. Она тянула эту наэлектризованную атмосферу за собой. Не только мне передавалось это тяжелое тошнотворное чувство, но и всему вокруг. Весь город, до этого выступавший лишь как декорации, безучастный и серый, в эти вечера становился одной нескончаемо длинной дорогой до дома, наполненной тревогой и подозрениями. Вкрадывалось недвусмысленное чувство, что мне здесь не рады и лучше было бы как можно быстрее сбежать. Вот только бежать было некуда. Я с неподдельной тревогой внутри старался вести себя как можно осмотрительнее, инстинктивно оглядываясь по сторонам. П. просто шла вперед, со взглядом устремленным куда-то за видимые мне горизонты. В самый первый раз я попробовал ее развеселить, за что был сразу наказан локальной вспышкой ярости. После этого я оставил все попытки стабилизировать ее состояние. Просто дожидался, когда все придет в норму. Иногда мне везло, и в середине пути она могла меня нежно поцеловать. В других случаях мы все также молча поднимались в мою квартиру и проводили утомительный и тягучий вечер наедине.

Такие перепады невозможно было предугадать заранее. Они хоть и были редки, но всегда оставляли довольно неприятное ощущение. Поэтому я каждый раз готовился к худшему, ожидая ее на улице после репетиции или же открывая двери ее заведения за пару минут до закрытия. Если она встречала меня с улыбкой, то я считал это чуть ли не подарком небес. Хотя это не значило, что в течение вечера, ее настроение не изменится диаметрально. Самое гадкое, что я никак не мог вычислить механизм, от чего она из милой девушки могла превратиться в жестокую фурию, буквально по щелчку пальцев. И пока причина не появлялась, я предпочитал не придавать этому большого значения. Все-таки у любого человека всегда найдется уйма поводов пребывать в дурном настроении.

Примерно в то же время я познакомился с ее друзьями музыкантами. Поскольку я так за всю жизнь и не научился играть на каком-либо музыкальном инструменте, я всегда оставался немного в стороне от общей волны этой компании. Хотя встречали они меня каждый раз радушно и о моем недостатке тактично умалчивали. Что было очень мило с их стороны. Словно маленького мальчика с небольшой задержкой в развитии клевые ребята со двора принимали в свои игры.

У меня дома, правда, была старая электрогитара, которая уже долгое время со времен юности пылилась в чехле под кроватью. Однажды ночью П. ее обнаружила. Она аккуратно вытащила ее из-под кровати, смахнула пыль и расстегнула чехол. Глаза ее заискрились. Она внимательно осмотрела ее, прижала к своей обнаженной груди черную плоть из клена и воспроизвела два негромких аккорда.

– Какая красивая, – она разглядывала корпус, интимно поглаживая ее изгибы своей маленькой ладонью. – За что ты так с ней?

– Я честно пытался, но так и не вышло из меня рок-звезды.

– Она не должна из-за этого страдать, – П. перевернула и продолжила гладить ее по спине. – У всего в этом мире есть свое предназначение. У нее есть, при том явное и неоспоримое. Она была создана, чтобы создавать музыку. Чтобы человек, в котором живет чувство, мог выразить его. А тут она умирает. Это просто бесчеловечно. Или отпусти ее, отдай ее кому-нибудь, кто сможет оценить ее по достоинству и вновь вдохнуть в нее жизнь или все-таки сделай так, чтобы хотя бы одной бесполезной вещью стало меньше в этом мире, их и так достаточно.

Я пообещал П., что возобновлю свою практику и потом возьму ее группу к себе на разогрев на Уэмбли. Она улыбнулась. Каждый раз впоследствии, как она приходила ко мне, она непременно брала гитару в руки и с точностью могла сказать играл я за прошедшее время или нет. Потом забиралась с ногами на кровать, подбирала аккорды и тихонько напевала, склонив голову к ней голову. Она слушала тихую песню гитары и вторила ей своим голосом. Словно ребенка она прижимала к себе, стараясь передать тепло своего тела, тонкими пальцами легонько перебирала струны. После деликатно откладывала ее в сторону, на прощанье скользя рукой от колок до основания.

Гитара была лишь показательным примером. Отличительной чертой П. была острое чувство на несправедливость. Начиная от бездомного продрогшего котенка, заканчивая геноцидом. Она начинала шумно, но с такой прямой детской искренностью возмущаться, ее глаза сверкали и руки долго не находили себе места и никак не могли вернуться в расслабленное положение. Она непременно обращала внимание, того кто был рядом, страстной тирадой про конкретный случай, что попадался к ней на глаза. Если я переставал слушать, то она продолжала говорить само с собой. Иногда целый вечер был посвящен какой-нибудь новости из интернета. Только ближе к самой ночи, она низменно сокрушенно подытоживая: «Это все, пиздец, как неправильно. Что за больной мир?!». Но это не вызывало ни капли раздражения и ни в коем случаем не отдавало какими-то шаблонными нравоучениями. Она не била себя в грудь, никогда не бросалась громкими фразами в сослагательном наклонении. Она прекрасно понимала свою беспомощность в глобальном аспекте, но при этом старалась изменить что-то в своем подвластном пространстве. Ее сердце не могло привыкнуть к реальности, она прекрасно было с ней знакомо, в совершенно различных ипостасях. Она все прекрасно понимала. Но окончательно смириться никогда не могла. Ее заработок официантки был скромен, но неизменно она переводила небольшую часть в благотворительные организации или непременно давала милостыню бездомным или уличным музыкантам.

Однажды, я встретил ее поздно вечером после репетиции ее группы на новой базе. Мы были на окраине города. Чтобы долго не добираться до меня, П. предложила остаться у нее на квартире, ее соседка в тот день как раз была в отъезде. Мы взяли бутылку виски, и отправились к ее дому.

Район был явно не из престижных. В прежние времена предназначавшийся для рабочих семей, сейчас в нем оставались только те, кто так и не смог уехать. Всю его заводскую романтику я смог прочувствовать, пока мы полчаса шли от остановки пешком. Полубезумные старухи, запойные алкоголики, толстые густо накрашенные женщины с тяжелыми сумками и панкующая молодежь. Неуютные постиндустриальные пейзажи с заборами из мириадов одинаковых саморазрушающихся исписанных граффити бетонных плит, перемежались с пустырями с перегоревшими фонарями, где во мраке прятались не демоны, но размещались за бутылочкой компании из не самых успешных слоев общества.

Когда мы добрались до ее дверей, я спросил, как она может жить в таком месте.

– Если выбирать между развитием чувства прекрасного и дешевой арендой, то, на данный момент, я предпочту второе.

– А не страшно поздно возвращаться домой?

– А есть очень простой секрет. Главное – не улыбаться и не лезть к ним. Тогда все окружающие будут воспринимать тебя за своего. Такую же понурую единицу, которую жизнь не то, чтобы поимела, а в принципе не стала вступать в какие-либо сексуальные отношения. И никто к тебе не полезет. Так с самого момента начала жизни, когда ничего не видел, ничего и не нужно. Конечно, грустно все это.

Ее квартира была небольшой, со старой импозантной мебелью, но при этом необъяснимо неуютной. Это чувство охватило меня буквально с самого порога. Словно прежние хозяева спешно покинули ее из-за каких-то непредвиденных обстоятельств, и сама квартира не собиралась мириться с тем, что они уже не вернутся и терпеливо их ждала, с негодованием перенося нахождение новых постояльцев. В гостиной вдоль стен с пожелтевшими обоями располагались повидавшие виды старые кабинеты, пожилые, но с несгибаемой твердостью как в молодости выдерживающие вес погруженных в них книг. В углу комнаты стоял старенький, и, судя по количеству обставленных вокруг него вещей, неработающий телевизор. На полу комнаты располагался немного полинявший коврик, прикрывающий недостатки паркета. На нем потягивался небольшой черный кот, принадлежавший П. Пока она поверхностно прибиралась в квартире, я взял кота и сел на диван. Зверь был сонный, он лениво переносил мои поглаживания. Но как-только услышала звук шуршащих пакетов с кухни стремительно сорвалась с моих коленей. Я огляделся по комнате. На полках не было никаких следов, что сейчас тут живут две девушки. В принципе, какие-либо свидетельства, по которым можно было вычислить, что здесь кто-то живет на постоянной основе, отсутствовали. Возможно, это и было основной причиной неуютности на подсознательном уровне.

П. позвала меня на кухню. На столе, от которого пахло нотками хлорки стояла только что купленная бутылка виски, пара стеклянных стаканчиков, половина упаковки сока и маленькие бутербродики с разнообразными начинками из всего, что оставалось в холодильнике.

П. и в самом деле переехала сюда совсем недавно. Стремительно расставшись со своим молодым человеком, она некоторое время скиталась по друзьям, пока не попался этот вариант. Так что она въехала сюда с большим рюкзаком, гитарой и кошкой. «На данный момент сгодится, в любом случае на зарплату официантки на большее рассчитывать не приходится.» Скромные доходы от музыкальной деятельности идут на музыкальную деятельность же. В родительский дом она точно не станет, так как с матерью у нее не самые приятные отношения. Она не стала рассказывать подробнее, я не стал уточнять. Иногда в своих рассказах, она делала паузу, чтобы потискать кота, пока тот не начинал жалобно мяукать. Тогда она довольная целовала его в морду и отпускала.

На кухне с потолка свисала единственная лампочка без абажура. Из приоткрытого окна интеллигентно проникал прохладный ветерок, состоящий из запаха шелестящей листвы и жженой резины. С улицы то и дело был доносились пьяные крики диаметрально противоположного эмоционального окраса с разных этажей, поп-хиты прошлого поколения и автомобильные гудки. П. была уставшей и несобранной, фразы ее – короткими и обрывистыми. Она то и дело неожиданно замолкала в середине предложений, подолгу смотрела в приоткрытое окно, пока пепел с сигареты не падал на стол. Тогда она спохватывалась и как-то неуместно отшучивалась. Из бутылки мы выпили от силы половину. В конце стало понятно, что сидеть долго нет ни сил, ни желания и мы пошли к ней в комнату, предварительно насыпав коту еды, чтобы он нас не доставал с утра.

Ее личное пространство было настолько мизерным насколько это возможно в цивилизованном мире. Покосившийся шкаф, который отказывался принимать одежду, поэтому она аккуратно складировался перед ним, односпальная кровать с приставленной тумбочкой и одинокой лампой, стул, окно без занавесок. На этом всё. В качестве декора гитара и пара пустых бутылок, поставленных в короткий ряд по высоте вдоль коричневого плинтуса. На тумбочке возле кровати я заметил маленький серый мешочек из ткани. Как только моя рука потянулась к нему П. быстро прореагировала: «Не трогай».

– А что там?

– Руны.

– И почему их нельзя трогать?

– Это отрицательно действует на их силу, если их берет в руки кто-то помимо владельца.

– Ок. И что ты с ними делаешь?

– Гадаю.

– Хм, и многое совпадает?

– Конечно, неделю назад я гадала и мне выпало, что через семь дней ты будешь сидеть здесь и задавать дебильные вопросы.

Она взглянула на меня с нескрываемой злостью, взяла мешочек в свои руки и стала аккуратно перебирать. Вытаскивала по одному камешку с изображенной не нем руной, прищуриваясь, рассматривала их и возвращала обратно.

– Если серьезно, мне выпало некое приятное известие в будущем, так что сижу, жду.

– А можешь мне погадать?

– Я не то, чтобы маг-провидец в третьем поколении, но давай попробуем.

П. поднялась с кровати, чтобы выключить верхний свет и оставить лампу. Видимо, для придания таинственности. Вернулась на кровать, но отсела немного дальше от меня. Тщательно разгладила простыню между нами. Участок застиранного постельного белья с нелепым цветочным узором избавился от складок и катышек и был готов стать площадкой для эзотерического действа. П. подобрала под себя ноги, выставив наружу обнаженные коленки с маленькими синячками. Она держала мешочек у себя в руках словно раненого птенца и бесшумно двигала губами. Лицо ее бела бесстрастным, глаза закрыты. Затем на несколько мгновений она стала бездвижной. Открыв глаза, она высыпала камешки на простыню, поочередно перевернула все знаком вниз.

– А теперь сформулируй у себя в голове какой-либо волнующий тебя вопрос. Положи руку над ними и начни водить на небольшом расстоянии, не касаясь. Как только почувствуешь, от каких-то тепло – то возьми их и положи перед собой, не переворачивая, именно в том же положении. Надо выбрать три камня.

Я выставил руку и начал водить над ними, пытаясь ощутить некое тепло. Мне действительно было весьма любопытно, потому я отнесся к ритуалу со всей серьезностью и уважением. Однако, никакого тепла я не чувствовал и разницу между отдельными камешками, как ни пытался, ощутить не мог. Поэтому я просто выбрал три наугад. И как указывала П., перенес их по одному, не меняя их положения и положил перед собой.

– Хорошо, – П., все это время внимательно за мной наблюдавшая, чтобы в зародыше пресечь возможную скептическую улыбку, быстро переместилась на мою сторону кровати, внимательно изучила расклад, после чего задумчиво хмыкнула.

– Так, вроде говорят, что ты сейчас находишься не на своем месте. Вернее, что ты пришел туда, где быть не должен. И что тебе надо, как следует поразмыслить куда двигаться дальше, пока не стало слишком поздно. Потом вторая говорит, что будущее туманно. Что будут события, которые сильно повлияют на тебя. Грубо говоря, поштормит. Но надо плыть дальше. Вот. А третий символ говорит, что в конце, все должно закончиться неплохо.

– Именно неплохо? Даже не хорошо?

– Ну может и хорошо, смотря как сам будешь оценивать.

– Какой-то пространный ответ.

– Так в этом вся суть! Ты задаешь четкий вопрос, но все равно получишь пространный ответ, – было заметно насколько она возмутилась моей неосведомленности в гаданиях. П. стала собирать камни.

– Ну допустим. И что мне теперь со всем этим знанием будущего?

– Это – твое дело. Руны или что другое никогда не дают тебе прямое руководство к действию. Нечто, к чему ты обращаешься посредством них, вот оно как сторонний беспристрастный наблюдатель, который открывает тебе свое видение того как все вероятно сложится. Но будущее все равно остается только в твоих руках.

– Все это как-то сомнительно, вот если мы сейчас второй раз бы разл…

– А что для тебя не сомнительно? – П. резко оборвала меня, отвлекшись от своего занятия.

– Дай угадаю. Наверное, только то, что ты видишь вокруг себя? И еще, что рассказывали тебе в школе?

– Ну да.

– Ну да… Ну так вот откуда тебе знать, что все обстоит так как тебе говорят? Сейчас наука объясняет практически все, а что не может – пытается выстроить сложные объяснения. Но так было и тысячу лет назад. Сейчас каждый уважающий себя человек, прочитав какие-нибудь новости из области космических открытий за именем какого-нибудь крутого чувака, сразу же принимает их за правду и единственно верное положение дел. Также как и тысячу лет назад, когда шаман говорил, что надо принести в жертву девственницу. А все потому, что обычный человек слеп и глуп, и абсолютно ни хрена не понимает, что происходит вокруг. Если бы во всех книгах, которые он читал с детства, не писали, что молния – это не гнев божий, а всего лишь электрический разряд, то обычный человек так бы и падал ниц каждый раз при грохоте с небес.

Вот только этот обычный человек понятия не имеет, как это все работает. Начиная со своего телефона и заканчивая гребаной Вселенной. Да, есть какие-то атомы, что-то с че-то взаимодействует. Но сам ни хрена не в этом не смыслит. Он лишь заучивает все эти постулаты, чтобы спокойно вылезать из своей пещеры. Ему больше не надо мыслить, соотносить, бояться неизведанного. Все вокруг вроде как изучено.

Но ничего не стоит просто так отбрасывать в сторону, принимать на слепую веру. Если ты чего-то не видишь – не значит, что этого нет. Если тебе говорят, что этого нет – это не есть постулат.

Я не могу тебе с уверенностью доказать, что нечто внематериальное не существует, но поэтому же не могу тебе сказать и обратного. Ты знаком с «Тибетской книгой мертвых»? В ней, если вкратце, описывается, что происходит с душой после смерти. Что она проходит испытания, встречается с богами, которые экзаменуют ее и после этого следует определение дальнейшей судьбы. По сути, конечно, просто древняя живописная религиозная книженция для успокоения перед страхом смерти и неопределенности. Однако, самое забавное, что в Египетской мифологии принцип такой же. И в Кельтской. Да и в нашей любимой Библии. Конечно, названия и образы другие. Уж на что была богата региональная фантазия. Но идея та же! Душа уходит из тела и встречается со своей сутью. По-моему, очень странное совпадение, что древние люди с разных уголков планеты описывали по сути одно и то же. Так вот, у них была душа и они еще могли ощущать, видеть то, что в современном технологическом мире уже воспринимается как паранормальный бред. У человека была душа и она отвечала за восприятие эфемерных сил. И виденье загробного мира. У человека было два начала, то есть два центра восприятия: мозг и то, что в нашем обществе называется, душой, то что отвечает за восприятие того, что нельзя понять и осмыслить. Так вот, со временем, чем больше становилось знаний об окружающем мире, чем больше появлялось доказательств и описаний всего – тем больше крепчал мозг, и тем самым он подавлял другое противоположное ему начало. Мозг стремится стать полноценным хозяином подвластной ему оболочки, у него свои собственные задачи. Это ведь давно известная теория, что мозг – по сути это – паразит. Можешь найти статьи по этой теме. Это не ты живешь с мозгом, а он живет с тобой. Он принимает решения, которые выгодны с точки зрения эволюции. Ему нужно плодиться и развиваться. Ему необходим контроль. Ему ни к чему лишнее восприятие. Душа – не есть сознание, порождаемое им самим. Сознание – это состояние, в которое погружает тебя твой собственный мозг, чтобы создать восприятие, что ты сам властен над собой, а не кто-то иной ведет тебя по жизни под пристальным присмотром. Как опытный игрок в шахматы заставляет тебя подумать, что ты ведешь партию, но двумя ходами в самом конце ставит тебе «мат». Душа – это именно нечто отстраненное. Дуализм воплощенный, в одном отдельно взятом человеке. Она отвечала за гармоничную связь с окружением. Мозг действует деструктивно. Он завоевывает, он подминает под себя, диктует свою волю. Теперь, на данном этапе развития человека, он блокирует, все что не укладывается под обработанный веками шаблон поведения, заставляя игнорировать и сомневаться во всем, что за гранью пяти органов чувств или простейших умственных операций.

Но этот блок не является тотальным, он все еще не в состоянии полностью замонолитить вторую, «неразумную» сторону восприятия. Это как раз и объясняет многое, что неподвластно объяснению. Будь то ощущение умерших рядом, ясновиденье, дежавю и даже эти самые руны.

Но самое смешное, что нельзя определить, как оно есть на самом деле. То есть восприятие настолько изнасиловано мозгом и навязанным им мышлением, что невозможно понять, было ли то, что ты ощутил действительно чем-то метафизическим, божественным если хочешь, или лишь ты подумал, что это было таковым. Знаешь, как с воспоминаниями. Нельзя с абсолютной уверенностью сказать, все что ты помнишь действительно происходило в самом деле, а не было смоделировано в твоей памяти по рассказам или каким-то образам из фильмов.

Я хочу сказать, что надо избегать категоричности суждений сомнительно или неопровержимо, есть или нет. Так как ты – никто, чтобы это определять. И куда лучше думать, что все-таки есть что-то необъяснимое и непознаваемое в этом мире. В противном случае все становится слишком скучно.

Я взял небольшую паузу, чтобы понять, все сказанное.

– Хм… И ты веришь в это?

– Во что-то же надо, – холодно ответила П. и погасила лампу на тумбочке.

О темах, которые ее волновали, П. всегда говорила с каменным сосредоточением и предельной серьезностью. Причем в каком бы состоянии она ни была: пьяная, уставшая, голая, сонная, взбудораженная, что-то жующая. Частенько все состояния приходились на один момент. Но что касается именно гадания я не думаю, что она была полностью захвачена миром рун или духов. Она лишь допускала возможность, оставляя вероятность нечто непознанного не где-то там, за пределами Вселенной, а именно тут в окружающей всех нас действительности. Как ребенок, который со смешанным чувством страха и любопытства приоткрывает дверь в заброшенный дом по соседству. Скорее, всего там нет ничего интересного, но ведь этого никогда нельзя сказать наверняка. Да, наверное, и не нужно. Ведь гораздо интереснее смотреть на этот покосившийся, но все еще хранящий свое достоинство стоящий обособленно без света и людского присутствия дом, оставляя при себе мысль о возможной тайне внутри него.

Результаты гадания, так называемое пророчество я запомнил. Не знаю, что именно имелось в виду под «поштормит» и «оказался не там, где стоило». Если поразмыслить, все это можно отнести к чему и к кому угодно. Как гороскоп на каждый день. Но скорее всего все это размытое трактование можно отнести непосредственно к П.

Одним вечером я как обычно покорно сидел на детских качелях и ждал пока П. закончит репетицию. Весенний сезон дождей наконец-то закончился, и на улице стало по-настоящему тепло. Можно уже было надеть любимую легкую куртку, смотреть на набирающие силу молодые листочки и с удовольствием вдыхать приятный вечерний воздух.

П. появилась немногим позже обычного в каком-то неестественно приподнятом настроении. Она стремительно подбежала ко мне, обняла меня со всей своей силы и звучно поцеловала в губы.

– Случилось нечто хорошее? – я был несказанно рад видеть такой подъем духа.

– Да! Сейчас на репбазе был один радиоведущий. Ну ты его наверняка знаешь. Такой, в очках, с козлиной бородкой. Забегал по своим делам. И вот он случайно услышал как мы играли. Потом подошел, мы поболтали и он пригласил выступить нас к себе в шоу. В следующую среду. В прямом эфире! Представляешь?!

– Круто. Вижу, ты воодушевлена.

– Ну не, не, ничего такого, подумаешь. Нас же каждый день зовут играть на всю страну.

– Должно быть это и есть то приятное известие, что было предсказано.

– Сложно сказать, меня еще сегодня угостили манго.

– Какой потрясающий день!

– Да! Надо бы куда-нибудь зайти, не хочется просто тащиться домой. Да и погода такая приятная.

Я ее поддержал, и мы заглянули в небольшой бар, расположенный на последнем этаже старого особнячка в самом центре. Вечером в будний день людей не было и мы смогли спокойно расположиться на балкончике, откуда открывался приятный вид на старую городскую площадь. П. немного угомонилась, уверяя, в первую очередь, саму себя, что это приглашение, на самом деле, ничего особенного, в этом шоу много кто появлялся, и ничего это особенно не значит. Хотя по огоньку в глазах, было понятно, что она уже прокручивает свою благодарственную речь при вручении Грэмми за лучший альбом.

9М

Подняться наверх