Читать книгу Река Великая - Максим Николаев - Страница 6

По своему нахождению перед главным управлением УВД безымянный скверик под окном кабинета Копьева и Сабанеева получил в народе название «Милицейского». В середине живой композиции из елок, туй и можжевельников почти незаметен приземистый, кладбищенского роста монумент сотрудникам «органов», погибшим при исполнении в мирное и военное время. Сквер примыкает к Октябрьскому проспекту. Оттуда через открытую фрамугу ветер доносит в помещение голоса прохожих и шум автомобилей.

На старинном советском сейфе рядом с подоконником расстелена клеенка, на ней – голубой электрический чайник. Поднявшийся заварить кофе Сабанеев щелкает кнопку на чайнике и возвращается за свой стол. Через узкий проход напротив от него старший оперуполномоченный майор Артем Игоревич Копьев поглядывает то на клавиатуру, то в монитор и набирает двумя пальцами протокол по ночному угону черного «Ниссана» с улицы Юбилейной.

Приоткрылась дверь. Копьев обернулся и не глядя прихлопнул на столе стопку бумаг, которую весенний сквозняк собрался было разметать по кабинету. В проеме показалось усатое лицо начальника угро подполковника Сверчкова:

– По Шкарину биохимия пришла?

– Подтвердили механическую асфиксию в результате утопления. В крови – ноль-восемь промилле, – отчитался Копьев. – Длительная алкогольная интоксикация. Вероятно, в последние недели пил не просыхая.

– Травмы? Гематомы?

– Кроме ранения тупым предметом, от которого он потерял сознание в воде, на затылке есть зарубцевавшийся шрам не меньше, чем месячной давности, орудие установить не удалось.

– По диете ничего интересного?

– Нормальный рацион, не голодал. Признаков алкогольного кетоацидоза нет.

– Сколько в воде пробыл, говоришь?

– Часов шесть-восемь.

– Река там спокойная. Получается?.. – Начальник угро быстро прикинул в уме. – Не больше десяти километров проплыл. Объедем населенные пункты по обоим берегам, с людьми побеседуем. Может быть, что-то интересное найдем.

Из-за своего монитора выглянул лейтенант Иван Сабанеев:

– А фургон?

– Что фургон, Вань? Между Псковом и Островом единственный мост через Великую – в Шабанах. Движение насыщенное и днем и ночью. Кто-то мимо проезжал, Шкарин его тормознул, попросил подвезти. Мы не знаем, был у него план или просто бежал куда глаза глядят, и потом нашел какую-то заброшку. Днем из дому не высовывался, а ночью на беду свою пошел искупнуться.

– На улице плюс-пятнадцать.

– С его ноль-восемью промилле самое то.

– Не пойму только, зачем он в бега подался, когда условки меньше месяца оставалось.

– Затем, что снова натворил что-то, – уверенным тоном сказал Сверчков. – У него есть старая рана на затылке. Можно предположить, что жертва сопротивлялась.

– Заявлений не было.

– Износ – дело щепетильное, а на селе тем более огласки боятся. Девки того возраста, что Шкарин любит, даже родителям не признаются. Еще прибавь его репутацию: как откинулся, всю деревню в страхе держал. Сначала пригрозил девчонке, потом сам испугался и решил залечь на дно. Не ожидал, что в буквальном смысле получится, – когда Сверчков усмехнулся, под усами с проседью у него сверкнул ряд стальных зубов. Свои собственные, по разным версиям, он потерял то ли в Чечне, еще в первую кампанию, то ли при каком-то жестком задержании в конце 90-х. – С Яхонтовым, Вань, у вас что?

– От криминалистов ждем заключение, – ответил за Ивана майор Копьев.

Начальник обернулся в его сторону:

– После обеда зайди ко мне, Артем. Обэповцы о чем-то пообщаться хотят.

Майор Копьев послушно кивнул. Через секунду из коридора раздался быстро затихающий звук сверчковских шагов.

Правду Надька Прилуцкая и сказала, что горазд Власий только других священников хаять, а сам и не поп даже, а так, попик деревенский. Бороденка в три волосины, и мало того, что ростом-то Бог обидел, да еще ходит вечно как собака сутулая, хоть и грешно так про святого отца думать, да еще и в церкви, Господи помилуй!

Отец Александр еще по телевизору Алене Семеновой понравился: крупный, но не полный, на лицо не то, что какой киноактер, но приятный, говорит ладно, и голос такой густой, бархатный прям. На вид лет сорок пять, или, может, и весь полтинник, а моложе Власия выглядит потому, что не пьет каждый Божий день. Строгий, конечно, не забалуешь, но сердце в большой груди – доброе, это она сразу поняла. Такие и должны людям помогать, а не как эти, что в собесе сидят.

Заявление на надбавку ей вернули. Все документы из избы уже в город свезла, а им всё равно двух бумажек не хватило. Теперь заново подавать надо, и потом новых сорок дней ждать. Алена не сдержалась, вывалила сгоряча, что про шарашку ихнюю думает. Когда вышла из собеса, к остановке как раз 17-й автобус подъехал, который на Завеличье ходит. Господь, не иначе, ей знак послал.

В офисе в притворе церкви святой Ольги нашла она только монашка, Александрова помощника по фонду. Он сказал, что во храме святой отец. Алена заглянула внутрь, увидала Александра беседующим с прихожанами и подходить не стала, остановилась в сторонке.

Только как следом за ним вышла в притвор, опомнилась, что в церковь явилась в джинсах. В Малых Удах у них Власий не придирался к одежде, но и отец Александр, слава тебе Господи, ничего не сказал. Даже, вроде бы, мужской интерес проявил.

– Нельзя ли так сделать, батюшка, чтоб «ВКонтакте» фотографий наших с детьми не выкладывали?

– А что же так?

– Неловко.

– Отчего неловко? – Священник с укором поглядел на нее. – Думаешь, что люди, которым наша «Верочка» оказывает вспомоществование, в чем-то хуже тебя?

– Не считаю, Господи помилуй, что вы!

– А чего стыдишься? Всевышний каждому крест по силе его дает: кому нужду, кому богатство. И неизвестно, какая ноша из двух тяжче.

Для разнообразия Алена предпочла бы вдобавок к первой примерить еще и вторую, но говорить об этом не стала.

– У меня ситуация юридически непростая. Муж числится пропавшим без вести, то есть не признан погибшим, но в розыск с Нового года объявлен… Трое детей, – добавила она невпопад. – А чтоб от государства назначили пенсию, пять лет надо ждать, пока официально умершим признают.

– Крещеная?

Взгляд священника падает в Аленино декольте. Молодая женщина торопливо застегивает верхнюю пуговицу белой блузки с кружевом, и кивает в ответ на вопрос.

– Елена в крещении.

Всего имущества у «Верочки» – стол, три стула да компьютер с монитором, старым и огромным, как телевизор у них в избе. За монитором Александров помощник в черной рясе одним пальцем как птичка клювиком тюкает по клавишам. Росту он крохотного, лилипутик с вершком.

На одной стене закутка, в котором расположен офис фонда, – рекламный плакат с реквизитами, на другой – вывеска на скотче, на третьей – ящик для пожертвований, и не сказать, что битком набит купюрами. Но зато в пакетах на полу немало добра. Больше детские вещи и игрушки, но еще и макароны она разглядела, и краешек упаковки то ли конфет, то ли печенья.

– Раз крещеная, на милость Господню уповать надо. Что ж ты супруга раньше срока хоронишь?

– Рада была бы похоронить, да не найдется уже он. Ни живой, ни мертвый.

– Отчего так?

Молодая вдова замолкает. Монашек за компьютером бросил печатать, и косит на нее любопытный взгляд.

– На перекрестке у церкви, где он пропал, полиция обнаружила след «Газели» из Ящеров.

– Что за Ящеры? Деревня?

– Староверская, или как ее назвать. Не слыхали? На Великой, километра на три-четыре по течению выше от Выбут. Сначала по большаку – наши Малые Уды, потом они. Выбуты знаете, наверно?

– Естественным образом, – кивает ей директор в священническом одеянии. – А для какой цели этим староверам люди нужны?

– Кто как говорит. Одни, что на органы их разбирают и в Прибалтику продают, а другие, что обряд старинный справляют, кровавое причастие называется, и что недаром, мол, еще в старину староверов жгли. И если белая «Газель» с рефрижератором ночью мимо какой деревни проедет, то с утра человека там недосчитаются, а то и двоих. Это во всём Псковском районе известно, да и в Печорском тоже: от Катьки, знакомой, своими ушами слышала. У ней в Новом Изборске сосед, пьяница, так исчез без вести.

– В нашем детстве не белая «Газель», а черная «Волга» была, – Александр в задумчивости провел пальцами по ладной бороде с проседью. – А про причастие кровавое я впервые слышу. О евреях похожее до революции еще говорили, да и то навет. Ежели столько лет они людей похищают, то почему власти ничего с ними не сделают?

– Дороги они выбирают глухие, да еще людей таких, которые не нужны никому. Мой-то Юрка в самую новогоднюю ночь пропал. Пьяненький, понятно. Вот, видать, тоже за алкоголика приняли. Да и деньгой ведь нынче кого хочешь перешибешь, сами знаете. А они там в Ящерах не бедствуют. Еще директор ихний Святовит с нашим участковым вась-вась, в одном классе в Тямшанской школе учились.

– Святовит? – Удивился директор «Верочки».

– У них у всех там имена чудные, старинные. Жену его Умилой зовут, сын – Богуслав. А еще лекарь у них есть Невзор, а жена его – Цветава. Живут все рыбной ловлей, даже от пенсий старики отказываются. А уловы такие, каких нигде на реке нет. Будто кто-то со всей Великой им рыбу в сети сгоняет. Еще и ящерицы эти…

– Какие ящерицы?

– Какие-то. Говорят так.

Скажи ему, не поверит. И про «Газель»-то не надо было рассказывать, раз он сам не слыхал. Теперь подумает, что дура с глухой деревни явилась милостыню просить или, еще хуже, что врет напропалую и про Юрку, и про то, что в собесе ее послали.

– Кто говорит? – Священник вопросительно глядел на нее.

– Три или четыре года назад это было, – нехотя начала рассказ Алена. – Наш дядя Саша решил на участке у них поудить. Так-то нельзя, у них артель своя, и кусок Великой выкуплен под лов. Но он ночью отправился к ним, да еще и на новолуние, чтоб потемнее. Зима была, но мороз некрепкий. Лунку у дальнего берега он вырезал. Только удить сел, как ветер со стороны деревни староверов голоса донес, потом он фонарики увидел. К берегу с удочкой бросился, в кусты залез, затаился. Глядь, ворота перед пристанью отворились и заходят туда староверы. Потом снова тихо стало. «Ну, – думает, – мало ли зачем». Уже собрался домой потихоньку пробираться, но тут видит, что из лунок, которые они для сетей зимой рубят, черные ящерицы полезли, и все – к пристани ихней ползут. Длиной с метр, говорит, а то и поболе. Вонь в это время надо льдом страшная встала, чуть не задохнулся. Запах такой, говорил, что в природе и не бывает: наполовину то ли сера, то ли химикат какой, а на другую – тухлая рыба.

– А как он разглядел этих зверей, раз ни луны, ни звезд в небе не было?

– Звезды были, погода ясная. Да и над пристанью у них фонарь всё время горит. Зимой-то, когда снег лежит, даже ночью всё видать, – объяснила Алена. – Дядь-Саша не то, что пьяница был, но как жена его померла, то крепко за воротник закладывать стал: и дома, и на рыбалке. Можно сказать даже, что в запой ушел. Когда он про ящериц рассказывать стал, ему никто не поверил у нас в Малых Удах, только посмеялись. А он после этого случая к Великой подойти боялся, из избы только за самогоном выходил.

– А не могло ему это действительно во хмелю причудиться?

– Нашему покойному Козакову его дед рассказывал, как видел в камышах на островке громадную дохлую ящерицу. Еще при Сталине. Телефонов-то тогда не было, и фотоаппаратов тоже. Поплыл обратно, мужиков позвал поглядеть. Когда вернулись на лодках, трупа уже не было: то ли рекой унесло, то ли еще куда делся. Но вонь стояла такая, что все почуяли.

– А нынче жив он?

– Кто? Дед Козакова?

– Не дед. Дядя Саша этот ваш, пьяница.

– Жив, куда он денется. В монахи, правда, ушел. Через неделю после этого случая наш священник приходской, отец Власий, явился к нему в избу и говорит: «Что с горестью на двоих пьешь? Встань и иди со мною». Тот встал и пошел до машины Андрюхи, зятя своего. Вдвоем они увезли его в монастырь. С тех пор больше не видали его в Малых Удах ни разу.

– А что за монастырь?

– Дионисийская обитель, в лесу, в нашем районе. Знаете такую?

– Слыхал, – директор «Верочки» отчего-то нахмурился. – Власий ваш из той же обители?

– Из той же. И он, и отец Фалалей, который до него был.

– И что Власий про соседей ваших чудных говорит?

– Говорит, что христиане они такие же, как и мы, только обряд другой: без священников да без икон, и Господу не в храме, а в своих домах молятся. Только неправда это. Андрюха Евстафьев, зять дяди Саши, на пристань к ним в Ящеры лазил в январе, после того как Юрка мой пропал…

– Тоже ящериц видел?

– Не видел. Но молитву слышал. На службу, считай, к ним попал, или как ее назвать. Слов не расслышал через бревна, но точно, говорит, не по-православному молятся, и скорее не молитва это даже, а заклинание. Под гусли ее пели. Собрался в прокуратуру на них заявление подавать, да я его отговорила. Не будет толку.

– Верно отговорила, Елена, – похвалил святой отец. – Про что он писать собрался? Про то, что молятся соседи не по канону? Так ведь не при царском режиме, слава Богу, живем. Кладбище у них тоже, наверное, отдельное?

– На юге области где-то около Невеля. Но это по их словам. А раз дед Федор Ларин, царство ему небесное, видел, как ночью они возле островка нашего, который на излучине, большой мешок в воду бросали. А на следующий день узнали, что старейшина ихний Михалап помер. Об утопленниках, кстати, – вспомнила Алена, – на той неделе принесло из Ящеров одного с пробитой черепушкой. Сбежать, видно, от них пытался. Полицейские приезжали и сказали, что месяц он у них в уголовном розыске числился. А тут здрасте, выплыл целехонький, и рыбами не объеден.

Александр указал на место перед компьютером:

– Садись, голубушка, к брату Нектарию, он у нас за делопроизводство отвечает.

Алена послушно уселась. Еще с минуту директор фонда постоял за ее спиной, и направился в храм с тем же сосредоточенным выражением на лице. Названный Нектарий улыбнулся ей и показал мелкие редкие зубы, похожие на белые речные камешки. Голос у него был под стать росточку: почти детский, но с приятной хрипотцой:

– Паспортные данные понадобятся по вам и по деткам.

Алена полезла в сумку за прозрачной папочкой, в которую были сложены документы для собеса.

В притворе напротив «Верочкиного» офиса была открыта церковная лавка. Пока Нектарий переписывал, что нужно, с ее паспорта, и потом с детских свидетельств о рождении, Алена от нечего делать подглядывала за продавщицей. В косыночке, возраста непонятно какого, улыбается сама себе по-блажному. Она даже мысленно попеняла на начальника, который доверил эдакой дурочке работать с деньгами. Но когда одетая по-городскому старушка подошла подать две пометки за упокой, Алена забрала свои мысли обратно. Дурочка не только бойко отсчитала сдачу с красной пятисотенной, но и до кошелька не дала бабке ее донести: уговорила какую-то икону купить за триста рублей, если Алена расслышала правильно.

Тамара Петровна Давыдова стояла на четвереньках перед открытым трельяжем и листала фотоальбом в коричневом переплете с въевшейся пылью. С ее слов полицейские знали, что полжизни она отработала завучем в псковской школе, и перед тем, как уйти на пенсию, на несколько лет заняла пост директора. Ее сын Михаил Львович Давыдов пошел по стопам матери: до нынешней ночи, когда пропал без вести, преподавал математику в Тямшанской общеобразовательной школе №1 им. князя Александра Невского.

– Вот эта, я думаю, последняя, – она обратила к Сабанееву незаплаканное, привыкшее быть строгим лицо в очках с траурно-черной оправой и протянула групповой снимок.

Класс на фотографии – раза в два меньше, чем был у Ивана в завеличенской школе, всего человек пятнадцать. Классрук в коричневом пиджаке стоит не в середине, а чуть левее, между двух рослых девчонок с прическами, и с доброй, растерянной улыбкой глядит в объектив.

– А покрупнее нету?

– Только старые.

Сабанеев повертел фотографию в руках, раздумывая, возвращать ее или нет.

– Я на компьютере у себя посмотрю. На Новый год в школе фотографировались.

Лейтенант обернулся к дивану, где сидели двое мужчин похмельного вида. Обоим, как и пропавшему учителю, было чуть за сорок. Голос принадлежал тому из двоих, который был с лысиной, а сложением – пониже и покоренастей. Одет он был в огородные джинсы и футболку с застиранным принтом английской рок-группы из 70-х.

– Вы его последним видели?

– Я, – подтвердил он.

– В котором часу?

– Ночью, не помню точно. После того, как в актовом зале мероприятия закончились, мы уже взрослым составом собрались, чтобы День Победы отметить. Павел Петрович первым ушел. А мы с Михал Львовичем еще посидеть остались. Час был, может, два, когда разошлись. На мобильник не посмотрел.

– У жены его лучше спросите! Разве не видите, что он не помнит ничего?! – Мать пропавшего без вести поднялась на ноги и хлопнула дверцей трельяжа, на котором остался лежать раскрытый альбом. Сабанеев вытянул шею и разглядел под пустым местом на странице снимок форматом поменьше: тот же класс в темно-синей форме, но на пару-тройку лет младше: из мальчишек и девчонок не все достают Михаилу Львовичу до плеча.

– Какую вы должность занимаете в школе?

– Завуч, – не без гордости ответил коренастый в дырявой футболке. – Ну и географию с трудами веду. А Павел Петрович – психолог.

Психолог на диване рядом с ним был одет в мятый летний костюм в полоску. Особой приметой служил шрам, которые пересекал щеку и половину лба, и был оставлен, с большой вероятностью, лезвием топора.

– Конфликты у него были с кем-то из соседей или коллег? – Задал вопрос майор Копьев. Он не нашел свободного стула в комнате и устроился на узком деревянном подоконнике.

– Только с директором ругались иногда. Но она ни с кем поладить не может. Старческая деменция.

– Полная клиническая картина, – подтвердил психолог.

Копьев поднялся с подоконника и сделал шаг от окна. Тут же хозяйка бросилась задергивать шторы, хотя на улице и не думало смеркаться. Перед тем, как она щелкнула выключателем и люстра загорелась тоскливым желтым светом, комната на миг погрузилась в полумрак.

Кроме трельяжа с диваном, в помещении уместились еще два шкафа, письменный стол с телевизором и этажерка, из которой торчал сложенный рулоном полосатый матрас. Из-за чрезмерной меблировки комната, на самом деле стандартных хрущевских габаритов, казалась совсем крохотной.

– А вы про бомжа участковому рассказали? – На диване психолог обернулся к завучу в футболке.

– Про какого бомжа? – Тут же подал голос Копьев.

– Может, и не бомжа, не знаю. Приглашал меня выпить один. Ночью, с 1-е на 2-е мая было. Возле дома моего на улице Святой Ольги это было.

– Показать можете?

– Разумеется.

Педагоги встали с дивана. Полицейские вместе с матерью, которая пошла проводить их, последовали за ними в крохотную прихожую, где пятерым было не развернуться.

Когда в подъезде по лестнице они спустились на один пролет вниз, психолог со шрамом от топора начал свой монолог:

– Тамара Петровна считает, что это мы с Александром Николаевичем ее сына споили. Но мы не виноваты. Я не стал при матери говорить, но он и без нас выпивал. Бывало, и на работе. У Тамары Петровны доминирующий тип личности, а отец, к несчастью, рано умер. Отсюда проблемы у сына. С самого начала его семейной жизни у нее с невесткой начались проблемы в отношениях: Тамара Петровна не готова была делить его с другой женщиной. После того, как у Михаила Львовича родился сын, привычные воспитательные практики она стала использовать в отношении внука. Это усугубило разлад. Михаил Львович не мог возразить, мать для него оставалась авторитетом. Итог – развод. После размена они с Тамарой Петровной перебрались в Тямшу, а бывшая жена с сыном – в Москву. До города на автобусе на работу не наездишься, а машины не было, и купить не на что – после развода и так в долгах остался. Устроился на ставку здесь, в Тямше. В Пскове он был директором экономической гимназии, а тут – простой учитель математики. Школа обычная, среднеобразовательная, без уклонов. Снижение социального статуса повлекло снижение самооценки. Вдобавок кризис среднего возраста: тотальная смысловая девальвация, опустошенность – это обычный фон для развития алкогольной зависимости. Своего сына Михаил Львович видел не чаще, чем раз в год, и всю душу вкладывал в классное руководство. Только благодаря работе на плаву кое-как держался. Мать своими методами пыталась бороться с его алкоголизмом, но делала только хуже.

Копьев и Сабанеев слушали его, не перебивая. На улице мужчины вчетвером миновали школу, школьный стадион и повернули в частный сектор. Изогнутая дугой улица Святой Ольги выходила на деревенское поле. На горизонте за полем чернел лес.

Огород психолога с двумя теплицами был предпоследним от края села. Посреди участка из густой поросли девичьего винограда выглядывал зеленый дом в один этаж. Когда компания приблизилась, в ячейку изгороди просунул нос пес, похожий на лайку, с пушистым, закрученным в тугое кольцо хвостом.

Психолог остановился, не доходя до калитки:

– Первомай мы отмечали втроем у Александра Николаевича, на Зеленой, 9А, – завуч кивком подтвердил сказанное. – Михаил Львович у него ночевать остался, а я домой пошел, да не дошел немного: закемарил у забора, – рассказчик махнул рукой в сторону железной сетки, за которой пес наклонил голову набок и с любопытством глядел на чужаков. – Проснулся от того, что кто-то меня толкает. Смотрю, человек надо мной стоит. На вид не то, чтоб бродяга, но одет так себе, какой-то весь неухоженный. «Не спи, – пихает меня, – замерзнешь». Помог подняться. Я смотрю снова: не из наших точно. Сам он пьяненький был, но, может, и прикидывался. «Как звать тебя?» – Спрашивает. «Павлом», – отвечаю. «Ну а я – Петр». С Первомаем поздравил. «Согреться, – говорит, – тебе сейчас надо скорее, а то пневмонию, не приведи Господь, заработаешь. Пойдем, налью строграмминочку». Ночь и правда холодная была, но я отказался, неладное почуял. «Нет, – говорю, – извини. Спешу, дела у меня». «Ну Христос с тобою», – отвечает и по улице обратно в сторону школы пошел.

– А куда приглашал, не сказал?

– Не сказал.

– Возраст?

– Нестарый по голосу. Он вообще в капюшоне был, а я не разглядывал особо. Бороденка мне только запомнилась: плешивая и цвета такого, с зеленцой, как будто ненастоящая.

Завуч, который стоял рядом, щелчком сбил со щеки комара:

– Может, и правда фальшивая?

– Может, – сказал Иван Сабанеев.

Напротив хозяйства психолога через узенькую улочку Святой Ольги зеленела картофельная посадка, у дороги запорошенная пылью. Где-то ревела бензокоса. Ветер доносил аромат первого весеннего покоса.

– Машины не заметили?

– Белой «Газели»? Не видел.

– Почему именно?..

– Потому, – в разговор вмешался завуч. – Перед Михаилом Львовичем был наш школьный сантехник Виктор Иванович, в 90-е – Хороводько, Толик, – начал он загибать пальцы, – Кротов в 89-м, до него – Королев, Лапушкин. Всего шесть человек, кого только я помню. И участкового нашего прежнего так и не нашли, кто зарезал.

Иван Сабанеев перевел вопросительный взгляд на майора:

– Мельниченко, на здешнем участке работал, – объяснил тот. – Осенью 94-го был убит вместе с супругой в постели. Множественные колото-резаные. Среди ночи ворвалось в дом несколько человек. Собаки у них не было.

– За полгода до его убийства Толик потерялся, мужичок здешний, немного с простинкой, – снова заговорил завуч. – В Пскове до деревенского дурачка никому не было дела, а Мельниченко не мог успокоиться. Копал. И всё больше в сторону Ящеров. За день до того, как его зарезали, он на физкультуру в спортзал приходил детей опрашивать. Староверы у нас в Тямше учились, пока году в 2012-м их на домашнее обучение не перевели.

– А повод какой-то для перевода был?

– Был, – завуч согласно кивнул головой на крепкой короткой шее, – Их тогда двое из Ящеров оставалось: Богуслав Родич и Богдан Асич. Божику лет двенадцать было, а Богдан во второй класс ходил. Еще в наше время староверы особняком в школе держались, да и к ним никто не лез, даже побаивались что ли. Так и с младшим поколением было. Но тут неожиданно Божик с одним мальчишкой задружился: семья многодетная, неблагополучная, из города к нам переехали. Дошло до того, что он этого Вадика – так мальчишку звали – в гости пригласил. На школьном автобусе вместе доехали. На дворе у себя он предложил ему в прятки сыграть, и, когда Вадик в сарай запрятался, Божик его там закрыл и не выпускал, пока отец с рыбалки не вернулся. Вадик матери всё рассказал, та пришла жаловаться. Родичей к директору вызвали, тогда на месте нынешней нашей ведьмы еще Любовь Ивановна покойная сидела, очень хорошая женщина. Святовит, отец Божика, перед матерью извинился, рыбы в подарок принес. С ее стороны – никаких претензий ни к Родичам, ни к школе. Но на следующей неделе родители из Ящеров вместе на своей «Газели» приехали и заявления написали на перевод на домашнее обучение. Директриса Любовь Ивановна отговаривала, но они и объяснять ничего не стали.

Дверь избы широко распахнулась. Долговязый белобрысый мужичок в спортивных штанах и майке вывалился на крыльцо. Изнутри доносилась громкая музыка. Визгливый женский голос пытался перекричать певца:

Двое священников и монах стояли у покосившегося забора и наблюдали за пьяным.

– Христовичи здесь у нас обитают: Валерий и Ирина, а с ними баба Маша, Валерия мать. Небогатые, – Власий обернулся к отцу Александру.

– Детки есть у них?

– Двое сыновей, взрослые. Один – в армии, другой – в тюрьме, ежель еще не выпустили.

Христович спустился с крыльца и на негнущихся ногах-ходулях прошлепал в сторону забора, за которым не заметил троих лиц духовного звания. Перед клумбой с желтыми ромашками он остановился лицом к ним и одной рукой приспустил штаны по малой нужде. Отец Александр брезгливо отвернулся:

– Не пойму, в каком часу надо за стол сесть, чтобы к одиннадцати утра в столь безобразном виде быть?

– С вечера еще гудят. К ним родственники из Пскова на майские приехали погостить, – Власий указал на зеленые «Жигули» у забора с многочисленными ржавыми пробоинами.

Как ни отговаривал ее отец Власий, но Алена поехала подавать заявку в «Верочку». Андрюхе об этом проболталась, а он уж на исповеди ему донес. Власий ожидал городских со дня на день, но не думал, что в воскресенье они приедут, да еще и на службу заявятся.

Зимой по воскресеньям в церкви, бывало, что и два, и три человека из деревенских зараз соберутся, а нынче – кто на огороде, кто на реке. Когда двое в черных рясах вошли в храм, где не было никого, кроме самого настоятеля, он пел первую Кафизму, от неожиданности сбился, перевернул страницу назад и начал сначала.

С утра голова гудела как благовест, и браги налить было некому: хозяйка поехала в Крюки с Никиткой непутевого зятя в колонии навестить. В том, что остался он непохмеленным, Власий теперь видел Господень промысел. Не то, чтоб боялся он этого городского Александра, равного с ним по чину иерея, но и лишних пересудов в епархии не хотелось: в последние годы архиереи стали за здоровый образ жизни хуже комсомольцев ратовать. Недолог час, вино на причастии клюквенным морсом заменят.

Директор «Верочки» был при полном своем облачении, как будто не по делам приехал к ним в Малые Уды, а вместо Власия в храме заутреню петь. Сельский батюшка робел и мысленно ругал себя за то, что не отдал, как собирался на днях, свою летнюю рясу Валентине Ерофеевне на починку.

Помощник Александра, монах Нектарий, был ростом чуть выше лилипута, и с лица – немного юродивый. Во время заутрени он крестился более истово, чем его начальник. Как обычно с юродами, возраст нельзя было определить на глаз. Можно и двадцать дать, а можно и весь полтинник.

После службы Александр попросил проводить их до Алениного дома, и по пути всё задавал вопросы: и не столько про Алену, сколько про сами Малые Уды. Давно ли деревня стоит на реке?.. И сколько храму лет?.. Да отчего такое название двусмысленное?.. Юрод всю дорогу слушал их с Александром разговор и молчал.

К хозяйству Христовичей примыкал выморочный двор стариков Токаревых. Дальше стоял без забора еще один заброшенный дом, каким-то чудом сохранивший все окна, кроме чердачного. В шифере как пролом от снаряда чернела круглая дыра.

– Нечаевы здесь жили. Сразу как совхоз распустили, в Псков уехали. Долго, говорят, изба на продаже стояла, да не нужна никому была. В те годы все из деревни в город ехали, обратно – никто. Так и бросили избу. Живы, нет ли, один Бог ведает. Тут Комаровы, померли оба, – они поравнялись уже со следующим домом. – А напротив – Волкова Тамара Михална, вдова, в прошлую осень от ковида померла.

Летом накануне, когда мать еще и не думала помирать, сын приезжал к ней из города покрасить забор. За ярко-салатовой изгородью опрятный домик с занавесками на окнах стоял как жилой.